А солнце не знало, что это крапива, Лучом осветило, и стало красиво! Теперь удивляется чуду народ: Ах, как же красиво крапива цветёт!
А солнце всех греет, жалеет и любит, Вот если б как солнце вдруг стали и люди…
© Ольга Зубова
Если бы у Адидаса спросили про неё пацаны, он бы сказал, что не помнит о ком идёт речь. Но он знает, что они не спросят, а сам он уж и подавно не заведёт о ней базар. Может быть ничего и не было вовсе, просто сон, фантазия или контуженный в Афгане мозг даёт сбой, рисуя в голове хрупкую фигуру, окутанную февральской стужей. Тогда он видит её впервые. Вечерние сумерки обволакивают улицы, в окнах домов загораются желтоватые лампы. Острые мелкие снежинки царапают лицо, пролезают через ворот аляски, а потом тают, растекаясь по шее неприятной мокротой. Володя ёжится. В степях Афганистана зимы были потеплее. Там вообще всё было по-другому. Под грохотом пулемёта забываются пацанские тёрки и делёжка земли. Врагу насрать с какого ты района и чей будешь, да и тебе самому, в общем-то, насрать. Вон, Санёк Смирнов, сколько раз рожи друг другу полировали, а потом столько же кашу из одного котелка ели, славный пацан был, хоть и разъездовский. Руки шарят по карманам в поисках сигарет. Он ведь дембеля все два года ждал, ночами думал о том, как вернётся домой с победой, покичится перед Мараткой орденами, обнимет отца и слопает целую банку Диляриных закруток, но сначала к пацанам пойдёт, там половина скорлупы уже в средних мотается. Тогда почему сейчас так паскудно? Вовка сам не знает. Он как будто уехал из одной Казани, а вернулся в другую: пинать ногами можно, лежачих бить – тоже, девки стали мочалки мочалками, таких не то, что гулять – на медляк пригласить стыдно. Адидас сплёвывает. Костяшки зудят и чешутся, сейчас бы наткнуться на чужого пацана или чуханов пошманать. Несильно, так, чисто пар выпустить. На улице, как назло, ни души, поэтому выпускать пар получается только из сигареты. Адидас вдыхает никотин, стараясь подольше подержать в лёгких серые клубы дыма. До сбора больше часа, но домой он не сунется: отец, как понял, что Маратик пришился, с цепи сорвался. Ладно бы брату по мозгам ездил, но ему мало, так и норовит все грешки на него, на Вовку, списать. Говорит: «Это ты виноват. Он на тебя смотрит и повторяет всё». А за кем ему повторять? Сейчас по-другому жить-то не получится. Они с Дилей малого с пелёнок берегли, на улицу иной раз не пускали. И что? Раз пришился, значит всё равно спросили. Тут береги, не береги, если ты чушпан, то привыкай по шапке получать. Вдали заскрипела входная дверь, отвлекая от назойливых мыслей. Володя щурит глаза, чтобы рассмотреть выскользнувшую из крайнего подъезда фигуру. Странно, часам к восьми на улице не то, что одинокую девушку – мужиков встретить редкость. Невысокая и юная, на вид не больше семнадцати. Из под бордового, а может и коричневого платка, тусклый свет фонаря мешает разглядеть, торчат светлые пряди волос. Она на ходу застёгивает тёмно-серое пальтишко, прячет ладони в вязаные варежки. Парня она замечает, когда между ними остаются два подъезда. Вова видит, как незнакомка сбавляет шаг. Боится, проносится в голове мысль, и правильно делает. Суворов отходит чуть в сторону, мол, проходи спокойно, но девчонка не решается. Карабкается по сугробу через детскую площадку. Чёрные сапожки увязают в рыхлом снегу, заставляя спотыкаться. Адидас слышит, как она тихо чертыхается, хотя и старается не подавать виду. Когда силуэт почти пропадает за углом соседнего дома, парень тушит бычок и спешит следом. Зачем? Сам не знает, просто захотелось. Что ж он, по своему асфальту прогуляться не может? Снег под задубевшими в промокших кроссовках ногами хрустит слишком громко, чтобы остаться незамеченным. Володе кажется, что она обернулась, но шаг не сбавила. Ветер между домами завыл с новой силой, теперь приходится щуриться, чтобы разглядеть хоть что-то. Платок сползает на макушку, заставляя девушку снова и снова подтягивать его вверх. Выглядит забавно, Адидас улыбается в усы. Незнакомка снова оборачивается и на этот раз ускоряется, теперь они оба почти бегут. Морозный воздух жжёт лёгкие, Суворов гадает, на долго ли её хватит, но пробежка заканчивается так же быстро, как и началась. Платок опять сбивается, поднимая волосы в воздух. Девчонка резко останавливается. Она судорожно пытается что-то найти в недрах карманов пальто, Вовка просто наблюдает. Адидас видит, как вздымаются её плечи в попытке отдышаться, слышит неразборчивый шёпот. В какой-то момент ему даже приходит мысль помочь ей с её поисками. Может выронила что, пока неслась по сугробам, как ужаленная? Но к тому моменту, как он решает открыть рот, незнакомка оборачивается. Адидас сразу находит в ней сходство с напечатанной на шоколаде Алёнкой, но повзрослевшей. У неё были те же удивлённые брови, румяные щёки и глаза на пол-лица, только не васильковые, а карие. Образ ребёнка рассеивается, стоит им встретиться взглядами. В темноте улиц почти чёрные, как два уголька, они впиваются в него остро, Вовка чувствует покалывание даже через куртку. — Хватит меня преследовать! – бровки «домиком» хмурятся, добавляя своей обладательнице строгости. Новый порыв ветра, светлые пряди снова застилают лицо и окончательно путаются. Пока девчушка отфыркивается, предпринимая четные попытки убрать их за уши, Адидас замечает блестящий предмет, зажатый в правой варежке. Когда его прорывает на смех, кареглазая нервно дёргается. Он-то думал, что она ключи от дома ищет, ну или зеркальце там, девочка всё-таки. Но чтобы ножик, он сгибается пополам, чуть ли не плача от смеха. — Ты картошку, что ли, чистить собралась? – его плечи всё ещё дёргаются в приступе хохота. — Сделаешь ещё шаг, и останешься без глазок быстрее, чем картошка, – разложить «оружие» в варежках не получается, девчонка пыхтит, пытаясь стянуть их как можно быстрее, но терпит неудачу: одна из варежек приземляется на грязный снег. — Хватит меня преследовать! Хмурится, вся такая из себя дерзкая и кровожадная, а сама с ножиком справиться не может. Дрожит, как банный лист. Попытки нападения, похоже, закончились, и Володя этому даже рад. Эта рохля скорее сама порежется, чем кого-то пырнёт. — А я не преследовал, – Адидас подхватывает с земли утерянный аксессуар и разгибается. — Ты за мной шёл, а потом бежал, – шипит злобно, но дрожь в голосе скрыть не удаётся. И Вова знает чего именно она боится, на душе от этого становится ещё паршивей, чем раньше. — Ну, так это ты побежала, а я проводить хотел, – прикладывает усилия, чтобы звучать как можно добродушнее. — Тебе папенька с маменькой не рассказывали, что бродить по тёмным переулкам опасно. А если хулиганов встретишь? Суворов отряхивает варежку от песка и протягивает её хозяйке. Девчонка не спешит, она, конечно, слышала множество историй о стычках с местной шпаной, но вот чтобы кого-то отчитывали за поздние прогулки. — Так я и встретила, – снова хмурится, оглядывает недоверчиво, будто обдумывая, стоит ли протянуть руку в ответ. — Где?! – Адидас театрально округляет глаза и крутит головой из стороны в сторону. — А! Так ты про меня что ли? Он обиженно тычет себе в грудь, пытается, так сказать, разрядить накалившуюся обстановку, но незнакомка только шугается. — У хулиганья, вон, половины зубов нет, вид взъерошенный и заточки по карманам. А у меня, вот, – Суворов пальцами оттопырил нижнюю губу. — Все на месте! Так что из нас двоих на бандитку больше ты похожа. Ну-ка, показывай зубы! Он щурится, будто ожидая выполнения своего приказа, но блондинка лишь закатывает глаза. Напряжение немного спадает, по крайней мере, её уже не трясёт. — Совсем больной! – кареглазая ворчит и смотрит недоверчиво, но ножик в карман всё-таки прячет. — Не ходи за мной. Адидас усмехается, чувствуя, как пальцы до сих пор сжимают мягкую варежку, но молчит. Смотрит, как собеседница разворачивается и возобновляет ход, как она натягивает одну рукавичку и хлопает по карманам в поисках второй. Смотрит, как она останавливается и смеётся, когда она продолжает идти дальше, просовывая озябшую руку в пальто. Догнать её не составляет труда, парень всё ещё улыбается, когда протягивает «потеряшку». Спутница ерепенится, дескать, ей и без этого нормально, но варежку забирает. Володя чувствует заледенелые пальцы и даже успевает укорить себя за шутку. Он пристраивается в паре шагов от неё. Поглядывает искоса, ждёт возражений или новых нападений с колюще-режущими. Но собеседница молчит. Непослушные локоны намокли от снега и теперь липнут к румяным щекам, платок так и остался висеть на шее. — Звать-то тебя как? — Для тебя, – девушка всё же поворачивает к нему лицо, Вова видит, как она ёжится то ли от мороза, то ли от его компании. — Никак не звать. — Вредная, как крапива! Я её глажу, глажу, а она только жалится, – Адидас давит лыбу. Рука сама тянется к платку и не самым аккуратным образом натягивает его на голову собеседницы. — Эй! — Уши отморозишь, так они и отвалятся, – ладонь на пару секунд задерживается на затылке блондинки, но под пристальным взглядом, приходится вернуть её в карман. — Придётся мамке записку в школу строчить. — В школу значит? – незнакомка прячет лицо, поправляя головной убор, но Володя подмечает, что она впервые за вечер улыбнулась. — Я своё отучилась, осталось высшее получить. — Восемнадцать есть, получается? – интересуется чисто из любопытства, но, углядев во взгляде чёткое «идиот», замолкает. Некоторое время они идут молча. Девушка, стряхивает с пальто снежинки, иногда закрывает глаза, подставляя им лицо, выдыхает облака горячего пара. Вовка закуривает сигарету. На улице тихо, слышен только хруст снега и завывание метели. Вдали виднеется коробка, на которой совсем скоро начнут собираться возраста. Пара сворачивает в сторону универмага. — Если я крапива, то ты репейник, – голос звучит более уверенно, что не может не радовать. — Прилип ко мне и никак не отцепишься. — Не, я не по растениям, – парень оживляется. — А ещё у меня хватает манер представиться при новом знакомстве. — Назовёшь кличку, сдам полиции, не раздумывая. Она снова смотрит на него этим въедливым взглядом, снова хмурится исподлобья и становится похожей на пятилетку, которой не разрешили съесть заныканные конфеты. — Владимир, – он ухмыляется, зажимая между зубами сигарету. Обычно девчонки после такой улыбки смущаются, ресничками хлопают, а эта только мухортится. —Говорю же крапива, мы, вроде как, выяснили всё, а ты… — Дальше не ходи, а то по шее получишь, – блондинка и правда останавливается, поправляет платок, но уходить не торопится. Они стоят в проходе между панельками домов. Адидас тоже тормозит, опираясь спиной на кирпичную стену. Незнакомка снова поправляет одежду, парню кажется, что эта встреча всё больше напоминает тайную свиданку под покровом ночи, осталось только позажиматься у этой самой стены. Он хмыкает своим собственным выдумкам. Его спутница, наведя марафет, теперь вглядывается в окна. Явно шкерится. — Это от кого же? Женишка своего на меня натравишь? – тёмные глаза щурятся, глядя прямо на девушку. Сам он в существование «жениха» не особо верит – вряд ли хоть один пацан пустит свою девчонку одну вечером слоняться по району. Спросил так, почву прощупать. — Хуже, – собеседница загадочно улыбается. — Дома милиция и обыск. — Заливаешь, – Вова в этом уверен, но всё равно чутка напрягается. — Как только не стыдно честных людей обманывать. — Правда! – кареглазая сама не замечает, как подаётся вперёд, для большего антуража понижает голос. — Только ступлю через порог и на допрос. Где была? С кем была? Адидас отворачивается, чтобы выпустить дым, и кидает сигарету под ноги. — И что скажешь? – он склоняется ниже, ещё больше сокращая расстояние, ждёт, что она отшатнётся или покраснеет пуще, чем от мороза, но девчушка не шевелится. — Скажу, что запугала местного хулигана ножом, – отводит глаза в бок, будто задумывается. — А потом… сбежала! И она действительно начинает бежать. Парень только лукаво смотрит ей в след. Где-то внутри разливается приятное жжение, будто он расчёсывает крапивные укусы. Становятся не такими важными гундёж отца, причитания мачехи и бредовые идеи брата. Даже предстоящий сбор уходит на второй план. — А зовут-то тебя как, Крапива? – хрипло кричит он, но в ответ слышит лишь удар подъездной двери.Уже немало.