(Не) увидеть его снова

Заливаясь звонким смехом, по королевскому коридору пробежала маленькая принцесса. Топот её ножек отражался эхом от стен, завешанных семейными портретами: тут папа, там её родители, а вот и она сама собственной персоной — всё в портретах, но так совершенно пусто. — Ага! Попалась, негодница! Под громкий визг её подняли на руки. — Отдай, — чётко и строго произнёс Столас, стараясь всеми силами скрыть умилительную улыбку на лице. Дочка, своровавшая у него садовые ножницы, могла и пораниться — он был родителем всего три года, но понимал, что иногда стоит и наругать, потому что, не дай Люцифер, такое случится снова. — Принцесса, отдай папе ножницы. Та игриво показала ему язык и попыталась вырваться, но быстро смекнув, что эта тактика обречена на провал, просто прижала свою добычу к груди. Столас вздохнул. — Зачем они тебе? У тебя столько игрушек, — она воспротивилась: «потому что хочу!» — Цветочки тоже хотят, чтобы их подрезали. Представляешь, как им неприятно, когда листики закрывают солнышко или когда они болеют. А ножнички стащила одна проказница — представляешь, как они будут плакать? Принцесса насупилась. — Растения не плачут. Столас театрально вдохнул. — Как это не плачут! Ещё как плачут, Вия! Я только зайду в садик, и они тут же: «Нам так хочется пить», «Нам нужно подстричь наши листики»! Спрашивают, где папа был и почему не приходил так долго, — но с недоверчивым бормотанием пришло осознание, что спектакль бесполезен. — Октавия, отдай ножницы по-хорошему. — Нет! — Ах так! — — Я вам не помешал? Столас подпрыгнул на месте и чуть не выронил дочь из рук: прямо рядом с ним из ниоткуда возник уже его отец. Взгляд Паймона, как и всегда, не выражал особой заинтересованности происходящим процессом. Кажется, до него даже не дошло, что что-то необычное происходит — да и волноваться лишний раз по ерунде не хотелось, возможно. Он, как ни в чём не бывало, помахал ручкой малышке и сладким-сладким голосом протянул: «Приветик, юная принцесса», а потом добавил: «Как же быстро растут дети твоих детей. С ума сойти». Хорошо хоть Октавия настолько удивилась внезапному появлению дедушки, что отвлеклась от защиты своего нагло спёртого сокровища. Так что Столас резким движением смог забрать у неё ножницы и тут же поставить на пол, чтоб не достала. Она возмутилась, конечно, но неожиданно не сильно. Видимо, оробела перед королём. — Охохо, маленькая воровка. Я к папе по делу, беги в свою комнатку, — внезапно она послушалась и спешно удалилась в детскую. Столас вздохнул. — Ох, помню времена, когда ещё ты таким был! Кажется, всего-то пару мгновений назад, а ты уже сам гордый папаша и муж. На слове «муж» принц скривился. — И как только Стелла с ней справляется? — Стелла? — Ну или кто у вас там? Нянька, наверно? Стелла не выглядит, как любительница бегать за детками, она своё время на что-то более полезное тратит, если ты понимаешь, о чём я, — жестами он показал, как красит реснички и делает причёску. На моменте, когда он хотел поправить импровизированную грудь, Столас прервал его. — С Октавией справляюсь я. Паймон нахмурился. — Зачем? — Потому что она моя дочь. — И что? — принц посмотрел на него максимально красноречивым взглядом, но отец всё равно его не понял. — Знаешь, как говорят: дети не орхидея, сами могут вырасти. Столас протянул недовольное «угу». — Сорняки тоже сами растут, — заметил он. — Ничего хорошего из этого не выходит. — Ха! Ну, ладненько! Паймон хлопнул в ладоши. Вот так всегда: «ладненько» — и все вопросы решены. «Ладненько» — и тема разговора меняется на сто восемьдесят градусов. «Ладненько» означает «отвали, я прав, но сказать это не могу, потому что этикет не позволяет». Хотя этикет не позволяет и в чужой дом без приглашения телепортироваться, но это замечать для принца — дурной тон. — У меня к тебе дело королевской важности. — Кто на этот раз облажался? — знал он эти «дела королевской важности»: кто-то изобразил какую-то хуйню — «посмотри, Столас, как это закончится». Каждый раз одно и то же. Они направились по коридору прямо, мимо пустых-не пустых стен с картинами и громадными люстрами. Слушая рассказы отца про кого-то там, который сделал чё-то там, принц размышлял, как было бы весело упади одна из этих люстр прямо им на головы. Это было интереснее. Везде кровь, чернота, крики подоспевшей Стеллы о том, что они запачкали её охуенный ковёр… — Ты их пьёшь? — А? — Столас так задумался о своей трагичной кончине, что пропустил, о чём его спросили. — Таблетки. Тебе вроде недавно выписывали. Пьёшь? — Пью. Уже пять лет, спасибо, что спросил. «…и с каждым годом в бóльших и бóльших дозах. Спасибо, что не стал уточнять», — он подумал, вспоминая, сколько коробок «счастливых пилюль» хранилось у него на верхних полках в гардеробной. Чтоб далеко не бегать и чтоб дочка не нашла. Стелла стала доводить его до ручки. И до того жилось несладко, а с её появлением жить стало прямо-таки наоборот: горько. Не то «горько», которое кричат на свадьбах у грешников. К сожалению, далеко не оно. — О. Ну, молодец. И всё на этом. Вот и поговорили. Дальше исполнение долга, пара раскладов, миллион несдержанных матов, а под конец: сидят в спальне принца, о чём-то беседуют, будто кому-то из них есть дело до чужого быта. — А твоя жена? — Не высыпается из-за моего образа жизни, поэтому периодически ночует в другой спальне. Они соседние, ничего страшного. — Вы так отдалитесь друг от друга. — Мы и не сближались. Подожди, не трогай! — Столас не успел вырвать из отцовских рук свой рабочий блокнот. Кроме вычислений, заметок и размышлений, там также были рисунки: где-то положение планет, где-то какие-нибудь красивые символы и цветочки. Где-то авторские дизайны таро: когда было настроение, в голову лезло и не такое. Но принца волновали не они. — Это кто? Твой дворецкий? Столас вздрогнул. Это был быстрый, но очень аккуратный и старательный скетч беса-подростка. Примерно восемнадцати лет на вид. Он радостно улыбался, светя острыми зубами, и эта улыбка, кажется, что-то напомнила королю. Или то была не улыбка, а сердце на лбу у бесёнка? — Часто ты бесов рисуешь? Принц неожиданно резко для себя выхватил из отцовских рук блокнот. Потом тихо извинился. Потом положил блокнот на стол. Потом обнял себя за плечи. Потом глубоко вздохнул — и вся эта цепочка действий вызвала только увеличение числа вопросов. — Этого иногда рисую, — по озадаченному взгляду короля Столас понял, что тот всё же не узнал, кто изображён на портрете. — Это… помнишь, когда мне исполнилось одиннадцать… в тот день ты… — Ааа! — Паймон снова бесцеремонно взял блокнот в руки и нашёл заинтересовавший рисунок. Ну. Очень в его стиле. — Это тот клоунёнок! Ну, похож! Только тут постарше получился, хотя, может, он так и выглядел — я-то уже не помню. — Нет, мне… просто иногда интересно думать, что с ним сейчас. Ну, то есть, — принц нервно потёр шею. — Не то, чтобы это… ну, знаешь… просто… это не часто бывает, я только… — Ах, ностальгия такая вещь, сын мой! Не думай о нём слишком часто только, а то друг-не друг — всё равно всего лишь бес из какого-то непонятного цирка. «Непонятный цирк» Столас помнил на удивление очень хорошо: красно-белые полоски шатров разных размеров, куча флажков и воздушных шариков, там и тут бегают дети… Всё это, будто вчера: он пересекается взглядом с самым смешным и ярким мальчишкой на сцене, а потом отец дарит его ему на день рождения. Потом день, полный счастья, и… Пустота. Куда дальше делся клоунёнок, никто и не знал, да и разведать ему не позволили. Столасу пришлось браться за изучение гримуара и королевского этикета, потом за создание семьи, потом за воспитание Вии — и вот его подростковые годы пролетели и быстро закончились, не успел он побунтовать и побыть ребёнком. Тут же пришлось брать ответственность за дочь, которая родилась, не успело ему стукнуть девятнадцать, и за подчинённых, что у него стало навалом. — Да просто… интересно… — повторил он, устремляя взгляд в пол. — Ну так своди туда ребёнка, она у тебя капризная, точно успокоится. Я так делал, — он просиял в гордой улыбке, от которой так и веяло «я тут папаша номер один, учись». — Заодно на клоуна своего посмотришь. Столас задумался. — А он… точно ещё там? — Они ж там рождаются, живут, размножаются и умирают: всё под одним шатром, — брезгливо пояснил король. — Это ж бесы! Они обязаны продолжать семейное дело, не позорить друг друга, правила соблюдать. Бедняжки, конечно, и как живут. Принц поморщился. Очень уж знакомо прозвучал список, озвученный отцом. — И мне… можно? — А ты только моего разрешения ждал? Хочешь — иди, не маленький уже. Только заразу не притащи никакую, а то знаешь же, — он скривился, — бесы. Столас вздрогнул от осознания. Твою мать, он мог просто приехать и посмотреть! Просто прийти и увидеться! Почему он вообще решил, что не имеет права появляться там, что обязан тешить себя фантазиями до конца своих дней? Возможно, он боялся разочароваться. Но ещё сильнее, наверно, он боялся больше никогда не увидеть того самого. Чьего имени он уже совсем не помнил, но чьё лицо навсегда сохранилось в сознании ярким образом. Он обязан увидеть его.

***

Всю дорогу до цирка его ужасно трясло, в животе порхали бабочки. Он увидит его. Он спросит, как дела, и окунётся в детство на один денёк. И снова, как раньше, клоунёнок ему улыбнётся, глупо пошутит и расскажет что-то про лошадок. Столас помнил, как сильно он любил лошадок. Это был до того особенный момент, что, кажется, как и одиннадцатилетие, запомнится на всю оставшуюся жизнь. Он даже решил ехать туда во-первых, на машине, во-вторых, один. Чтобы не портить магию этого воссоединения, чтобы оттянуть и без того долгожданный момент, потому что лёгкий мандраж ощущался так сладостно и приятно. А ещё, конечно же, он нервничал. Потому что, возможно, его бывший друг испугается, возможно, не захочет говорить. Возможно, его вообще там нет: по той или иной причине. Он не считал себя мазохистом, но эти неприятные размышления были слишком ценны, чтоб выкинуть из головы. И вот перед ним открывается дверь и… — Что такое? — Столас оглянулся по сторонам, но кроме редких прохожих ничего не увидел в округе. — Мы верно приехали? Цирка нет. Водитель заверил, что да. Точно здесь, по словам короля Паймона и немногочисленных афиш на полуразваленных улицах, находился цирк All-IMP, где «всё от бесов и для бесов!». Принц и сам помнил окружение: та же неасфальтированная дорога, то же просторное поле, те же холмы вокруг — но что-то было не так. Куда делись цветные шатры? Он перешёл пустующую дорогу и… увидел. — Ох, нет, быть не может… Словно обломки его несчастливого, серого, короткого детства, на огромном поле лежали обгоревшие доски, землю окрасил пепел. Где-то валялись куски пожелтевшего от пламени тента, поплавленные обручи, порванные уздечки, палетки грима, редкие куски воздушных шаров с надписью «с днём рождения». На обугленной афише, написанной кем-то явно от руки, тот самый символ со лба бесёнка — прожженый ровно по центру. Всё разрушено пламенем. Никого не осталось здесь. Защемило сердце. Столас не видел огня, дым давно уже перестал клубиться над уничтоженным цирком, но он всё ещё мог чувствовать запах гари, мог слышать панические крики, попытки потушить огонь, всё ещё видел следы от машин скорой помощи на земле и мог представить, как на одной из них увезли… Его. Жив ли он вообще после такого? Жив ли хоть кто-то из призрачных образов его детства? Где они сейчас? Что случилось? — Извините, — принц обратился к проходящей по улице женщине. На удивление, для случайного беса с Гордыни она выглядела безобидно. — Здесь же раньше был цирк? Вы не знаете, что случилось? Та тут же поклонилась, довольно испуганная внезапным вопросом от самогó демона Гоэтии, и переместила взгляд на поле. — Да… пожар тут случился. Где-то месяц назад всё сгорело. Месяц. Столас ощутил, как ком встаёт поперёк горла. Он опоздал. Всего на месяц. Он мог приехать в любой момент, мог выбрать любой день и просто увидеть его, но… оказался слишком туп, чтобы додуматься. И теперь ничего не осталось. — А что… — он прокашлялся, не в силах сохранять голос ровным. — А что с артистами? Никто не пострадал? — Ну… поговаривают, что пара-тройка даже погибла, — Столас вздрогнул. — Многие ранены, в больнице. Этот… главный их живой. «Шпрехшталмейстер!» — гордо исправил бесёнок в воспоминаниях. Столас помнил, как удивился такому вычурному словечку из уст своего друга: — Шпрехштал-что? — Шпрехшталмейстер! Мой папа! Он самый главный в цирке! — Ты сын главного человека в цирке? — Ага! И когда я вырасту, я сам стану там главным! — Круто! — «Круто»?! Твой папа король! — Ну и что? Зато у твоего очень сложновыговариваемое звание! Ху-ху-ху! — …Вот бесёнок там был Физзаролли… Он в очень плохом состоянии. Говорят, его на феерверках подорвало. — Физзаролли… «Это мой лучший друг! Мы выступаем вместе, вместе продаём вату, вместе… в общем, всё делаем вместе! Он крутой!» — вспомнил принц. Стало ещё хуже. У его старого знакомого сильно пострадал лучший друг, и неизвестно, что с ним самим случилось. И как вообще всё к этому пришло. Если бы он только знал… — А ещё один бес… примерно восемнадцати лет, сын… ээ… главного. Главного в цирке. Вы не знаете, что с ним? — и надежда в груди. Только бы был в порядке, только б живой. — Не знаю, — вариант ещё хуже, чем «умер». Резко стало холодно и горько. — Но никто не говорил, что кто-то из детей не выжил. Пострадали — да, а вот погибли ли… не могу знать, Ваше Высочество. Звон в ушах. На глазах выступили слёзы. Месяц. Их разделил один месяц. Домой принц возвращался молча. Смотря в одну точку. Если и есть лучший символ для его уничтоженного детства, то это сгоревший All-IMP и пропавший друг, которого он не увидит никогда в своей жизни. Который так и останется карандашным наброском на полях рабочей тетради. Который больше никогда ему не улыбнётся. С которым встретиться ему не суждено. Всё разрушено. И даже Вия в тот день больше не капризничала.