(Не) увидеть его снова

В Лу-Лу-Ленде очередной рабочий день. Очередное пустое одинокое утро, в отличие от шумного и дружного в All-IMP, начиналось с белого грима. Блитцо ненавидел ожог на своей щеке — будь его воля, замазывал бы каждый день красным, но так как работа склоняла к другому варианту, всё его лицо за пару минут перед зеркалом обретало цвет горя, вины и травмы. И этой травме приходилось смотреть в глаза. Как и Робо-Физзу, будь он неладен. Как-то скоровато после пожара эти чёртовы игрушки дьявола вернулись в продажу. Маммон положил глаз на торговую марку Физзаролли ещё до инцидента, когда тот ещё только периодически посещал его, соревнуясь с другими за его внимание, и периодически мелькал в его шоу и рекламах. Прямо как в последний месяц существования родного цирка… Физза не было дома, он был в Жадности. «Физза не было дома» стало печальной нормой. Звезда оставила их, приходилось справляться самим. А самим получалось редко. Первый робот не заставил ждать себя долго: как же отец был горд. Мол, озолотит их мальчик, подобранный с улицы, не придётся больше работать и изображать радостный вид. А Блитцо понимал, на что это тянет. Что скоро Физзаролли перестанет возвращаться совсем. Его пригревают себе, и постоянные задержки вдали от дома, рассказы о новых друзьях и больших шоу только подтверждали подобный вариант развития событий. И это было до слёз обидно. Не то, что Физз вырвался в люди, совсем нет! Но то, что он вырвался туда один. Хотя на протяжении всего его пути Блитцо был рядом. Блитцо его поддерживал, и не успел толком влюбиться, как потерял уже, кажется, навсегда. Ну, то есть. ТЕПЕРЬ-то точно: навсегда. Он не захотел его видеть после пожара. Блитцо умолял, рыдая, всех: медработников, полицейских, бесплатного психолога, что ему пристроили, отца. И все в один голос отвечали: «Нельзя. Он не хочет тебя видеть». И Блитцо хотелось перегрызть себе вены, оторвать шипы собственными руками, оставить когтями полосы на без того пострадавшем и уродливом лице. Его ненавидит лучший друг. Из-за него его лучший друг представляет из себя обгоревшие тело и голову. И всё. Ни ног, ни рук, ни рогов, ни гладкой красной кожи — и мысли сами лезли в голову. «Я должен был быть на его месте», «я должен был сдохнуть», «меня должно было прижать пылающим шатром и спалить к чертям, не маму». Первые дни в больнице он рыдал без остановки. Ожог болезненно щипал, но сердце болело сильнее. Всё кончено. Из-за него. Дальнейшую судьбу Физзаролли он не знал. Никто не рассказывал. Единственное, в чём он был уверен: не мог так быстро восстановиться полностью раненый разбитый душевно парнишка, чтобы Маммон спокойно выпускал его робо-версию на сцену Лу-Лу-Ленда. Но он это делал. Чёртов обдиральщик. — Блитцо, выходи! Пора работать, если ты забыл, что тут делаешь! Как же Блитцо тосковал по цирку. Настолько тосковал, что остался в этом клоповнике, лишь бы поближе к своему прошлому, лишь бы рядом с отголосками старых знакомых и привычного дела до дыр. Одно плохо: над ним перестали смеяться совсем. Ещё в All-IMP он столкнулся с этой проблемой, но теперь точно: он не мог изображать на лице улыбку, ему было больно себе врать, а отца, чтобы дать нагоняй и заставить, не было рядом. Так что его убрали со сцены. И Блитцо ничего не почувствовал. Когда отец в наказание делал то же самое, он рвал и метал, заслуживая прощение. Он рвался обратно, всеми силами рвался — теперь сил не осталось. Убрали так убрали. Будет продавать вату. Этим он сегодня и занимался, кстати. С утра дети не сильно спешили в парк аттракционов, даже учитывая, что сегодня выходной, но вот к обеду потянулись целыми семьями, и продажа потихоньку пошла. Он был нелюдимым и хмурым, но дети сквозь страх подходили. Сладость хотелось сильнее, чем жить, видимо. Ну, это дети. Он обычно никак не реагировал на их приколы, предпочитая накручивать вату на палку, в отличие от многих своих коллег, совершенно молча. Не шутя и не улыбаясь, чтобы больше они не вернулись сюда, потому что заебали приходить. И не то, чтоб он детей не любил. Он скорее работу свою ненавидел. Жизнь свою ненавидел. Себя ненавидел. Ну и выливалось это в закрытость и грубость — можно подумать, это так неожиданно с его стороны. — А можно клубничную? — А? Голос маленькой девочки вывел его из транса. На работе Блитцо часто задумывался, за что ему это всё, в какой момент он настолько повернул не туда, как жить вообще дальше, а дети его отвлекали — но сегодня в ступор его ввело немного не это. Вернее совсем не это. Девочка. Эта маленькая птичка до того напомнила ему кого-то, что он не поверил в её реальность. Этот маленький клювик, эти большие наивные глазки, это лицо-сердечко — вообще всё в ней напоминало… Его. Как его там? Ну того, принца-сову. — Ты глухой, клоун? — обратился к нему хриплый голос сверху. Ещё одна птица, белая и красивая, но с какими-то особыми чертами лица, из-за которых хотелось в неё плюнуть. И голос, как вилкой по стеклу. — Моя дочурка хочет вату! Она должна по десять раз повторять тебе это, бес? «Дочурка… поэтому и птица, — размышлял Блитцо, ненароком посматривая на девочку, пока сладкая вата набиралась на палоку. — Но я клянусь, она вылитая. Есть ли вариант, что это его дочь? Или я совсем с ума сошёл? Не может же быть, чтоб в таком возрасте… ну типа… нет, я точно сошёл с ума». Забирая у него из рук сладость, девочка хихикнула. И он узнал этот смех. — Что надо сказать, Октавия? — Спасибо, дядя-клоун! — Ох, нет же, — она потёрла глаза. — Надо сказать «можно было и побыстрее, я тебе деньги плачу, между прочим». Нельзя говорить прислуге «спасибо», иначе они посчитают себя чересчур важными, ясно? Октавия виновато наклонила голову. — Да, мама. «Сука, ну как же похожа!» В его голове тут же промелькнула сцена их первой встречи лицом к лицу. Когда принц-совёнок ему поклонился, получил от отца подзатыльник и извинился со своим «да, папа». Это был первый, но далеко не последний момент за тот день, когда Блитцо подумал «может, мы не такие разные»? Девочка буквально была его копией, за исключением зрачков в глазах и отсутствия дополнительной их пары на лбу. «Когда он успел?» — Блитцо начал считать. Ей было всего лет пять на вид, но не могла же она родиться, когда ему было восемнадцать. Как вообще можно завести ребёнка в восемнадцать? Он был бесом, у них такое было нормой, но для принца… либо это страшная любовь (к чему он не склонялся, увидев только её мать), либо им срочно нужен был наследник. «И ведь действительно не так уж и отличаемся». Но всё равно стать отцом в таком возрасте… это вообще как? Весь свой восемнадцатый год Блитцо пролежал в психушке, надеясь, что скоро подохнет. Его сжирала вина и ночные кошмары, несколько попыток суицида остались шрамами на красно-белой коже. А кто-то в том же возрасте заводил семью. Ебануться. Когда спустя час после встречи с семейкой он зашёл в гримёрку, его встретил Робо-Физз. — Уже видел королевскую семью? Блитцо передёрнуло. Так что, это правда они? — Кого? Физз скрестил руки на груди. — Ой, не прикидывайся идиотом! Я видел, как ты принцессе вату продал. Это дочка принца Столаса из арс Гоэтии. Правда милашка? Столас. Точно. Именно так и звали совёнка-принца из его детства. Неужели они настолько повзрослели, что сейчас Робо-Физз говорит ему про его родную дочь? И когда только успели… — Они ещё здесь? — А чё? А Блитцо сам не понял «чё». Им завладел мимолётный, но безумно сильный интерес: узнать, что с принцем сейчас, как он изменился, какой у него характер, внешность. Они не виделись около десяти лет, и, наверное, там есть на что посмотреть и о чём спросить, если только… Если только принц его не оттолкнёт. Подождите, это тупо. Не может быть, чтобы Столас хотел с ним пообщаться, и одна встреча в детстве ведь ничего же не значит. Они не друзья, Гоэтии с бесами дружить не положено, они не встречались больше с того дня, и принц, наверное… наверное, мог стать совершенно другим. «Ты защищай его, защищай! Вот только не забывай, что взрослеть он будет рядом с этими богатыми выскочками — и таким же станет! Ты ему нахуй не нужен будешь, клоун-оборванец!» — отрезвил его голос отца в воспоминаниях. И ведь правда, если его жена (мать его ребёнка, по крайней мере) такая, то, что если… Что, если наивный совёнок-заучка навсегда остался в детстве? Прямо как сам Блитцо: изменился, перерос, перевоспитался. Больше не поклонится ему по ошибке, больше не посмотрит на него этим тёплым весёлым взглядом. В груди защемило. Если и есть какой-то символ для его уничтоженного детства, то это болтающий с дочкой принц вдалеке от него, который не подойдёт больше никогда в жизни. Который больше никогда не увидит его выступления в цирке и не попросит называть себя другом даже один денёк. Всё разрушено. Провожая семью взглядом до выхода из парка аттракционов, Блитцо уже ни о чём не думал.