Сначала потанцуем

Чон Чонгук- воинственный омега. Настолько воинственный, что лезет на стены от желания заполучить хоть немного больше, чем несчастный пуловер истинного, запах с которого, как ему кажется, уже полностью впитал в себя со всех сторон. Чон Чонгук — храбрый, как парнишка считает, омега, чьё сознание требует своего альфу, выдавая с каждым его шагом по квартире всё больше земляничной смазки, создавая полный беспорядок на полу. Омеге от этого ни холодно, ни жарко: когда живёшь один, можно позволить себе любой беспорядок, нагло обещая себе прибраться завтра утром. Почему нагло? Потому что завтра утром ты разленишься, обязательно повторив своё желание вслух вновь: немного уверенней и твёрже. А уж во время течки и подавно. Когда живёшь один, многое себе позволяешь: смотреть сериалы без конца до утра, не ожидая, что кто-то зайдёт к тебе в комнату, отбирая ноутбук и говоря, что молодому организму нужен крепкий и здоровый сон. Когда живёшь один, можно позволить себе есть всякую дрянь по типу чипсов и колы, прикрываясь тем, что это последний день, завтра ты точно перейдёшь на правильное питание. Но каждый знает, что это чистой воды враньё. Новый день наступает, а пачка чипсов так и не закончилась. Либо она закончилась, но в шкафу обязательно найдётся та самая- «последняя», после которой вы ТОЧНО перейдёте на правильное питание. Когда живёшь один, можно позволить себе приходить домой в любое время, когда тебе заблагорассудится, не думая о том, что тебя отругают. Только весело ли это, жить одному? Для Чон Чонгука это вовсе не весело. Волевой омега со своим взбалмошным характером требует к себе полное внимание, а когда живёшь один- его и брать неоткуда. Чонгуку скучно жить одному. Больно физически и морально жить одному. По старой привычке он идёт с трудом из своей комнаты в комнату Чимина, грустно поджимая дрожащие губки: хён переехал, а для Чонгука это — трагедия. Некого доставать, некого обнимать, не с кем побеситься или посмотреть сериал. Чон Чонгук хочет больше внимания, и сейчас он дополз с кухни в спальню наконец, сжимая в кулаке пуловер, которым чуть ли не до дыр натирает свою кожу со вчерашнего дня, пытаясь пропитаться винным ароматом истинного, хныча от недовольства и полного отсутствия удовлетворения. Он не трогает себя. Не знает почему, но не трогает. Возможно, он боится боли, а может, просто ждёт… чего? Сокджина? Омега заскулил от боли, падая на пол, не доходя до постели, еле дотягиваясь до телефона, который оставил на стуле, выходя на кухню. Он держится. Видит Бог, Чон Чонгук- воинственный омега, который пытается держаться изо всех сил. Он знает, кому звонить: — Чи… Чими… — Гу? — Чимин звучит обеспокоенно, сразу улавливая слабый голос омеги, — Гу, всё в порядке??? — Течка… Мне больно, Чим… — Чонгук скулит протяжно, хватаясь за живот, не выпуская пуловер из рук, лёжа на холодном полу голышом. — Так больно… — Гук-и, ты звонил Джину? — Чимин поджимает губы, сидя на узле Юнги: это теперь на ближайшие несколько часов. Он омеге помочь никак не сможет. Юнги смотрит на своего омегу вопросительно, когда тот беззвучным шёпотом говорит «Чонгук, течка, больно», когда тот кивает понятливо, доставая свой телефон и открывая переписку с Сокджином: на всякий случай, может, Чимин попросит его написать? — Нет… Чимин… Из меня столько… — Чонгук хнычет беспомощно, зажмуриваясь, когда выпускает очередную порцию смазки, — столько натекло, как никогда… — Чонгук. У тебя есть истинный. — Чимин говорит строго, понимая: омега слушается его только так, и Чонгук, похоже, слушает, тихонько похныкивая до нового спазма. — Почему ты не позвонил Сокджину, зайчик? — Я… Я сам! — Ты не можешь сам, Чонгук. Ты ведь видишь, что тебе плохо, малыш, не упрямься. Позвони ему. — Чимин… — Чонгук прикусывает губу, оглядывая комнату огромными глазками, словно впервые видит её: порядок вроде бы сохранён, только вот пол весь в смазке. В каждой грёбанной комнате. — Чонгук. Течка без истинного после встречи с ним- ад. Мы оба знаем, что тебе будет больней, если ты не позвонишь ему. Давай, малыш, позвони. Сокджин поможет, обязательно поможет, — Чимин льнёт к Юнги, который кивает согласно: не потому, что Сокджин- его близкий друг, а потому, что омега прав: после встречи с истинным тебя будет сжирать изнутри живьём твоя омега, лишь бы получить своё. Законное. И точно то же самое происходит с альфами. Чонгук завершает вызов, и Чимин понимает: парнишка ещё помучается и всё равно позвонит. Чонгук терпеть не может физическую боль: он злится на себя до ужаса, когда у него что-либо болит. Улыбнувшись, он откладывает телефон, обнимая истинного: Чонгуку бы прекратить уже кичиться своими силами и принять неизбежное. Что он и делает к концу дня: Чонгук еле дошёл до ванной комнаты, забираясь в ванну, включая кран и бросая бомбочку, что лежала в корзинке на бачке унитаза. Пытаясь расслабиться, он застонал от спазма, который обжёг его таким языком пламени, что омеге показалось, что он просто- напросто умрёт, если хоть что-то не предпримет. Дрожащей рукой беря телефон с выступа у ванны, он сквозь пелену слёз отправляет истинному всего одно предложение, на которое хватило сил, не заботясь о знаках препинания: «течка больно ключ запас коврик быстро квартира 13». Отправив сообщение, он отбрасывает телефон на пушистый коврик у ванны, который, кажется, единственный остался не заляпанным смазкой. У Чонгука абсолютно нет сил что-либо за собой убирать, подтирать, скрывать: он умрёт, если сдвинется с места. Поэтому омега просто зажмуривается, сжав кулачки беспомощно, стиснув свои кроличьи зубки в ожидании, стараясь забыть о боли, сквозь стиснутые зубы напевая себе песню истинного. Ким Сокджин появляется у дверей омеги очень скоро: настолько скоро, что вполне очевидно: Мин Юнги его успел предупредить. Доставая запасной ключ из-под коврика, он отпирает дверь, вдыхая глубоко запах, что ударил в нос интенсивностью, прямо с порога: комната пахнет ягодной плантацией, не иначе. Снимая обувь, он ступает на пол, тут же чувствуя что-то скользкое. Сокджин опускает взгляд, не веря своим глазам: весь пол заляпан каплями смазки тут и там: похоже, омега- любитель ходить голышом по дому. Снимая наспех носки, он запирает входную дверь на ключ, проходя по коридору: — Чонгук? Кролик, ты где? Сокджина встречает полная тишина. Альфа хмурится, не понимая, в чём дело, осторожно ступая в спальню омеги: там пахнет Чонгуком больше всего. Плакаты на стенах, развороченная постель, небольшая лужица смазки на полу около стула: да что тут за таяние ледников было? — Что за… — Сокджин хрустит шеей по привычке, заглядывая в спальню Чимина: Чонгука нет. — Кролик? Чонгукки??? — Джин уже нервничает: не мог ведь омега просто выйти из квартиры в таком состоянии, чтобы подразнить его? Остаётся всего одна комната, к которой альфа приближается, чувствуя боль в сердце, толкая дверь, входя: — Чонгук!!! Чон Чонгук- воинственный омега. Настолько воинственный, что пытался изо всех сил справиться с течкой самостоятельно, игнорируя полностью возбуждение, ложась по дурости в до одури горячую воду, считая, что ему от этого станет легче. И сейчас Чон Чонгук лежит с головой под водой, потеряв сознание от боли, всё ещё держа под водой цепко пуловер альфы, который подлетает в секунду к ванне, вытаскивая его, пытаясь докричаться: — Чонгук?! Чонгук, давай, давай, маленький, ну, дыши!!! — Сокджин очищает его лицо от воды, отбрасывая назад отросшую чёлку, что лезет в глаза, похлопывая по щекам, разворачивая на раз-два-три и похлопывая по спине, возвращая обратно, как маленького ребёнка. Альфа сидит на полу ванной комнаты весь вымокший, абсолютно забыв о возбуждении, что ударило в голову на пороге: какое там?! Чонгук закашливается, приходя в себя, вдыхая судорожно воздух, выплёвывая воду: успел. — Успел… Чонгук, Чонгукки, ты живой? Порядок?! Омега смотрит полусонным взглядом на альфу, что спас ему жизнь, совершенно не реагируя на его наготу, кивая слабо, причмокнув посиневшими губами: — Х-хён… — Маленький мой, я тут, я тут, мой кролик, тише, — Сокджин прижимает омегу к себе, раскачиваясь на полу, выдыхая лихорадочно, выпуская тихий скулёж от страха за то, что мог потерять истинного всего минуту назад, выпуская слёзы на его мокрую макушку, которую целует неустанно, — всё хорошо, всё хорошо, чертёнок, всё хорошо, Чонгукки… Альфа повторяет это, словно мантру, пытаясь убедить в этом скорее себя- дрожащего, как крылья мотылька вокруг одинокой лампочки- Чонгука, чем своего омегу, который застонал от очередного спазма, цепляясь в руку альфы: — К-кофта… — Всё хорошо, маленький, я тут. Я весь твой, крольчонок, весь твой, всё, что хочешь для тебя сделаю, Чонгукки, — альфа раскачивает его в руках, вставая на ноги и снимая полотенце с батареи, набрасывая на нагое тело, выходя из ванной комнаты и направляясь в комнату Чимина, где почище, не переставая целовать хнычущего истинного то в макушку, то в лоб, укладывая его бережно на постель, укрывая одеялом и обнимая свёрток. — Грязно… тут… мне… мне так стыдно, Джин-и, — Чонгук впервые называет его так, вызывая улыбку на лице старшего, когда краснеет, зажмуриваясь, представляя, что за беспорядок на полу альфа видел с порога. — Это ничего, маленький, ничего, это ты. Это часть тебя, тебе нечего стыдиться, — Джин улыбается, поглаживая шмыгнувшего носиком омегу по мокрым волосам, понимая, насколько он ещё невинный, раз извиняется за собственную течку. — Но… там… там весь п-пол… — Чонгук прикусывает губу стыдливо, не смея смотреть на своего альфу, инстинктивно прижимаясь к старшему, что не ускользнуло от его внимания. Сокджин целует целомудренно в ту самую «хлебную» щёчку омегу, который зарывается с головой под одеяло, дрожа: будь у него хвостик, Сокджин уверен, он бы сейчас дёргался от страха совершенно очаровательно. — Я уберу. Всё в порядке, ягодка, — Сокджин встаёт, направляясь в ванную: если он не хочет сорваться с цепи, ведомый ароматом истинного, ему действительно надо помыть полы, уменьшая манящую концентрацию феромонов в доме, распуская свои. — Вдыхай глубже, хорошо, Чонгук? Чонгук под одеялом кивает, покусывая ногти, боясь себе признаться: Ким Сокджин и его голос успокаивают его, понижают уровень его боли, отставляя спазмы на задний план, когда альфа выпускает свой винный феромон по квартире, смешивая его с ароматом истинного. Сокджин справляется быстро, стараясь не вдыхать носом, протирая полы. Альфа никогда и представить себе не мог, что встретив истинного на тридцать четвёртом году жизни, вместо того, чтобы лежать в обнимку в постели, будет мыть у него в квартире полы, громко напевая. Омеге нужно присутствие Сокджина, и он это отлично понимает, поэтому, в очередной раз выжимая тряпку, громко поёт, чтобы истинный расслабился. Удивительно, но работает. Закончив с делами, он направляется в спальню, плавно опускаясь на постель рядом с Чонгуком, чей любопытный носик шмыгает вне одеяла: омеге стало нечем дышать, вот и высунул. — Я простыни испачкал… — Ничего, маленький, — Сокджин целует его в лоб, сдерживаясь, когда омега жмётся к нему ближе в поисках тесного контакта, дорвавшись до заветной истинности, о которой так много говорил Чимин. Он вытаскивает свои музыкальные пальцы в татуировках из-под одеяла, нашарив руку альфы, сцепляя крепко, на что тот улыбается, стараясь не завыть от возбуждения, что током прошлось по телу, облизывая пламенем нещадно спину. — Как ты… как ты держишься? — Я на успокоительных, — Сокджин хихикнул, морща нос, приближаясь к омеге, — Юнги посоветовал. — И ты ничего… ничего не чувствуешь? — Чонгук понимает, отлично понимает, что чувствует в данный момент лично его омега, голодно облизывающая клычки и задорно машущая хвостиком, когда он позволяет своим пальцам скользнуть по торсу альфы, останавливаясь у верхней пуговицы. — Я всё чувствую, Чонгукки, но если ты продолжишь, я боюсь, что не смогу остановиться. — Сокджин мягко накрывает его руку своей, целуя в лоб, — я не хочу, чтобы ты винил во всём течку завтра, а меня ненавидел и снова называл раритетом, которым не интересуешься. — Я не бу… — Будешь, ещё как будешь, и не дуй свои милые щёчки, пока я не откусил их, — Сокджин треплет с любовью парнишку, который льнёт к нему, как котёнок. — Тебе надо отдо… — Мне нужен секс. — Чонгук сглатывает, чувствуя очередной спазм, скручивающий живот до невозможности, хватаясь за пуговицу и отрывая её вместе с ниткой хищно. — Тише, мужественный кролик, — Джин смеётся, укутывая его в одеяло и отстраняясь: к его кинг сайз размерам Чонгук не готов. — Если ты не дашь мне того, что я хочу, ты можешь закрыть дверь с той стороны и не дразнить меня. — Чонгук надувает щеки, стараясь не хныкать позорно от желания, распирающего изнутри: его омега уже ласково строит глазки альфе перед ним, но сучий характер. Ох уж этот сучий характер. Оторви и выбрось. — Чертёнок ты, вот кто, — Джин качает головой, опускаясь немного ниже, залезая головой под одеяло, присвистывая, — уу-уу… да тут водоп… — Вылижи его дочиста. Сделай из меня Сахару. — Чонгук не умеет просить по-человечески, удерживая одеяло цепкими пальцами, за что получает укус в бедро, от которого вскрикивает, взбрыкивая накачанной ногой, — Эй! — Что, кролик, думал, я тут под одеялом буду тебе отлизывать, а ты себе будешь представлять молоденького альфу на моём месте? — Сокджин срывает одеяло с них, обнажая тело омеги полностью, ухмыляясь довольно: Чонгук течёт, как проточный кран, а он устроился меж его ног, лёжа плашмя на животе, смотря на него возбуждённым взглядом. Омега попытался свести ноги, прикрывая нехилый член ладошкой в татуировках, когда Сокджин рыкнул недовольно: омега именно это и собирался сделать, или ему показалось? Поднимаясь с постели и оставляя Чонгука одного на ней метаться из стороны в сторону от желания, Джин стиснул зубы, оскорблённый непринятием истинности и пренебрежением, направляясь к выходу из комнаты: хрен с ним, пусть болит сердце, не впервой. Он тут ему жизнь спас, а Чонгук всё ещё… — Куда ты? — Чонгук хнычет, пытаясь прикрыться простынёй, сжимая возбуждение в ладони, поскуливая, — КУДА ТЫ ИДЁШЬ?! — Я не собираюсь спать с тем, кто не хочет меня, Чонгук. — Сокджин цедит это сквозь зубы, спиной повернувшись к Чонгуку, останавливаясь в дверях, — Ты сначала сам для себя реши, что хочешь, а уже потом зови меня. Или того, кто у тебя там в голове нарисован, — альфа чуть ли не сплюнул на пол в отвращении, представляя себе, как Чонгук дрочит на какого-то незнакомого альфу, рыкнув пугающе, раскатисто, — молодого. С которого песок не сыпется. — Ну и вали! Даже помочь не можешь, импотент хренов! — Чонгук бросает настольную лампу в стену рядом с альфой, который усмехнулся: этот кролик такими темпами далеко не пойдёт. — Не встаёт член- так и скажи! — Подумай тут. Над своим поведением. Как что надумаешь- зови. — Сокджин закрывает с хлопком дверь, выходя в коридор, сползая по стенке, сжимая кулаки от боли в сердце, стараясь не завыть от возбуждения, когда ему вслед прилетает гневное «Сука ты ёбанная, Ким Сокджин! Ненавижу тебя!», перебитое нуждающимся стоном. Собрав всю волю в кулак, Сокджин направляется на кухню, чтобы приготовить обед: хоть чем- то себя занять, пока этот несносный мальчишка мечется между желанием запрыгнуть на его член, и закопать его живьём. Приготовив любимый рамен, который оказался в немереных количествах на полке в шкафу, он попытался сесть и поесть, тут же ударяя по столу кулаком и отбрасывая палочки: не то. Всё не то, когда твой истинный от боли сгорает в соседней комнате, отказываясь от тебя. Сокджин с отвращением посмотрел на еду, словно, поев рамен, он бы предал свою истинность, усаживаясь на диван в гостиной, скрестив руки, и смотря в одну точку, пытаясь игнорировать звуки, доносящиеся из спальни. Чонгук лежит в постели, не… Нет, не так, отмотайте обратно: Чонгук изворачивается на простынях, как уж на сковородке, стараясь ласкать себя так, как он умеет, пытаясь рукой довести себя до разрядки, скуля, зажимая со злостью тёмный затвердевший сосок. Он знает, что Сокджин где-то там, в квартире, слышит его стоны и скулёж, знает это по запаху вина, что пьянит его, напоминая: ты хоть сдохни, Чон Чонгук, но рядом с тобой всё равно после смерти уложат истинного. Только его. И Чонгук не против такого расклада. Ему вроде как даже… и нравится немного. Только вот он никак не может выдавить этого из себя, мечась по постели не в состоянии ни кончить, ни остановить этот грёбаный зуд в девственной заднице. Он хочет, хочет, чтобы Сокджин вошёл в комнату, распахивая дверь так, чтобы она сорвалась с петель и оторвалась к херам собачьим, чтобы больше никогда не быть им препятствием. Хочет, чтобы Ким Сокджин вновь зарычал так же властно, как полчаса назад, заводя его ещё сильней. Чонгук хочет, чтобы Ким Сокджин был тем, кто сейчас бы его обнимал и прижимал к своему потному от возбуждения и повышенной температуры телу, целуя его на контрасте со злостью в макушку и щёки. Хочет, хочет, чтобы так было и после течки. Но воинственный Чон Чонгук- идиот, и сам это признаёт, понимая в полной мере, что Сокджин не придёт к нему на голос, пока он сам его не попросит. Ким Сокджин — зрелый альфа, который слишком хорошо себя контролирует, и молодой омега расширяет в шоке глаза, осознавая, что это возбуждает его. Это то, чего он не дождался бы от молодого, такого же как и он, альфы, который, вполне возможно, ведомый инстинктами и приторным запахом смазки овладел бы им, не заботясь о его ощущениях. И только смотря на захлопнутую дверь, за которой уже почти час как скрылся Сокджин, Чонгук пытается прожечь в ней дыру взглядом своих огромных оленьих глаз, покусывая возбуждённо пирсинг-колечко в губе, сжимая простыни в руках. Он сам всё портит. Сокджин не включил обиду молодого альфы, игнорируя его просьбу приехать, а пришёл сразу же, да к тому же и жизнь ему спас. Будь на его месте альфа, которого Чонгук бы точно так же оскорблял, пренебрегая им, омега бы всё ещё лежал на дне ванны, обнимая утопленный вместе с собой пуловер. Чонгук выпускает слёзы злости на себя, сворачиваясь беззащитным клубочком на постели, сжимая в пальцах краешек простыни трогательно и распуская свой земляничный феромон по дому, стыдясь своего поведения. Его омега хочет не просто альфу. Его омега рычит и царапается, требуя истинного, и Чонгук проваливается в сон, измождённый этим никуда не проходящим зудом и болью, что пронизывает его при каждом движении от всхлипа, шёпотом зовя к себе Сокджина где-то на границе между сном и реальностью. Джин морщится, чувствуя, как сердце постепенно отпускает, настораживаясь: может, Чонгук снова потерял сознание? Не желая сидеть и гадать, он подрывается с места, забегая в спальню, в которой Чонгук создал полный беспорядок, от отчаяния разбрасывая вещи из стороны в сторону, покачивая головой: изнурённый омежка лежит котёнком, свернувшись в клубочек, который так и хочется уберечь от лишних глаз, подрагивая распухшей, искусанной нижней губой во сне, очаровательно хмуря бровки. Сокджин подходит бесшумно, садясь на корточки перед ним, выпуская самый обволакивающий, самый нежный феромон, на который способен, наблюдая за тем, как брови расходятся, а омега сладко причмокивает во сне, чуть разжимая кулачок, из которого выпадает с тихим стуком на пол… пуговица, которую он оторвал с рубашки своего альфы. Джин улыбается нежно, бесшумно выдыхая и целуя омегу в лоб, поглаживая по щёчке, и кладя пуговицу в выдвижную полку у кровати: на память. — Что же ты за дикий кролик у меня, Чонгукки… — М-мм… — Омега во сне фырчит, недовольно чмокнув губами, дёргая татуированной рукой: ему снится, будто железный Ким Сокджин вошёл в его комнату, сжалившись наконец над ним. Джин снимает с себя вещи тихо, укладываясь с другой стороны, которая (ну и пусть!) вся заляпана смазкой омеги, рукой поглаживая его по изгибу талии, прижимаясь к его широкому плечу губами, оставляя нежный поцелуй: ему не надо ничего говорить. Пуговица, зажатая в ладошке, сама всё сказала лучше слов. — Ты мой, чертёнок, только мой несносный кролик, — Джин расслабляется, обнимая омегу, что развернулся внутри объятия, утыкаясь курносым носиком куда-то в голую грудь. Скажи ему кто, что он предпочтёт обниматься с течным омегой после того, как достанет его из ванны, возвращая к жизни, вымоет у него в доме полы, как лучшая домработница на свете, разругается с ним, оставляя одного в комнате вместо того, чтобы заниматься с ним любовью- Ким Сокджин бы покрутил у виска, раскатываясь своим смехом стеклоочистителя. Однако вот оно: доказательство, сопящее сладко в его ласковых объятиях, которое так нежно льнёт к нему, сквозь сон бормоча что-то невнятное. И если бы можно было отмотать время назад, Джин бы ничего не хотел менять в сегодняшнем дне. Ведь поступи он иначе, Чонгук бы не уснул с этой пуговкой у себя в руках. — Я буду лучшим альфой для тебя, малыш, вот увидишь. Чонгук проснулся от щекочущего ощущения в носу, морщась по кроличьи, внюхиваясь в аромат, который окутал его… руками? Открыв глаза тихо, омега старается не запищать от радости, сдерживаясь изо всех сил: он лежит на широкой, идеальной груди альфы, который, похоже, вовсе не шутил, говоря, что ещё молодым фору даст: действительно даст. Чонгук осторожно выползает из объятия, любуясь своим истинным, плюшевые губы которого чуть приоткрыты во сне. Сокджин мычит что-то несвязное от смены позы, причмокивая ими, когда Чонгук усаживается на постели, рассматривая альфу глазками- галактиками, словно если он сейчас моргнёт, Сокджин испарится. Облизнувшись и почувствовав, как винный аромат туманит разум, Чонгук краснеет, прикусывая нижнюю губу, взглядом идя ниже, ниже, ни… блять. Нет, не так. БЛЯТЬ! Омега сглатывает, видя утренний стояк своего истинного, который спит безмятежным сном. Только Чонгуку не до безмятежности. Парень кивает себе же, одобряя свои мысли, залезая неуклюже на альфу, что лежит на спине, плюхаясь на его грудь, не рассчитав силу течки, вызывающую дрожь в коленках, получая в ответ сдавленный рык и покашливание у просыпающегося альфы ровно в тот момент, когда обхватывает его по бокам бёдер своими упитанными, накачанными, сочными ляжками, пытаясь балансировать, но всё равно падая в опасной близости с лицом Сокджина: вот же… действительно, World Wide Handsome. — Чонгук? Кролик, ты чего? — Джин открывает глаза, смотря на истинного, чьё лицо склонилось над ним, изучающе разглядывая каждую пору: — Прости меня, хён. — Чонгук говорит это быстро, отрывисто, боясь, что испугается, и не сможет, не давая альфе ответить и впиваясь в его губы неумелым поцелуем, требуя раскрыть рот и помочь, когда альфа хмыкает, позволяя парню шалить, оглаживая его спину руками и прижимая ближе к себе: вот чего он хотел. Они оба. Чонгук дышит часто, рвано, отрываясь от его губ и приникая губами к шее, целуя её, — прости, я такой идиот, хён, я такой… — Эй, эй, кролик, — Сокджин улыбается довольно, слыша заветное «хён» уже в третий раз, немного сминая бок омеги, что заскулил беспомощно над ним, непослушными кудряшками щекоча его подбородок, — всё в порядке, малыш, всё хорошо, Чонгукки. — Нет, я… я грубил тебе, я… — Чонгук извиняется поцелуями, мотая головой, набрасываясь на ключицы альфы, что выгибает доверчиво шею, подстёгивая его, выцеловывая каждый миллиметр кожи, — я боялся, а ты… ты такой… — Такой не старый и не сыпучий? — Джин хихикает своим уникальным смехом, заставляя омегу над собой побеждённо застонать, когда Чонгук качает головой, уткнувшись ей в грудь старшему, — посмотришь мне в глаза? Чонгук оставляет последний влажный поцелуй на груди, стыдливо поднимая доверчивые глазки на своего истинного, который ласково убирает его отросшую чёлку пальцами назад, притягивая ближе и целуя в носик, — ты принимаешь меня, Чонгук? Чонгук кивает тихо-тихо, подрагивая пухлой губкой, сжимая ляжки сильней, когда слышит рокочущий голос альфы, вызывающий обильную смазку, которую он выпустил прямо на его возбуждение. — А если словами, чертёнок? — Я… я принимаю только тебя, альфа. — Чонгук обвивает руками его шею, вылизывая её нетерпеливо, чуть вильнув задом в воздухе, когда альфа довольно хмыкает, за поясницу опуская его ближе к своему возбуждению: пусть привыкает. — Вот так бы сразу, Чонгукки, — Сокджин выдыхает тяжело, когда омега отстраняется, — ты у меня не просто кролик, ты кабанчик какой-то, в курсе? — Эй! Я растущий организм, Джинни! — Чонгук забывается, называя его так, как позволил назвать себе его во сне, получая изогнутую бровь в ответ вкупе с довольной ухмылкой, — можно? — Можно, чертёнок маленький, тебе всё можно, Чонгукки, — Джин меняет их местами, когда Чонгук паникует, — тише, тише, просто помогу тебе кончить. Я не буду сегодня в тебя кончать малыш, я не настолько погнал на старости и потомстве. Чонгук закатывает глаза от восторга, когда язык Сокджина, что мягко раздвинул его ноги, устраиваясь поудобней, прикасается к его девственной дырочке, оглаживая края и слизывая смазку, пробуя на вкус, втягивая в рот сморщенные края, выпуская с пошлым чпоком. Чонгук кладёт одну ногу на плечо альфе, прижимая его ближе к себе, поглаживая его волосы мягко, когда Сокджин плавно вставляет один палец в него, вызывая скулёж: — Будет немножко больно, когда я буду тебя растягивать, Чонгукки, ты готов? — Джин смотрит на него терпеливо, ожидая одобрительного кивка, после которого опускается обратно, помогая себе языком растянуть анус омеги, из которого течёт, как из водопада вода. — Ты такой вкусный, малыш… — Джин-и, я… ммм-ммм… как приятно! — Чонгук вильнул бёдрами, беря в ладошку свой член, ведя по нему медленно, растягивая удовольствие: его первый раз проходит как он себе и представлял: нежно, мягко, без разрывов и боли, как многие в университете его пугали. — Ещё, хочу ещё! Сокджин впускает в него второй палец с хлюпом от избытка смазки, что чавкает и пенится развратно, когда он двигает пальцами вперёд и назад, растягивая узость своего истинного, целуя его отвлекающе куда- то в тазовую косточку, ближе и ближе подкрадываясь губами к мошонке, втягивая его тяжёлые яички в рот и посасывая с удовольствием, поглядывая хитро на неопытного омегу, которого распирает от ласки. Чонгук просит больше, и Джин не смеет ему отказывать, плавно впуская третий палец в его вход, отвлекая его посасыванием побагровевшей головки, растягивая свои полные губы вокруг его ширины: член Чонгука действительно огромен для омеги, хоть и рядом не стоит с Сокджиновым. Выпуская его с пошлым причмокиванием, он целует рядом с основанием, впуская четвёртый палец, от которого Чонгук стонет громко и несдержанно, вцепившись ему в волосы: — Всё, малыш, всё, он внутри, вот так, — Сокджин находит простату омеги, отчего тот визжит, дрогнув ляжками, рефлекторно сначала их пытаясь сомкнуть, но, ведомый крышесносными ощущениями, раздвигает ещё шире, цепляясь за плечо альфы, притягивая его вверх, ближе к лицу: — Я боюсь, — Чонгук бегает глазками, в которых сверкают слёзы, по лицу своего истинного, который вытаскивает медленно из него пальцы, очищая их о простыню, ложась на спину и помогая забраться на себя с горем пополам, — ты слишком большой, я боюсь… — Дыши глубже, хорошо, маленький? — Джин целует его в лоб, осторожно рукой приставляя член к чавкающему от пустоты входу, что выпустил очередную порцию смазки прямо на головку, — я буду входить очень медленно, доверься мне. Готов? Чонгук кивает мелко, понимая, что к такому он нихуя никогда не смог бы быть готов, когда член альфы проскальзывает в него, распирая изнутри широкой головкой, отчего он тут же начинает метаться в его руках от непривычного ощущения: — Жжёт, хён, жжёт!!! — Чонгук плачет, падая лицом в грудь альфы, который останавливает движение, поглаживая его расслабляюще по пояснице, вспоминая, что именно возбуждает его омегу, улыбаясь. Поцеловав влажно его вспотевшее плечо, Джин начинает петь тихо, беря идеальные ноты, обволакивая Чонгука своим голосом, чувствуя, как тот расслабляет стенки своего ануса, закатив глаза от блаженства: истинный. Первый секс. Идеальный голос. Просто фетиш на фетиш е фетишем покрытый. — Тебе лучше, малыш? — Джин пропевает даже эту фразу ему на ухо, лизнув его коротко, когда тот кивает, закатывая глаза, сам чуть подаваясь вперёд, насаживаясь глубже, мыча от разрывающего ощущения изнутри, одновременно с ним получая удовольствие. — Ты такой молодец, Чонгукки, такой сладкий мальчик, мой кролик, — Джин целует его, нахваливая между плавными толчками: он не станет входить в него до конца сегодня. Им обоим достаточно и того, что его член скрывается практически до середины. Однако, так решил только альфа. Чонгук же, ведомый своим возбуждением, кончил на живот альфе, содрогаясь всем телом, случайно насаживаясь резко до самого основания, сжимаясь до боли, вскрикивая и выгибаясь сексуально до хруста в позвоночнике, пугая альфу: — Гук-и, малыш, тебе больно? Гуки, посмотри на меня! — Сокджин притягивает его обратно к себе, ища глазами его заплывший взгляд, когда омега хнычет развязно, не контролируя слюнку, что стекает по углу его рта: — Трахни… Трахни меня, Джинни, накажи за моё поведение, альфа… — Чёрт, малыш, иди сюда, — Джин рычит, хватая за загривок омегу, толкаясь резче, выбивая из него стоны, что попадают ему прямо в рот теперь, когда он вернул его в обратное положение, — слышишь, как твоя дырочка чавкает голодно, да? Хотел отказаться от моего члена, чертёнок? — Джин цедит это сквозь зубы, подыгрывая омеге, горя желанием просто расцеловать его за то, что у них общие фетиши на двоих, когда тот хнычет довольно, немного расслабляясь и двигаясь навстречу, кивая: — Прости, прости меня, Джин-и, я… ааахмм-мм! — Чонгук падает всем телом на грудь альфы, когда тот крепко обнимает его обеими руками за поясницу, прижимая вплотную к себе, двигаясь внутри ритмично, каждый раз удачно проезжаясь по простате, — так хорошо! — Вот так, Чонгукки, будешь знать, как отказываться от истинности, маленький дерзкий кролик, — Джин целует его в плечо, ощущая приятную тяжесть на теле: Чонгук действительно огромен для омеги, но его от этого только ведёт ещё сильней: Сокджин соврёт, если скажет, что не хочет детей от него как можно скорей, но сдерживает порывы альфы внутри, представляя себе округлый животик омеги, который бы капризничал ещё больше, чем сейчас, возбуждаясь всё сильней, резко толкаясь в него, рыча — Будешь ещё отказываться от меня, м? — Нет-нет-нет, только ты, только… ааах….мм… только ты, Сокджин, мой истинный, только мой, — Чонгук доверчиво обнажает шею, когда Джин клацает зубами, вбиваясь последние три раза особенно глубоко, до пошлых шлепков яиц о тело омеги, перед тем, как выйти из него и кончить, не допуская узла, сразу же впиваясь в его шею своими клыками, отчего омега под ним скулит побеждённо, извиваясь от боли. — Мой. Ты мой, несносный мальчишка, ты только мой и больше ничей, Чонгук! — Джин довольно облизывается, припадая вновь к шее и вгрызаясь в неё второй раз, не удержавшись, сразу же вылизывая оба укуса, когда омега обессиленно плюхается ему на живот, распластавшись на нём окончательно, тяжело дыша, не в состоянии двинуть ни одной конечностью. — Джин… — Мм-м-мм-ммм… — Джин рокочет сладко- приглушённо, вылизывая его шею от укусов, укачивая на своём теле в объятиях, внедряясь в сознание, подсознание, везде, где можно, омеге, влезая ему под кожу в самом буквальном смысле. — Если ты когда-то сдохнешь раньше, чем я понесу от тебя щенков, я уничтожу тебя, — Чонгук измученно хмыкает, принимая истинность на самом высоком уровне, целуя в плечо свою пару. — Поверь, ты уничтожишь меня только тогда, когда понесёшь от меня пятого, — Сокджин хихикает, расслабляясь, вставая и подхватывая его под коленками: ванну никто не отменял. — Я не понесу так много, Джинни, — Чонгук хватается за пустой живот, который урчит, когда альфа улыбается, носом потираясь о его нос: — Я пошутил, кролик, пошутил, расслабь булочки. Уложив его в ванну и наполнив её, Джин встаёт с корточек, выходя из комнаты под удивлённый, обиженный взгляд омеги: — Что, трахнул и теперь уходишь? Вот так всё ле… Джин остановился в дверях, усмехаясь: — Я там рамен приготовил вчера, пока ты выёбывался, а у тебя животик урчит, кролик. Сейчас вернусь и мы вместе будем отмокать поедая рамен на фоне какого-нибудь сериальчика. Ах, да… Постарайся не утонуть, пока я вернусь, а то точно сдохну до того, как ты понесёшь от меня щенков. Чонгук поджал губки, облизываясь уходящему вслед альфе, зажмуриваясь и улыбаясь довольно: да и хрен с ним, что Ким Сокджин — старше! Не велика беда! Чонгук осознаёт, что альфа в точности совпадает со всеми его мечтами, не считая лишь возраста. Однако, даже в нём он сегодня видит плюс. Такого альфу надо холить и лелеять, а не быть сукой! Именно поэтому Чон Чонгук- воинственный омега, который принял наконец свою истинность, извиняется перед своим альфой, как только тот опускается в ванну рядом с ним, благодарно целуя его в грудь и устраиваясь поудобней в его объятиях, принимая свою порцию рамена: истинность ещё никогда не ошибалась, не ошиблась и в его случае.