***
Брюнет застегнул последнюю пуговицу на помятой клетчатой рубашке и критически себя осматрел. Найдя собственный внешний вид достаточно удовлетворительным, он обернулся к тяжелым фамильным часам, тикающими прямо над дверью, возле Святого Угла, где висело лишь несколько икон Святой Богородицы и Иисуса Христа. Было их так мало из-за матери. Мать Фёдора — Мария Фёдоровна Достоевская — не веровала ни в Бога, ни в искупление, ни в жизнь после смерти. Она часто говорила о том, что если Бог есть, почему он не помогает всем страдающим детям, не сделавшим никому ничего плохого, не помогает младенцам и их матерям, которые умирают прямо при родах, не помогает семьям, которым не хватает денег даже на кусок черного хлеба с маслом или салом. Сама по себе, Мария Фёдоровна была строгой. Федя, даже будучи ребенком, не мог вспомнить ни случая, когда она ласкала его, хвалила или обнимала. Несмотря на это, брюнет уважал и кое-как любил мать. Даже будучи подростком с очень, очень острым языком, на котором всегда вертелись колкости, он не мог позволить себе ляпнуть что-то обидное в сторону матери, или, тем более, отца. Отец, Михаил Достоевский, был человеком простым, но приносящим в семью еду и доход. Он работал трактористом — пропалывал поля. Несколько лет назад, на Федин день рождения, он взял сына с собой, «покатать». Тогда мальчик высунулся слишком далеко и упал прямо в поле, чуть не поломав руки-ноги и полностью измазавшись в грязи. Собственно, именины не из лучших. Михаил тем временем извинился, неловко потрепал Фёдора по голове и усадил обратно, возвращая грязного и напуганного сына домой. Как отец, Достоевский-старший всегда был строгим. С семьей он был мягок и добр, но со знакомыми и даже близкими друзьями оставался начеку. Кажется, именно от него мальчик унаследовал ледяной взгляд холодных карих глаз, железный, несгибаемый характер и стратегический склад ума. Михаил также верил в Бога, яростно и бескорыстно, уверяя, что все, поступившие плохо, получат на небесах кару, а поступившие хорошо — награду. Именно он настоял на том, чтобы в доме был Святой Угол с семью иконами, а по стенам были развешаны березовые веточки. Оба родителя согласились на том, что сын сам вправе выбирать, стоит ли верить в Бога. Но Фёдор еще не решил. Фёдор читал Библию, носил небольшой железный крестик, ставил свечку в ближайшей церкви каждое воскресенье и соблюдал христианские обычаи. Но идея могущественного существа, сидящего на облаках и контролируя несчетное количество людей, казалась ему, мягко говоря, абсурдной. Достоевский вздохнул, выныривая из своих глубоких воспоминаний.Сегодня праздник Святой Троицы — день гуляний, сбора цветов и гаданий.
Последнее было чуточку нелегальным — всем взрослым почему-то казалось, что гаданиями настраивается связь с самим Сатаной, а делать такое в Святой день строжайше запрещалось. Однако, какие подростки в селе слушались старших, зная, что шанс раскрытия минимален?Верно, никакие.
До Фёдора с самого утра долетела весточка от сельских ребят-знакомых, что гадать они все таки будут. Детские послания передавались самыми интересными способами — от подкладывания в курятник до закапывания в обусловленном месте. «Троица» очень удачно выпала на выходной. В школу не надо, да и родители на работе. Свобода, гуляй весь день. Брюнет мог бы сказать, что ему, как мальчику, повезло особенно. Мальчишек закутывать в красивую одежду взрослые считали занятием бессмысленным: все равно измажутся Бог пойми в чем. А вот бедных девчонок, сейчас наряжали в яркие платья и лакированные туфельки. Взрослые строго наказывали им не бегать и не прыгать, чтобы не запачкать хлопковую материю. Феде же требовалось только накинуть более-менее чистую рубашонку, не особо заляпанные штаны, да и провести расческой по спутанным чёрным волосам пару раз. Достоевский, кстати говоря, не особо походил видом на кого либо из родителей. Отец был широкоплечим. С развитыми мышцами рук и ног, короткими курчавыми волосами, крупными чертами лица и яркими голубыми глазами. Матушка же — подтянутой, пышногрудой кареглазой блондинкой. Сам Фёдор с рождения был сложен весьма болезненно, но эта та болезненная красота, которую многие поэты воспевали в стихах как «аристократичную». Он был утонченным, с белейшей кожей, которая легко обгарала на солнце. Цвет глаз у него тоже отличался: темно-карего оттенка, гораздо темнее материнского. А волосы цвета воронова крыла, которые Достоевский-младший противился стричь чуть ли до шипения, и которые уже свободно лежали на плечах «Как у девки!» — приговаривала мать. Уж совсем на родительские не походили. Иногда соседка, добродушная Татьяна, которая всегда делилась хлебом-солью, восклицала что-то вроде: «И где он у вас такой уродился!». А вот в интеллекте у Феди не было равных. Математика? Пять, конечно! И формулу расскажет, и пример решит, и уравнение, и задачу. Родной русский? Пять, а вы спрашиваете? Почерк ровный, буковки аккуратные, грамматика на уровне. Литература? Пять! От книг и за уши не оттянешь. Читать и писать брюнет научился рано, а вот с речью были задержки, лет, эдак, до пяти-шести. То ли по природе молчаливая натура, то ли отсутствие желания: Бог его знает. Стрелки часов останавиоись ровно на двенадцати и из игрушечного резного окошка вылетела кукушка, начиная громко куковать. Можно идти, и Достоевский, положив за пазуху пару лежалых яблок со стола, выбегает во двор, открывает калитку и бежит дальше, взметая носками ботинок пыль с дороги. Запыхавшись уже через пару минут — вот и сказалось отсутствие физической формы — Фёдор переходит на шаг, пересекая большое поле и заходя в лес, который раскинулся по всему селу своеобразным полумесяцем. Вон там чьи то голоса: Достоевский идет в ту сторону, вскоре цепляясь взглядом за знакомые фигурки за деревьями и довольно улыбаясь. Фигурки тоже заметили его, крикнув что-то приветственное и активно замахав ладошками. — Федя! Ты чего так долго? Ждем тебя уже с десяток минут! Брюнет улыбается еще шире, извиняясь и следуя за друзьями на уже выбранную ими полянку. — Это вы все рано, а я точно по времени. — Ой, умный ты наш. Принес что нибудь? — Яблоки. Ваня, Ваня Гончаров, Федин лучший друг. Он одобрительно кивнул, принимая фрукты и скидывая их на цветную скатерть с заплатками, устланную посреди поляны. Вокруг скатерти расположилась разношерстная компания. Губы Достоевского снова трогает улыбка, когда он пробегает взглядом по знакомым лицам. Вот Аня Ахматова, сплетница ещё та. Все новости Собачьего хутора — и все через неё проходят. Рядом расположилась её верная подружка — миловидная Марина Цветаева. Антон, или, как его чаще называли, Тоня Чехов — похититель девичьих сердец, рыжий и голубоглазый, веселый и умный. Ваня Гончаров, ну и сам Фёдор. Правда, обычно к их компании присоединялся Саша Пушкин, но сейчас его нигде не было видно. — А где Саша? — В полголоса спрашивает брюнет у стоящего рядом Вани. Гончаров же хитро улыбается, понижая голос до вкрадчивого шёпота: — За картами игральными пошел. — Ваня, вы совсем с ума все посходили с этими гаданиями? Где он их возьмет? Но друг лишь улыбается еще хитрее. Отходит в сторонку и жестом приглашает Фёдора сесть на полянку со всеми. Тоня пожал руку, а девчонки улыбнулись. Аня держала в руках букетик васильков и ромашек, подавая по одному цветку Марине, вплетавшей их в разноцветные венки. Лица у девушек румяные и довольные. — Федь, а хочешь, мы тебе тоже венок сплетем? А то весь хмурый ходишь. Брюнет лишь кривится, отрицательно качая головой. Ваня укоризненно пихает его под бок. — Троица же, а ты с кислой миной сидишь. Правда, пусть сплетут! — Ваня, отвянь вместе со своими цветами. Не хочу я, и все тут. Теперь кривится уже Гончаров, но пожимает плечами, мол: «Дело твое, поступай как хочешь». Тоня тоже тянется к цветам, ловко выдергивая из земли твердый стебель неизвестного растения, и воспользовавшись им как каркасом, принялся активно вплетать в него ромашки. Аня хихикнула, а Марина закатила глаза. Через несколько минут венки плели все.А Достоевский, попытавшись и измазавшись в соке, брезгливо отбросил от себя раздавленные цветы, решив больше попыток не предпринимать...
Так прошло около двух часов. Плели венки, разговаривали, ели принесенную каждым еду, загадывали загадки, рассказывали небылицы вперемешку со страшными историями и целыми легендами. — А потом… а потом, поговаривают, русалка так и не вернула бедного лешего из своего озера! — Вдохновенно закончила Аня, радуясь картинному жесту подруги, которая приложила ладонь ко рту, изображая ужас. Вдруг ветки затрещали, и на небольшую полянку вломился растрепанный Саша. Темно-коричневые, скорее, шоколадные кудрявые волосы Пушкина обрамляли его лицо с большими глазами такого же цвета. Одет он был в красно-синюю рубашку, а на руках красовались перчатки последний моды. — Карты, как и просили, — из кармана Саша, торопливо достал толстую стопку помятых бумажек, перевязанных твердым стеблем осоки, и кинул их Гончарову. — А почему они такие странные? — Ой, думаешь, я знаю? —Отмахнулся кудрявый. — Какие-то настоящие, какие-то из журнала вырезал, какие-то сам подрисовал. Разберетесь. На голове Пушкина красуется аккуратно сплетенный венок из одуванчиков, а щеки горят точно не от бега. Фёдор подозрительно щурится, но Тоня Чехов его опережает: — Саш! Ты со свидания, что ли? Чего такой красный, да и венок явно не тобой сплетенный. Пушкин краснеет пуще прежнего, и все понимают, что Чехов попал в «яблочко». — Ага! Предал нас ради девчонки, эх ты! Ладно уж, рассказывай, как зовут. — Лида… — мямлит Саша — Та, что на окраине живет. Слышится смех, а Цветаева подхватывает покрасневшего как рак и смущенного Пушкина под локоть, уводя к подруге и вкрадчиво задавая вопросы. Гончаров хмыкает, обратив свой взгляд на Достоевского. Вполголоса произносит: — Что думаешь об этом? — Я рад за него, — задумчиво отзывается Фёдор. — Но кажется мне, что это лишь мимолетное увлечение, не больше. Ответить Иван не успевает: у Пушкина обнаруживаются спички, которые Марина, напустив на себя загадочный вид, осматривает со всех сторон. — Федя, Ваня, что вы там одни в сторонке стоите? Давайте к нам, гадать будем! — Цветаева, подождав, пока все сядут в небольшой кружок, положила колоду криво обрезанных карт в середину. Чиркнула спичкой, показывая всем, как красиво трепещет пламя. Повертев спичкой перед лицом каждого, Марина наконец наклоняется к самим картам, вытаскивая четыре верхних, демонстрируя только их до нелепого цветастую рубашку. Она внимательно смотрит на пламя, и посчитав, что пламя показывает на Тоню, поворачивается к нему, раскрыв четыре карты перед ним веером. — Выбирай. Чехов, помедлив, вытаскивает крайнюю левую, тут же глядя на неё. — Валет бубен, это твоя карта. Вытаскивай вторую. Тоня действует уже смелее, хватая следующую. — Дама черви, это карта твоей судьбы. А теперь: сжигаю. Постарайся увидеть что-то в пламени, — Цветаева подносит огонек к двум несчастным бумажкам. Тё быстро прогорают, пока от них останется лишь один пепел. Все пятеро смотрят, как завороженные, лишь затем торопливо смахивают наваждение. Марина поджигает следующую спичку, которая указывает на Ивана. Тот выхватывает сразу две карты, показывая их остальным. — Пиковая девятка, пиковый король. А это что значит? — Э-э… Ты — король, а будущая дама твоего сердца — девятка. Сжигаю. Гончаров наклоняется так близко к тлеющим бумажкам, что Фёдор боится, как бы тот не подпалил ресницы. Дождавшись окончания процесса, Ваня убирает голову, разочарованно хмыкая. — Ничего так и не увидел. — Значит, — пожимает плечами девушка. — Ещё не время.Следующим «избранным» становится Достоевский.
Брюнет, никак не ожидавший, что пламя дернется к нему, вздрагивает, тут же видя перед собой четыре карты. Крайняя справа криво обрезана, следующая: помята, крайняя слева подпалена, а правее: единственная целая. Её Федор и берет, медленно переворачивая и вглядываясь в изображение.Черный джокер.
Марина торопит его, и Достоевский хватает крайнюю справа, ту самую, кривую.Красный джокер.
— Обе карты мужские… как странно. — Ты хочешь сказать, — хмыкает Фёдор. — Что дама моего сердца ни капли не дама, а господин? Брюнет воспринимает это как случайную шутку, в отличии от Марины, которая всерьез вообразила себя гадалкой. — А ведь возможно... что ты влюбишься в мальчика. Пара секунд тишины, которая прерывается разнообразными звуками. Пушкин хохочет, Тоня и Аня, переглянувшись, испускают два нервных смешка почти одновременно. Гончаров же поворачивается к Фёдору, застывшего с саркастичной улыбкой на лице, и принимается его увещевать. Балаган заканчивается ровно через три минуты, когда Марина извиняется за свои странные гадания, поворачиваясь к остальным и протягивая карты уже им. Достоевский бесшумно поднялся, шепнув Пушкину, что вернется чуть позже и переживать не стоит. Быстро покинув полянку, Фёдор легкой трусцой побежал к краю леса, где начинался уже следующий хутор — «Еловый». По размерам он был немного, но все же больше «Собачьего», где жил Достоевский. Брюнет, видя большое озеро вдалеке, ускоряет темп. Неожиданно, под ногой появляется корень, за который подросток — Естественно, чертов закон подлости! — Спотыкается, и уже готовясь в буквальном смысле упасть лицом в грязь, врезается головой в что-то тёплое и вязаное. — Ой... Фёдор бормочет нечто невнятное, чувствуя, как к щекам приливает кровь. Брюнет отстраняется, вглядываясь в лицо своего «спасителя», который смотрел ровно также смущенно и недоуменно. — Простите…. — И вы простите, — неловко промямлил незнакомец в ответ. Он был выше Достоевского, и, кажется, старше. Фёдор в свои тринадцать был только метр шестьдесят девять — Даже до ста семидесяти не хватило! — И его очень сильно коробили сверстники, которые возвышались над ним, как башня над котенком. Незнакомцу он бы дал метр восемьдесят с чем-то, так, на первый взгляд. Чужие светлые волосы были взъерошены, а за спиной развевалась пшеничная коса, перевязанная алой ленточкой. На макушке неаккуратно покоился помятый васильковый венок — видно, плел самостоятельно, хоть и криво. Тонкие черты лица, пухлые губы, аккуратный нос, совсем как у самого Фёдора, и главное: разноцветные глаза... Левый, ясный, голубой, и правый — зеленый. — Как будто зеленый луг и небо над ним, — невольно вырывается у Достоевского с уст, который тут же спешит закусить губу. Незнакомец тихо смеется на странность и протягивает ладонь. — Коля, Коля Гоголь. — Что...? — Меня зовут Коля. Ещё Микола, Николай, Коленька, но я люблю простое «Коля», — беловолосый улыбается, будто они знакомы уже лет двадцать. — Фёдор Достоевский. — Значит, Федя, — задумчиво тянет Коля, дразнясь. — Фёдор, — поправляет брюнет. — Не Федя. — А мне нравится Федя, — Гоголь без спроса хватает Достоевского за руку, окончательно вытягивая из подлеска. — Мало ли, опять нос об какую-нибудь ветку разбить попытаешься, — аргументирует Николай, слыша в ответ лишь тихий смешок. Они выходят к озеру, берег которого погряз в густой мелкой растительности. Фёдор выдергивает свою ладонь из чужой, усаживаясь на мокрую траву. Гоголь подгибает ноги, опускаясь рядом. Неловкое молчание. — Почему у тебя нет венка? — А? — Переспрашивает Достоевский, выныривая из своих мыслей. — Венка, спрашиваю, почему нет? — Как по мне, пустая трата времени и порча цветов, — пожимает плечами Фёдор. — К тому же, я не умею их красиво плести. Коля встрепенулся, хитро склоняя голову к плечу и улыбаясь непонятно чему: — А я умею красиво. Хочешь, я сделаю его тебе? Взор тёмных глаз возвращается к кривому "шедевру" на Гоголевской голове. Федор тяжко вздыхает, зная, что уже никуда не денется: — Хорошо. Светловолосый посмеивается, выдергивая из травы пару ярких цветочков. Помолчав ещё пару минут, Достоевский вновь пытается завести разговор. — Ты с Елового хутора, верно? — Ещё как верно! Ты тоже? — Я с соседнего, — отрицательно качает головой брюнет. — С Собачьего. — А тут-то ты что забыл тогда, Феденька? Темноволосому не нравилось, как звучит ласковая форма его имени. Он он лишь сдвигает тонкие брови к переносице, не став заострять на этом внимание. Скорее, вопрос Николая был в том, почему Фёдор сейчас не со "своими". Чаще всего именно обитатели одного и того же хутора собирались между собой и праздновали какой либо праздник. — Надоело, — Достоевский дергает плечом. — И чем конкретно? — Раздобыли где-то карты, да и начали гадать какую-то ерунду. Блондин поднимает бровь. — А вам не запрещают? Моя мамка говорила, что это связь с самим Сатаной. Поохала и несколько раз перекрестилась. Уголки губ Фёдора дергаются вверх, когда он слышит легкое пренебрежение, сквозящее в чужом голосе... — Запрещают, конечно. Но родители весь день на работе, а им грех не попробовать. Слишком велико искушение, — Коля, не отрываясь от плетения венка, легко смеется. Достоевский неожиданно задумывается, что смех нового друга похож на перезвон колокольчиков на ветру...Коля-колокольчик.
— А сам-то, почему один в лесу гулял? — Да мне тоже надоело. Тоже гадали, но ушёл не из-за этого. — А из-за чего тогда? — Скучные они. Кстати говоря, не тот ли твой Собачий хутор, с которым мы будем сегодня вечером в палатках ночевать? Фёдор поджимает губы в тонкую линию, пытаясь вспомнить. И что только не болтали разговорчивые Марина с Аней, каша в голове. — Не припомню такого. А тебе кто сказал? — А имя тебе что-то даст? — Беловолосый хихикает. — Ну, Сигма. — Сигма? Необычное имя наверное, мальчик. Николай снова хихикает, на этот раз громче: — Это девушка. Достоевский конфузится, стремясь перевести тему, но внезапно чувствует, как на его тёмные волосы опускается что-то мягкое. Брюнет инстинктивно поднимает руку к макушке, ощупывая предмет. Мягкое, плетеное и приятно пахнущее. Фёдор стягивает венок с головы, осматривая со всех сторон. Красивый... Светлые ромашки красиво контрастируют с мелкими темными цветочками, название которых Достоевский не знает. Одуванчики, привязанные вокруг, будто бы светятся в закатном солнце, сияя. Гоголь подпирает голову рукой, наблюдая за темноволосым с широкой улыбкой. Ей богу, в восприятии Фёдора он сейчас напоминал кота, съевшего целую банку сметаны. — Ну как? Нравится? — Очень. Брюнет благодарно улыбается, поднося венок к самым глазам и взвешивая его на ладони. В отличии от венка, до сих пор покоившегося на Колиной голове, этот был сплетен гораздо аккуратней и старательней. В груди теплеет, но Фёдор не упускает случая немного подколоть нового друга: — Кажется, над моим венком ты старался куда больше, чем над своим. У Николая это вызывает приступ смеха, а потом Феде прилетает шутливый подзатыльник. — Эй! — Комар сидел, честное слово. Достоевский закатывает глаза, но тут острый слух улавливает негромкий оклик, наверняка в паре десятков метров от них: — Ко-о-оля! Гоголь подскакивает, тоже слыша чужой крик. — Федь, мне пора, думаю. Зря не сказал им, чтобы не искали, — беловолосый торопливо встает, отряхивая одежду. — Ну... пока, что ли? — Пока. Брюнет молвит почти равнодушно, но в глубине души ему не хотелось, чтобы Коля уходил. — Мы ведь... встретимся ещё? — Если судьба рассудит, Коля, то встретимся. Заметив чужой жалобный взгляд, Фёдор смягчается, мягко пихая Гоголя под бок: — Встретимся, обязательно. Не переживай. Блондин тут же радостно светится улыбкой, махнув рукой на прощание, устремляется в противоположную от Фёдора сторону. Как только его пшеничная косичка исчезает вдалеке, Достоевский будто чувствует, как солнце перестает светить так ярко, как светило прежде...Что это? Чувство вынужденного одиночества, которое всегда ему нравилось? И почему же тишина, раньше блаженная, а теперь давящая, не приносит боле наслаждения?
Фёдор при всем желании не мог бы ответить ни на один из этих вопросов.
Посидев в тишине ещё несколько минут, Достоевский вздыхает, будто бы обозначая этим вздохом окончание непонятного апатичного состояния, и встает, вновь поправляя венок. Оглядевшись вокруг, задержав взгляд на водной глади озера, парень идет в ту сторону, откуда пришел, ориентируясь лишь сквозь проглядывающие сквозь чащу где-то вдалеке купола высокой церкви.***
— Фёдор! Где ты был, и почему так долго? Мы тебя совсем заждались. И венок у тебя откуда, а? — Цветаева стояла, скрестив руки на груди, прожигая Достоевского уничижительным взглядом. Фёдор, в свою очередь, кривится: атака вопросами. — Гулял, Марина. По лесу. Венок сам сплёл, надо ведь учиться, а то вы все мозги мне этим проели. Девушка собиралась сказать что-то, но махнув рукой, развернулась, направляясь к поляне, где все до этого гадали. Брюнет следует за ней, внимательно смотря под ноги, дабы не споткнуться о противные корни ещё раз. — Это правда, что мы с ребятами из Елового хутора проведем ночь в палатках вместе? Цветаева жмет плечами: — Правда. А тебе Ваня не говорил? У нас ребят мало, а у них с два десятка. К тому же, месте веселее, не правда ли? — Наверное... Они уже достигают поляны, когда Марина оборачивается через плечо, скорчив недоуменную гримасу: — Погоди, если Ваня тебе не рассказал, тогда откуда... Но Фёдор уже проскальзывает мимо неё, усаживаясь на помятую скатерть, вновь приветствуя друзей. Так и просидели они несколько часов, до того момента, пока Тоня не сбегал домой, глянуть на часы, а Аня не хлопнула в ладоши, громко вскрикивая: — Пора! — Что "пора"? — Поднимает недоуменно брови Пушкин, ёрзая на месте. — Палатки пора ставить, что же ещё! Мы договорились расставить на холме, том, что на окраине, — девушка резво поднимается, огласив напоследок. — Все помнят, где сарай с палатками?! — Там же, где в прошлом году оставляли? — Ага! Саша, Федя, Тоня, вы идёте за палатками. Ваня, Марина и я — поможем расставить палатки ребятам с "Елового". Встречаемся на холмике, уж надеюсь, не заблудитесь по дороге. Названные тут же разбегаются в разные стороны. Две девушки и длинноволосый парень бегут к выходу из леса, а Фёдор с двумя товарищами — глубже в лес. Сарайчик, как помнил с прошлого года Достоевский, стоял, прикрытый обломанными ветками ели, заботливо присыпанный землей и запертый на тяжелый подвесной замок, ключ от которого был спрятан под камнем рядом. Именно в этом пыльном деревянном помещении и хранились редко нужные, громоздкие вещи: такие как палатки, старые, поломанные велосипеды, которые никак не могли дождаться своего ремонта, стопки букварей и азбук, ставшие попросту ненужными. Вскоре и Чехов, и Достоевский, и Пушкин снижают темп, не видя больше никакой надобности мешать. Все трое — в цветных венках, ровесники, мальчики примерно одного роста и веса, с одного и того же родного хутора, но всё ещё — такие разные, что взять внешность, что характер: Сашенька Пушкин, как его ласково изредка называли друзья, сейчас пытается найти что-то в карманах, бормоча себе под нос. Тоня Чехов, безуспешно пытающийся завести хоть какой-то разговор с собеседниками, вскоре сдается, замолкая и поднимая голову вверх. Федя Достоевский, почти не терпящий ни одного своего именного сокращения: ему нравилось — Фёдор, значит, называйте Фёдором. Заправляет волосы за уши, проследив за взглядом рыжего Тони: на дерево, на пушистую белочку, щёлкающую орехи. Прошагав в абсолютном молчании ещё около нескольких минут, Саша радостно блестит глазами, вприпрыжку устремляясь вперед, к покошенному амбару, упомянутому выше. Оставшиеся, переглянувшись, бегут следом, наблюдая, как Пушкин выуживает потемневший от времени железный ключ, с трудом проворачивая его в ржавой замочной скважине. Дверь распахивается, и все трое закашливаются от летящей в глаза пыли. — Тьфу! Гадость какая. — Фе... А что вы ожидали? Чистенько, да помыто? Тоня пожимает плечами, чихая и проходя внутрь. Палатки, сложенные в несколько раз, около десятка штук лежали на полу, покрытые пылью и опилками. Фёдор качает головой, вставая на корточки и брезгливо поднимая грязную ткань двумя пальцами. — И правда фе. Переглянувшись, все трое тяжело вздыхают, схватив по несколько палаток и взваливая на плечи. Руки помоют потом, в ручье или озерце, что попадется по дороге. Все выходят, а Пушкин вновь запирает дверь, складывая ключ под тот же самый камень. Дорога к холму прошла в тишине, прерываемой лишь лёгким треском веток под ногами и тяжёлым кряхтением ребят. Заприметив фигурки, сооружающие что-то похожее на тканевые домики вдалеке, ребята возбужденно поднимают головы, чувствуя прилив сил от того, что идти осталось совсем недолго. Наконец достигнув своеобразного "лагеря", Достоевский скидывает две принесенные палатки в общую кучу, тяжело выдыхая и вытирая испарины пота со лба. Вон Марина, вечно неразлучная с Аней, стоит и болтает с девочками из Елового хутора. Незнакомая Фёдору девушка, привлекающая внимание очень необычным цветом волос — одна часть покрашена в бледно-сиреневый, а вторая: девственно белая, будто бы седая — трудится не покладая рук, вставляя деревянные столбики в мягкую почву, придавливая их ногами и натягивая ткань. По ощущениям Достоевского, уже около девяти вечера, так как солнце уже село, а сумерки вокруг сгущались. Ему очень хотелось найти среди этих людей нового знакомого, Колю Гоголя. В памяти так и застыл его смех и длинные волосы, развевающиеся на ветру, словно полевая пшеница...***
Ткань палатки просвечивает, и звёзды на ясном небе противно светят в глаза. Фёдор беззвучно вздыхает, зажмуриваясь, но понимая, что даже сквозь веки его будет доставать этот противный ночной свет. Достоевский в маленькой палатке один, поэтому он раздраженно откидывает колючее одеяло, выползая наружу. Стало чуть легче, но от бессонницы свежий воздух явно не поможет. Брюнет усиленно трет виски, усаживаясь на траву перед своим "домиком" и оглядывая весь остальной "лагерь". Все спали. Ни одного звука: ни шелеста деревьев, ни чьих-то голосов, ни шепотков, ни пожеланий друг другу спокойной ночи. С собой часов не было, поэтому Фёдор не знал, сколько сейчас примерно времени. Наверняка, около середины ночи. Чёртова бессонница... даже и поговорить не с кем, совсем скучно. Достоевский встает, отдаляясь от своей палатки и быстрым шагом направляясь к опушке леса. Очередной вздох: — Да хоть бы птица какая-нибудь защебетала, да сова ухнула! Совсем тихо, — еле слышно бормочит пр-т себя Фёдор. Чьи-то руки внезапно ложатся на плечи Фёдора, а сзади слышится восклик: — Бу-у! Брюнет, засланный врасплох, отшатывается в сторону, одаряя уж явно очень неблагоразумного нового собеседника злобным взглядом. Лишь после пары секунд глаза вновь привыкают к темноте, выдавая в ночном госте знакомого. — Коля! Ты совсем что ли, с ума сошёл так пугать? Какое тебе бу?! И чего не спишь, ходишь тут, шугаешь ни в чём не повинных людей?! Под "ни в чём не повинных людей" Фёдор имел ввиду себя. Гоголь лишь захихикал. — Вишь, не соврал ты! Встретились. — Тихо! Весь лагерь перебудишь, — Достоевский вновь переходит на шёпот, опасаясь, как бы их громкие голоса и вправду не разбудили каких-нибудь непрошенных ребят, из-за которых ставшая уже куда менее скучной ночь могла бы прерваться. — А ты что? Боишься кого-то? — Да нас спать погонят... Оба качают головой. — Ночь в палатках для чего и придумана: чтоб без родителей хоть ночь провести, а такие девчонки, которые больно ответственные, всë портят! Фёдор ведет плечом: — Не было бы таких слишком ответственных девчонок, нас бы попросту не отпустили одних на целую ночь в лес. Половина бы разбежались, четверть съели бы медведи, а последняя четверть испуганная возвратилась бы домой. — С минимальными потерями? — С порванной одеждой и жуткими историями. Коля снова хихикает, прикладывая руку к глазам "козырьком" и устремляя взгляд на небо: — Тучи собираются... — Нехорошо. — А если дождь пойдет? — Лично мне неохото бежать сквозь слякотную лесную землю домой, таща на спине палатку. — А кому охото? — Гоголь, устав стоять, усаживается на смолистый пенек, закидывая одну ногу на другую. Фёдор цокает языком, но опускается на землю рядом. — Кстати говоря, про жуткие истории... Достоевский поднимает голову, встречаясь с возбужденным взглядом разноцветных глаз. Во вновь установившейся тишине голос Николая разносится таинственным шёпотом, интригуя: — Хочешь, расскажу? Фёдор было улыбается, но поняв, что это не шутка, закатывает глаза: — Коль, такие истории — для девчонок! Кто в такое кроме них верит? Ты ещё гадать на ладони или чаинках предложи, ей богу! Беловолосый, стоит на своём, упрямо скрещивая руки на груди: — Я расскажу, а ты сам решишь, верить или нет! Идёт? Вздох. — Идёт. Николай радостно улыбается, но тут же напрягает мышцы лица, возвращая былое таинственное выражение. Голос снижается даже ниже шёпота, так, что сидящий совсем рядом Фёдор слышал с трудом: — Однажды, в одном тёмном лесу жила-была старушка... Тихий смешок, за который Достоевский получает сердитый взгляд. — ...Старушка жила совсем одна: без сыновей, дочерей, сестёр или братьев. Она была ужасно одинока, и из-за этого часто грустила. У неё было лишь одно занятие — вязать из овечей пряжи, как делают все старушки, или собирать травы, сушить их и вешать под потолок, а потом заваривать из них чай. — Далеко не все старушки... — Тш! И однажды, старушка вышла из своего домика, услышав стук в дверь. Сначала она не поверила своим ушам: ведь кто ходит в самой чаще леса? Неужто зверь задел лапой, или это шутливый ветер играет с ней злые шутки? Открыв дверь, старушка увидела маленькую девочку... — В твоей истории много нелогичных моме... — Не перебивай! Маленькая девочка представилась Машей, сказала, что заблудилась в лесу, и попросила предоставить ей ночлег. Старушка, обрадовавшись, согласилась, и пустила маленькую девочку в дом. Она заварила гостье чай, и они весело поболтали. — О чём можно болтать с маленькой дев... — Ну Федя! Дослушай! Ночью, когда девочка уснула, а старушка давно отдыхала в своей постели, она услышала странный скрежет. И открыв глаза, и открыв глаза... — Николай посмотрел на брюнета, ожидая увидеть признаки хоть какого-никакого страха, но поняв, что от Фёдора он их не дождется, продолжил чуть разочарованным голосом. — А когда она открыла глаза, над ней стояла Маша с о-о-огромными вилами! Ну, которыми ещё сено убирают. — И? — Страшно? — Коля, я беру свои слова назад. От твоих «страшных историй» даже девочку не испугаешь. Гоголь надулся, а его голос зазвучал обиженно: — Тогда ты мне расскажи! — Что рассказать? — Историю! Страшную, какую знаешь! Чтобы тебе было страшно, а не только мне! Прежде чем Достоевский успел согласиться или возмущено отказаться, на Колин нос упала большая дождевая капля, заставляя обоих парней, как по команде, задрать головы наверх, вглядываясь в потемневшее небо.— Ни звёздочки…
За первой каплей последовали остальные, превращаясь не то что в дождь: в самый настоящий проливной ливень, холодными мокрыми пальцами забирающийся под рубашку и заставляющий кожу пойти противными мурашками. Переглянувшись, ребята сорвались с места, обратно к лагерю. Попутно слыша, как куча недовольных, сонных и промокших подростков высыпают из своих палаток. Вглядываются в тучи. Фёдор сразу примечает Тоню, который бежит к нему. — Федя, Федя! Все говорят бросать палатки и бежать домой — утром заберем! Ты же дойдешь один? Достоевский коротко кивает, показывая, что всë понял. — А я и не один, — легкий толчок под бок встрепенувшемуся Гоголю. — А с другом. Чехов усмехается непонятно чему, но ливень прерывает его возможную фразу. Тоня убирает налипшие на лоб рыжие волосы, бегом устремляясь в противоположную от лагеря сторону. Это служит сигналом и для Фёдора с Николаем — блондин дергает брюнета за руку, утягивая за собой. Правда, быстрый бег с «препятствиями», да ещё и с продуваемой ставшим ледяным июньским ветром рубашкой для Достоевского даром не проходит — спустя лишь несколько минут «марафона» он останавливается, тяжело дыша и упираясь руками в колени. Николай останавливается следом, взволнованно глядя на друга. Основная толпа мгновенно вырывается вперёд, оставляя позади двоих ребят. — Фу-ух… А мы не потеряемся, если не будем бежать с ними? — А ты можешь сейчас бежать? — Могу, — в доказательство Фёдор вновь принимает обычную позу. — Я знаю, где срезать, сейчас их догоним! — блондин в тот же момент бесцеремонно хватает Фёдора за руку. Ломится прямо сквозь деревья и упавшие стволы, наугад, в чащу. — Куда ты меня тащишь?! — Это короткая дорога, просто доверься мне!***
Через несколько минут Фёдор дает себе зарок больше никогда в жизни не доверяться беловолосому, когда они оба почти обессилено падают на землю, видя вокруг только одни деревья. Достоевский, отдышавшись, на коленках подползает к Николаю, отвешивая ему подзатыльник. — Ну и где мы, умник?! — Ай! Лежачих не бьют! — Я сейчас тебя так побью, что ты и лежать не сможешь! Прикусив язык, брюнет смеряет Гоголя уничижительным взглядом, на который только был способен, а затем заползает под пушистую ель, надеясь, что она хоть как-то спасёт от дождя. Скривившись, он волей-неволей придерживает ветки для блондина, борясь с желанием отпустить их, чтобы иголки прилетели прямо по широко улыбающемуся лицу. — Залезай быстрей! Лыбится он… Устроившись под вечнозелёным деревом, Достоевский немного оттаивает, садясь рядом с Колей «спиной к спине». Гоголь, в свою очередь, вздрагивает от каждой капли, попадавшей сквозь колючую «крышу» веток. Не встретив сопротивления, он аккуратно обвивает руки вокруг Фёдора, заключая его в объятия. — И что будем делать? — Переждем дождь и ночь, а утром как-нибудь выберемся. Видя короткий кивок всё ещё обиженного брюнета, Николай слабо улыбается, прижимаясь сильнее к другу. — Зачем ты это делаешь? — А так разве не теплее? Фёдор вздыхает, но молчаливо соглашается, положив свою голову на чужое плечо. Как ни странно, бессонница прошла. То ли от эмоций, то ли от усталости, то ли от почти полностью бессонной ночи, Достоевский уснул спустя пару минут, оставляя Гоголя невольно любоваться его спящим видом. Во сне все люди такие невинные, даже если днём шипят, как змеи, и колятся словами, как дикобразы. Сон настиг и Колю, тихо падая вместе с каплями уже почти прекратившегося дождя...