Не отнимайте у женщины сигарету

в моем детском сердце сняты все двери с петель, но тебе открою дверцу в свой заброшенный отель

— Алло… да, мам, ты звонила… — Евгения сидела в своей детской комнате в Сестрорецке и аккуратно отбирала старые обветшавшие фотографии. Она приехала два дня назад, традиционно проводя с родными выходные дни после своего двадцать второго дня рождения. Взяв телефон, ей пришлось сделать тише музыку на ноутбуке, взгляд упал на рабочий чат. «Ничего сами без меня в выходной сделать не могут», — пронеслось в голове — «Имбицилы, блять». Мужской голос на строчке «русалки меня откачали и другая морская хрень» притих. — Да, буду… нет, шоколадное… да, «Магнат», ага… жду вас. Ольга и Владислав Каминские с младшей дочерью Софией не так давно ушли на прогулку, решив заодно докупить все самое необходимое к застолью. Конец июля был знойный, но сомнительные тучи на небе не внушали желания бежать на пляж и превращаться из солнечных безмятежников в солнечных купальщиков. Все, что оставалось в компании духоты, вентилятора и мороженого - досматривать очередной сериал по первому каналу о несчастной сироте Ларисе из села, покоряющей мегаполис и сердце одинокого миллионера. Коллеги бомбили сообщениями в чате, Женю это раздражало, но не ответить она не могла себе позволить - недавно девушка стала руководителем отдела продаж, что явно не устроило её старших коллег. По их мнению, она была «пиздючкой», хоть и амбициозной. «Я открыла твой скрипт, здесь написано после того, как я скопировала формулу вставить значения, я скопировала её, что дальше???» Вместо того, чтобы написать «Лера, нахуя оно мне надо, все черным по белому, не ебись в глаза пожалуйста» - Женя терпеливо печатала: «Вставь значения как в инструкции, если что, обратись к Кате, мы с ней проходили этот сценарий!» Женя неожиданно для себя и для коллег, помимо основных обязанностей проводила обучения по CRM системам, которые в компании только набирали обороты.  «Ок.» Женя закатила глаза и написала: «Я сегодня больше не на связи, хороших продаж» «Если что, мы позвоним» Каминская про себя усмехнулась: «Звоните блять, конечно, посмотрим, кто вам ответит» Она закрыла ноутбук и в тишине продолжила перебирать фотографии - у нее оставалось еще немного свободного времени перед основной суетой. До Жени донесся звук шагов по коридору, и в дверном проеме показалась бритая под ежик русая голова. Два больших ясно-голубых глаза младшего брата уставились на нее в волнительном ожидании. — Ну чё, малая, как успехи? Лёва Каминский был на семь лет младше сестры, но на три сантиметра выше. Дойдя до этого достижения, он, естественно, никогда не упускал возможности напомнить об этом, восполняя комплекс среднего ребенка. Или, по мнению Жене, мстил ей за все подножки, которые она ему ставила, когда он был на несколько голов ниже. — Нашла, как просил, — Женя повертела фотографией, которую предварительно отложила, в руках. — Завтра, если погода норм будет, то добежим и сделаем с тобой твою эту фотку. Лёва впервые в своей жизни влюбился, о чем недавно поделился с сестрой. Он с придыханием, почти шепотом рассказывал Жене о девочке Лизе из параллели. Елизавета Килина была душой компании, она искрилась добротой и какой-то врожденной мудростью, но при этом была легкой на подъем и хорошисткой (точные науки ей давались сложнее гуманитарных). Она взапой читала серьезные произведения из родительской библиотеки и пересказывала их парню на ставших регулярными прогулках. Лёва был харизматичным оболтусом, троечником и боксером, но надежным парнем. К Лизе он решил подступиться творчески: прибежал к Жене прошлым вечером и слезно умолял найти их фото с пляжа, которое сделала их покойная бабушка, где Жене двенадцать, а Леве всего пять. На фото они стояли рядом на большом бревне (которое все еще лежало в том самом месте, хоть и порядком ссохлось) в одной и тоже же позе, оба в зеленых шортах и белых майках. На них светило солнце, а одинаковый «папин» прищур они прикрывали руками, и тени от их рук ложилась на лица точно до миллиметра. Позади был сосновый лес с одной стороны, а с другой - засвет солнечных бликов Финского залива.  Дальше по его задумке надо было одеться в похожую одежду, сделать фото на том же месте и в такой же позе и залить себе в ВК с подписью, по типу, «время идет, меняются только цифры». С горящими глазами он объяснял, почему именно это Лиза должна оценить. Женя едва сдержалась, чтобы не закатить глаза от «оригинальности», но сочла это милым и не стала спорить - сил на душеспасительные беседы про подход к женщинам не было.  «Не к тому ты, братец, обращаешься», — хотелось сказать, — «Может быть, это вообще мне надо у тебя поучиться» Из глубины квартиры раздался звук открывающейся двери, оповещая о том, что родители вернулись из магазина.  Вся семья была в сборе к праздничному ужину, осталось дождаться подруг бабушки - Татьяны Васильевны Ржевской. Та, в свою очередь, ворковала над плитой, запрещая кому либо внедряться в этот процесс, повторяя: «Это моя территория, брысс!» Спустя примерно пару часов готовки и трех съеденных мороженых (что не устроило бабушку) Татьяна выставила на плиту остывать финальное блюдо - свою фирменную запеканку. Раздав указания о сервировке, сделав замечание Лёве на счет телефона, женщина удалилась «наводить красоту». Отец Жени, лежа на диване, лениво листал каналы на телевизоре. Сама девушка вместе с младшей сестрой, которая была в том самом возрасте «я помогу, я сама, я сделаю», выставляли на стол остальные приготовленные блюда, а Ольга доставала из старого буфета хрустальные пиалки под салаты и стаканы. — Женечка, вот помру, хрусталь твой весь, который мой раритетный, — Женя обернулась на голос бабушки, отставляя в сторону блюдо с «летним» салатом, — я его сама из Ярославля везла в свое время. Ой, сколько разбилось тогда в шесятвосьмом! Даже вспоминать не хочу, плохо становится… — Татьяна Васильевна уже была при укладке, жемчужного цвета волосы она аристократично завила в обьемное каре, подвела тонкие губы красной помадой, что сделало её голубые глаза еще ярче. Женя мысленно всегда благодарила эту женщину за гены, в свои семьдесят восемь она выглядела достойно, ни её голоса, ни мимики, ни фигуры не думала коснуться старость. Женя всегда с удовольствием наблюдала как бабушка о чем то рассказывает, контролируя речь, не выходит на улицу «без парада» и даже когда она отчитывала Женю за неподобающий внешний вид для «юной дамы», Женя ею восхищалась. — Матери даже рюмки не давай, всё раздаст…. — Бабуль, ты еще всех нас переживешь, не достанутся ей твои рюмки, не боись, — девушка всегда с иронией относилась к фразам бабушки про смерть и старость, потому что, очевидно, эту женщину забыли добавить в список стареющих. Женя махнула в сторону буфета из красного дерева. — Ты вон лучше зятю своему скажи, чтобы наконец вставил стекло новое в эту дверцу, я устала ему напоминать… — Доча, — бабушка часто называла Женю именно так, — ты же знаешь Влада, там хуй дождется, а я нахуй, только обещает, — она говорила это с улыбкой, без злобы. — Я уже Лешку соседа попросила, он замеры сделал, на следующей неделе сказал будет стекло, во второй тоже заменит… А что вообще на тебе надето? Женя опустила глаза на свою черную футболку с Тупаком и джинсовые широкие шорты, в которых собиралась сидеть за столом, а потом перевела взгляд на шелковую изумрудную блузу Татьяны, жемчужную нить на её шее и строгие молочного цвета брюки. — Ба, жара за окном, я в чем приехала в том и буду, все ж свои… — Так! Быстро иди, в моей комнате в шкафу платья Ольгины висят, годов твоих, выбери что-нибудь поприличнее, а то Нина с Леной засмеют. Давай, давай, без «но!» — Окей… Женя с бабушкой всегда выбирала путь меньшего сопротивления, от споров с ней устала еще в подростковом возрасте. Она покопалась в шкафу, нашла атласное платье-комбинацию болотного цвета, которое красиво повторяло оттенок глаз девушки, на нем был тонкий узор из нежно-розовых цветов. Пока она размышляла о том, стоит ли забрать платье насовсем и спросить ли об этом разрешения, домофонная трель раздалась очередной раз. Девушка наспех заколола крабиком длинные каштановые волосы и побежала открывать - пришла компания подружек  Татьяны, предусмотрительно прихватив с собой бутылочку «Беленькой». — Женёоок, ну красота, ну какая наша! Давай-ка, повернись… ну загляденье, не могу, поди сюда… — Нина Максимовна, грузная рыжая женщина с помадой цвета фуксии и завывающим голоском, крепко обняла Женю. Елена Георгиевна, низкая темноволосая старушка, заговорщически подозвала Женю, сунула ей в карман тысячу рублей «от всех подруг» и коробку конфет, которую уже распаковывала Соня.  — На мороженное тебе хоть от нас или, гляди, что покрепче, хи-хи…да? Хи-хи… Больше не даем, женихи должны «уплааааачивать»! — Спасибо большое, теть Лен, теть Нин…очень приятно! — Дааааамы! — из кухни резвой походкой к подругам неслась Татьяна. Пока женщины болтали и усаживались за столом, Женя поставила на него принесенную бутылку и две вина, которые Ольга предусмотрительно купила заранее. Дети прибежали из детской комнаты, споря о том, что круче - роблокс или майнкрафт, отец семейства под грозным взглядом жены закончил очередной рабочий разговор и все распределились по своим местам. Так начался праздник. — Мамуль, рыба нереально нежная — Ольга проговорила это с набитым ртом, поэтому «нежная» прозвучало как «нешшная». — Дорогая, передай вот тот салат… — Держи, пап.  — Лёва, ну ты уже жених! — Елена Георгиевна снова наполняла рюмки подруг, не забывая комментировать всех сидящих за столом. — Танюш, ну у тебя, тьфу-тьфу, не внуки, а заглядение.  — Спасибо, Леночек, — дамы чокнулись и, опрокинув рюмки, закусили. — Женю вот повысили на работе, она у нас теперь почти директор! — Какая молодец девочка… — Ой, работа всё, работа, не о работе в ее возрасте нужно думать! У меня уже вот Верочке два года в её возрасте было. — Нина Максимовна скорчила лицо, показывая максимальное недоверие к подобному образу жизни. — Когда жизнь-то устраивать свою будем, Женя? Время идет-то, есть хоть у тебя кто? У меня вон внук Ванька, помнишь его? Вырос шпала, на год всего младше тебя! Тань, свести их надо… — Видали мы вашего Ваню… — тихо начала Женя, но Ольга перебила её и пнула ногой под столом, мол «не стоит начинать эту тему». — Нет у нее никого, Нинуль. Парень достойный должен быть, у нашей Женьки свои вкусы, нечего размениваться на «надо», не переживай ты так… — Она в таких кругах работает, где сможет найти себе и богатого и достойного и постарше, — Владислав многозначительно улыбнулся, переглядываясь с женой, — у нас тут все постарше любят, вы же знаете, сейчас молодёжь про другое, — он повернулся и, глядя на дочь, сказал, — она у нас такая, своего не упустит. Давайте лучше тост! За тебя, доча! — За тебя, внучка! — Спасибо, родные! — Женя обрадовалась смене надоедливой застольной темы. — За вас. Когда все длинные речи были сказаны, подарки подарены, алкоголь выпит и еда почти съедена, Женя решила пересесть на диван у стола и продолжить перебирать фотографии. Лучи закатного солнца светили в окно гостиной и падали на её кудри, выбившиеся из незатейливой прически. На душе было хмельное спокойствие. Дети, тем временем, разбрелись по своим занятиям: Соня играла в маленькой комнате, Лев чатился, сидя рядом на диване, с Лизой.  «Интересно я так же мечтательно выгляжу, когда с Наташей переписываюсь?» — подумала девушка.  Но, вряд ли, у нее на лице была настолько наивная улыбка, когда Волкова, в сообщениях, «даже не позвонила!», писала поздравления, очередные оправдания, очередные смайлики, очередные обещания и осточертевшие слова о её «огромной» любви. Женя, кажется, уже не чувствовала их веса, вот подуть на них, даже не стараясь, и все исчезнет, как и не было. Обрушится, а пыль, настолько легкая и невесомая, разлетится моментально по разным сторонам. Как это — жить в вечных словах о любви, но ощущать себя человеком, ни разу не любившим? Об этом Каминская думала все прошлые дни, но как только в её голову закрадывалась мысль о том, чтобы прекратить все, что происходит у них с Натальей, наконец-то топнуть ножкой, забрать себя себе, вернуть свое сердце на место, то оно резко сжималось от неизбежности невыразимой тоски. Сразу хотелось прыгнуть в ближайшую маршрутку и ехать в холодные объятия женщины, до самой Удельной, унижаться еще и еще, чтобы целовать в машине, не надеясь на приглашение домой и продолжение. Чтобы получать отказ раз за разом, быть в вечном осточертевшем игноре, верить каждому пустому слову о любви и ждать следующей встречи. Чтобы хоть чем-то заполнить эту зияющую, растущую, рваную дыру внутри себя.  «Может это и есть любовь? Просто она, любовь, вот такая, и всех это устраивает, а я одна выбираю пиздострадать?» Женя перевела взгляд на родителей: их глаза, не тускнеющие с годами, когда они смотрят друг на друга, когда они делают что-то для любимого, просто, чтобы сделать. Просто, чтобы сказать «люблю тебя» не своим словом, а своим смыслом. Люди, грудь которых полна друг друга, которые срослись уже ключицами и крестцами. На которых смотришь и думаешь - ну вот эти правильные. Для них существует самое главное - время, которое им отведено быть вместе, созданная совместно семья. Женя не чувствовала себя правильной. Сидя здесь, в окружении самых близких людей она испытывала одиночество, которое лежало на её плечах тяжелым грузом собственных фантазий. Самое страшное для нее было то, что, кажется, ей уже было всё равно. Каминская не видела никогда такого взгляда у человека напротив, каким сама смотрела на Наташу. Отсутствие смысла. Ей казалось, что он появится со временем, пожалуй, вера в это — единственное, что держало Женю в этих отношениях так же прочно, как Волкова держала девушку своим желанием жить не свою жизнь. Слепой вел слепого. По кругу. Женя еще не знала о том, что в этой лодке их трое.  — Я помню этот день, — сказала Ольга, вырывая Женю из размышлений. Она показывала на фото, где Женя была в объятиях, ушедшей три года назад, бабушки Светланы, — так хорошо, как будто это было только что. Бывает у тебя такое ощущение? Женя моргнула, чтобы глаза перестали слезиться от накатившей жалости к себе. В горле стоял ком, спокойствие сменилось острым необходимым желанием - хотелось плакать от тоски, безысходности и неизбежности. Тетя Нина за столом отставила кружку с чаем и тихонечко завыла старую песню. В этот момент, кажется впервые за всю историю застольев, Евгения сочувствовала женщине, хотя в слова она не вдумывалась. В голосе женщины она отчетливо ощущала нотки того, что чувствовала прямо сейчас. — У церквиии стоялааа каретаааа….там пышнаааая свадьбааа былааааа…. Женя перевела взгляд с гостьи обратно на маму, чтобы ответить на вопрос: — Понимаю… иногда, когда вспоминаешь что-то, ощущение, будто ты это вот секунду назад прожил, а столько времени прошло… это пугает, да? — Даааа, точно, становится так странно, особенно, если это воспоминание многолетней давности, — мама девушки взяла половину альбома в руки и пожала плечами, — Ну, думаю, это, может, какая-то очередная защитная реакция мозга, кто его знает. Смотри, какая я тут красивая, — Ольга показала на фото, где она стояла с Владиславом в доме культуры Сестрорецка на вечеринке: вокруг её шеи была завязана на бант мишура, а на фоне красовался бронзовый бюст Ленина. — А папа твой, ну красавец… я вот смотрю на тебя и вижу его, грустно даже, что меня в тебе ни капли. — Ну во-первых ты всегда красивая, — девушка вытащила фото из альбома, чтобы лучше рассмотреть, — Ну а во-вторых, хоть я и папина дочка, ты не представляешь, насколько много всего я чувствую от тебя внутри, — Женя смотрела на маму и улыбалась. Обе лукавили. Улыбки у них были одинаковые. — Например, когда я начинаю истерить на работе, я сразу вспоминаю тебя… — Ой, все, Каминская, ни грамма в тебе нежности! — Все гостиииии наряднооооо одетыыыыы… невестаааа всех крашееее былааааа… Ольга в шутку ударила очередным альбомом Женю по лбу, девушка залилась смехом и уже хотела нанести ответный удар, но из альбома на нее выпало несколько полароидных фотографий. Женя взяла их в руки, чтобы рассмотреть. — О, вот это я в Москву первый раз с Владом поехала… папой вашим… а это я тобой беременна, такое пузо отъела… — Ольга по очереди передавала в руки дочери карточки, сопровождая каждую комментариями. — О, а это Света с Машей, нам здесь лет по пятнадцать, ну мне, они-то старше, мы только поступили в училище и переехали в общагу в Питере. Женя сперва обратила внимание на обратную сторону фотографии, к ней прилипла маленькая, старая, потертая валентинка, на лицевой части которой, черной, выгоревшей краской, было написано одно предложение: «Я встречал пять поездов» Женя отлепила ее от фотографии и раскрыла, внутри красной краской от руки была надпись: «На пятом ты приехала»  Адресат и получатель были не указаны. «Надо себе забрать», подумала Евгения и про открытку, и про фотки. К подобным вещам, к их истории и никому необъяснимому значению она всегда относилась с трепетом. Отложив открытку, она вернулась к фотографии, про которую говорила её мама. Со снимка на девушку смотрела Ольга с широченной «одной-на-двоих» улыбкой и такими же волосами, как у старшей дочери, крестная мама Жени - Света Полунина и Маша Готман, которую она видела несколько дней назад и которую было не узнать в этой искрящейся весельем девочке на фото.  «Маша» *** Девочка в растрепанной цветной шапке сидела на заднем сидении машины и следила за аккуратным рядом непрекращающихся сосен за окном, за лысой макушкой водителя авто и его мощными рабочими руками, которые вальяжно держали руль. Небо в этот день было затянуто тучами, периодически моросил мелкий дождь и Жене, с сожалением, приходилось в эти моменты плотно поднимать окно заднего сидения старого автомобиля. Она зевнула, поежилась и подумала о том, что в часовой дороге от бабушки обратно в Петербург надо чем-то себя занять. — Гошик, через три дома поверни налево… можешь там припарковаться? Я ей сейчас наберу, чтобы уже спускалась, — Ольга немного выгнулась из-за сидения, высматривая подругу, которая, возможно, уже успела выйти на улицу и ждала их. — Да вот здесь. — Нет её еще, ёмаё? — Лысая голова покрутилась в попытке рассмотреть знакомую. — Покурить тогда выйду, — Георгий обернулся к троим девушкам, сидящим сзади, блеснув своей обаятельной белозубой улыбкой и протянул желтые леденцы «Бон пари». — Женек, конфету хош? — Спасибо большое, — Женю учили, что отказываться невежливо, хотя она ненавидела лимонные конфеты, кроме карамелек, которые постоянно ела Татьяна Васильевна. — Мам, а мы завтра съездим за красками? — Да, Женёчек, обязательно, только сначала выспимся как следует, — Ольга обернулась к дочке с задумчивым выражением на круглом смуглом молодом лице. После двух дней у бабушки в Сестрорецке обе были довольные, отдохнувшие и предвкушали еще один выходной. — Ты уроки сделала? — Ага, — мама всегда учила, что врать нужно смело и уверенно, чтобы вам сразу поверили, — сделала, все. Рядом с Женей, между ней и матерью, сидела Анастасия, подруга Ольги, которая не вступала в диалог и что-то остервенело печатала своим «охуевше свежим маникюром в своем охуевше новом телефоне». В двенадцатилетней голове Каминской-младшей только такая формулировка была приемлема. За десять минут, что они находились в машине, Настя не сказала ни слова, а девочке уже порядком надоело отмахиваться от меха, который так и норовил, с воротника соседки, облапать лицо подростка и стук длинных ногтей по экрану новенького смартфона. — Уууумница девочка, — сказала Настя, но Женя ничего не ответила ей, осознавая, что это могло быть сказано не ей, а кому-то в мобильнике. Женя, будучи закрытым подростком, вообще не любила говорить без особой надобности. — Гошан, я врублю тот диск? Умоляю! — кричала Света с переднего сидения, перегнувшись через подлокотник, в открытое водительское окно. Из него прямо на Женю поддувал освежающий ноябрьский ветер. Ей нравился запах предстоящей зимы вперемешку с парфюмами всех находящихся в салоне, табака с улицы, бензина и пиццерии неподалеку. — Что хочешь делай, в бардачке валяется, ёмаё… — Ну наконец-то, — сказала Оля, и её дочь приполнялась на сидении, чтобы проследить за взглядом матери. Ольга прокричала в открытое окно, — Маня, мы тут! От подъезда к ним расслабленной походкой шла невысокого роста девушка, одетая в черное прямое пальто, почти в пол, длинные чёрные волосы развивались на ветру, чем ближе она подходила, тем лучше Женя её рассматривала. Понадобилось какое-то время, чтобы собрать воспоминания в кучу и распознать в идущей Марию Готман. Женя не смогла вспомнить, когда видела её в последний раз, но она просто знала, что они когда-то встречались, и этого было достаточно. У Каминской была память художника.  Через пару мгновений левая задняя дверь, скрипнув, распахнулась, а справа рука Ольги потянулась, через Настю, чтобы пододвинуть дочь. С таким же успехом она могла бы предложить той пойти пешком — места слева, кроме как на Жениных коленях, в маленьком жуке не было. Машу этот факт не смутил, она с уверенностью присела на колени к девочке, которая отметила, что мамина подруга совсем легкая, а вблизи кажется еще меньше. Готман одарила всех присутствующих широкой улыбкой. «Ведьминский оскал» пронеслось в мыслях у Жени, когда чёрные глаза задержались на девочке. — Детка, прости пожалуйста, если неудобно, скажи, я пересяду. Надеюсь, я не очень тяжелая… — девушка поёрзала на коленях, пытаясь перенести вес на свои ноги. — Оль, ты не говорила, что мелкая с нами едет, я заметила только когда села, прикинь, — вместо приветствия приятный низкий западающий смех Маши пробежал по салону, — Ну ты и выросла конечно, неожиданно, давайте девки двигаться, а то я ребенка задавлю… Женя, да? — Да, Женя, помнишь Машу?— ответила за дочь Ольга. — Круто, вместе веселее — сказала Готман. — Мелкого с батей где потеряли? — Они уехали на выходные на какой-то мотосьезд, у Владика новые увлечения…— Оля закатила глаза, тем самым показывая свое отношение к хобби мужа. — А Леве как пять исполнилось, так он помешался на этих мопедах, ну ты понимаешь… — Все по канону, мама с дочкой у бабушки, пацаны по тачкам… — Маша улыбнулась и перевела тему. — Заедем в магаз? Сигареты кончаются. — Заправка сойдет, ёмаё, через пять минут будет, у меня тож одна осталась, — К диалогу ненадолго подключился Гоша. — там и пописаете, ёмаё, на дорогу, а то пробки показывает дальше нехилые, ёмаё… — Сойдет. Женю всегда забавляла смешная манера водителя вставлять «ёмаё» через каждые два слова. Мама ей рассказывала, что у Гоши это началось после «афгана», но в подробности Женя не стала вдаваться. — Маш, ты когда отчаливаешь? — Света обернулась к подруге с переднего сидения. — Новый год отмечу и рвану, билеты на начало января. — Не страшно? — Света смотрела на нее своими голубыми обеспокоеными глазами, видимо, сработал материнский инстинкт — девушка была на третьем месяце беременности двойней. — А чего страшного, Свет? — Настя резко убрала телефон и потрясла мехом. Все сидящие обернулись на звук её неожиданно прозвучавшего голоса. — Когда любовь-морковь нихуя… ой, простите, дети, закройте уши. Ничего не страшно, короче, когда сваливаешь на крыльях любви в другую страну с мужиком при бабках. — Её высокий голос и интонация резали уши Жени. «Лучше дальше молчи» взмолилась девочка. — Да, Машка? — Если кому-то без бабок и без любви страшно уезжать, то мне нет, — по холоду в голосе и тому, что Готман не смотела на Настю, даже незнакомцу было бы понятно, что девушки не особо ладят. — Но любовь, да, такая штука, позволяет нам решиться на шаг, на который ты давно не мог самостоятельно решиться. — Давайте хоть устроим девичник перед твоим отъездом во Францию? — Ольга печально посмотрела на Машу — эти двое не так часто виделись после рождения Жени, но были всегда на связи.  — Я за, только давайте сборы закончу и договоримся. Женька, придешь на девичник? А? Притихшая девочка все это время не могла оторваться от профиля Маши, рассматривая длинные чёрные ресницы, касающиеся бровей, нос с плавной горбинкой и острые, слегка пухлые, широкие губы. Когда Маша резко обратилась к ней, Женя покраснела и судорожно перевела взгляд в сторону лобового окна, отмечая, что они уже выехали из города. Было ощущение, что её поймали за чем-то непристойным. — Ой, Женя у нас обожает посиделки и подслушивать взрослые разговоры, поэтому возьмем её с собой, пусть набирается опыта. — ответила за девочку Света. Мария усмехнулась и отвернулась от Каминской-младшей, девочке от чего-то очень захотелось, чтобы Готман посмотрела на неё так еще раз и от этой мысли внутри стало волнительно и немного грустно. Спустя какое-то время езды под музыку с того самого диска, Настя решила, что ей жарко в её полушубке, и заднее сидение засуетилось, помогая девушке его снять (в процессе участвовала только Ольга). От этих манипуляций свободного места стало на «децл» побольше, и все сидящие немного передвинулись. Теперь Маша и дочь Ольги сидели почти лицом к лицу, Женя не полностью ощущала на себе вес маминой подруги, а рассматривать её профиль в такой близи было непозволительной роскошью, поэтому Женя уставилась в противоположную сторону, так и не сказав Маше ни слова. Пока Гоша докуривал очередную сигарету в открытое окно и правой рукой держал руль, Готман почти все время улыбалась, изредка поглядывая на Женю, которая старательно избегала участия в гляделках. Почти так же старательно она избегала того, чтобы её ноги с ногами девушки разлучались даже на пару сантиметров друг от друга. Такая близость с мрачной и дерзкой маминой подругой интриговала и нервировала. Женино детское сердце тихо постукивало в грудной клетке, пропуская удар каждый раз, когда Женя жадно улавливала этот профиль периферийным зрением или осмеливалась повернуться. В такие моменты Маша смотрела в окно и Каминская-младшая не боялась быть застуканной за этим постыдным делом врасплох. Маленькая девочка, которая не ведала ранее таких ощущений, сражающаяся со стеснением внутри и взрослая женщина, сидевшая у нее на коленках.  Спустя много лет Женя задумается, почему Машу оставили сидеть там на этих самых коленках, нога к ноге, не обращая внимания ни притихшего ребенка. Вопрос она этот, конечно же, не озвучит.  — Я не поняла, а что за говно у вас играет? Света, это опять твой поганый диск? — Низкий возмущенный голос Готман нарушил тишину. — Так, Гош, доставай эту попсу… девочки, вторую половину пути мы с вами будем наслаждаться годной музыкой, да так, что вы потом потребуете продолжения. — Маше пришлось привстать (насколько это было возможно), чтобы передать водителю диск из сумки. Возможно из-за все еще приоткрытого окна она не расслышала слабый вздох разочарования сзади. — Первой, прошу, вруби третий номер, это моя любимая! Из колонок послышалась приятная, тоскливая мелодия и женский голос начал петь о женщинах и сигаретах. Маленькой Жене сначала не понравилось, что в песне отсутствует рифма, «что за глупость!», но, глядя на Машу и слушая её, подпевающую, захотелось, чтобы эта дурацкая песня сыграла ещё раз и ещё раз, и ещё. Чтобы услышать как низкий голос становится чуть выше, а тонкие руки щелчками отбивают ритм. — Они всматриваются в вас…. освещая огоньком сигареты…. это их фонарик… — подпевали уже и остальные, а девочка запоминала название песни на магнитоле, чтобы обязательно ее добавить во ВКонтакте, когда приедет домой. — Гоша, погромче сделай, от души, любимый момент, — сказав это Маша посмотрела на Женю и улыбнулась, — запоминай, детка, хорошую музыку. «Надо попробовать покурить» подумала тогда Женя. И улыбнулась в ответ. *** — Твою блять мать! Евгения стояла на набережной у своего дома и пыталась прикурить сигарету полудохлой зажигалкой, которую она нарыла на дне потертой дедушкиной крутки. Оба деда уже давно ушли и от обоих у Каминской остались только кожаные куртки, этот факт забавлял, а сентиментальная девушка думала, что именно это её и греет. Ну или овчина на подкладе. Апрель выдался морозный, хотя прогнозу соответствовал, ослепительно яркие дни с безоблачным небом и солнцем над головой чередовались с хмурым Петербургским весенним снегопадом. Женю раздражало, что народ вокруг все еще удивлялся этому раскладу, будто первый год живут в этом городе. Ей оставалось только мысленно орать на очередные яростные посты про снег: «а чего вы хотели, суки!». Но она молчала. Этой весной ей было не до этого.  Это мог быть очередной апрель, одинаковый, ожидаемый, ежегодный, в каком то роде он и стал таким, но в этом году к нему добавились четыре окна в соседнем доме на её улице. Два года назад случайная встреча заставила их обратить на себя её внимание впервые. И три месяца, как для неё, свет горел только в них. Наконец, сделав затяжку, она пошла по перпендикулярному своей (и не только) улице по переулку, её взгляд уперся в открывающийся фасад до трещинок изученного дома. От и до. В голове проносилось глядя на них «я помню все твои трещинки», но Жене было откровенно похуй на обветшавшее здание, бывшее когда-то, по рассказам обитательницы, отелем. Ее интересовали трещинки женщины, сидящей в это время в своей квартире в одиночку. — Представляешь, вот я могу спать в этой кровати и не знать, вдруг там кого то застрелили или повесился кто, как, прости-господи, Есенин! — голос Маши звучал в ушах будто Женя слышит его в эту секунду над ухом, но слова были трехмесячной выдержки.  Выдержки молчанием с обеих сторон. — Петербург никому не оставлял никогда шансов, ты же знаешь, это грамотно взращенный город для пиздостраданий… — Да заебали эти нытики, если честно, то им серо, то им хмуро, так и чего они лезут сюда? Чего прутся всем этими экскурсионными автобусами? — Готман тогда, стоя на Жениной лестничной площадке и гневно размахивала руками, выкуривая очередную самокрутку. — Пусть сидят в своих Москвах, или откуда там они все, и не суются в наши места, раз им так все здесь печально и не славно. — Ну им же надо найти причину поныть, - Каминская тогда украдкой воровала, давно полюбленный профиль женщины, взглядом. — Ты вот тоже Нью-Йорк засираешь, хотя три года там терпела как-то, тужилась… — Не начинай о том, чего не знаешь, — Маша смотрела на Женю строгим, но не злым взглядом. Вопреки себе на эту девочку она не могла злиться. Пока что. — Я не за городом туда ехала. — Ты же любила Париж, — девушка понимала, что заходит на чужую безоружную территорию с арбалетом, полным стрел откровения. — Зачем уехала? — За кем, — поправила Маша. Женя вместе с арбалетом и поломанными стрелами попала в медвежий капкан. Она уже открыла рот для последующего вопроса, но её опередили. — За собой. Надоело всё тогда, Париж, как бы ни был похож на Петербург, заебал своей романтикой и крысами. Я еще всегда думала, твою мать, ну ладно крысы, но голуби-то должны быть адекватные? Те же яйца, только летающие. За семь лет в Париже я столько раз оттирала от своей веранды голубиное дерьмо, что просто прокляла и этот вид, и этот город, и все что с ним связано. Вот так голубиное говно отправило меня в Йорк, — Она засмеялась своей шутке, но глазам ее было не смешно. В них было всё то же самое, что Женя увидела в их, первую из многочисленных, случайную встречу. — А какое говно сюда отправило? — Женя затушила окурок о подоконник и выкинула его в окно, выходящее во двор колодец. — Человеческое. — Женщина последовала ее примеру и первая начала спускаться двери в квартиру девушки.  Дверь была ярко-красная и Маша не смогла с сдержаться: как только её увидела, посмеялась с того как нелепо это выглядело в типичной Петербургской парадной. Тогда она тихо пропела Жене:  «I see a red door аnd I want it painted black», думая о своем собственном сердце, как и в песне, чёрное. Воспоминания об этом совместном завтраке не покидали Женю, а диалог превратился в бесконечный внутренний монолог:  «Что мне делать, Маша? Что мне думать? Чего мне не делать? О чем мне не думать, Маша?» В то утро никто из них не допускал мысли, что случайные встречи и бытовое общение выльется в хоть какую-то приемлемую форму. Но сейчас, дойдя до окон женщины, в которых горел все тот же уютный желтый одинокий свет, Женя отчетливо осознавала, что то утро для нее, вместе с остальными встречами с женщиной слились в форму приемлемой тоски. Женино скучание становилось собственным белым шумом, ей было страшно признаться самой себе, что она своими втянула себя во всё это. Опять. Это - это ежедневное молчание под окнами, которым хотелось сказать так много важных вещей. От которых хотелось услышать хотя бы что-то в ответ.  Кухонные жалюзи шелохнулись и в квартире, по очереди, от кухни, к гостиной и к спальне погас свет, Женя различила только слабый свет ночника в комнате, где проснулась три месяца назад. В комнате, где видела Машу в последний раз. В комнате, где ничего не было кроме обоюдного, сплетенного в объятия одиночества. Была ночь, которую обе, думали, стоило бы забыть.  Но обе не забыли. Женя отвернулась, испытывая, привычную смесь стыда, томящейся боли и злости.  Четыре заветных окна погрузились в темноту.