☀️🏜
Анубис предстаёт во всей красе, как и всегда. Высокий статный мужчина с крепким телом, мощным разворотом плеч и крепкими бёдрами в нарамнике с синдоном, множеством массивных золотых украшений и золотым посохом с крылатой головой дикой собаки Саб — его истинного лика. С появлением владыки темница преображается: всё пространство заливает солнечный свет, по которому Чимин голодает здесь под землёй так, что от природы медовая кожа, успела побледнеть, жёсткий камень сменяется мягкими подушками, а холодные серебряные цепочки перестают удерживать, ложась шёлковой накидкой на острые плечи. Так его задабривают, уговаривают. Анубис показывает, как может быть хорошо сдайся он ему. Что темница сменится на покои властителя, стоит лишь подчиниться, склонить голову. Изо дня в день по одному и тому же сценарию. Хозяин Аме́нти сначала прельщает кусочком сладкой залабии, потому что Дыхание пустыни он жаждет получить добровольно, сломав, подчинив и окончательно отобрав у того, кого ненавидит, а не получив желаемое хлещет гнутом. Тёмные слегка влажные пряди падают на подведённые чёрным хищные глаза, делая взгляд лишь более грубым и пристальным. Анубис стоит в паре метров, широко расставив сильные ноги, и с жадностью следит за каждым хрупким изгибом и взмахом пышных ресниц. — Как прошёл твой день, мой маленький Ра? — такой же привычный вопрос. — Как и сотни других до этого, тебе ли не знать, Намджун, — фыркает, сморщив маленький кошачий носик. — Тогда, возможно, сегодня ты уже готов подарить мне себя? — Этому никогда не бывать. У моего сердца уже есть хозяин, и ты это тоже прекрасно знаешь. — Твой хозяин не помнит и не вспомнит о твоём существовании. Строит вон отношения с земной девушкой и прекрасно обходится без тебя, а ты собираешься до скончания мира хранить ему верность? — выплёвывает, начиная раздражаться. — Да, Намджун, я буду хранить ему верность, потому что без него – нет меня. То, что вы, как трусливые гиены, сговорившись, обманом напоили его водой из Леты и низвергли в другое время и место, ничего не значит. Ты не способен избавить мир от хаоса, он — его основа, и рано или поздно он вернётся, вспомнит, и мир поглотит пламя его праведного гнева. Ни ты, ни твои приспешники не выстоят против в бою лицом к лицу. Вы падёте. Это неизбежно. — Ты всё также в нём уверен. Спустя сотню лет заточения и не единой вести, ты всё ещё веришь в него. Поразительная глупость, моя дикая кошка. Сейчас он не больше, чем обычный смертный. Он не способен ни на что. — Ошибаешься. Сила спит, но она в нём, клубиться под кожей, течёт лавой по венам. И вместе с памятью он её пробудит. — Не пробудит. Ещё никому не удавалось справиться с магией вод Леты. Он никогда ничего не вспомнит. — Ты забываешь, что Лета такое же его творение, как и всё сущее, Намджун. Он — сам мир и спать вечно не будет. — Хватит, — рявкает рычаще, — мне это надоело. Забудь о нём и лучше станцуй для меня! Так, как даже для него не танцевал! — Нет. Мой танец только для Его удовольствия. Лишь для него я готов быть развлечением и самостоятельно предложить себя на золотом блюде. И Анубис ожидаемо взрывается. В раз становится темно и холодно, темница возвращает первоначальный вид, но, кажется, ещё более зловещей. Светлячки напуганные прячутся в глубине скалистых трещин и со взмаха тяжёлой руки господина по периметру зажигаются факелы. Анубис в истинном обличье, как и всегда, когда зол, сокращает мизерное между ними расстояние. Когтистой рукой больно хватает маленькое личико, царапая впалые щёки, заставляет смотреть в горящие золотом глаза. — Я ненавижу делать тебе больно, но ты меня вынуждаешь, — большой мокрый собачий нос тычется в щёку. — Так отпусти меня, я уйду и проживу с ним мирскую жизнь, сделаю так, что он ни о чём не вспомнит и не придёт, чтобы забрать твою жизнь. — Он не сможет, — рычание, — и я никуда тебя не отпущу. Ты — мой. И танцевать будешь для меня, и делить ложе будешь со мной, — длинный острый коготь впивается в нежную кожу сильнее и полосует её. Рубиновая капелька течёт по молочной щеке и её ловят широким мазком языка, смакуют уникальную сладость. Чимин дёргается, скривившись, пытается уйти от мерзкого прикосновения, и лишь сильнее натягивает вновь удерживающие его путы, раня запястья. Намджун на эту недовольную гримасу только сильнее скалится. Большая ладонь практически смыкается в пальцах вокруг изящной шеи и душит, пуская чернь по венам, от чего защитные руны на теле от его habun начинают пылать. Чувство такое будто кожу клеймят раскалённым железом, а по факту наоборот выжигают то, что Он оставил, чтобы собой, своим перекрыть. Но сил на это не хватит ни у одного божества, Анубис не исключение. А потому это просто мучительно истязание, крик при котором сдержать не выходит. — Один поцелуй, Роза пустыни, и я прекращу всё это навсегда, — заискивающий шёпот на ухо. — Никогда, — со злыми слезами в ответ. И новые пытки пока грациозное маленькое тело не повиснет безвольно с почерневшими некогда красными метками на теле до следующего раза.☀️🏜
В этот раз Чонгук приходит сам и до того, как следы пыток сходят и Чимин успевает восстановиться, а потому выглядит шокированным и сначала глупо хлопает ресницами, глядя широко раскрытыми и без того большими глазами. Совершенно не контролирует порыв, подлетает к спящему Чимину и бережно берёт его личико в тёплые ладони, бессознательно поглаживает щёчки. Чимин медленно раскрывает глаза, несколько секунд фокусирует взгляд и тот в удивлении начинает метаться по всему лицу напротив. Он его не звал. Чонгук сам его нашёл. — Нabun, — разбитое, уставшее. Чимин так скучает по своему сердцу, по смыслу своей жизни, по её хозяину и покровителю, что, будучи впервые так близко к нему, не справляется с собой, утыкается лбом в чужой лоб и мелко трётся по-пингвиньи носиком о чужой большой, не сдерживая слёз. Он так невыносимо соскучился. — Тшш, Чимини, не плачь, всё будет в порядке, — не отшатывается, даже не удивляется, как будто такая близость между ними давно в порядке вещей, сам не прекращает гладить, теперь уже стирая соль с милых щёчек. — Что он сделал с тобой? — Вновь пытался выжечь тебя из меня, ничего нового, у него всё равно не выйдет, — голос тихий, но всё такой же нежный. — Это не в первые, да? Он пытает тебя постоянно? — Каждый день. — Боже … — Чонгук в тихом ужасе. — Я справлюсь. Тем более сейчас, когда Баст со мной. Чонгук мягко отстраняется, чтобы лучше рассмотреть увечья. Порезы от когтей на щеках уже затянулись, а вот следы от мёртвой хватки на шее ярко синеют, как и некогда красные руны марают кожу чернотой. Он мягко касается чуть шершавыми подушечками пальцев чужой лебединой шеи, гладит каждую отметину и всем сердцем хочет забрать чужую боль. Вся ситуация заставляет сердце обливаться кровью и ещё больше злит. Чимин этого не заслуживает. Как вообще у кого-то поднимается рука делать больно такому созданию? Маленький песочный ангелочек, драгоценное ливийское стёклышко. Чонгук в очередной раз подаётся порыву, наклоняется и замирает поцелуем сухих губ на лбу. Чувства рвутся наружу, хочется приласкать, уберечь, спасти. Чимин прикрывает глаза, такая невинная близость заставляет сердце биться с частотой взмахов крыльев колибри. А когда чувствует обжигающее тепло по всему телу, умиротворённо выдыхает тёплый воздух ртом. Руны на его теле светятся огненно-красным, синяки и ранки затягиваются, и всё тело в один миг ощущается здоровым и живым, напитанным солнцем и жизнью, до очаровательного румянца на щеках и блеска в карамельных глазах. Чонгук не понимает, что происходит, испуганно отнимает губы и руку от манящего тела. — Благодарю, Баст, ты вновь обо мне позаботился, — лепечет Чимин, преисполненный счастьем. Его любовь ближе, чем когда либо, и его сила рвётся наружу. — Это я сделал? — Чонгук крутит перед лицом свою же руку, рассматривая, как чужую. — Да. Та часть тебя, о которой ты забыл, но, уверен, скоро вспомнишь. — Я всё ещё не знаю как. — Значит всему своё время. — Но ты-то здесь страдаешь, пока я там пытаюсь жить свою жизнь. Хотя я больше не уверен свою ли. — Не думай об этом, habun. Нам просто нужно пройти через это и получить то, что причитается. — Не могу спокойно дышать, зная, что ты здесь, — вновь касается щеки ладонью, к которой незамедлительно котёнком ластятся. — Не хочу видеть тебя в цепях, — шепчет. Желание поцеловать изводит зудом губы, и чтобы этого не сделать Чонгук переводит внимание на нити серебра. Крутит маленькую ладошку, пытается рассмотреть крепления к запястью. Выглядит так, будто их можно снять за 3 секунды, они даже плотно не прилегают к коже, но на деле оказываются прочнее литой стали. — Это тоже что-то магическое, не так ли? — Да, просто так ты их не снимешь, не сейчас. Тебе нужно пробудиться. Ото всюду вновь слышаться гулкие шаги и Чонгуку приходится оторваться от тепла чужого тела. Чимин лишившись его тоже тянется немного следом. Расставаться не хочется, но Чонгук пока ещё не готов встретиться с Анубисом лицом к лицу. — Я вернусь за тобой, — шепчет одними губами и ныряет в Кокитос. Просыпается он без слёз.☀️🏜
— Знаю, моё сердце, — неслышным шёпотом до того, как Анубис загородит мощным телом то место, где секундами раньше светил его Ра. И в таком гневе Чимин видит его впервые. Он всё понял. — Ссука, — протягивает шипяще, — СУКА, — орёт уже во всё горло. — Как, блять, это вышло? Как Он попал сюда незамеченным? Намджун вырастает перед уверенным в себе Чимином и бьёт наотмашь со всей дури, что голова сама отлетает в сторону, едва не отрываясь. Сильная пощёчина разбивает губу в кровь, но Амр растягивает кровавый рот в улыбке и почти безумно смеётся, когда Анубиса с утроенной силой отшвыривает от него прочь. Баст не просто его исцелил, он поставил защиту. Анубис отряхивается от осыпавшейся при ударе о стену каменной крошки и вперивается лютым взглядом в забавляющегося Чимина. Все руны на его теле горят красным, но ярче всего след от губ на челе, как третий всевидящий глаз, его оберег. — Думаешь, это что то изменит? Маленькая наивная кошка. Если я не могу тебя коснуться, то и он не сможет. В следующий раз, когда он придёт к тебе, это будет его последний день. Я убью его и вложу его окровавленное сердце тебе в руки. А затем возьму перед его бездыханным телом, больше уговаривать я тебя не стану, — сплёвывает чернильный сгусток себе под ноги, который под светящимися золотом глазами стремительно обретает форму. И вот за долю секунд перед ними уже адский гнедой. Лошадь без кожи, сотканная из мышц, уздой и поводками – цепи, в глазах – огонь, а из пасти – дым и лишь грива, подозрительно похожая на волосы самого Чимина, разительно выбивается шелковистостью. Когда Чонгук появляется в следующий раз, его встречает не только любимый юноша, но и фырчащая дымом, нервно и угрожающе постукивающая копытом, тварь. — У тебя появился питомец, Мини? — ласковое обращение без задней мысли слетает с губ. — Ага, Намджун постарался. Он знает, что ты был здесь, вероятно знает, что пришёл вновь. — Намджун? — Анубис. Это его второе имя, для своих. — Что ж, пусть так. И что эта лошадка может? — Чонгук медленно подходит, следя за реакцией. Лошадь же прижимается к Чимину вплотную и окольцовывает, будто продолжением собственного тела и цепями, костры в глазницах разжигаются ярче и с фырчанием из ноздрей вырываются клубы́ дыма. — Какое очаровательное создание, — хмыкает Чонгук, прокручивая в руках Хопеш. Чимин только тогда обращает на него внимание. Меч особой формы, коим пользовались многие фараоны, но этот особенный. Это Хопеш самого Баст, первый меч первого божества. Весь из золота, слепит отблесками, рукоять инкрустирована алыми, как кровь поверженных, рубинами, а на лезвии фирменный оттиск. — Откуда он у тебя? — Проснулся с ним в руках. Он мой, не так ли? — Да, он твой. — Я это чувствую. А сейчас будь послушным мальчиком и закрой глаза, — у Чимина волоски вдоль позвоночника поднимаются, это так похоже на его Баст. Он не спорит, закрывает глаза и открывает лишь тогда, когда не чувствует больше морозящего кожу холода исходящего от гнедой. Чонгук стоит непозволительно близко, дышит слегка учащённо и не сводит глаз с Чимина, пока с кончика меча мерно капает чёрная смоляная кровь. Взгляд сам собой соскальзывает на губы и Чимин под ним невольно их облизывает. Чонгук подаётся вперёд, вплетая свободную руку в мягкость лунных волос и целует. Жадно, глубоко, с чувством и страстью, будто изголодавшийся зверь. Чимин ему в рот стонет. Как непростительно долго он не чувствовал Его собственнических касаний. Всё существо трепещет и воет. — Прости, Мини, я должен был почувствовать тебя хотя бы раз. Вдруг я сегодня умру, — уголок губ дёргается в нервной улыбке. — Ты не умрёшь, habun. И почувствуешь меня сполна ещё не раз. Я тоже — твой, — и сам тянется к губам. — Какая идиллия, — момент единения прерывают громкими аплодисментами. — Анубис, я полагаю? — Чонгук даже не вздрагивает, только ласково гладит нежную щёчку и отступает. — Так ты всё ещё просто смертный, — скалится довольно Намджун. — Это уж вряд ли. — Но ты всё ещё не Он, убить тебя не составит труда. Даже прощу глупой пустынной розе этот поцелуй, раз уж он прощальный, — кидает взгляд на Чимина. — Великодушно, конечно, но хочу верить, что последний вздох будет сегодня за тобой, — парирует Чонгук. — Это мы ещё посмотрим. Анубис дважды стучит тяжёлым посохом о землю и помещение вновь видоизменяется. На сей раз, он ограждает площадь, делая своего рода арену: воды Кокитос сменяются отравленными водами Стикс, на противоположной стороне начинает свой бег Флегетон, с третьей стороны бурлит Лета, а Чимина он ограждает прозрачной завесой, чтобы ненароком не ранить. Таким образом, Анубис увеличивает свои шансы на победу, ведь попади Чонгук в одну из рек – уже не будет представлять опасности. Чимин напуган. За Баст он бы не переживал и секунды, но Чонгук ещё не Он. Он не пробудился, а значит, Чонгук всё ещё слаб. В таком состоянии Анубису не составит труда его одолеть, поэтому, когда Намджун не утруждая себя даже вступить в поединок, а просто насылает стаю инфернальных гиен, Чимин приходит в ужас. Злющие твари просто неизбежно теснят его с небольшого островка земли к бурлящим опасным водам, их слишком много и Чонгук физически не может с ними справиться. Он уклоняется от атак, безжалостно кромсает тех, кто подходит ближе, но неминуемо шаг за шагом отступает назад. Намджун почти скучающе стоит около завесы, лишь изредка вызывает новых гиен и следит за напрасными потугами с лёгкой улыбкой. — Это будет очень просто, он сам же себя и убьёт, а ты так был в нём уверен. Посмотри, глупая кошка, он слаб, он пустое место и он сейчас умрёт. — Ты не можешь его убить, это пошатнёт мировое равновесие, — говорит, не отрывая глаз от неравного поединка. — Брось, Баст не участвует в правлении уже сотню лет, ничего не изменится. На его место просто законно сядет Ра или ещё кто, может даже Я. Колесо колесницы не перестаёт крутиться без одной спицы, глупая кошка. А Чонгук уже выдохся, дышит загнанно, Хопеш мелькает всё реже, рука от напряжения будто одеревенела. Он знает, что не справится. Единственный выбор, который ему любезно предоставили – это в какой из рек всё прекратить. Если в Стикс и Флегетон он точно погибнет, то окунувшись в Лету лишь вновь всё забудет. Выбор очевиден. Чонгук уже осознанно пятится в сторону Леты, на Намджуна даже не смотрит, удерживает взгляд на любимых глазах, полных слёз. — Нет, нет, нет, — заполошно шепчет Чимин. — Останови это! — кричит Анубису и что есть сил трепыхается в кандалах. — Тише, пташечка, поранишься. Тебе стоит молить меня о том, чтобы я его не убил после. Кто тебе сказал, что я этого не сделаю? — Не сделаешь, потому что никто не сравнится с Баст в силе, ни Ра, ни тем более ты. Стоит миру лишиться хаоса и всему придёт конец. Ты не настолько глуп, чтобы этого не понимать, иначе вы бы его убили ещё тогда, а не сослали бог весь куда. Намджун ничего не отвечает, Чимин прав и подтверждать это лишний раз он не собирается. Он бы очень хотел стереть с лица земли это назойливо раздражающее его пятно, но не может, потому что сам же и пострадает. Идиотское мировое равновесие. — Прости, — Чонгук стоит на самом краю, окружённый скалящимися мордами, и Чимин застывает, обращается в сгусток внимания и боли. — Я не справился в этот раз, но я вернусь. Вспомню всё и вернусь за тобой. Верь мне, — последнее шёпотом, и не дожидаясь ответа, летит спиной в воду, стремительно погружаясь, исчезает из виду. Чимин воет нечеловечески, алмазные слёзы градом льются из глаз, жаля солью щёки и искусанные губы, сердце сжимается до размеров скарабея и в приступе агонии неистово трепещет крыльями. Он снова его лишился, не успев как следует обрести. — Ну же, Дыхание пустыни не может задохнуться, — Намджун злорадствует, пока за спиной гиены растворяются пеплом за ненадобностью. — Знаешь, пускай я и не могу вложить тебе в руки его вырванное из груди сердце, я могу разбить твоё. Хатхор свидетель я хотел по хорошему, пытался достучаться, ждал, пока ты сам поймёшь и примешь, но отныне я просто буду драть тебя как последнюю суку, брать, когда и как захочу. Моё терпение не безгранично и ему пришёл конец, а начнём мы прямо сейчас, — Намджун когтями полосует, разрывая тонкое одеяние, открывает доступ к коже. — Ты не посмеешь, — Чимин дёргается и ревёт в голос, он в отчаянье, беспомощен и без защиты, она канула в Лету вместе с хозяином. — Ещё как посмею, ты — мой, — рычит Анубис, притираясь уже вставшим членом к мягкому бедру, — и ты будешь сидеть на моём узле, как доказательство этому, — Намджун отодвигает нарамник и упирается в нежную ягодицу влажной головкой, медленно ведёт ею к расселине, наслаждаясь чужим надрывным рыданием и дрожью. Притирается крепко стоящим членом меж пышных ягодиц, не обращая внимания на громкий шум реки и чужие рьяные попытки вырваться, что по тонким запястьям уже струится кровь. Намджун раздвигает ягодицы, давая себе доступ, пристраивает крупную головку к боязливо сжатому сухому входу и замирает, смакуя, прежде чем насильно войдёт в неподготовленное тело. Но не успевает сделать ничего, его с такой мощью отшвыривает в стену, что сталактиты осыпаются крупным градом и дробятся собственные кости. Намджун болезненно стонет, шипит сквозь зубы из-за процесса ускоренного сращивания переломов и долго не может сфокусировать взгляд. Лишь спустя долгие секунды ему удаётся выбраться из-под завалов и найти глазами то, что послужило причиной — над бурлящей Летой в воздухе парит поджарое тело, объятое пламенем. Баст пробудился. Какая ирония, что окунувшись в воды забвения, он всё вспомнил. Чонгук в истинном обличье медленно спускается на землю, касается её босыми ногами, вместе с тем утихает река. Полуобнажённое крепкое тело, из одежды лишь набедренник да ускх с множеством других золотых украшений, которые не скрывают красоты: крепкая грудь, напряжённый живот, тонкая талия, мощные бёдра и икры. Вся кожа усыпана цветными рунами и рисунками, тёмные глаза подведены чёрным и красным, а ало-рыжие длинные волосы горят настоящим пламенем. Прекрасен в своём великолепии и мощи. — Нabun, — шепчет, будто в страхе, что всё это снится. Неверующе и с благоговением смотрит на своего Бога, на свою жизнь, на свою любовь. — Nuri, — до невозможного ласковое, нежное, пропитанное многовековой любовью и болью от долгой разлуки. И Чимин вновь рыдает, но уже от облегчения. Он столько долгих лет будто держал на плечах неподъёмные камни, а сейчас их в раз с него сняли и плечи расправились, лёгкие раскрылись, его Ра засветило для него вновь. — Я так скучал, мой повелитель, — заикаясь от слёз. — Я с тобой, душа пустыни моей, отныне я всегда с тобой, — сжигает в пепел хрупкие цепочки и ловит в сильные руки ослабшее тело, за секунду оказываясь рядом. Баст обнимает со всем трепетом, расчёсывает длинными пальцами белые шёлковые волосы, звеня при этом массивными браслетами, целует в висок, задерживаясь в тёплом касании, а затем накрывает сочные губы, пуская своё исцеляющее пламя по его венам, сам при том глотает живительный лунный свет вместе с дыханием своего Амра. Чимин расцветает, как и не было всех этих лет заточения, пыток, разлуки. Телу вмиг возвращается вся соблазнительная пышность, сочность; кожа вновь цвета песка, сияет теплом; губы, слаще персиков; глаза темнее чёрного шоколада. Пара достойная главного божества египетского пантеона, уникальный драгоценный камень пустыни, Его сокровище. Тёплый взгляд за секунду сменяется пламенным, стоит Анубису, наконец, окончательно прийти в себя и выровняться во весь рост. — Ты…, — тянет Баст и всё пространство окольцовывает пламя. — Как ты посмел коснуться моей души, как осмелился пойти против Меня и марать мой чистый лунный свет? — гремит низким голосом так, что стены содрогаются. — Жаль только, что не успел до конца, — сплёвывает под ноги сгусток крови, собравшийся под языком. — О, благодари великую Хатхор за то, что ты так этого и не сделал, иначе Аме́нти показалось бы тебе раем, — рычит Чонгук, — но в живых тебе это остаться не поможет, — и сокрушается первым разрушающим ударом. Чонгук в отличие от Намджуна марать руки не боится, напротив хочет лично каждым ударом выбивать понемногу дух за каждое прикосновение, за каждую царапину, за каждое гадкое слово к его маленькому nuri. Анубис не справляется, Баст не даёт ни единой возможности атаковать в ответ. Сыплет ударами, от которых Намджун просто пытается увернуться. А они всё летят нескончаемым градом, Намджун не успевает даже призвать гиен или мертвецов на помощь, постепенно пропускает всё больше, пока заскучавший, дерущийся даже не в пол силы Чонгук, не пригвождает того к стене его же посохом, нанизывая как на шпажку через живот. — Последнее слово? — уточняет Чонгук, больше издеваясь. — Можешь умолять меня о милости и, возможно, я позволю тебе склонить передо мной голову. — Обойдусь, — выплёвывает вместе с кровью, струйкой текущей из уголка рта. — Будь по-твоему, так мне нравится даже больше, — Чонгук ухмыляется, занося руку объятую огнём, но осекается, опускает взгляд вниз. Чимин, опустившись перед Чонгуком на колени, по кошачьи притирается мягкой щекой к твёрдому горячему бедру и преданно смотрит в глаза снизу вверх. — Что такое, мой свет? Я почти закончил, и мы вернёмся домой, — опускает к нему ладонь, поглаживает щёчку. — Не убивай его, любовь моя. — Ты слишком великодушен, моя жизнь, он заслужил тысячелетия пыток за то, что коснулся тебя, я же смертью сделаю ему подарок. — Напротив я слишком эгоистичен, моё сердце. Убьёшь, и боги захотят суда, а ты не будешь иметь права не явиться. Тебя снова у меня заберут. Не хочу тратить наше время на показательную демократию. — И что ты хочешь, чтобы я сделал, nuri? — спрашивает, помогая подняться с колен, и вжимает в себя, притянув за тонкую талию. — Отдай ад во владения Осирису, а этого, — кивает на медленно истекающего кровью Анубиса, — сделай его ручной шавкой, пусть научится служить. — Как скажешь, моя драгоценность. Так и сделаю, но не сегодня, — чмокает пухлые губы. Чонгук выпускает поток пламени, расплавляет наружную часть посоха, вплавляя её в кожу, чтобы с него нельзя было слезть, всё так же тесно удерживая Чимина. Намджун едва сдерживает позорный вскрик боли от разъедающего его кожу раскалённого золота, на что Чимин только больше теснится под бок. — Посидишь так денёк другой или, может, … столетие, до тех пор, пока я о тебе не вспомню, а Осирис тем временем будет наводить порядки. Не скучай, псина, — и скрывается в огненном вихре вместе с Чимином. И в следующую секунду они оказываются на поверхности: среди необъятных песков Сахары, под ласкающим солнцем и знойным ветром. Они дома. — После тебя больше всего я скучал за пустыней, — прокрутившись вокруг своей оси, говорит Чимин. — Теперь всё будет даже лучше, чем раньше, nuri. Я наведу порядок среди божков, ни одна предавшая нас крыса не останется безнаказанной, никто больше не посмеет ослушаться, — и на дне зрачков разжигаются костры, которые тушит один поцелуй. Чимин становится на носочки, умилительно утопая в песке, пока сильные руки не окольцовывают талию, и игриво прикусив подбородок, дарит сладостный поцелуй в губы. Слаще нектара, живительнее воды. — Как же я скучал, — мурлычет Чимин в чужие губы. — И я безумно тосковал, мой свет. Пускай и не помнил тебя, но мне до пустоты в груди чего-то не хватало. Кого-то не хватало. Я чувствовал себя одиноким, но теперь, рядом с тобой, я вновь Я. — 'uhibuk, — мурлычет кошкой Чимин в чужие горячие губы. — И я тебя, больше мира и собственной жизни, мой nuri, — чмокает сахарные губки, гуляя широкими ладонями по хрупкому телу. — Отдохнём? — Да. Тебе нравится здесь? Чимин озирается на одну из самых больших по площади пустынь мира, на её золотистые бескрайние просторы, песчаные барханы, дюны причудливой формы и кивает. — Мне нравится везде, где есть ты. А здесь красиво. И пускай на поверхности пустыни воды очень мало из-за малочисленных осадков, под её песками находятся обширные бассейны подземных вод, которые Чонгук и поднимает, создавая ещё один удивительной красоты оазис в форме полумесяца. Он на глазах стремительно обрастает пышной сочной растительностью, в недрах которой вырастает удивительной красоты роскошный дворец на зависть любому фараону. — Тогда давай искупаемся и понежимся в тени, — Чонгук берёт Чимина за маленькую ладошку и уводит за собой. Вода лазурная, кристально чистая и очень тёплая. Чонгук заботливо избавляет Амра от одежды, быстро сбрасывает свой набедренник и уводит их на глубину. Вода приносит удовлетворение, а близость любимого нагого тела дарует вкус жизни. Чонгук ласково омывает чужое стройное тельце, собственнически водит ладонями по плечам, вдоль спины, по бокам, бёдрам и ягодицам, пока Чимин обезьянкой виснет на крепкой шее и тычется носом под острую линию челюсти. — Я смою с твоего тела чужие прикосновения водой, — говорит, запуская пальцы меж ягодиц, куда не позволительно омерзительно касались, и невесомо поглаживает, — а из головы — собой, любовь моя. — В голове и так всегда лишь ты, Баст, — оттопыривает попу сильнее, подставляясь и ластясь. — Ты повелитель моей души и хранитель моего сердца, а моё тело — храм, тебе поклоняющийся. Сделай так, чтобы я каждой его частичкой чувствовал лишь твоё божественное присутствие, — и сам тянется ладошкой к упирающемуся ему в нежную складку меж бедром и пахом горячему стволу. Чимин не может обхватить ладонью член полностью, никогда не мог, коротенькие пальчики не смыкаются вокруг толстого ствола, как ни старайся, но приносить удовольствие своему Богу ему это не мешает, он слишком хорошо знает, как сделать тому хорошо, но Чонгук, простонав тихо в пышные губы, мягко его останавливает, убирает руку, чтобы обхватить своей себя и Чимина одновременно. Чонгук поддерживает одной рукой за шею, путается в длинных волосах, с жадностью врываясь во влажный рот своим языком, практически трахая им так, что спирает дыхание, он буквально сам становится его кислородом, и контрастно медленно водит второй по прижатым друг к другу членам. Чимин хнычет в чужой рот, миленько и капризно то привстаёт на носочки, то оседает в крепких руках. Он слишком скучал, слишком давно не чувствовал своего habun так интимно близко, и всего вдруг становится слишком. Аккуратный ровненький член Чимина в предоргазменном напряжении целует член Чонгука под головкой, непроизвольно прижимаясь теснее, дёрнувшись, и заливает белой патокой удовольствия, которую незамедлительно смывает водой. Его нежный мальчик всегда был очень чувствительным. Чонгук подхватывает вмиг ослабевшее тело под попу, усаживает себе на талию, побуждая обхватить её ногами, что Чимин и делает, и выносит его из воды. Как самое драгоценное и хрупкое, мягко опускает спиной на расстеленный пышный ковёр с подушками, удобно устраиваясь меж разведённых бёдер и губы накрывают губы незамедлительно. Поцелуй страстный, влажный, громкий и до одури собственнический. Чимин царапает короткими ноготками мощную спину и плечи, на себя тянет за ускх, больно врезая в кожу, и высовывает длинный язычок, чтобы ему уделили должное внимание. И Чонгук тут же всасывает его в рот так, как сделал бы это с членом, поступательно двигает вверх вниз головой несколько раз, втягивая щёки, от чего Чимин под ним мечется, изнывая. Чонгук спускается ниже: нежно прикусывает адамово яблоко, лижет острые ключицы расслабленным языком, целует в солнечное сплетение, ласково прикусывает и посасывает каждый по очереди тёмный чувствительный сосочек. Затем раскрытыми губами ведёт по напрягшемуся животику, кончиком языка обводит пупок, всасывает тонкую кожицу под ним до пурпурной отметины и утыкается носом в складку меж пахом и бедром, наполняет лёгкие сладковатым терпким запахом возбуждения и разгорячённой кожи. И всем этим превращает Чимина в неразборчивое месиво. Чимин вьётся под сильным телом, хочет быть ближе, хотя уже некуда. Чонгук же пробегается пальцами вдоль боков, гладит бёдра, раскрывая их для себя шире, и со вкусом присасывается к чувствительному местечку под головкой, на что Чимин бёдра бесконтрольно сжимает, зажимая ими чужую голову. Чонгук бегает по напряжённым бёдрам пальцами, умудряясь ухмыльнуться с членом меж губ, чтобы за них же ухватиться и приподнять, открыв себе доступ. Оглаживает любовно нежные половинки и, не церемонясь, ныряет меж них. Пробегается пальцами по расселине, размазывая эфирное масло, специально образовавшееся на пальцах, и касается горячего отверстия. Анус конвульсивно сжимается-разжимается, немо требуя получить своё, и Чонгук погружает сразу два. Знает, что оба не вытерпят долгую растяжку, а лёгкая боль его nuri только обострит удовольствие. Чимин стонет, жадно всасывает в себя пальцы и сам подвиливает попой. Третий себя не заставляет долго ждать. Чонгук вынимает пальцы, чтобы следом толкнуться внутрь уже тремя, раскрывает их на манер ножниц, с нажимом проходится по эластичным стеночкам, задевая чувствительную точку и Чимин непроизвольно подкидывает бёдра, сильнее их сжимая и буквально берёт голову Чонгука в замок, утыкая свой пунцовый член ему в лицо. Чонгук его целует, мокро облизывает и на несколько секунд пропускает головку за щёку. Отстранившись, под недовольное шипение вынимает пальцы, кусает за мягкое бедро, призывая отпустить, и приподнимается на руках на уровень лица, по животному дико целует и одним слитным движением погружается внутрь. Чимин заламывает бровки, кусает в кровь целующие губы и полосует ногтями вдоль плеч к лопаткам, пока Чонгук с силой вжимается пахом меж его ног. До одури хорошо, идеально, правильно, необходимо. Чонгук и сам стонет гортанно, стоит только оказаться внутри теплой узости по основание. Даёт лишь с десяток секунд привыкнуть и начинает двигаться. Трахает мальчишку под собой, вжимая горячим телом в подушки, наполняя тишину их уединения звуками хлёстких влажных шлепков и отчаянных мяукающих стонов. Мясистая головка в бешеном темпе таранит взбухшую простату при каждой фрикции, от силы которых дрожат ноги. И Чимин кончает ещё раз с высоким вскриком и вплетёнными пальцами в огненных волосах, за которые бесконтрольно тянет до лёгкой боли. Чонгука сжимает внутри, буквально насильно выдаивая оргазм, в шаге от которого он и так был, и он спускает всё до последней капли глубоко внутрь, заполняя собой. Он медленно покидает чужую теплоту, заваливается на бок, чтобы не придавить своим весом изнеженное тело и тянет к себе в объятия. Чимин уставший и довольный жмётся к влажному пышущему жаром телу и оставляет чмок в мерно вздымающуюся грудь. — Ты в порядке, мой свет? — интересуется, играя с мягкими локонами. — Я лучше всех, habun, — мурлычет Чимин, притираясь носиком кнопкой. — Давай тогда мы тебя ещё раз искупаем, — Чонгук поднимает на руки ничего не весящее для него тело и трепетно заботиться о том, что сам и натворил, пока Чимин ему безропотно подчиняется. Они ещё долго нежатся под открытым небом, наслаждаются друг другом, пока его не застилают тысячи звёзд. — Станцуешь для меня, nuri, — просит, поглаживая по обнажённой пояснице. И Чимин танцует среди зажжённых для него факелов в недрах пустыни, в середине их обоюдного умиротворения. Танцует так, как может лишь для Него. И мир всё ещё не сгинул в огне Божества Баст лишь потому, что маленький свет, соперничающий с самой луной, освещает собой его жизнь, добровольно укладываясь на жертвенный алтарь.