Trust game

Когда Лу Гуан снова оказывается на диване в теплой, залитой солнцем гостиной, ему требуется немного времени, чтобы прийти в себя. Он щурится: глазам больно от столь резкой перемены между ночью и днем. Лу Гуан дышит медленно, пытаясь успокоить колотящееся сердце, на пробу сжимает и разжимает кулаки, чувствуя, как отогреваются заледеневшие пальцы. Он дышит медленно, возвращая сознанию ясность и избавляясь от звона в ушах. Его окутывает свежий аромат нежнейших незабудок. — Ты в порядке? — слышит он тревожный голос Чэн Сяоши и замирает. Голос Чэн Сяоши, живого и невредимого, медом разливался по комнате. За столь короткое время Лу Гуан успел забыть, как же красиво разговаривает Чэн Сяоши. Его сердце, кажется, пропускает пару ударов и начинает долбиться о ребра с удвоенной силой. Лу Гуан слышит шум крови в ушах, в глазах начинают плясать разноцветные пятна и мир кренится куда-то в сторону. Во рту становится кисло. Кажется, его тошнит. — Эй-эй-эй, — сквозь пелену слышит он панический оклик Чэн Сяоши. Он чувствует, как на его предплечьях смыкаются сильные руки, чувствует мягкую подушку, невесть как оказавшуюся у него под головой. Чувствует, как Чэн Сяоши аккуратно закидывает его ослабевшие ноги на диван, позволяя лечь удобнее. Он чувствует тепло рук Чэн Сяоши и с трудом мямлит: — Меня сейчас вырвет. Он плохо понимает, что происходит дальше. Кажется, Чэн Сяоши с поразительной скоростью приносит из ванной старый тазик, удерживает Лу Гуана за плечи, пока его рвет желчью, и шепчет что-то успокаивающе. Лу Гуан не может разобрать. В какой-то момент он понимает, что снова лежит, чувствует на лице откуда-то взявшееся влажное полотенце, прикрывающее глаза от солнечного цвета. Он слышит, как с тихим рокотом включился вентилятор. Чувствует приятный прохладный воздух в противовес мягко греющему солнцу. Ему хочется сглотнуть, но вязкая слюна только больше царапает раздраженное горло. — Вот, выпей, — доносится сбоку, и губ Лу Гуана касается пластиковая трубочка. Он послушно делает несколько маленьких глотков, смывая горечь желчи, и выдыхает. Его лихорадит, сенсорика вопит от переизбытка ощущений. Лу Гуан пытается пошевелить пальцами, но они кажутся чужими, непослушными, будто наспех пришитыми вкривь и вкось. Лу Гуан чувствует, как продавливается диван под весом другого человека. Чэн Сяоши сел около него, и жар его тела ощущался даже сквозь несколько слоев одежды. Чэн Сяоши проводит рукой по его волосам, легкими движениями массируя корни. Становится очень хорошо. — Отдыхай, — на грани слышимости улавливает Лу Гуан, проваливаясь в спасительную темноту. Он приходит в себя медленно. Сначала к нему возвращается слух: вентилятор в углу больше не работал, зато из коридора доносилось мирное тиканье часов, а на улице наперебой стрекотали кузнечики. Затем вернулось осязание: Лу Гуан почувствовал, как затекла спина, как неприятно липнет к вспотевшему телу футболка, как его ног касается что-то теплое. Лу Гуан возвращает над собой контроль: он сглотнул, наконец-то полностью ощущая каждую часть своего тела, и убрал с лица ставшее теплым, но все еще влажное полотенце. Приятный полумрак окутывает его, и Лу Гуан приоткрывает глаза. В противоположном углу дивана в неудобной позе дремал Чэн Сяоши. Забравшись с ногами, уткнувшись лицом в колени, он сидел так, чтобы не потревожить Лу Гуана. Лу Гуан несколько мгновений смотрит на него, изучая взглядом, и облегчение топит его с головой. Он смотрит, как мерно вздымается и опускается грудь Чэн Сяоши, смотрит, как трепещут его ресницы, смотрит на красный отпечаток джинсовой ткани на щеке. Он смотрит на Чэн Сяоши и видит огонек жизни, гоняющий кровь по его венам. Никаких кровавых разводов на его одежде. Никакой мертвенной бледности на утонченном лице. Лу Гуан слушает тихое сопение и не может отказать себе в удовольствии дотронуться до Чэн Сяоши. Кончиками пальцев он проводит по его руке, по плечам, по мягким растрепавшимся волосам. Задерживается на горячей шее, чувствуя биение пульса, и считает удары. Один. Два. Три. Перед глазами Лу Гуана появляется другой Чэн Сяоши: безвольно распластанный на стылой земле, мягкий, как тряпичная кукла, с неестественно вывернутой рукой, со странно заломленными ногами, с застывшими слезами в распахнутых ужасом глазах. Тот, другой Чэн Сяоши пытался что-то сказать, но с окровавленных губ срывалась только пена, и Лу Гуан в оцепенении смотрел, как губы эти отчаянно пытались произнести его имя. Он смотрел, как крови под Чэн Сяоши становится все больше, он пытался собрать ее обратно, он пытался дотронуться до Чэн Сяоши и не знал, как сделать это правильно, чтобы не доставить ему, переломанному вдоль и поперек, еще больше боли. Он гладил липкими, перепачканными руками Чэн Сяоши по волосам, он думал о том, что все будет хорошо — и молчал, не в силах вытолкнуть и слова. Он смотрел, как озорные глаза тускнеют с каждой секундой и не понимал, что происходит. Лу Гуан моргнул. Его щеки обожгло. Кажется, он плакал. Лу Гуан думал, что ему снится кошмар. Крик Цяо Лин, звоном разорвавший вечернюю тишину, эхом отдавался в его голове, стирая все сомнения: он стискивает прохладную руку Чэн Сяоши и не чувствует ничего. — Ты здорово напугал меня, — слышит от хриплый ото сна голос Чэн Сяоши и возвращается в реальность. Окровавленное лицо с застывшими глазами исчезает. Вместо этого Лу Гуан видит, как Чэн Сяоши сонно щурится, разминая затекшую шею, и потягивается до хруста костей. Отвратительный звук. Решение было принято без колебаний. Лу Гуан даже не задумывался об этом — он точно знал, что придет домой после полицейского участка, найдет любую фотографию и вернется назад, чтобы исправить эту временную линию. Цяо Лин помогла ему умыться холодной водой, чтобы хоть немного убрать жжение и припухлость вокруг глаз, она намыливала окровавленные руки Лу Гуана, пока он бездумно смотрел, как розовая пена стекает в ржавый слив, она молча проводила его до квартиры и так же молча ушла к себе. Студия встретила его раздражающим «добро пожаловать», темнотой и давящими стенами. На прилавке стояли две миски с остывшей лапшой: одна огненно-красная, с наспех оставленными в ней железными палочками, а другая, почти нетронутая, была практически без специй. Лу Гуан безразлично мазнул по ним взглядом и направился в гостиную. Его руки пахли дешевой ромашковой отдушкой. Он нашел одну фотографию, сделанную несколько месяцев назад, и судорожно сжимал ее в пальцах. Он не мог точно разглядеть, что на ней было изображено: его внимание то и дело соскальзывало на бурые каемки под ногтями. Он различил на глянцевой картинке два пятна, темное и светлое, и этого было достаточно. Сидя в опустевшей спальне наверху, он слушает, как кипит жизнь на улице и пустота — внутри него. Лу Гуан без раздумий хлопнул в ладоши. У него было достаточно времени, чтобы все исправить. Он знает, что поступает эгоистично, что нельзя играть с правилами, как ему вздумается. Он знает, что нельзя просто взять и переписать реальность, какой бы тяжелой и ужасной она ни была. Лу Гуан знает, что играть со временем — это опасная затея. Последствия обязательно его настигнут, рано или поздно ему придется расплачиваться за то, что он смеет заигрывать со вселенной, но Лу Гуану не нужна такая вселенная, в которой не будет Чэн Сяоши. Он готов принять любые последствия. Лишь бы не терять Сяоши снова. Лу Гуан не знает, почему выбрал именно эту фотографию. Он пытался восстановить события той ночи, когда остался без Чэн Сяоши, но воспоминания собираются вместе неохотно. Никак не хотят складываться в последовательную цепочку, вместо этого вспыхивая яркими фрагментами. Лу Гуан не помнит, были ли в студии другие фотографии, сделанные им. Страх снова потерять Чэн Сяоши настолько сильно въелся в его душу, что он решил: никогда больше не позволит ему умереть. Никогда не позволит оборваться его жизни в столь юном возрасте, одному, мучаясь в агонии. С тех пор карман Лу Гуана не покидает старенький полароид. Довольно компактный для того, чтобы таскать его с собой и не вызывать лишних вопросов. Каждый вечер Лу Гуан, оставаясь один, непременно делает фотографию для подстраховки. Чтобы иметь сохраненную отправную точку, хоть и молится на то, чтобы никогда эти фотографии ему не пригодились. Он с ужасом понимает, что время неуклонно приближается к той дате, когда все произошло. Лу Гуан пытается оставаться спокойным. Пытается не думать о том, что может произойти, если он совершит ошибку. Лу Гуан отчаянно пытается придумать, как все исправить; он не замечает, как слишком сильно уходит в себя и в то прошлое, — которое ждет его в ближайшем будущем, — он не замечает, как с каждым разом ест все меньше и меньше, потому что перед глазами то и дело появляются две остывшие миски с лапшой; он не замечает, как день сменяется ночью и лежит без сна, а в его уставшем сознании все продолжают крутиться шестеренки. Лу Гуан как заведенная игрушка: будет работать, пока хватит зарядки. Лу Гуан не замечает, как под его глазами появляются огромные синяки. Но это замечает Чэн Сяоши. — Что с тобой? — спрашивает он однажды утром, ставя перед Лу Гуаном горячую кружку чая. Лу Гуан смотрит на пар, красивыми завитками поднимающийся вверх, и до него доносится запах успокаивающих трав. Он отчетливо чувствует ромашку. — Все в порядке, — врет он и смотрит на взволнованное лицо Чэн Сяоши. Лу Гуан следит за тем, как знакомо кривятся его губы, как в глазах плещется недоверие и понимает, что этого разговора в первоначальной линии не было. — Не люблю ромашку. Лу Гуан берет горячую кружку и осторожно делает глоток. По языку прокатывается освежающий вкус мяты, сменяясь легкой горечью ромашки; чай приятным теплом разливается по телу. — Ты веришь мне? — спрашивает Лу Гуан, и Чэн Сяоши непонимающе вскидывается. Встречается с тяжелым взглядом Лу Гуана, и любопытство распирает его так сильно, что он с трудом сдерживает ворох вопросов на языке. Вместо этого он кивает и говорит уверенно: — Да. Лу Гуан уже это знал. Он не понимает, почему спросил это: может быть, ему хотелось услышать подтверждение от самого Чэн Сяоши, а может, просто хотел поболтать ни о чем, лишь бы отвлечься от навязчивых мыслей. Ответ приходит сам собой, когда Лу Гуан будто со стороны слышит собственный голос: — Тогда сделай фотографию. Если веришь мне, не задавай вопросов. Пару мгновений Чэн Сяоши сидит в замешательстве. Лу Гуан видит, как тот борется с непониманием и сгрызающим любопытством, но послушно отставляет свой чай и достает из кармана штанов покоцанный телефон, делая самое простое селфи. На снимке Чэн Сяоши сам на себя не похож: слишком серьезный. Слишком взрослый и понимающий. Лу Гуану нравится этот снимок. Если быть точным, ему нравится любой снимок с живым Чэн Сяоши. Немного позже полудня Лу Гуан закрывается в ванной комнате и проверяет будущее Чэн Сяоши. Он видит их самый обычный будний день: работу в студии, легий перекус, пару клиентов и заглянувшую вечером Цяо Лин. Ничего необычного. Ничего подозрительного. Лу Гуан успокаивается. До этого момента он и не подозревал, в каком сильном напряжении находился. На ум приходит знаменитое выражение «знания — сила», и Лу Гуан в полной мере ощущает смысл этих слов. Ему немного стыдно за то, что он использует способность в личных целях, что идет против собственных правил, но ради Чэн Сяоши он готов создать новые. Он не боится. Он, наверное, впервые после долгого времени смог относительно выспаться. По крайней мере, ему больше не казалось, что в глаза засыпали по мешку с песком, а мысли в голове формулировались четче, чем обычно. Лу Гуан спускается на первый этаж, где его уже ждет готовый завтрак, и под чашкой свежесваренного кофе он замечает кое-что еще. — Я подумал, что игра в доверие идет тебе на пользу, — со смешком замечает Чэн Сяоши, кивая на фотографию. — Сделал сегодня утром. Больше он не говорит ничего, будто теряя интерес к разговору, — Лу Гуан не обманывается этим напускным безразличием — и засовывает в рот огромную ложку каши. Жует, надув щеки, и кивает на вторую тарелку. Живот Лу Гуана отзывается урчанием. Чэн Сяоши начинает делать фотографии каждое утро, примерно в одно и то же время. Он не глупый, наверняка знает, что Лу Гуану это нужно не просто так, но все еще ничего не спрашивает. Лу Гуан признателен: теперь он может проверять каждый их день и перестать паниковать каждый раз, когда Чэн Сяоши пропадает из поля его зрения на слишком долгое время. Лу Гуан не расслабляется полностью, он все еще с отчаянием ждет тот день, когда к ним придет капитан Сяо и попросит помочь с расследованием. Дни летели незаметно, Лу Гуан буквально чувствовал, как сквозь пальцы утекает время. Все, что ему нужно сделать — не дать Чэн Сяоши сорваться одному за преступником. Лу Гуан, если понадобится, запрется с ним дома и глаз не спустит, позволив во всем разобраться полиции. Он костьми ляжет, но переживет этот день вместе с Чэн Сяоши. Он заплатит любую цену. Капитан Сяо объявляется на пороге их фотостудии примерно через неделю. Хмурый, с запавшими от усталости глазами, сильно пахнущий кофе и сигаретами. — Нужна помощь, — говорит он, тяжело падая на диван. Не обращая внимание на визг пружин, устраивается поудобнее, распрямляя ноги и откидываясь на спинку. С силой проводит по заросшему щетиной лицу ладонью, пытаясь стереть сонливость. Лу Гуан был готов к его приходу. Он видел, что это произойдет сегодня и честно пытался держать себя в руках. Контролировал движения, дыхание, голос, мимику. Все равно внутренне содрогался и сдался на милость волнам удушающей паники, которая топила его не хуже цунами. Он действует строго по плану. Сверяется с часами, позволяет полиции узнать все детали и точное расположение преступника. Перехватывает возбужденного Чэн Сяоши, который почти сорвался вместе с полицейскими по следу, и дергает его на себя. Одаривает строгим взглядом и четко произносит: — Оставь это им. Кажется, Чэн Сяоши что-то понимает по его взгляду. Голосу. По залому между хмурых бровей. Сжатым в тонкую линию губам и напряжению, которое передается через касание потных рук Лу Гуана. Чэн Сяоши смотрит на него, на полицейские машины, и отходит в сторону. — Тогда, — несмело говорит он, накрывая судорожно сжатые пальцы Лу Гуана на своей руке, — идем домой? Лу Гуан кивает, позволяя себя увести под отдаляющийся вой сирен. Он разрешает себе сделать вдох полной грудью только когда слышит раздражающее «добро пожаловать» и дверь их студии со щелчком закрывается. Чэн Сяоши как ни в чем ни бывало скидывает куртку, как попало повесив ее на крючок, включает свет и идет прямиком на кухню. Лу Гуан тупо пялится ему вслед и не может до конца поверить, что все. Обошлось. Он не может до конца расслабиться ни когда Чэн Сяоши ставит перед ним готовый ужин, ни когда слышится пустая болтовня телевизора. Лу Гуан смотрит на свое мутное отражение в чашке чая и ему кажется, что не может все кончиться так просто. — Ты ведь, — вдруг начинает Чэн Сяоши, откладывая в сторону пустую тарелку из-под лапши, — знал, что произойдет что-то плохое?.. Он спрашивает это так естественно, будто говорит о погоде. Лу Гуан вздрагивает, не готовый начинать этот разговор. — Со мной, — тихо добавляет Сяоши, выбивая воздух из легких Лу Гуана. Мир на секунду теряется в пляшущих цветных пятнах перед глазами; звук телевизора пропадает — Лу Гуан уверен, что его никто не выключал, — а горячие дыхание Чэн Сяоши оказывается слишком близко. — Все в порядке, — возвращает фразу Чэн Сяоши, придвигаясь к Лу Гуану ближе, чем бы это сделали друзья. — Я тебе доверяю. Он аккуратно тянет напряженного Лу Гуана к себе, позволяя им обоим откинуться на мягкую спинку дивана. Чэн Сяоши ласково гладит его по спине, иногда задевая нежную кожу на шее и поднимается рукой выше, чтобы поиграть с мягкими пепельными волосами. Лу Гуан против воли расслабляется, прижимаясь к щекой к чужой твердой груди. Они так и лежат вместе; Чэн Сяоши слушает пустую болтовню телевизора, а Лу Гуан — гулкие удары его сердца. Лу Гуану все еще сложно свыкнуться с мыслью, что того Чэн Сяоши, распластанного в луже собственной крови, никогда не было. Это не значит, что Лу Гуан забудет о нем — память будет жить вечно кошмарным напоминанием о том, что однажды непременно его настигнет расплата за то, что вздумал играть в Бога, жонглируя человеческими жизнями. Лу Гуан будет к этому готов. В конце концов, все будет в порядке до тех пор, пока в чужой груди бьется сильное сердце.