Заправлен будет у платья подол,
За правду только один глагол:
Любить.
Движение только к дому.
Не заводись, ты чего так долго?
Ледокол не пройдет по суше,
Ночью будет подол приспущен.
Любовь — это самая сильная цепь.
В доме непривычно темно и тихо, но это не удивительно. Часы показывают далеко за полночь, осуждающе громко в этой тишине звучат стрелки. Будто говорят: «как это невежественно, как это некультурно! Поздно, поздно домой!». Аркадию почти стыдно. Хотя и не должно, всё же это не его вина, что работы настолько много. Он собирается пробраться в свою комнату неслышно, не разбудив никого. Крадётся почти вслепую, даже не взяв свечи, так тихо как может, но... Проваливается. Одна из дверей открывается, и выглядывает Свенельд. Первые несколько секунд Аркадий думает, что разбудил, собирается уже извиниться и разойтись, как управляющий поднимает свой подсвечник, свеча в котором уже почти догорела. Сам Свенельд при должном освещении оказывается одет так, будто прямо сейчас может выдвигаться в город. Как всегда аккуратно, накрахмаленно-выглаженно. Это и удивительно — почему же он в такой поздний час не переодет? — Аркадий Валерьянович, вы наконец соизволили вернуться, — кивает ему, а движения мягкие и заторможенные. Начинает казаться, что он только очнулся от дремоты. Тон, однако, совсем не мягок, наоборот, подчёркнуто сдержан и холоден. Разлившееся прежде по телу тепло, радость от встречи и облегчение от прекратившейся скуки... Пропадают, смытые этой ледяной волной. Хочется посмотреть в глаза, понять истинные эмоции и мысли, но вокруг полутьма, а свеча помогает не намного. — Свенельд Карлович, ну что вы так... — почти шепчет в ответ на такие резкие слова Аркадий. Снова становится совестно. Оправдываться, что работы много не хочется, это и так должно быть известно, но горло печет от желания извиниться, хотя и не совсем понятно, за что именно. — Вы не предупредили, что будете поздно, и я, как управляющий, был озадачен, когда вы не вернулись к ужину. — Свенельд Карлович, мы же взрослые, приличные люди... — Аркадий шагает вперёд, в дверной проем, желая зайти в комнату и поговорить, а не ругаться прямо здесь, посреди ночи, но Свенельд прикрывает дверь, оставляя лишь маленькую щель. — Приличные люди, Аркадий Валерьянович, уже спят в столь поздний час. Вам советую сделать также, — вопреки всему, дверь закрывается не с громким хлопком, а с аккуратным или еле слышным щелчком. В коридоре снова темно, слышится отзвук тиканья часов из гостиной, а Аркадий застывает здесь на несколько секунд, до сих пор не совсем понимая, что это было. В комнату он плетется в расстроенных чувствах. Только недавно они стали возлюбленными, официально почти, а тут уже — размолвки и ссоры. Утром он не застаёт Свенельда, но предупреждает остальных о том, что сегодня ждать на ужин не стоит. Виновато улыбается Мите, но через несколько минут уже перестает об этом думать. В Департаменте, однако, не сидится, не работается. Всё будто из рук валится, а мысли постоянно возвращаются домой, к инциденту прошлой ночи. Почему-то внутри неуютно, неправильно, нервно. Впервые за много, много лет... Тянет домой. Почти силой, внутренним желанием, накаленными нервами — тянет домой. Скучается и скребется, особенно от того, что что-то не так, остались какие-то недомолвки и обиды. На сердце неспокойно. На месте не сидится, и бросив все дела, передумав насчёт очередной задержки, прощается Аркадий со всеми как только часы бьют конец рабочего дня. Зачем-то кружит по округе, не решаясь вернуться, почему-то нервничая, но всё же неосознанно выбирает верное направление. Пробирается по дому он всё равно осторожно, наслаждаясь перекрикиванием слуг и их топотом, переливанием солнечных лучей на окнах и громким тиканьем часов. Ужин он лишь на немного, но пропустил, поэтому упрекнуть его в утренней лжи невозможно. Немного вертится у двери, но одергивает себя. «Словно мальчишка, ей-богу». Стучится в дверь сначала несмело, потом уже увереннее. Слышит шаги, и вот, Свенельд на пороге. В свете дня можно наконец разглядеть его глаза — красивые, чистые, но смотрят на него, как... Как на ужаснейшего преступника, вора, который украл самое дорогое. — Аркадий Валерьянович, крайне... Неожиданно вас видеть. Добро пожаловать домой. Я занят, прошу вас... — дверь начинает закрываться, но Аркадий ловко удерживает её носком ботинка и рукой. — Прошу вас заняться своими делами, — строго смотрит на него, как будто на нашкодившего ребенка. Вот это уже ни в какие ворота не лезет. Злость топит здравые мысли о том, чтобы дать им ещё времени на остывание, на разумный разговор. Приложив ещё немного силы, открывает дверь пошире, заталкивает ошарашенного Свенельда в комнату, щелкает засовом. Поворачивается резко, делает шаг вперед и заглядывает в глаза. — Свенельд, на что вы обижаетесь? — говорит четко, с каждым словом подходя всё ближе. Тот упорно ничего не отвечает, старается взгляд отвести. Приходится подойти вплотную, почти соприкасаясь телами, взять безвольную руку и переплести пальцы. Обратить на себя внимание тихим выдохом в ухо, опаляя кожу. — Вам неприятно, что я задерживаюсь на работе? Ничего, скоро всё наладится, заработает как надо, и я начну меньше задерживаться... — А точно ли это работа, Аркадий Валерьянович? — через силу говорит Свенельд, краснея почти весь, то ли от такого близкого контакта, то ли от собственных слов, которые так смущающе оголяют настоящие чувства и мысли. Несколько секунд Аркадий переваривает такие неожиданные слова, а когда наконец осознает полный смысл, еле сдерживает тихий смех. — Неужели вы думаете, причина задержек — любовница... Или любовник? — рука немца дёргается, пытается вырваться из хватки, но, хотя и с трудом, удержать её удается, — Что же сделать, чтобы всё-таки убедить вас в том, что мои чувства крепки... Может, стоит показать это делом? Им, конечно, надо провести разговор, серьезный и деловой. О том, почему же Свенельд считает, что в любая женщина способна привлечь его внимание, завлечь под венец. Сказать извинения самому — за задержки и ту кроху свободного времени, которую приходится делить между сыном, возлюбленным и другими домочадцами. Надо, но... Не получается. Намного заманчивее поцеловать шею, почти насильно вырывая нервный, прерывистый выдох. Сжать чужие пальцы, другой рукой скользя по талии. Слишком, слишком давно не удавалось побыть наедине, из-за работы ли, или из-за побегов Свенельда. Теперь колется, жжется внутри от недостатка контакта, теплых взглядов и прикосновений. Не до разговора, не до разъяснений того, что вот, под сердцем тянет прямиком домой — цепью. Но кажется, Свенельд всё понимает и так, без слов. Оттаивает, смотрит наконец-то в ответ, позволяет утянуть дальше, в сумерки комнаты.***
— Вы снова задержались допоздна, отец? Я не видел вас вечером, — интересуется за завтраком Митя, как всегда изящно, отработанными движениями отправляя еду в рот. — Да, занят был чрезвычайно важными делами, — улыбается Аркадий, посматривая на другой конец стола. Выхватывает беглым взглядом покрасневшие кончики ушей, и улыбается ещё сильнее. Да и правда — дела были чрезвычайно важные.