***
Проснулись оба парня достаточно рано, и далеко не от умиротворяющего щебетания птичек или журчания ручейка неподалёку, а от разъярённых воплей обнаружившей их Сигмы. Той самой девушки, которая столь усердно работала в злополучный вечер. Она оказалась близкой подругой Николая, но от её ярости его это не спасло. Отвесив оплеуху обоим и сопроводив всё непечатной фразой, Сигма упёрла руки в бока. Подзывала остальных разыскивающих и вывела неудачную парочку из леса. Тогда Фёдор впервые познал настоящий женский гнев, вызванный самыми нежными переживаниями. Коля, виновато хихикая, успел лишь подмигнуть новоиспечённому другу, условившись встретиться возле того самого озера спустя два дня. Достоевского завалили вопросами все — Цветаева и Ахматова, на пару охнув. Естественно, они и были теми, кто рассказал о пропаже брюнета его родителям! Они обеспокоено принялись расспрашивать, как же он попал в такую нелепую ситуацию. Собственно, Фёдор до сих пор не мог ответить на этот вопрос. Ваня, недовольно покачав головой, лишь укоризненно хлопнул Достоевского по спине. Антон в свою очередь усмехнулся и не упустил случая ещё раз спросить, точно ли сможет Федя добраться самостоятельно. Родители, в свою очередь, приняли сына очень взволнованно. Начали день с уже притёршихся вопросов. Терпеливо ответив на каждый из них, Фёдор ложно произнес, но на самом деле в душе и вправду немного раскаивался за проступок.«Я больше так не буду».
Назначенные два дня пролетели незаметно. Ежедневная работа, школа, домашнее задание и прогулки с друзьями. Фёдор часто вспоминал о Николае — было до жути любопытно, чем занимается белобрысый. Ругают ли его так же друзья и родители……Думает ли Гоголь о нём?
Достоевский недовольно тряхнул головой, отгоняя странные, невольные мысли. Часы с кукушкой, висевшие в соседней комнате, громко заскрежетали не смазанным механизмом — Фёдор знал, что из окошка сейчас вылетит металлическая птичка. Как и всегда раскрывая лакированный клюв и выкрикивая ровно шесть «ку-ку».Шесть вечера.
Тетрадь под рукой вновь привлекла взгляд — раскрытая страница с сочинением по литературе. Записана была лишь одна строчка: сегодняшняя дата. Вздохнув, Достоевский захлопнул тетрадь, аккуратно складывая в ящик стола. Скажет, что забыл. Все равно учительница ему поверит. Быстро сложив остальные учебники с тетрадями в школьную сумку, Фёдор перевязывает длинные волосы резинкой, уставившись в зеркало. Из отражения на него смотрел немного уставший и сгорбленный паренёк. Невольно расправив плечи, Достоевский попытался улыбнуться, но получилось мрачно. Плюнув на это дело, Фёдор отвернулся от зеркала. Пересекаться с родителями не хотелось. Брюнет уже предчувствовал кучу ненужных вопросов, вроде: «куда ты идешь?», «с кем гуляешь?» и тому подобное. Передернув плечами, Федя невольно скосился на окно. Первый этаж, и ему, конечно, сильно попадет за самостоятельный уход в позднее время, да и ещё никого и не предупредив. Правда сейчас Достоевского это мало волновало. Деревянная рама предательски скрипнула, когда Фёдор хотел её открыть. Он взволнованно обернулся на дверь сзади. Громкие голоса и звуки, доносившиеся из советского телевизора не прекратились. Значит не спалился. Помедлив, Фёдор перекинул ногу через подоконник, а затем и вторую, когда убедился, что всё в порядке. Приземлившись на мягкую траву, он плотно затворил за собой окно. Смеркалось. Быстро покинув родной двор, темноволосый устреммлся к уже знакомой дорожке. Камешки мешали идти, перекатываясь под обувью. Достоевский свернул с пути, ныряя прямо в тернистые заросли. Конечно, по тёмному лесу идти опасно, но кого это волнует? Точно не Фёдора, или любого подростка, из какого века его не возьми. Рядом громко ухнул филин, заставив брюнета отшатнуться в сторону и чертыхнуться. Птица надменно моргнула жёлтыми глазами-фонарями, оглядывая его с головы до ног. После чего она расправила крылья и слетела с дерева, будто бы специально чиркая крылом по макушке Достоевского. — Вишь, разлетались тут! — Парень шикнул, провожая филина недовольным взглядом, после чего продолжил свой путь через лес.***
По подсчетам Феди, прошло уже около получаса, когда он наконец оказался возле знакомой полянки. У брюнета было подозрение, что в сумерках он спутал дорожки, сделав как минимум три лишних "крюка". Вот и Николай — его пшеничные волосы бнем, отливали сейчас серебром при лунном свете. Удивительно, что спутник земли именно сегодня светил так ярко. Это было заметно по отбрасываемым бликам на траву. Блондин ловко переплетал цветы меж пальцев, собирая их в очередной венок. Правда, заприметив Достоевского он полностью забыл про незаконченное изделие. Отбросил его в сторону и энергично замахал левой рукой. — Привет-привет! Чего ты так долго? — Я совсем заждался. — Луна сегодня красивая, — Фёдор подошёл ближе, садясь на траву и вскидывая голову наверх к звездам. — Из всех триста шестидесяти пяти дней в году луна красива именно сегодня? — Гоголь фыркнул, не сдержившись. Достоевский парировал фырком в ответ, сгоняя непонятную тоску и поворачиваясь обратно. — Представь себе! В тот день, когда мы потерялись, она тоже была красивой. — В тот день были тучи, — подметил Фёдор на полном серьёзе. — Вот именно! — Николай склонил голову к Фёдору — Я все никак не могу понять одного. Как мы попали в ту ситуацию? — Моя стратегия: «наугад» работала почти всегда, — Коля спокойно пожал плечами. — Ах, вот какой стратегией ты пользовался... — раздалмя тихий смешок из уст Достоевского, хоть Гоголь и пытался оставаться серьезным. — Неужели, ты все ещё злишься? — И не думаю. Пойдем, ходячее бедствие. Мне не улыбается перспектива сидеть на одном месте, — Достоевский отряхивает брюки от налипших листьев и поднимается с травы. — А я думал, ты наоборот любишь такое. — Молодость! Зачем штаны просиживать? Беловолосый фыркает: — Знаешь, моя мамка говорит ровно также. И гулять меня выгоняет с этим аргументом. Фёдор ухмыляется, выбирая более-менее освещенную дорожку. Не хотелось навернуться в темноте и полететь вверх тормашками. Несколько минут парни шли в молчании. Говорят... птицы надолго запомнили тот ясный лунный вечер, когда два силуэта: высокий, с длинной, будто девичьей, косой, и другой пониже, шли через лес, держась за руки и сохраняя полное молчанье. Казалось, им не нужны слова, чтобы понять друг-друга. А может, им просто не хотелось портить столь хрупкую тишину, нарушаемую лишь редким уханьем сов, шелестом листьев на ветру, и похрустыванием веток под обувью. Кто-то мог бы назвать атмосферу интимной или романтичной – лишь представьте, двое людей, державшихся за руки прямо под огромной луной, которая светила фонарем над верхушками могучих сосен.Но романтике оба думали в последнюю очередь...
И даже Николай, в голове которого наверняка так и роились сотни и тысячи глупых историй про ведьм и полнолуния, не решался нарушить столь ценную тишину. Даже Фёдор, который сам по себе не являлся тактильным человеком, не стал выдергивать свою ладонь из чужой, когда Коля схватил её. Но всё когда-то заканчивается. Молчаливая идиллия, хрустальная тишина разбилась вдребезги. — Хотел у тебя спросить, Коля, — Гоголя будто огрели по голове сковородкой, выдергивая из своих мыслей. — А-а… да? — Сигма. Девушка, которая нашла нас. Ты сказал, что вы близки. Блондин передергивает плечами, и помедлив, мягко освобождает ладонь из хватки. Прячет руки в карманы поношенной кофты. — Не то, чтобы прямо близки… Скажем так – с ней я дружу больше остальных. Фёдор также убирает руку, никак не комментируя разрыв рукопожатия, за что Гоголь был ему благодарен. — Мой хутор: «Собачий», маленький, поэтому я всех ребят знаю наперечёт. У вас, я подозреваю, такого нет, верно? Николай подтверждающе кинул. — Знаком я, конечно, со всеми, но у нас человек около двадцати. Близко я дружу с только с тремя, а с остальными – так, общаюсь. — Но ты сказал, что Сигма тебе ближе всех... — Понимаешь, Федь… Она мне не нравится, как девушка, не подумай ничего такого! — Светловолосый запротестовал руками, что лишь подогревая интерес брюнета. Фёдор это вовремя подметил, так как в голове уже начали созревать мысли иного плана... — А в каком? — Фраза была произнесена резче, чем планировалось, и Гоголь недоуменно приподнял бровь. — Что-то не так? Тут мнется уже Достоевский. Махнув рукой он извиняется, прося продолжить. Коля ловит себя на желании шутливо покрутить пальцем у виска, чего он почему-то не решается сделать. — На чём я остановился… Ах да. Мне не нравится Сигма в романтическом плане, как и любая другая девушка. — Подожди, что?! — На этом моменте Фёдор вскидывает голову, вглядываясь в лицо товарища так, будто увидел его впервые. — Что – «что?» — Гоголь осекается, глядя на брюнета. — Ты буквально сказал, что тебя не интересуют девушки, — Достоевский испускает достаточно нервный для такой ситуации смешок. — Я не… — Николаю снова не дают договорить. — Ты что, из этих? Когда мальчики любят мальчиков? Ты же знаешь, что это все придумали американцы? — Федя, дай мне договорить, а потом уже называй «американцем», — Гоголь, не стесняясь, хихикает. Достоевский скрещивает руки на груди, смотря с выражением а-ля: «посмотрим, что ты сможешь сказать в своё оправдание». Николай, встречая этот взгляд, хихикает ещё раз, наконец-то продолжая рассказ: — Меня не интересуют девушки моего хутора. В романтическом плане. Хорошая подруга из них всех только Сигма, а остальные — пустышки. Болтают только о красивых одёжках и мальчиках, в таком-то возрасте. — Я уже подумал было, что ты из этих… Достоевский облегченно выдохнул. Гоголь пожимает плечами. — Давай переведём тему.На этом и порешили.
***
— Когда цветы срезаешь, в воду добавь щепотку сахара, и я тебя уверяю, они ещё неделю стоять также будут! — Горячо убеждал Николай Фёдора, пока тот лишь недоверчиво отмахивался рукой. — Да ну тебя с твоими цветами! Скучно. — Скучно, а про цветы не дослушал, — хихикнул блондин. — Садовник из тебя, как из меня — балерина, ей Богу, — Коля ухмыльнулся. Резво поднимаясь с травы и выгибаясь в джентельменской позе: вытянув одну руку вперед, а вторую завел за спину. — Балерины вальс танцуют? — Фёдор лишь глазами захлопал на приглашение Гоголя. Молчание затягивалось. Долго стоять в столь неудобной позе было неприятно для Коли, но тот терпел, сохраняя на устах хитрую улыбку. — Я не умею танцевать, — Достоевский неуверенно протягивает руку в ответ, внимательно следя за чужими движениями. — О, поверь мне, умеешь, — Гоголь галантно сжимает его ладонь, а вторую укладывает темноволосому на плечо. — Занимаешь женскую роль? — Усмехнулся Фёдор, соглашаясь на маленький фарс. Николай фыркает, зная, что в его аргументах спрятаны козыри: — Ты ниже меня, было бы логичнее наоборот, поэтому, если ты так хочешь, я готов тебе уступить. Но Фёдор отрицательно качает головой, слабо улыбаясь логике блондина. — Ты можешь напеть мелодию хоть одного вальса, Коль? Светловолосый хмурит лоб в попытке вспомнить хоть какое-то классическое произведение, но его попытки не увенчиваются успехом. Он спешно отводит взгляд, делая вид, что вспоминает. В голову приходит лишь весёлая, деревенская песенка, которая ещё вчера играла по радио. Вот она уж точно надолго засела своим радостным «там-пам-пам» у Гоголя в голове. Её блондин и начинает насвистывать, постукивая пальцами по чужим плечами в такт. — А вы на музыке в школе разве не разучиваете ничего? — Достоевский хитро улыбается, понимая, что ничего Николай так и вспомнил. Блондин отрицательно мотает головой, не отвлекаясь от танца, после чего поясняет: — Учить то учим, только у меня из головы выветривается все сразу. Да и учительница сейчас болеет, так что уроков уже несколько недель нет. Фёдор кивает головой, после чего чуть отворачивается, оглядываясь вокруг и пытаясь представить, как они сейчас выглядят со стороны.Выглядели они странно, причём очень.
Скажи Достоевскому кто-нибудь пару недель назад, что он будет заниматься такой ерундой, он бы лишь посмеялся. Два силуэта, танцующие вальс в лунном свете, болтая, спотыкаясь и смеясь. Танцевали они оба просто ужасно. Когда очередной пируэт совершается под самый конец воображаемой песни, оба останавливаются, тяжело дыша. — Чего это мы одни постоянно гуляем? — вдруг подает голос Фёдор, глядя на Николая. — А с кем ещё гулять? — Тот удивленно поднимает взгляд и вскидывает брови. — Ну, Сигму пригласи, если вы близко дружите, — Достоевский неопределенно подергивает плечами. Гоголь задумчиво мычит, после чего задает достаточно неожиданный вопрос: — Что это я только о себе да и о себе. Про тебя совсем не спрашиваю?! Давай, рассказывай! — А что, собственно, рассказывать...? — Федя не до конца понимает, что имеет ввиду товарищ, так что переспрашивает. — Ну, расскажи о себе! Лишь получает в ответ столь ненавистную фразу брюнет, так ещё и на повторе. Словно заведеная игрушка, выдающая одну и ту же фразу. Темноволосый терпеть не мог такие, казалось бы, обыденные вопросы. Фёдор и в правду понятия не имел, что можно о себе рассказать.Имя-фамилия-отчество? Дата рождения, возраст? Как он в детстве упал с дерева, чуть не сломав ногу?! Дурацкий вопрос.
Но в ответ он выдал совсем другое.
— Даже и не знаю, что можно тебе сказать… Как ты уже знаешь, зовут меня Фёдор Михайлович Достоевский, м-м… Гоголь одобрительно кивает, побуждая продолжить столь сложный рассказ для парня. — Мне тринадцать… В прошлом ноябре исполнилось… м-м… — Отчество у тебя интересное. Раз уж мы так официально представляемся, то скажу ещё раз: я — Николай перехватывает инициативу, понимая, насколько сложно брюнету представить себя. После блондин несильно стукает себя в грудь, как бы подтверждая значимость своих слов — Николай Васильевич Гоголь, прошу любить и жаловать, спасибо. — Так себя представляешь, будто перед королём, — Федя, не сдержавшись, хихикает. — А по возрасту я старше буду, четырнадцать. В апреле родился, первого. Он корчит весёлую рожицу, после чего продолжая. — Так, что это я спросил — о друзьях твоих узнать хочу! — О друзьях? — Достоевский приподнимает брови. — Тут, я тебя разочарую, и спрашивать нечего. — Нечего! Я ведь нашел, что рассказать! — Николай повторяет жест друга, и теперь они смотрят друг на друга с идентичными лицами. — Ну, спрашивай тогда. Гоголь пользуется шансом, радостно усмехаясь: — Вообще, насколько я понял во время «дождливой ночевки», у вас на хуторе ребят маловато. Сколько? — Нас пятеро, включая меня. Аня, Марина, Саша, Тоня, Ваня — мой лучший друг, ну и собственно, я. — Твой лучший друг — Ваня? — Почти сразу переспрашивает Гоголь. — Ну да. Как у тебя — Сигма. Глаза светловолосого тут же загораются идеей, которая была известна пока что только его бедовой голове. Однако быстро выпалил на одном дыхании: — А давай их познакомим! — Кого? — Сигму и Ваню! Вчетвером интереснее! Достоевский, мягко сказать, сомневался в этой затее. Гончаров — явно не любитель знакомиться с кем-либо, а тут и Фёдор всё ещё чувствует себя немного неловко в компании Николая. Сигма, по чужим рассказам, также девушка серьёзная, а потому если среди них четверых будет балаболить только Гоголь, станет немного неловко. Да и Феде станет стыдно за то, что пригласил Ваню туда, где сам ещё не освоился. Правда, горевший радостными искорками глаза Гоголя явно выдавали что их обладатель считает это прекрасной идеей. — Что то мне подсказывает, будто опция «нет» в этом выборе у меня отсутствует, — Достоевский выдохнул, осознавая всю патовость ситуации. — Соглашайся! — Коля лукаво кивнул. — Мне кажется, это не самая хорошая… — Я знал, что ты согласишься! После чего Гоголь совершенно нагло ухватывает Достоевского за руку, увлекая за собой. — Вперёд, навстречу… — Приключениям? — В нашем случае — только на одно место.***
Спустя несколько минут легкого бега, Фёдор все же избавляется от чужой хватки, переходя на быстрый шаг. — Коль, может объяснишь мне, куда ты так побежал? — У меня появилась прекрасная идея, как можно провести время, но это пока что является сюрпризом. Достоевский смотрит достаточно обеспокоенно. Сейчас волновало одно — у него не было часов, а время наверняка позднее. Попытавшись вычислить время через уравнение в голове, Фёдор понял, что неизвестных слишком много. И неизвестным также являлось направление, куда брюнет сейчас шёл совершенно добровольно, обнадеживая самого себя лишь лишь широкой улыбкой на лице Николая. — Было бы неплохо узнать, куда мы все же направляемся, — несколько обеспокоенно интересовался Фёдор. — Сюрприз! Не порти его вопросами, Феденька. Просто доверься мне! — Блондин только отмахивался на все вопросы Фёдора, словно отгонял надоедливую муху.Кажется, он это уже где-то слышал.
Спустя около пятнадцати-двадцати минут сосредоточенной ходьбы, Достоевский всё же не выдерживает. Начинает снова задаваться вопросом, долго ли им ещё так шагать. Правда, его страдания прекратились достаточно быстро, когда Николай наконец издал радостный возглас, выйдя из леса. Оглядевшись вокруг, темноволосый понял, что не был на этой стороне села ни разу. Ориентироваться можно было только на церковь, которая стояла прямо в центре населенного объекта, в которую Федя ходил в конце каждой неделе. Обычно церковь виднелась на севере, стоило поднять взгляд — верхушки собора маячат над соснами и ёлками. Сейчас же знакомые купола находились слева, на западе, что очень сильно дезориентировало. — Ты ведь точно уверен, что мы не заблудимся? — голос Фёдора снова приобрел взволнованный оттенок, когда заметил с каким восхищением блондин оглядывает всë вокруг. Коля лишь улыбнулся, убедительно кивая. Темноволосого больше всего напрягало в Коле то, что за их короткое знакомствато, он был всегда убеждён в своих суждениях.Чёрт возьми, если он еще раз попадет в передрягу из-за этого мальчишки…
Впрочем, не стоит негодовать по тому, что ещё не случилось. Фёдор глубоко вдохнул, ещё раз оглядываясь по сторонам. Кажется, они сейчас на окраине села, на каком-то мелком хуторе. Перед ними стоял только большой дом. Деревянный, с крыльцом, широкими окнами и садом. К тому же он был огорожен таким же деревянным забором. Сад был раскидистым. Свет фонаря у охранника, патрулирующего хозяйские плоды, виднелся совсем далеко. А сразу за забором виднелись яблони. Все они были усыпаны сочными, красными яблоками. Их было настолько много, что ветки кринились к сырой земле от веса. Николай удовлетворенно цокнул языком, и лишь тогда до Фёдора дошло, зачем они здесь... — Я не хочу красть яблоки! Если бы ты раньше сказал — я бы вообще не пошёл! Коля выглядит очень разочарованным. Да и глядит на него так, словно в один момент потерял всю семью и состояние: — Но ведь это весело! — Неужели ты не знаешь, что воровство — это плохо?! — Фёдор упрямо скрещивает руки на груди, глядя строго и с укоризной. Гоголь передергивает плечами, видно, не капли не разубедившись в этой идее: — У них яблок — два десятка деревьев! Что такого плохого случится, если мы возьмем тройку-другую? Достоевский прикладывает пальцы к вискам, потирая их, будто бы у него болела голова: — Боже мой! Поверить не могу, что когда-нибудь буду рассказывать такие простые вещи ровеснику. Блондин надувается, опираясь плечом на деревянный забор, после чего, снизив голос, продолжает: — Не кричи, если не хочешь, чтобы нас отсюда выкинули за шкирку! — Это была твоя идея! — Но кричишь здесь ты! — Я не… Брюнет осекается и невольно вздыхает, после чего добавляет уже поспокойней: — Николай, я тебя очень прошу, в следующий раз можешь отвечать мне, когда я спрашиваю, куда мы идем?! — В следующий раз я с тобой никуда не пойду, раз ты не ценишь мои сюрпризы, — Гоголь же не изменяет положения. Выглядит всё также оскорблённым до глубины души. Федя вздыхает, и протянув мизинец Коле, молча ждёт. Поворчав, светловолосый пожимает мизинец, после чего оба парня произносят скороговоркой: — Мирись-мирись-мирись и больше не дерись! Расцепив пальцы, они слабо улыбаются друг-другу, уже не испытывая таких отрицательных чувств. — Итак, — голос Достоевского звучит капельку заинтересованно, но этого уже хватает, чтобы Гоголь радостно заулыбался с новой энергией. — Какой план? — Плана нет! Перелезаем, хватаем яблоки, сваливаем! Фёдор чуть морщится. Не его это — без плана действовать. Через минуту уже начинает звучать заумный монолог, прерываемый лишь Колиными вставками. — Просто так перелезть через шаткий забор не так уж легко и тихо. Мы сразу привлечём внимание и времени собрать яблоки у нас точно не будет. В итоге просто потратим нервы и энергию зря. — Ты так печёшься о нервах, будто бы тебе не тринадцать, а семьдесят три. Достоевский отмахивается от комментария блондина и продолжает: — Перелезать нужно аккуратно. Не подцепить занозу и не свалиться. У тебя вообще есть опыт перелизания через заборы? — Ну конечно! — Коля прикрывает рот ладонью, будто бы Федя оскорбил его до глубины души. — Боюсь спросить, где ты научился. — А ты думаешь, я в первый раз яблоки свинчиваю? — блондин по-лисьи расплылся в улыбке.Кто бы сомневался. Мелкий яблочный воришка...
В ответ Фёдор хмыкает ещё раз, на этот раз громче с насмешкой: — Просто потому что это… весело? Я угадал? — Ну да. Теперь Достоевскому уже казалось, что они не из разных хуторов, а из разных вселенных. Как бы он не старался ставить себя на место блондина, он не мог понять его мыслей и мотивов. Казалось бы — читать людей легко. Но самое трудное заключается в простейшем, не так ли? Гоголь — будто бы открытая книга, написанная на родственном языке. Строчки — есть, слова — понимаешь через раз. Смысл теряется. Исчезает и ускользает каждый раз меж пальцеа, как бы Фёдор не старался его удержать. Даже самым сложнейшим из преступлений становится самое заурядное — просто потому, что это слишком привычно. Все ожидают легкой победы и успеха, но забывают о самой сути дела. Настолько просто, что становится сложно. Достоевский плавно ведёт плечом, замечая чужой удивлённый взгляд. Глубоко уйдя в свои мысли, он совсем забыл дать ответ в реальности: — Ладно, с этим разберёмся позже. — Как скажешь. Давай дальше, план рассказывай, умник, — Коля на удивление усмирил свой пыл и настроился на частоте вещания темноволосого. Фёдор невольно улыбнулся, продолжая вновь заговорщески понижая голос: — Итак, представим, что через забор мы перелезли. Весь периметр сада служащий обойдеи примерно за… Достоевский призадумался, прикидывая в уме цифры, но Гоголь успевает быстрее. — Примерно за четыре минуты. Брюнет невольно останавливается, удивлённо глядя на парня, который с интересом ожидал продолжения. — Да… Я тоже так подумал. Нам сразу же нужно бежать к ближайшей яблоне, — Фёдор параллельно рисовал в воздухе знаки и фигурки пальцами, впрочем, понимая, что Гоголь на это даже и не смотрит. — Пока ты будешь на шухере, я залезу и соберу несколько. К этому времени охранник будет подходить, поэтому нам нужно перелезать быстрее. В худшем случае он увидит наши сверкающие пятки. Николай с умным видом кивает, соглашаясь со всем, что произнес великий стратег. — Отлично. Я согласен. — Когда начинаем? — Прямо сейчас! — Не думая ответил Гоголь, уже подрываясь с места. Ответ был ожидаемый, но Достоевский был морально не готов. Фёдору лично требовалось время, чтобы побороть волнение, и… И его снова дергают за руку. Подтаскивают к забору и подсаживают. Чёрт возьми, как же это бесит, когда тебя таскают, как тряпичную куклу! Фёдор пообещал себе, что обязательно вынесет мозг Николаю за такое отношение. Скрепя сердце, брюнет уцепился длинными пальцами за край забора, с усилием подтягивая себя вверх руками. Перекинув одну ногу, он огоянулся через плечо, протягивая ладонь Гоголю. Помогая ему уцепиться. Дальше — лишь тяжелое дыхание и кряхтенье. Николай перелезает первым, и Фёдору кажется, будто он еле сдерживается, чтобы не издать победный клич. Ой, будто бы они соревновались. Фёдор переносит испытание тяжелей, но не сбавляет темпа. С разбегу залезает на дерево, как цирковая обезьянка. Опыт в поднятии на деревья у него был минимальный — «уж извините» с гневом думает Достоевский, «яблок, в отличии от некоторых, не ворую!» Кажется, всего лишь пару лет назад, когда ему пришлось убегать от бездомных собак, он взобрался на широкий дуб и потом еле сумел спуститься с него на землю. Да и в детстве, когда чуть не сломал ногу, прыгая с какого-то небольшого деревца. И что стоило попросить Гоголя самому полезть! Пожалев о своем ненужном героизме около трёх раз, помянув нехорошим словом себя, Колю, и на всякий случай яблоки, брюнет принялся ползти по веткам выше. Предположив, что смотреть вниз пожалуй, не самая лучшая идея, Достоевский с горечью подумал, что в темноте не видно даже земли. По такой логике бояться было нечего. Наконец дотянувшись до сладких плодов, отсвечивающих в тусклом лунном свете, Фёдор принимается их срывать. Кидает прямо за пазуху рубашки. Карманы бы такие фрукты не вместили — да, конечно, стоило подумать получше, перед тем как спонтанно заниматься «яблочным похищением». Брюнет сползает на пару веток ниже. Замечает, что тут уже не так высоко, а значит и не так страшно. Примерно полметра от земли, можно легко спрыгнуть. Достоевский тянется уже за самым последним яблоком. Срывает и укладывает за ворот рубашки, но внезапно слышит…Чёртов хруст ветки.
Ну да, разве могло это пройти без проишествия?! Ветка отламывается и летит вниз вместе с перрпуганным до смерти Федей, который, к счастью, умудряется приземляется относительно благополучно. Он успевает выкрикнуть пару ругательств, когда расшибает коленку. Ее наверняка будет украшать синяк порядка двух недель. Но проблема была совсем не в коленке, а в разозленном свисте. Похоже Фёдор привлек сторожа своим громким ударом. Смотритель быстро приближался, как и угрожающий собачий лай. Коля только и успевает выкрикнуть громкое «Чёрт!», понимая, что даже если их услышали, смысла скрываться больше нет. Блондин быстро хватает Достоевского за шкирку, помогая встать и суматошно подталкивает к забору. Адреналин помогает быстро взобраться и перемахнуть через деревянную стену, и оказаться за ней. А вот Коле, который лез вторым, повезло не так сильно... Подбегающая собака с лаем подпрыгнула, стремясь укусить Гоголя за ногу. Тот закричал с испугу и принялся болтать обеими ногами, переваливаясь через забор, попутно проезжаясь лицом прямо под деревянной поверхности. Фёдор жалостливо морщится, но жалеть времени нет: сторож кричит что-то поносительное и неразборчивое. Он открывает дверь сада всего в паре десятков метров от них: — Ах вы, школота! Глаза Коли мгновенно превращаются в блюдца и Достоевским пользуется случаем, грубо хватает парня за руку — ха, кто из нас теперь кукла? — Он почти мгновенно скрывается в лесу вместе с напарником. Пробежав около километра, не останавливаясь, оба к концу незапланированного марафона чуть ли не валились с ног. Радовало, что успели достичь на этот раз уже знакомого края леса. Гоголь, не стесняясь, разваливается на мягкой траве, широко раскидывая руки и тяжело дыша. Фёдор же, сохраняя ещё хоть немного аккуратности, медленно падает рядом, мелко-мелко вдыхая и выдыхая как кролик. Достоевский засовывает трясущуюся руку за пазуху рубашки и выуживает два красных яблока, за которые было отдано так много усилий. Правда было обидно, что остальные он растерял по дороге, пока убегали. Фёдор протянул одно из них Николаю как долгожданную награду. Второе ел сам. Яблоки, хоть и ворованные, а были чертовский сладким и сочными. Дыхание плохо восстановливалось, поэтому фраза постоянно прерывалась. Но Федя старался выдавить её из себя, ведомый остатками совести и благоразумия, которые, как по щелчку пальцев, отключались рядом с Колей.— Я больше никогда… с тобой…никуда… не пойду!…