***
Хосок кричит на родильном кресле, ногтями впиваясь в руку Намджуна: гибрид взял один день отгула на работе вынужденно, поддерживая свою пару: — Отвернись, Джу!!! — Хосок орёт между схватками, излишне эмоционально пытаясь прикрыть всё то, что Намджун уже сто раз видел, целовал, боготворил. — Цветочек, чего я там не видел? — Намджун улыбается нежно, скрывая волнение: Хосок переходил две недели беременности, и гибрид волнуется, смотря на его искажённое от боли лицо. — Ребёнка, который из ме… АААААААА!!! Из меня вылезает, Намдж….больно!!! — Хосок стискивает зубы, рвано стараясь восстановить дыхание, втягивая носом родной запах любимого. — Значит, увижу его раньше тебя, Хосока, — Намджун усмехается довольно, облизываясь: такому врачу, как он- не впервой видеть роды. Он уже видел, похоже, всё на свете, и растянутый до предела и сверх нормы вход стеснительного омеги- не самое страшное на свете, когда ты знаешь, что из него вот-вот покажется ваш долгожданный первенец… — Намджун… — Акушер- гинеколог Минхо сглатывает, когда головка ребёнка показывается наконец под истошные крики Хосока, у которого коленки от напряжения дрожат. Омега ничего не понимает от боли, когда Намджун расширяет свои драконьи глаза, — У нас обвитие пуповиной, Намджун… — Какого…двигайся, Минхо, чего застыл! — Намджун рычит, выпуская свой подавляющий дикий феромон, чувствуя запах младенца, чья головка, выскользнувшая уже полностью из тела истинного, скулящего от разрывов, практически почернела: магнолия. Омега. Он ни за что его не потеряет, ни за что! — прости, малыш, так надо, — Намджун дышит рвано, рыча и опускаясь на колени между расставленных на родильном кресле ног своей пары, когда Минхо отвлекает пугливого омегу, подбадривая его и показывая, как надо дышать, качая головой ему в ответ, когда Хосок спрашивает, много ли ещё осталось. — Сейчас всё будет хороший, моё сокровище, сейчас… — Намджун выпускает клыки, поцеловав ребёнка, перепачканного в смазке любимого, в лоб быстро, прижимаясь лицом к пуповине, обёрнутой вокруг его шеи крепко надвое, разгрызая её хищно, по зверки, не давая ни единого шанса смерти утащить его ребёнка в свои лапы: Ким Намджун такого не допустит! Утирая рот от выделений, гибрид шипит нервно, когда Хосок, с криком, ещё одним толчком выпускает из себя ребёнка, впервые в жизни дрожащими руками удерживая аккуратно головку малыша, помогая своему истинному родить, подбадривая: — Солнце, он бесподобен, давай, Хосока, давай, ещё чуть-чуть, и ты увидишь, какой у нас красивый малыш, — Намджун дышит тяжело, через ноздри, не забывая распускать свой феромон, щурясь и усмехаясь, когда чувствительный ко всему Хосок паникует, ухватываясь рукой за Минхо, расширяя свои тёмные глазки: — Где… Где магнолия?! Где магнолия, Джу?!!! — Всё-ё-ё в порядке, малыш, — Намджун улыбается широко и счастливо, выдыхая с восторгом, когда Хосок от страха тужится ещё точней, чем надо, словно ювелир попадая под каждое указание Минхо дыханием, выпуская на свет младенца, в которого отец впустил ген гибрида, разгрызая пуповину клыками. Намджун прижимает к себе младенца, сидя на коленях, целуя его, перепачканного, в крохотную макушку, не стесняясь выпускать слёзы одну за другой, вставая на ноги и кивая Минхо, который доделает всю остальную работу, укладывая на грудь истинному их первенца, который истошно закричал, как только Хосок обнял его обессиленной рукой, улыбаясь своему младенцу, — ты прости, цветочек, но наш первый саженец- гибрид теперь… — Джу… — Хосок сглатывает с трудом, повредив все свои голосовые связки от криков, вспоминая размыто, почему именно гибрид оказался у него между ног, благодарно кивая, сжимая крепко свои бледные от бессилия губы, шмыгая носиком, смотря то на мужа, то на младенца, — Тайн… Пусть будет Тайн, Джу… — Тайн…наше маленькое счастье… — Намджун опустил голову ближе к родным, вдыхая цветочный аромат сына: магнолия с ноткой дикой фиалки. Гибрид. Сильный гибрид. Такой же сильный, как и отец: приобретённая гибридность делает младенца устойчивым абсолютно ко всему. — Как ты, цветочек? — Намджун улыбается широко истинному, целуя его благодарно в висок, — как ты, мой герой? — Нор…нормально, Джу… — Хосок позволяет мужу взять малыша Тайна- необычного, с таким же драконьим разрезом глаз, как у отца и родимым пятнышком на попке в виде маленького сердечка, — эй… у него сердечко на попке, — Хосок усмехается устало, ткнув новорожденного в поджатую пяточку, когда Намджун развернул его осторожно, улыбаясь довольно: — Плод любви, одобренный на небесах, цветочек. На нашего Тайна поставили печать одобрения, — гибрид поглаживает крикливого малыша, заворачивая в пелёнку, — отдыхай, солнце, я его вымою и вернусь. Ты у меня самый сильный на свете, родной, — Намджун уходит к акушерам, которые помогают ему очистить младенца, пока Минхо помогает Хосоку с оставшимся, быстро разбираясь с последом, и помогая омеге успокоиться к тому времени, как муж возвращается уже в палату к истинному, передавая ему в руки Тайна. — Джу, он такой красивый… — Он бесподобен, солнышко, весь в папу, — Намджун улыбается, поглаживая по волосам Хосока, сидя у его койки на корточках, когда у него звенит телефон, — прости, малыш, это Юн. Обрадую дядечку новостью, м? — Пусть… Пусть приедут, Джу, — Хосок смотрит на мужа щенячьими глазками, отлично зная, как Юнги хочется увидеть племянника, а уж Чимину- тем более. Они остались за дверью палаты Сокджина сегодня, чтобы следить хотя бы по звукам за состоянием Чонгука. — Хорошо, солнце, я поеду, сменю их. Проведаю Чонгука, уговорю его поесть, может, в честь такого праздника что и выйдет. Юнги приедет скоро с Чимином, не скучайте без меня, мои сладкие крабики, — Намджун пощипывает бережно пухлую щёчку здорового, упитанного новорожденного (четыре триста это вам не шутки!), представления не имея, как его паре удалось выносить такого силача в своём хрупком тельце, вставая и отходя к двери, поцеловав напоследок Хосока. — Ага, с таким заскучаешь… — омега уже заворожен красотой своего первенца, который сладенько кряхтит во сне, жмуря глазки, смешно сводя свои точёные брови: весь в отца. Деловой с рождения. Сразу видно — гибрид. Чимин и Юнги приехали настолько быстро, насколько это было возможно, входя бесшумно в палату, широко улыбаясь: их малыш Тайн. Маленький оме… — В смысле, гибрид??? — Юнги не понял, принюхиваясь к младенцу, — а вы… а это… Хосок, а как??? — Долгая история, Юнги, — Хосок усмехнулся, принимая бережное объятие Чимина, который пищит от восторга, выпрашивая у мужа подержать на руках маленького. — Я тоже, я тоже хочу, Юни! — Чимин хлопает в ладоши, зачарованно глядя в глаза Тайну, который раскрыл свои драконьи глаза, смотря на него разными глазками: один- чёрный, как вороново крыло, другой- цвета скошенной травы, — Хосок, он… он невероятен… — Это ты ещё его сердечко на попке не видел, — Хосок улыбается солнечно, поигрывая узкими плечиками на кровати, принимая комплимент: нет ничего лучше для родителя новорожденного, чем слышать похвалу. — Я горжусь тобой, солнышко наше, — Юнги поглаживает по щеке брата, который покраснел от смущения, однако чувствует, что его так и распирает от гордости за то, какое произведение искусства он произвёл на свет. — Спасибо тебе за него. — Хосока… я не хочу его отпускать… — Чимин дрогнул полной губкой, расчувствовавшись, когда малыш рефлекторно сжал в кулачке его коротенький мизинец. — И не надо. Пусть Тайн знакомится с семьей, — Хосок пожимает плечами, улыбаясь ярко, прижимая к щеке ладонь брата.***
— Чонгукки, у нашего храброго Тэтэ появился дружок, — Намджун входит в палату, по дороге выпив блокаторы, которые уже действуют, заставая бешеного от счастья Чонгука, который места себе не находит в палате, бросаясь с объятиями на гибрида, — ты чего, кроль? — Джун, он… Он говорил… он говорил со мной!!! — Чонгук пальцем указывает на Сокджина, кивая безумно, — Он сказал мне… Он сказал, что Тайн… — Чонгук, малыш??? — Намджун сглатывает тяжело, садясь на койку напротив всё так же умиротворённого Сокджина, — Тебе Хосок звонил? — Да нет же, Джун, как же ты… — Чонгук хватается за голову, поблёскивая своими огромными глазками, бегая ими по комнате, останавливая на лице Джина, — Джин… мне Джинни сказал! — Чонгукки? — Намджун встаёт взволнованно, становясь у аппаратов и проверяя показатели: абсолютно никаких изменений. Что происходит? Откуда Чонгук знает о выбранном имени? — Чонгук, малыш, Джин не мог тебе ска… — Да как же ты не понимаешь, Намджун! — Чонгук кивает, словно ненормальный, подходя к койке любимого и выцеловывая его руки, лбом утыкаясь в ладонь мужа, — он сказал, сказал мне, сказал! — Чонгук, родной, ты пугаешь меня, крольчонок, что про… — Намджун, я видел! Своими глазами видел, как он сказал, своими ушами слышал, понимаешь! — Чонгука, который уже больше двух месяцев не показывал никаких эмоций, кроме слёз, прорывает на фоне эйфории, которая больше выглядит как сумасшествие, пугая Намджуна своей точностью. Гибрид щурится, проверяя температуру омеги: безусловно. Повышена. — Зайчик, тебе надо отдохнуть, Чонгукки, давай, ложись, вот так, малыш, вот так, умница, рядышком с Джином, хорошо, осторожно, осторожно, тут провод, — гибрид стискивает зубы, помогая перевозбуждённому омеге улечься головой на грудь своему истинному, поглаживая его по отросшим кудрям, — давай, Чонгукки, нам же надо успокоиться, ради Джина, помнишь? — Я докажу им, Джинни, я им всем докажу, любимый… — Чонгук фырчит в грудь своему альфе, целуя её смазано, крепко обнимая Сокджина и напевая ему песню, самого себя убаюкивая, под пристальным взглядом Намджуна, который сидит со сжатыми от волнения кулаками в карманах медицинского халата, стараясь не заплакать от безвыходности ситуации. Они теряют Сокджина. Каждый день теряют, боясь сказать об этом Чонгуку. Искусственный аппарат не может работать вечно, это будет издевательством над телом альфы, но гибрид каждый день буквально перегрызает глотку коллегам, которые уговаривают его отключить друга от питания. Как он может, когда видит такое? Дождавшись, пока Чонгук уснёт, он накрывает омегу пледом, проверяя температуру: снижена до нормы. Гибрид подходит к кроватке Тэхёна, который спит сладко, ни о чём не подозревая, и берёт его на руки, прижимая к груди: малышу нужно тепло, а Чонгук сегодня вряд ли будет в состоянии его дать. Намджун просидел так до самой ночи, шёпотом разговаривая с младенцем, который, проснувшись, вёл себя тихо, словно мышка, умными глазками смотря на врача и угукая тихонько после каждого его предложения. — Нет, Джинни, я не могу… не поверят, Джин… — Намджун укладывает Тэхёна обратно в кроватку, накормив, собираясь выходить, когда слышит бормотание Чонгука позади, оборачиваясь бесшумно и садясь с ребёнком обратно на койку, вслушиваясь. — Ты шутишь… Тайн омега, Джинни, он не может… как это… — у Намджуна глаза на лоб лезут, когда он слушает, как омега фырчит в грудь своему мужу, разговаривая во сне. А ещё больше он удивляется, если это можно назвать таким культурным словом, конечно, когда смотрит на показатели Сокджина, которые повышаются понемногу, сглатывая тяжело, доставая телефон и начиная снимать происходящее, — как это «перекусил», Джинни… — Чонгук улыбается во сне совершенно беззаботно, так, как уже давно не позволял себе улыбаться, держа руку на сердце старшего, пока Намджун продолжает съёмку, сглатывая ком, подходящий к горлу: омега не врал. Сокджин, похоже, действительно с ним говорит. — Разные глазки… и сердечко на поп…на попке? — Чонгук обнажает свои кроличьи зубки, улыбаясь так, словно Сокджин действительно пришёл в себя, хотя Намджун уже в полной прострации: гибрид просто-напросто не понимает, что происходит. Он знал, конечно, что истинность не знает границ и лечит. Но настолько??? Намджун завершил съёмку, отправляя её Юнги и Чимину, чтобы и они увидели, что происходит. Реакция была незамедлительной: друзья в таком же шоке, как и он. Стоит ли говорить, что гибрид провёл всю ночь в палате, не смыкая глаз, наблюдая за состоянием Джина и его омеги? Спустя практически час после этой беседы в одни ворота, во время которой Намджун осознал, что Сокджин каким-то невообразимым образом знает абсолютно всё, Чонгук помрачнел, хмуря бровки: — Нет, Джин, тебе не пора… Нет, я не отпущу тебя никуда, Джин… Не уходи… Я всё сделаю, всё, что хочешь… — Чонгук начинает сжимать больничную пижаму мужа на его груди в кулачке, комкая свои слова практически так же, как и ткань, хныча во сне и прижимаясь ближе к Сокджину, чьи показатели слабеют, возвращаясь в привычное тихое попискивание, — Я буду, буду есть, Джинни… За нас троих, я обещаю, не уходи, Джин… Джин, ты не можешь… ДЖИН!!! Чонгук вопит во сне, когда показатели возвращаются в прежнее безнадёжное русло, и Намджун подрывается с койки, перекладывая просыпающегося от крика перепуганного Тэхёна в кроватку, подбегая к Чонгуку и прижимая к груди, осторожно отделяя его от мужа, чтобы ненароком не отцепить какой-нибудь из драгоценных проводков от него в порыве истерики. — Джин!!! Он не уйдет, он не может!!! Ты не можешь, Сокджин!!! Ты мне пятерых обещал!!! — Чонгук кричит, срывая голос вновь, ударяя обессиленными кулачками Намджуна, который старается дышать глубже, прижимая его ближе к себе и поднимая на руки, пересаживаясь с ним на соседнюю койку, убаюкивая на своих коленях исхудавшего Чонгука: — Тише, Чонгукки, тише, кролик, тише… Тэхёни боится, когда ты так плачешь, маленький… — Намджун укачивает омегу в руках целуя в макушку, когда тот рыдает навзрыд, окончательно проснувшись, — всё хорошо, маленький, Джин никуда не уходит, смотри, лежит, спит, всё хорошо… — Он сказал… он сказал, что ему пора, Намджун!!! — Чонгук зарывается лицом в грудь гибриду, скуля от страха и мотая головой, — Я не пущу его! Не хочу отпускать, это нечестно, Джун, нечестно, НЕЧЕСТНО, СОКДЖИН, ПРОСНИСЬ, Я ЗНАЮ, ЧТО ТЫ СЛЫШИШЬ МЕНЯ!!! — Чонгук срывается на вопли, поворачивая голову к своему альфе, ударяя себя в грудь иссохшим кулачком, невидящими от слёз глазами смотря на силуэт мужа, когда комнату оглушает плач перепуганного младенца. Неизвестно, откуда у Чонгука появляются силы для того, чтобы встать. Скорее всего, это происходит от адреналина, когда омега подрывается с места, рыча и скуля нервно, словно раненый зверь, решительным шагом подходя к кроватке на глазах у Намджуна, доставая осторожно младенца, стискивая скулы и направляясь к койке Сокджина. — Я покажу тебе, в какую сторону тебе пора, любимый. Я покажу. Ты показал, когда доставал меня из ванны, и я покажу. — Чонг… — Намджун, оставь нас. Я должен сделать это сам. Я не отпущу его. — Я не могу в таком состоянии оставить тебя, зайчик, — Намджун начинает мягко, явно шокированный ситуацией, когда Чонгук, обернувшись в его сторону, кивает ему собранно, решительно, как никогда за последние два с половиной месяца уверенным, ясным взглядом пронизывая его насквозь: — Ты сам говорил, что истинные лечат друг друга. Я помогу ему. Оставь нас наедине. Пожалуйста. — Я буду перед палатой, зайчонок, — Намджун кивает согласно, понимая, что с настолько уверенным Чонгуком спорить смысла нет, выходя из палаты и звоня Юнги: узнать, как его истинный, который спит беспробудным сном, и малыш Тайн с Чимином, который отказывается выпускать из рук его новорожденного сына, совершенно очарованный им. Рассказав другу, что именно происходит с Чонгуком, пытаясь получить хоть какой-то совет, он получает от Юнги строгое: «Верь нашему кролику. Он его из могилы вытащит. Дай ему время.» — Ты меня измором взял, и я тебя возьму, любовь моя. — Чонгук говорит чётко, уверенно, не терпя никаких отказов, будто Сокджин в состоянии их ему дать. Плавными движениями он расстёгивает пижаму мужа, оголяя его грудь, целуя прямо над сердцем, и шепча, — смотри, кто хочет с отцом поговорить. Омега укладывает животом своего сына на грудь Джина, поглаживая Тэхёна, который вмиг прекратил реветь, по неестественно длинным для его возраста волосам, беря в руки широкую ладонь мужа и целуя её перед тем, как положить её поверх крохотной спинки Тэхёна, который заугукал довольно, поёрзав маленькой попкой и успокоившись. Чонгук уселся на пол, смотря на них, начиная медленно, мягко, как никогда, сладким тоном разговаривать с мужем, уговаривая его: — Я ведь знаю, что ты сейчас с нами, Джинни. Я ведь знаю, что ты видишь всё это. Я знаю, что тебе сложно, любимый, знаю, что открыть глаза сложней, чем продолжать держать их закрытыми, но ты ведь сам обещал мне, что всегда будешь рядом, помнишь? — Чонгук прислонил устало голову к боку койки, продолжая разговаривать в тишине, разбавляемой лишь кряхтеньем Тэхёна, который мёртвой хваткой уцепился за сосок отца, нащупав его пальчиками, — ты сам так мечтал, чтобы наш малыш наконец появился на свет, и смотри, какого ангела я тебе подарил, Джинни. Разве ты сам не хочешь это увидеть своими глазами? Ты же не оставишь его расти без отца? Я же без тебя никак, Джин-и, мы же оба это знаем. Ты моим воздухом стал, Сокджин. Чонгук подтянул к торсу худые коленки, укладывая на них тоскливо подбородок и пальчиком на полу рисуя круг вокруг домашних тапочек альфы, которые неизменно стоят на месте: Чонгук свято верит в то, что он их ещё наденет. Смотря на свои носочки из коллекции, подаренной альфой, он улыбается, слыша милый чих малыша, после которого тот заёрзал вновь в объятии отца, ложась в удобную позу для сна, слушая папу внимательно. — Ты же не любишь, когда я босиком хожу, а я снова сегодня вот такой вот гадёныш, как обычно, Сокджинни. Завтра я обязательно надену тапочки, только ты оставайся со мной. Останься, ладно? — Чонгук поднял глаза в потолок, зажмуриваясь, чувствуя, что вот-вот заплачет, но держась, — Я плакать не буду. Я буду сильным, как ты меня учил всегда. Только ты сам это должен увидеть, Джин. А знаешь, о чём я жалею? О том, как тогда в кафе выбрал место у окна, лишь бы не видели меня с таким стариканом, как ты. Вот идиот, да? А ты меня даже тогда любил. Я не смотрел из вредности, но чувствовал. Я всё чувствовал, просто боялся себе признаться. Видимо, правду говорят, Сокджинни, — Чонгук усмехнулся грустно, стягивая резинку с запястья и затягивая волосы в торчащий во все стороны хвостик, затыкая отросшую чёлку за ухо, — мы ничего не умеем ценить, когда жизнь дарит нам это счастье без страданий. Только мы уже с тобой настрадались оба, не считаешь? Омега встал с пола, подходя устало к столу, на котором остался завтрак, хмыкая и открывая упаковку бананового молока, которым Намджун его уже которую неделю пытается соблазнить, забирая с собой какую-то сладкую булочку и жидкую, остывшую овсянку, возвращаясь на место, и садясь у постели Сокджина, словно верный щенок. Отпивая глоток молока для начала, омега опускает уголки дрожащих опасно губ, покусывая пирсинг, стараясь скрыть свои кристальные слёзы, и утыкаясь лицом в тарелку с кашей, в которую они капают: — Помнишь, ты съязвил мне тогда? Когда мы в первый раз с тобой увиделись… Я ещё с этим же молочком стоял там. Я думал тогда, у меня сердце остановится от красоты твоей, знаешь? Хотя откуда тебе знать, я же себя вёл, как последний засранец, возраста твоего испугавшись… — Омега отпил ещё немного, деля булочку на две равные части, откладывая одну на стол, — я буду есть, Джинни, только делиться с тобой не запрещай, ладно? Смотри, я ем, и ты своё обещание выполняй, ладно? — Чонгук давится слезами, отправляя в рот ложку каши, ощущая её безвкусный холод на языке, стараясь вдыхать поглубже винный аромат истинного, глядя на Тэхёна, которому слишком приглянулся сосок отца: малыш так и не уснул, указательным пальчиком ведя по горошинке тёмного соска то в одну сторону, то в другую, рефлекторно причмокивая своими полными губками сладко, позарившись на грудь Сокджина, вызывая улыбку на лице Чонгука: ребёнок ни разу не получил настоящего молока. Все пережитые стрессы Чонгука просто вызвали сбой в организме, от которого молоко исчезло, так и не проявившись, отчего друзья по очереди выхаживали его новорожденное счастье весь первый месяц, откармливая смесями. И сейчас Чонгук чувствует, как в груди у него закололо. Не только в сердце. — Тэхёни хочет молочка попить, гляди, — Чонгук отправляет с улыбкой очередную ложку каши, воодушевлённый кряхтеньем малыша, который, словно гусеница, подполз немного выше, довольно причмокнув вокруг соска отца, вбирая его в рот и начиная посасывать. Почувствовав свою вину за то, что он оказался таким некудышным родителем, омега хмурит брови, отправляя в рот ложку за ложкой, чуть ли не давясь, смотря на своего сынишку и мужа, — я смогу, Джинни, вот увидишь ещё, я смогу его откормить сполна. Я обещаю тебе. Смотри, я всю кашку доел, — омега, словно ребёнок маленький, поднимает тарелку, переворачивая её в воздухе, ожидая свой приз: главный приз на кону- шоколадные глаза альфы. — Булочку не могу, Джинни. Но через не могу съем. Ради нашего малыша. Смотри, — Чонгук давится, отправляя первый кусок булочки в рот, сразу же запивая молоком, чтобы проглотить скорей, — смотри, я ем, и ты когда проснёшься, обязательно всё слопаешь, да? Как всегда, всё на двоих, всего поровну, как ты меня учил, Джинни. Я самым шёлковым буду, самым- самым, Джин, правда-правда, ты только проснись. — Чонгук доедает, отставляя тарелки, пока Намджун, подключив свою возможность и напрягаясь, вслушивается в разговор омеги, уже сомневаясь, что он происходит лишь в одни ворота. Это больше, чем истинность. Это что-то большее, чего Намджун ещё в своей жизни никогда раньше не встречал. Гибрид улыбается, фокусируясь на проходящем мимо санитаре, прекращая подслушивать, довольный тем, что омега наконец ест, отправляя сообщение друзьям о том, что, похоже, хотя бы Чонгук к ним понемногу возвращается. — Давай, Тэхёни, у твоего отца молочка нет, детка, — Чонгук пыхтит, отлепляя от груди мужа захныкавшего и недовольного ребёнка, укладывая его рядышком лишь на минуту, чтобы застегнуть пуговицы пижамы дрожащими пальцами, когда Тэхён впервые смеётся заливисто, отвлекая его, — Тэ? — Чонгук улыбается, смотря на своего мужа, поднимая малыша на руки, и ложась рядом, укладывая малыша между собой и истинным, целуя обоих в лоб на ночь, — ты видел это, Джинни? Видел же, я знаю… Ты ещё его первые шажочки увидишь, любимый. Я его научу говорить «Джин», а ты будешь слушать его и укладывать со мной вместе спать, я тебе обещаю, Джин-и, и ты своё обещание сдержи. Будь рядом с нами всегда, Джинни. Я без тебя жить никак не смогу. Если Тэхёни — земля моя под ногами, ты — воздух, который мне необходим для того, чтобы я продолжал быть сильным. Тэхён, услышав своё имя, сжал в кулачке ткань отцовской пижамы крепко, смотря огромными шоколадными глазками на Джина, когда Чонгук выключил лампу у стола, протянув руку, целуя ещё раз семью на ночь и обнимая осторожно обоих, засыпая чутким сном. Он не знал, не видел. Не видел, что в тот момент, когда он застёгивал пижаму мужа, пальцы Сокджина дрогнули, щекоча нежную щёчку их сына, отчего тот заливисто засмеялся. Чонгук уснул в ту ночь, не зная, что в ту же секунду, как он погасил свет, из умиротворённо закрытых глаз стекла одиноко слеза его любимого мужа, выискивая себе путь сначала к виску, а потом в волосы: прячась, чтобы любимому не было больно. Слеза, которую отец выпустил, услышав впервые звонкий смех своего первенца, спряталась в отросших чёрных волосах альфы, давая незримый знак его верному омеге, что надежда, возможно, всё-таки может быть. Ведь возможно на этом свете абсолютно всё, как когда-то учил своего истинного Ким Сокджин.