я вдыхаю твои обстоятельства,
чтобы выдохнуть
и оказаться возле
В то время как по телевизору уже допевали свои задушевные праздничные песни очередные ветхие артисты, а за окном собачий лай вместе со звуком салютов отбивался от окон сумеречных панелек пулеметным разрядом, окрашивая их в неоновые цвета, Маша допивала, кажется, шестой бокал, посматривая на тетю Люду, соседку, которая промакивала свои пухленькие щеки засаленным платком и доедала третью по счету порцию холодца. Женщина поправила очки, Маша рассмотрела оттопырившуюся леску на них, перевела взгляд на остатки оливье, где сок от овощей и майонез смешались в тошнотворную субстанцию, вид которой позволял едва сдерживать рвотный позыв, и в голове пронеслось: «Все такими будем». Впрочем, подумала Маша, пусть это и весьма печальная картинка, но в этом году она хотя бы с семьей. Сентиментальностью она никогда не отличалась, но под Новый год ощущала себя то ли нашкодившим щенком, то ли «ахуевшей скотиной» - это определение у неё в голове звучало голосом покойной бабушки, с любовью говорившей так про деда. Маша вздохнула: наверное на пятом десятке все-таки правильно становиться мягче, кто знает, сколько нам всем осталось. Она откусила кусок огурца из нарезки и поморщилась: кто-то пролил на овощи водку. Рядом бестолково разложилась на диване её младшая сестра, напевая дурацкую детскую песню и болтая ногами в воздухе. «Дурень», — подумала Маша, с завистью осознавая, что она вот так же беззаботно валяться и болтать ногами уже не сможет, непонятно, возраст это или статус… Хотя какой там статус. В целом не сказать, что она чего-то невероятного и престижного добилась к своим сорока пяти, но она хотя бы жила эту жизнь как хотела, а не как надо. — Потом оглянешься и поймешь, че те надо было, а ты упустила. Одиноко будет, Машка. Свою семью, не родительскую иметь надо, а не хуйней страдать. — Это вместе с поздравлением ей сказала сестра мамы, опрокидывая в себя очередную рюмку коньяка и заедая её петрушкой. «Странное сочетание», — подумала еще трезвая Маша. Именно её трезвость в тот момент и помогла не воткнуть родственнице вилку в глаз в ответ на её замечание. — Разберусь сама уж как-нибудь, Аль, спасибо за беспокойство. Тетя Альбина была достаточно наглой и без царя в голове, но Маша семью, как могла, уважала, поэтому старалась и свои личные границы отстоять, и родных не обидеть. Первое получалось на пять с плюсом, второе часто с треском проваливалось: подобные разговоры и душеспасительные беседы обычно сопровождались чем-то горячительным, а Маша, выпив, за словом в карман не лезла. — Будем! — сказала Альбина, смачно засасывая грязными губами янтарную жидкость из маленькой рюмочки. «Будем», — про себя повторила Маша. Основные гости разбрелись к половине второго ночи. Люда, закончив «бабий» распрос Маши и Кати о женихах, бывших мужьях и любовниках, уже клевала носом; Катя хотела ей полчаса назад разложить диван в гостевой, но, получив грозный молчаливый взгляд матери, мгновенно передумала. Салюты замолчали. За пять минут «до» Маша успела подумать: «Вот бы не заело», а Катя, уже не проговаривая слова дурацкой песни, а просто мыча ее, встала, поправила домашние пижамные штаны в красно-зеленую клетку, забрала длинные чёрные кудрявые волосы в пучок и подлила себе и старшей сестре игристого в хрустальные семейные бокалы. Мама говорила, что это еще прабабушкины. Однажды, когда Маше было семнадцать, а Кате едва исполнилось четыре, маленькие ручки сестры потянулись к стенке, уставленной семейными реликвиями и опрокинули аккурат два бокала из восьми драгоценных. Один разбился вдребезги, другой даже не надкололся. «Вот это мой точно», — подумала тогда Маша, ожидая скандала. Ссор не хотелось, потому что на улице её уже ждали Оля и Светка, чтобы пойти на дискотеку в новый клуб Сестрорецка, но скандала было не избежать — по маленьким бархатным щекам сестры уже наверстывали упущенное горькие слезы, а узнаваемые шаги мамы из кухни не предвещали ничего хорошего. Маша тогда приняла удар на себя. На удачу ведь. — Ма-ри-я, ну-ка, за что мы с тобой еще не пили сегодня вечером, — Катя улыбалась глупо, очень глупо. «Как умственно отсталая», — сказала бы Аня, подруга Жени, и Женя бы обязательно её отругала за формулировку, что кого-нибудь это бы точно раздражало, но только не Машу, только не в этот момент. Она сфокусировала взгляд на сестре и подумала, что ей страшно оттого, насколько они похожи внешне, и как она счастлива, что Катя не похожа на нее характером. Потому что, как говорил их брат Влад, Маша — гадина. — За любовь пить не будем, за нее борются, а не пьют, так давай хоть за удачу в Новом году? Последние несколько слов Катя заела бутербродом с икрой (внутри Маши накатило от фантазии о заветревшейся икре на подсохшем хлебе), привстала с дивана, облокачиваясь на край стола, едва (или почти?) не утягивая мамину любимую скатерть вниз вместе с собой. Слегка покачиваясь она встала во весь рост и раскинула руки для объятий, а Маша так и сидела на своем стуле, смотрела на сестру и улыбалась. «Все-таки эта шпала невероятно любимая выросла», подумала она. Дальше пошла мысль о том, что вряд ли бы Маша сидела за этим столом, если бы не Катя, скорее всего, она бы сейчас со своими многочисленными приятелями вечеринила у себя в любимой квартире. При мысли о своем одиноком доме внутри сжался комок. Вечеринка бы не сделала его менее одиноким. — За удачу, родная, — Катя наклонилась и обняла сестру крепко-крепко, они звонко чокнулись бокалами, Маша почти залпом выпила его содержимое, слегка поморщившись. В этот момент раздался грохот входной двери и показались из коридора счастливые лица брата, родителей и молодого человека Кати, они смахивали с капюшонов снег, который в полночь повалил хлопьями, а отсутствие ветра заставляло снежинки «зависать» в воздухе. Сколько себя помнит Маша, её всегда это так завораживало. — Как все прошло? Не то чтобы ей было очень важно и интересно услышать ответ, это скорее вырвалось пьяной вежливостью, в родительском доме она все делала либо из вежливости, либо пьяной. — Нас облаяли пара собак, но а так прикольно, не сработала одна петарда, завтра напишу в магаз, буду разбираться, зря вы, девчонки, не пошли, красиво было, — Влад уже снял ботинки и шел к столу, попутно выискивая на столе, чем бы наполнить свой «оголодавший» за полчаса желудок. — Ты знаешь, как я боюсь фейерверков… — И отсюда видно было, — сестры сказали это одновременно, не обращая внимания на тихий звук уведомления, который Маша заглушила глотком и то и дело маячившими в её голове привидениями ушедшего года — мыслями об отправительнице. Пять минут прошли. «Если подводить итоги, — подумала Маша, — то этот год все же насыщеннее, чем предыдущий». Других эпитетов и прилагательных не нашлось, потому что, как только она несколько секунд назад снова позволила себе подумать о Жене, в груди разлилось игристое и давящее чувство тоски. Тоскливым год не был от слова совсем: с такими как Женя, да и сама Маша, скучать не приходилось. «Как хочется — подумала она — оказаться не здесь, не смотреть этот телевизор, не видеть этих лиц на экране, не есть эту еду, не дарить родным подарки, не обнимать их, не говорить слова любви, отобрать все обратно и сберечь, чтобы потом в тишине дарить их поцелуями, как Женя любит, начиная с глаз, в оба, потом нос, виски, щеки, подбородок, уши, шея» — не доходя до губ долго-долго, потому что это всегда конечная точка, а Маше всегда казалось, что с этой девочкой она не кончается, а продолжается. Бывает же. Взгляд задержался на кольце на безымянном пальце, его ей Женя подарила на прошлой неделе, оно не предназначалось именно для этого пальца, на него Маша переодела его только сегодня, захотелось ощущения присутствия, но при взгляде на него ощущение тоски только усилилось. «Молчишь как партизан уже четвертые сутки, а я убиваюсь — парировала Маша у себя в голове, но тут же отбила — «Не шестнадцать лет тебе, чтобы так убиваться, взрослая красивая баба, а сохнешь по двадцатилетней соплячке — Маша кинулась левой рукой к правой руке, чтобы снять кольцо, но, коснувшись его, наоборот поправила, сразу за этим мысль — да, соплячка, но какая любимая». — Ну как, Маш, понравилось? Маша вздрогнула от неожиданного обращения, совсем не понимая, о чем её спрашивают и решила, что это и не важно, по глазам брата было понятно, что его устроит любая положительная формулировка ответа, поэтому моментально, не покраснев, сказала: — Конечно, очень, — и улыбнулась. Влад не заметил, что улыбка вышла тоскливой, но даже если и заметил, то виду не подал. Единственное, о чем он сейчас переживал - это салют, который он организовал и который отгремел почти без сучка и без задоринки (в заметках он уже накатал письмо в магазин пиротехники, где приукрасил историю, в надежде, что ему вернут больше денег). — Катя, плеснешь еще, пожалуйста? — Ну куда, ну девоньки, у вас пришел мужчина, не смешите. — От его «девонек» девушки поморщились, Влад забрал бокалы сестер и наполнил их едва до середины. Маша хотела закатить глаза, но вовремя подумала о том, что ей уже хватит, поэтому оно и к лучшему. Похлопав себя по карману платья, она нащупала самокрутку в кармане, про которую успела забыть и с удовольствием улыбнулась, почти замурлыкав от предвкушения. — Держи, вот тебе и тебе, — Влад сказал это смешно, протягивая гласные. Машина улыбка стала почти искренней. — Спасибо, даже не знаю, как бы мы без тебя справились с такой задачей, — Катя это сказала специально с издевкой, зная, что Влад сейчас непременно полезет к ней шуточно драться, от криков с кухни непременно прибежит Олег, чтобы «спасти» свою девушку в этой битве (и без доспеееехов, подумала Маша). Но пока что Олег ворковал на кухне с Ириной Валентиновной и Михаилом Яновичем, родителями ребят (если людей в их возрасте можно назвать ребятами), страстно желая произвести отличное первое впечатление на родителей Кати, с которой они встречались полгода. На радость всем, ему это удавалось. — Я на балкон, меня не беспокоить, — сказала Маша уже в дверях балкона, зная, что ребята прекрасно понимают этот шифр, он означает, что в ближайшее время входить на балкон можно только Кате и Владу, но по очереди, а родителей ни под каким предлогом на него не пускать и отвлекать, чтобы в Новогоднюю ночь у них не случился припадок при виде их подсракулетней дочери, курящей косяк. Маша раскурилась и облокотилась на старый комод с подушками, покрытыми пылью, задержала взгляд на красивых выцветших японских мотивах, с удовольствием выдохнула, ненадолго задержала дыхание, чтобы вдохнуть отрезвляющего свежего зимнего воздуха из открытого окна и обернулась на скрип оконной старой рамы. Дверь на балкон приоткрылась, внутрь юркнула Катя, все еще напевая ту самую песенку. — Зверя по следам любого, — она взяла у Маши из рук косяк, — узнавать умею я, — чиркнула зажигалкой, с огнем которой в темноте балкона её глаза показались почти черными, как у Маши, — и Жукафа и Ворову, — она сделала вдох, посмотрела на сестру, в глазах появились смешинки, — и, конечно, Карабья! Последние слова Катя пропела громче, улыбнулась и заразительно рассмеялась, почти носом сталкиваясь с сестрой. Маша отмахнулась, но не смогла скрыть улыбки и сказала, забирая из рук сестры косяк: — Дай подержать эту штучку… Спустя минуту сладкая волна спокойствия их догнала и они молча по очереди докуривали, не смотря друг на друга. Первой приятное молчание прервала Катя: — Какие планы на Рождество? — Пока никаких, — Дожить бы, подумала Маша, — прошлый год я провалялась в кровати после того, как вы меня продинамили с родителями на пару. — Эй, так не честно, я перед этим у тебя три дня тусила, ты обычно от такого устаешь, — знали они друг друга как облупленные, — но если ты в этом году замутишь такую же тусовку в сочельник, то повторишь свою прошлогоднюю похмельную судьбу. — Ой да, такого не хочется, — Маша подумала, что все на свете отдала, чтобы пережить еще раз те эмоции, которые она испытала в прошлый сочельник, — наверное в этом году доеду до кого-то из друзей, многие приглашали. Маша врала, но девушка напротив так сильно переживала из-за ее многочисленных «друзей» и их отношения к старшей сестре, что расстраивать её не хотелось. Лучше она просто в праздник скажет, что сама решила остаться дома и пересмотреть любимый фильм в компании никогда не разочаровывающей бутылки вина. Другие варианты она даже не осмеливалась рассматривать. — Мне написала Женя, кстати, она…. Дальше Маша уже не слышала, потому что в тот момент, когда до её ушей долетело вслух сказанное имя, как заклинание, её, будто, накрыло второй волной опьянения, вместе с этим трава смела все спокойствие, превращаясь в тревогу. Ей стало страшно от того, как реагирует её тело на просто имя, ей стало страшно от того, что будет, когда она услышит остальную информацию. Только не о ней. — …ну и поздравила, я не ожидала, мы с ней виделись то пару раз, вы же общаетесь еще? Видела у нее фотку сегодня, она изменилась так с нашей последней встречи… — У тебя есть её инстаграмм? Катя, зная Машу от и до, без труда разобрала по сдвинутым прямым черным бровям и по нездоровому блеску в глазах, что та находится в яростном замешательстве, но не понимала, откуда такая резкая смена настроения. — Да, мы, когда год назад познакомились у тебя дома, сразу подписались друг на друга, а чт… — она не успела договорить, как Маша затушила истлевший косяк и кинулась к ней. — Дай посмотреть, — она, видимо, сказала это громче, чем рассчитывала Катя в этой ситуации и яростнее, младшая сестра даже сделала шаг назад от нее, — Пожалуйста? — добавила она уже спокойнее, становясь ровно, как по линейке, ожидая реакции сестры на просьбу. — Боже, ты чего, все вообще нормально? У тебя у самой есть, зайди да посмотри, что за реакция, — Катя не на шутку разозлилась сама, но не из-за просьбы, а из-за того, что не знала причины такого беспокойства Маши о жизни и фото Жени, а они привыкли делиться друг с другом всем. Это обижало. — Ссори, просто накурилась, не общаемся, я давно уже удалила приложение, да мне просто взглянуть, дай пожалуйста, — Маша не врала, социальные сети ей были давно чужды, а у Жени в мессенджерах все аватарки она уже выучила. Вообще она старалась не хранить много Жениных фото у себя в телефоне, потому что каждая из них являлась бомбой замедленного действия с таймером для сообщений в ночи от пьяной Маши. «Скучаешь?» «Пошлятина», подумала Маша, но Женя почти всегда отвечала «да» или «допустим», если они были поруганы и уже через полчаса стучала в дверь Машиной квартиры. Маша не успела подумать о том, что бы сейчас ответила Женя на такое сообщение, она следила за руками сестры, которые вводили пароль на телефоне и открывали социальную сеть. — На, психушка, наслаждайся, я на кухню, съем что нибудь, — Катя это сказала уже беззлобно и Маша мысленно поблагодарила сестру за отходчивость. — Ага, спасибо, прости еще раз…. — Забей, но расскажи потом, что случилось, если захочешь. — Ага, — сказала Маша, поразмыслив о том, что вряд ли когда то осмелится. «Если мне когда-нибудь захочется, чтобы еще и ты посмотрела на меня с отвращением, то обязательно», ответила она сестре в уме и нажала на иконку историй. Моя. Это было первое, что подумала Маша, когда увидела Женю на фото, грудь от этого собственничества, которое она сама себе позволила, сдавило еще сильнее. Женя, судя по кадрам, тоже праздновала в кругу семьи, «не с друзьями», — промелькнула мысль, — «ни с кем не захотела праздновать, выбрала семью, а могла бы со мной, если бы мы обе меньше выебывались». Фото было много, но только на одной из них была её девочка, она стояла на фото полу-боком в белой широкой футболке, надпись Маша не смогла разобрать, фото было слегка смазанное, не смотрела в камеру, а на кого то вне её, улыбалась до той самой ямочки на правой щеке, которую Маша еще недавно зацеловывала, в руке у Жени был бокал, тоже игристое, или лимонад, «обязательно без сахара, если ее протеже, «а вдруг все-таки теперь экс-протеже?», снова словила сдвиг на зоже, который так навязывала Маше. Она выглядела прекрасно, одета была весьма сдержанно для праздника, Маша изо всех сил пыталась разглядеть в глазах девушки намек на тоску, но приуспела только в том, чтобы в отражении экрана телефона найти ту самую тоску, но уже в глазах своих. Все-таки надо будет что то с этим сделать, но упрямая Машина гордость не позволяла пока что даже думать о первом шаге. Особенно, когда причиной разрыва стал твой последний шаг. Она недолго погипнотизировала фото, пересмотрела остальные, видя кучу давно знакомых лиц. Заблокировав телефон она выбросила бычок на улицу, про себя извинилась за такое свинство, закрыла окно и вышла с балкона, осознавая, что продрогла, мечтая о том, чтобы поскорее принять душ и лечь спать. Может мне даже удастся сегодня уснуть в этом доме. Она отдала телефон владелице, уминающей мамину шарлотку и уже почти дошла до ванной комнаты минуя и игнорируя возгласы всех родственников за столом, приглашающих на тост, как вдруг, вспомнила о мобильнике, давно оставленном и забытом на диване в гостиной. Выругнувшись, она молча вернулась, забрала холодный кусок металла, думая о том, что на все поздравления ответит, дай бог, после Рождества. Маша успела раздеться полностью, критично окинуть себя пьяным взглядом в зеркало в полный рост (кто вообще их ставит в ванной?). В следующую секунду её тело вздрогнуло вместе со звуком уведомления, которое она поставила только на неё. Маша осталась стоять так же глядя свое отражение, прямо в глаза и проклиная себя за выжирающее её изнутри чувство вины за всё, что она успела сделать за этот год с Женей, ее чувствами, её телом, за то, что она не написала первая, за то, что позволила всему этому случиться, за то, что все, что у неё есть она бы слепо отдала за эту любовь, за один день с ней дома, за её фирменный завтрак и тупую футболку, за её шутки про армян, за её родинку одну из многочисленных на лице, за то, чтобы просто видеть сейчас напротив вместо своих злых черных ее изумрудные. 1:52, Женя: «с Новым годом, береги себя и будь счастлива» 2:23, Женя: «и да, я скучаю, хоть ты и не спрашивала» Маша прочитает эти сообщения только с утра, мучаясь от головной боли и звона в ушах, а сейчас она медленно встает на колени и всплескивает в унитаз все дерьмо, что накопилось в ней за год (точнее за последние несколько часов). А в 2:24 в центре Петербурга Женя лежит на боку в кровати в обнимку с телефоном, пустой бутылкой игристого рядом, рукой между бедер и не может уснуть, потому что, стоит едва закрыть глаза, как она тут же видит чёрные волчьи глаза женщины. И улыбается.