Ячменный сахар

Вот как было дело: Младший простудился и всегда был в соплях, и Старшего это злило невыносимо. Он смотреть не мог на эти сопли, а пуще того слушать. Особенно ночами, когда Младший спал и шмыгал носом, а Старший караулил, — но и когда наоборот, было ничуть не лучше. Он думал совсем прогнать Младшего, но караулить по очереди было лучше, чем совсем не спать, поэтому решил пока погодить. Он украл какие-то тряпки, вывешенные на просушку, но весенние ночи выстужали их нехитрое убежище, как ни укрывайся. Здесь, на побережье, весенние ветра были особенно злы и обманчивы: принося, казалось, тепло и влажность, они на самом деле студили до костей куда быстрее, чем сухие зимние дни. Младший, как ни крути, во всем был виноват. Впрочем, если подумать, то если бы не Младший, то и перезимовать в тепле бы им не удалось. Они и тогда жили на улице — летом и осенью это было здорово, и совсем никого не было над ними, чтобы понукать и требовать; и когда Младшего поймала на рынке за руку красивая женщина, он легко мог вырваться и убежать — но засмотрелся на неё, как с ним бывало, когда он видел красивое и богато украшенное; а она не стала ругаться, а принялась гладить его по голове да жалеть — а он, понятно, вцепился в Старшего; ну так она и забрала их обоих с собой. Всю зиму они сытно ели и жили вполне беспечно, разве что приходилось умываться да учиться грамоте; только потом хозяйка заболела. Она с самого начала бледная была и часто плакала, а тут совсем слегла. А хозяин Старшего с самого начала невзлюбил; ну, тот его в этом не винил. Он не нанимался жить благопристойно в доме богатея — так и так хотел уйти, когда потеплеет. А Младшего оставить, — глядишь, этот ещё привыкнет к хорошему. А потом хозяйка совсем плоха стала, их позабыла, и им стало крепко от хозяина доставаться — и однажды он напился, как приличному господину напиваться вовсе не подобает, и хотел было Старшего вовсе поколотить, тут-то Младший и сделал то, чего был научен, да не догадался, что делать этого никак не следует: воткнул ему за ухо палочку для еды — ну, и дёру, конечно. По всем соседним городам, конечно, сразу слухи разошлись: будто бы какой-то таинственный убийца ходит из города в город и убивает невинных людей с особенной жестокостью, от столицы до побережья Восточного моря, и будто в горах тоже что-то было, и будто бы хозяина поместья тоже он убил. Но слухи эти Старшего только успокоили: в них ни слова не было о пропавших детях. Он даже решил, что путь с побережья они предпримут не раньше, чем установится хорошая сухая погода. Всё было хорошо, только Младший простудился и был всегда в соплях, и это злило его неимоверно. Тогда он решил украсть на рынке ячменного сахара. Он слышал, что больным дают ячменного сахара, и решил украсть немного, чтобы Младший наконец-то перестал шмыгать носом. От этого все и произошло. Дело было плёвое: бери с прилавка да клади в карман. Младший нарочно встал перед прилавком, глядя на сахар жадными глазами; и уж конечно, торговец отвлёкся на него, а Старшего как бы и не видел. Что-что, а быть незаметным Старший умел куда как получше этого недоноска; он и не отсвечивал — да только едва он потянулся к коричневым кускам на прилавке, уши его скрутили чьи-то пальцы. Рядом взвизгнул Младший. Он рванулся, но пальцы держали крепко. Толпа сомкнулась вокруг них крепко, и давать дёру было поздно, и Старший, почти не встревожившись, прикинулся уличным попрошайкой, завыл, застучал ногами. А сам, конечно, краем глаза начал разглядывать — кто это его так оприходовал. Старуха! Старуха, к которой местные рыбаки приходили за всяким разным — то припарками-притираниями, то гаданием на дощечках. Он и раньше видел её на рынке, но всего несколько раз — он думал, её совсем болезнью согнуло, что она уже и не выходила из своей чудной хижины. Чего её принесло! Торговец совсем злился, топал ногами, как будто Старший у него не сахару, а недельную выручку хотел стянуть. Захотел бы — стянул бы. — Руку отрубить за воровство, — сердился торговец, — развелось дармоедов! стража! стража! — Запиши-ка на меня, — сказала вдруг старуха. Голос у неё был осипший хуже чем у Младшего, — а ну посмотрим, кто это мне попался. И потащила их прямо сквозь толпу. Прямо за уши потащила! Пальцы у неё были жёсткие и холодные. Казалось — захочешь вырваться, оставишь в цепкой хватке самое ухо. Ничего, подумал Старший, и не надо пока вырываться. Выбраться из толпы, да мимо стражи, а там поминай как звали. Он цыкнул, и Младший всё понял, обвис и пищать перестал. До него доходило не сразу, но вообще не сказать чтоб долго. Маленьким он был, это да, но не дураком. Только и стражи сегодня на улицах было больше обыкновенного — или уж так ему не повезло, что до самых бедняцких кварталов непременно где-нибудь да маячила фигура на лошади, а то и две. Так они и оказались в старухином доме. Дом был, к слову, удивительным. Он ютился между двух рыбацких хижин в бедняцком квартале, выстроенный на ничьей земле из плавника и обломков — узкий, как пенал для кистей, зато выкрашенный в красный и лиловый, и обвешанный затейливыми фонариками. В этот домик, знал Старший, не гнушались наведываться не только соседские рыбаки за дешёвыми амулетиками для хорошего улова, но и горожане побогаче, уж богиня знает за чем именно. Внутри он, конечно, ещё не бывал. Ну, вот и оказался. Внутри домик был как будто бы ещё меньше чем снаружи, но если подумать, был он весь заставлен мебелью, ящичками, завешан сушёной травой и водорослями и какими-то совершенно уж непонятными вещами. И было невыносимо жарко. Столик, заставленный посудой; ворох одеял на кане; тёплые угли в жаровенке — даже удивительно, как хозяйка умудрялась поддерживать в такой тесноте чистоту и до сих пор ничего не спалила. Младший, конечно, сразу развесил уши и принялся разглядывать развешанное по стенам; а Старший времени не тратил и сразу заметил, что есть и второй выход, совсем узкая дверца. Он приготовился было уже дать дёру, только старуха молча сунула ему в руку чашку с горячим и кусок сахара. Младший чихнул, и Старший вдруг решил: а и ладно, торопиться-то некуда. Вот так и вышло, что они остались на целых три дня. Или на четыре, старший ещё не решил. Старуха их ни о чём не спрашивала — только подсовывала горячее, бормотала про то, что ци не любит холода, да на второй день отрядила Младшего подметать улицу перед красно-фиолетовым фасадом, да Старшего заставила чистить рыбу на заднем дворике. К ней то и дело заходили и выходили люди, и Старший сначала прислушивался к разговорам, а потом и вовсе перестал. Только отметил про себя место, куда старуха кладёт полученные от рыбаков монетки, чтобы потом их наверняка забрать. Старуха кормила сносно, свет гасила рано, и только в темноте снимала свою обмотанную вуалью и украшенную побрякушками чжули, позвякивающую на ходу. Старший всё гадал, скрывает она какое уродство или носит её чтоб было позагадочней. Так или иначе, хлопот от старухи не было. Кабы не было так жарко, вполне можно и ещё на пару дней остаться. Тем более что стражников в городе как будто меньше не становилось. А потом разыгралась непогода.