Всю свою жизнь я думал, что Я буду знать, что сказать, Но тьма реальности Отняла у меня это. (с)
***
— То, что происходит со мной... с нами... это катастрофа. — Нет, Чонин, то, что внутри тебя - это революция. — И однажды она меня погубит... — Так смысл как раз в том, чтобы разрушить старое и дать дорогу новому. — Даже если это новое уничтожит все? Полностью сломает меня и мою жизнь? Нет, я не позволю этому властвовать надо мной! — Если захочешь от этого избавиться, тогда тебе придется убить часть себя. Но, знаешь… от себя ведь не убежишь. — Тогда я буду бежать столько, сколько потребуется, чтобы это никогда меня не настигло. — Оно тебя уже настигло, Чонин. Поздно. Слишком поздно.***
Два дня, проведенных с семьёй в родном Пусане, чертовски мало и между тем удушающе много. Стены комнаты не то чтобы давили, но в минуты безмолвной тишины, приходившейся на время после полуночи, словно отбрасывали назад в прошлое: это было время полное внутренних противоречий и сомнений, размышлений и борьбы, но не смотря на все трудности, счастливое и волнующее, насыщенное чувствами и эмоциями, которое навсегда пришлось зачеркнуть, поставив на нем жирный крест и пометив как неправильное — роковая ошибка. Но являлось ли это в действительности ошибкой? Как стремление молодых, свободных душ, желающих познать различные грани и краски жизни могло стать ошибкой? Для общества, с его придуманными и навязанными правилами — это табу, потому что каждая единица обязана быть клоном без права на свой индивидуальный цвет и голос. Теперь неправильный Чонин со своими неправильными желаниями, мыслями и поступками был навсегда погребен под натиском сломившей его «нормальности», в дополнение к которой шло опустившееся на плечи бремя ответственности и обязанностей. Обстоятельства хлынули лавиной и снесли с ног, подмяв под себя и погрузив на самое дно. И лежа на этом самом дне Чонин смотрел вверх, сквозь искаженную призму реальности на утекающую от него прежнюю жизнь, на смену которой приходила новая — нежеланная и фальшивая. Революция была мощной и безжалостной, открывшей глаза на многие вещи и сумевшей передать суть глубинных вещей. И чтобы хоть как-то выжить, сохранив остатки себя, пришлось вывесить белый флаг — Чонин пал, так и не сумев отстоять себя и свою позицию в жизни: типичная жертва железобетонных устоев общества, которые не щадят никого. Пришлось потратить много времени и сил, чтобы суметь со всем справиться. Лепить что-то новое всегда тяжело и сложно, особенно когда ловишь в отражении зеркала ухмыляющейся призрак, с издевкой спрашивающий: «Ты правда считаешь, что сможешь избавиться от меня?». А следом треск, паутина трещин, и в кровавое отражение врывается уверенное — «Да». Чонин устало потер пальцами свои и без того красные веки и, тяжело вздохнув, спрятал в ладонях лицо. Он не спал всю ночь, ворочался на постели, прокручивая в голове разные мысли. На письменном столе лежала папка с документами о зачислении в университет, на собранном еще вчера чемодане — паспорт с билетом «Пусан-Сеул». Завтра после обеда он уедет в столицу, а пока у него в запасе все еще оставалось свободное время. Чонин специально не вышел со всеми к завтраку, притворившись спящим, и только когда домашние разъехались по своим делам, босыми ногами прошлепал на кухню, где на столе его дожидались приготовленные мамой блюда: рис с мясом и закуски. Аппетита не было, но Чонин затолкал в себя еду и, приняв душ, уселся на диване в гостиной. По телевизору крутили какое-то шоу, но он бесцельно пялился в экран, не улавливая смысл происходящего, так же, как ранее не почувствовал вкуса еды. Оставаться дома одному было в тягость: стены словно давили на него и сжимали до размеров букашки. В какой момент дом перестал быть домом и почему из него хотелось бежать? Ответ неприятно царапал изнутри, напоминая о себе из глубокой темницы души, где на множество замков было замуровано прошлое. Почему-то именно сейчас, перед завтрашним отъездом в Сеул, когда этап поступления и сопутствующих ему проблем был уже позади, Чонин себя чувствовал странно. Обняв руками колени, он в течение пяти минут пытался сосредоточиться на шоу, но так и не заинтересовавшись им, со вздохом откинулся на спинку дивана. От скуки Чонин посмотрел на свои ногти: благодаря должному уходу они выглядели идеально, и чувство удовлетворения не успев зажечься сразу же померкло, стоило взгляду зацепиться за небольшую заусеницу на указательном пальце, которая портила всю картину. Нахмурившись, он сразу же принялся от нее избавляться и только когда от чрезмерных усилий на пальце выступила кровь, замер, смотря бесцветным взглядом на итог своих действий. В идеальной картине всегда найдется что-то не идеальное и иногда достаточно незначительной мелочи, чтобы внутри что-то перемкнуло и послужило толчком к действию. Идеала не существует, но люди упорно стремятся к нему, бесконечно набивая по пути шишки. Чонин вскочил на ноги и стремглав понесся в свою комнату. Сердце едва ли не выпрыгивало из груди, когда открыв дверцы шкафа и раздвинув в стороны полупустые вешалки с одеждой, он с трепетом провел кончиками пальцев по его внутренним стенкам, где все еще виднелись старые следы от скотча. Стоило прикрыть глаза и позволить себе на минутку открыть книгу воспоминаний, как картинки под веками четко вырисовывались яркими живыми образами: раньше не только он сам, но и его комната выглядела совершено по-другому. Когда его коснулась первая волна бури, этот шкаф стал его тайным хранилищем, укрывающим в своих недрах то, что уцелело после шторма. Чонин грустно улыбнулся и с щемящей тоской в сердце подцепил пальцами малюсенький клочок бумаги, прикрепленный на скотч в самом верхнем углу — когда-то он был формата А3. Давненько он не позволял себе такой роскоши, как погружение в глубины своей боли. Еще раз окинув взглядом стены шкафа, который был наполнен невидимыми фантомами прежней жизни, Чонин закусил губу и, присев на корточки, достал спрятанную на самом дне неприметную коробку. Руки заметно дрожали, а кончики пальцев покалывало током, когда он, затаив дыхание, открывал коробку и доставал оттуда одежду, которая сразу же перекочевала в лежащий неподалеку рюкзак. Относительно быстро собравшись, Чонин оставил на столе записку, что переночует у друзей и, поправив лямки рюкзака, покинул квартиру.***
Путь до автобусной остановки занял примерно пять минут. Я надел неброскую одежду и натянул козырек кепки как можно ниже, чтобы лишний раз не привлекать внимание к своей персоне, и пока ехал в автобусе старался ни о чем не думать: ни о том, что родителям не понравится мое решение якобы потусить с друзьями, в особенности отцу, ни о том, что у меня могут быть серьезные проблемы, в том числе и с законом, если внезапно ударившая мне в голову затея потерпит фиаско. Ощущения предвкушения и ностальгии смешались во мне в мощный коктейль и пропитали меня с головы до ног. Я почувствовал себя прежним Чонином — беззаботным мальчишкой, имевшим за плечами бунтарский дух, верных друзей и большие мечты. А еще наивное ожидание, что впереди меня ждало все самое лучшее, потому что взросление прибавило бы не только статуса, но и существенный бонус в виде свободы. Как же я ошибался… Выйдя на нужной остановке, я зашел в первый попавшийся магазин и купил две бутылки соджу. Плюсы быть совершеннолетним — не покрываясь красными пятнами покупать бухло, презервативы и сигареты. На тебя не будут смотреть с кривой ухмылкой и насмешкой в глазах, потому что в мире взрослых это все равно что купить пачку риса — всем плевать. Я свернул на нужном перекрестке и направился по дороге в сторону района с частными домовладениями. Под ребрами начало тоскливо ныть, расползаясь в душе лианами колючей боли. На меня понемногу начало обрушиваться цунами из погребенных в темницу памяти воспоминаний. Нужный мне дом находился почти в самом конце улицы и с виду выглядел как новенький. Если не знать о том, что он уже несколько лет стоял пустой, то при взгляде на него ни у кого не возникало бы даже мысли, что он мог быть нежилым. Когда-то он действительно был наполнен человеческим теплом и любовью, и мне очень нравилось проводить в нем время. Я посмотрел по сторонам и, удостоверившись, что поблизости рядом со мной никого не было, перелез через забор на заднем дворе. Когда подошва кроссовок коснулась земли, мое сердце в груди забилось как бешеное. Адреналин подстегивал действовать решительно и быстро: на цыпочках подкравшись ко второй двери дома, выходивший на задний двор, я пошарил рукой под лежащим возле нее ковриком. Когда мои пальцы коснулись прохладной гладкой поверхности, я чуть не вскрикнул: ключ все еще был здесь. Слезы подступили к глазам, а в горле образовался ком. «Чони, ключ под ковриком, так что не заставляй меня каждый раз открывать тебе дверь по ночам». Я вспомнил улыбающееся лицо Боми и прикусил ребро ладони, чтобы не разрыдаться. Даже навсегда покинув стены этого дома, он все равно оставил для меня ключ. — Если будет совсем хреново, просто знай что у тебя есть дом, где тебя всегда примут. — Какой еще дом, Боми? — Я, дурачок. Я - твой дом, Ни. Ты всегда можешь прийти ко мне. Дом - это ведь не только крыша над головой, дом - это еще и человек. — Просто оставляй дверь открытой вот и все. — Фу. Ты ни разу не романтик. Ключ под ковриком, зануда. Это было невыносимо больно. Сморгнув с глаз слезы, я повернул ключ в замке и, проскочил внутрь, прикрыв за собой дверь. Тяжело дыша, я привалился к ней спиной и медленно сполз вниз, глотая рвущиеся наружу всхлипы. Мне потребовалось время, чтобы прийти в себя и собраться с чувствами. Не думал, что расклеюсь еще на этапе обнаружения ключа. Вариант того, что он все еще мог находиться под ковриком был ничтожно мал, поэтому я ехал сюда скорее наобум, полагаясь только на госпожу удачу. Похлопав себя по щекам, я поднялся на ноги и стараясь не шуметь, прошел вглубь дома. Немногочисленная оставшаяся здесь мебель была накрыта белыми простынями и походила на застывшие на месте приведения. Если снаружи дом производил впечатление жилого, то внутри был похож на склеп и навевал скребущее чувство тоски и одиночества, словно я гулял по дому с призраками. Я вздохнул и провел рукой по накрытому дивану. Когда-то мы вместе с Боми, Чонвоном, Джеем и Ники смотрели здесь концерты, спортивные матчи и фильмы. Это было здорово. А бывало что вместе с Боми, Дарой и их родителями смеялись над шоу или обсуждали вещи, продаваемые в телепередаче «магазин на диване». Семья Чхве всегда была очень радушной и гостеприимной, в отличие от моей — чопорной и строгой. — Вечером я буду смотреть выступление Big Bang на музыкальной премии, — с порога заявила сестра Боми, вернувшись домой после университета. — Нет, Дара, — возразил Бомгю, хрустя чипсами, — мы с Ни будем смотреть Человека Паука. — Братишка, не забывая кто в доме старший, — девушка потрепала брата по длинным волосам, сделав их похожими на гнездо. — Вообще-то, — пригладив взлохмаченные волосы, раздраженно произнес Бомгю, — у нас гости, если ты не заметила. — Вот пусть тогда гость и решает, — согласилась Дара, лукаво подмигнув мне. — Чонин, что ты выберешь: премию или кино? — Ну… — мне было неловко ей отказывать, тем более Дара всегда помогала нам с Боми и частенько прикрывала нас, когда мы возвращались домой позже указанного времени. — Фильм мы можем посмотреть позже… — Вот видишь, Бом, — радостно воскликнула девушка, — Чонин знает толк в правильном выборе. — Предатель, — обиженно пробубнил Бомгю и запустил в меня парочкой чипсов. Выплыв из воспоминаний, я тяжело сглотнул и направился по лестнице на второй этаж. На лбу и висках выступил пот, когда я вспотевшей ладонью коснулся ручки двери, ведущей в комнату Бомгю. Мне потребовалась минута, чтобы открыть ее и войти внутрь. Когда я переступил порог комнаты, знакомый запах заставил меня ухватиться за дверной косяк, чтобы не упасть на подкосившихся ногах. Это была иллюзия, жестоко ударившая по мне воспоминанием: в комнате Бомгю всегда пахло шоколадом, потому что он жить без него не мог и его любимой цитрусовой туалетной водой. Я прислонился плечом к стене и не сдерживая бегущих по щекам слез, грустным взглядом обвел полупустую комнату: из мебели в ней осталась только кровать, письменный стол и небольшой комод, на котором лежал какой-то сложенный вдвое листок. Сняв с кровати белое покрывало, я присел на нее и провел рукой по подушке: она была холодной и больше не хранила в себе тепло тела. Как бы мне хотелось еще раз почувствовать объятия Боми, полежать у него на коленях, услышать его смех и игру на гитаре, разделить с ним все счастливые и грустные моменты. Сколько бы я не пытался залатать свою внутреннюю дыру, но каждый день она словно становилась все больше, а от меня как будто отрывало по куску. Я ужасно сильно скучал по нему. Раскрыв рюкзак, я достал из него соджу и принесенную с собой из дома одежду. Сейчас я такое больше не носил — не мог себе позволить, но раньше это был мой излюбленный шмот. Переодевшись в нее, я достал телефон, которым больше не пользовался, нашел один из наших с Боми часто прослушиваемых плей-листов и тихонько включил музыку. Горький вкус соджу обжигал горло, пока я сидел на полу оперевшись спиной о кровать и смотрел в окно. Через него по ночам просачивался лунный свет и падал на кровать, создавая особый светящийся ореол. — Красиво, правда? — Боми лежал рядом со мной на постели и завороженно смотрел на ночное небо. Его бедро касалось моего, а одна из его рук лежала у меня на груди. — Ага, — полусонно ответил я, не в силах поднять слипшиеся веки и дрейфуя где-то между сном и реальностью. В его комнате я почему-то всегда спал лучше, чем в своей. — Ты даже не понимаешь, о чем я, — прошептал он. По тону его голоса я понял, что он улыбался. — Так объясни. — Лунный свет невероятно красив, особенно, когда играет на коже, — его худые музыкальные пальцы пробежались по моей груди и остановились в районе задранной футболки. Из-за того, что я часто елозил на постели, она поднялась, оголив живот. — Я думаю что звезды - это поцелуи любви, разбросанные по небу. Это такое проявление глубоких, бесконечных чувств. — Да...? Круто... — я не улавливал мысль, но звучало интересно. Тихий смех Боми коснулся моей щеки, а потом я почувствовал практически невесомое прикосновение его пальцев к своему животу. Мышцы непроизвольно сжались и его смех сменился коротким обжигающим полувздохом. — Красиво, — прошептал он, — так красиво, что больно, — он убрал руку и резко отстранился. Я даже открыл глаза, удившись такой внезапной перемене в нем. Бомгю сидел на согнутых коленях, подсвечиваемый светом луны и смотрел на меня своими блестящими, похожими на олененка, глазами. — В чем дело? — не понял я, приподнявшись на локтях. — Ты любимчик луны, Чони. На тебе мерцают звезды. — Чего? — я нахмурился, не понимая, о чем он, а Бомгю улыбнулся и, подавшись вперед, набросился на меня и стал щекотать. В этом был весь Боми: загадочный, словно с другой планеты, хрупкий, чувствительный, но бесконечно теплый и любящий. — Все поменялось, Боми. И мне тоже пришлось. Сейчас я совершенно другой Чонин. Говорить в пустоту не казалось чем-то странным: создавалось ощущение что Бомгю сидел рядом и все слышал. Стены его комнаты видели и помнили все, они знали даже больше, чем кто бы то ни был. Значит и мой монолог они тоже сохранят, впитают в себя и даже рухнув, никому о нем не расскажут. — К сожалению, я не в силах изменить прошлое, но я могу изменить будущее этих ублюдков. Обещаю, они заплатят за все. Я вытер рукой мокрое от слез лицо и взял лежащий на комоде листок. Им оказалось письмо от Боми, адресованное лично мне. Когда я прочитал его содержимое, внутри меня все перевернулось. Открыв ящик комода, как и было написано в письме, я нашел там небольшой дневник в кожаном переплете. Пробежавшись глазами по некоторым записям, я захлопнул его и положил в рюкзак. Это было невыносимо. На протяжении многих лет Бомгю хранил в себе секрет, маскируя его за паутиной придуманной истории. Мне стало плохо. Кажется именно в этот момент ко мне пришло осознание, что каждый человек — это шкатулка с загадкой, самый настоящий ящик пандоры, открыв которой можно сойти с ума. Допив соджу, я поднялся на ноги и закинул рюкзак на плечо. Находиться в доме Бомгю стало невыносимо. Покинув район семьи Чхве, я вызвал такси и пока дожидался его, никак не мог успокоиться — меня заметно потряхивало. Алкоголь прибавлял смелости, но даже с ним я чувствовал непреодолимое волнение и дрожь. — Куда едем? — спросил меня таксист, когда я расположился на заднем сидении. — В клуб ***, — ответил я, покрываясь мурашками от одной только мысли об этом месте. Сегодня я собирался позволить себе утонуть в воспоминаниях и алкоголе, а завтра, как бы тяжело не было, мне предстояло начать новый путь.***
Приехав утром домой, первым делом я открыл потайным ключом нижний ящичек письменного стола и положил туда старый телефон, письмо и дневник Боми. Закрыв его, я спрятал ключ в шкафу, где свое законное место в коробке заняла старая одежда. Длинная цепочка громко звякнула, зацепившись о дверцу шкафа и ее протяжный звук отдался в ушам гулом прошлого. Каждый из нас хранил секреты. И я в том числе.