nacre for two

достаточно времени прошло, чтобы сан прижился окончательно среди чужих, страшных людей, смотревших на него так яростно, как только могли. оказалось, что хонджун не так уж и страшен, со своими-то постоянно сведёнными бровями и поджатыми губами, минги вёл себя куда более раскрепощённо и громко, а руки уёна цеплялись за всё, за что могли зацепиться. чонхо до забавного мягко кивал в знак приветствия, а ёсан молчаливо передавал воду по первой просьбе и то и дело подсовывал всем купленные при высадке на острова сушёные фрукты. глаза юнхо сверкали озорством, когда сан щипал его за бока с самыми глупыми предложениями, сонхва грозил им своими длинными, красивыми пальцами и морщился, когда они доводили хонджуна до криков, которые, впрочем, никогда не могли продолжаться слишком долго. было причиной этому безграничное обаяние младших или рассудительность сонхва, гладящего по рукам и плечам, когда те вздымались в раздражении, нельзя было сказать точно. но если обаяние и могло стать причиной, то обаяние это принадлежало отнюдь не сану или юнхо. это всё был сонхва. он ходил, почти что плавал по палубе, неспешно и неслышно, в его жёстких волосах путался быстрый, отяжелённый солью ветер, и солнце так, так красиво игралось с его грубоватыми, острыми чертами лица, что сану требовалось время, чтобы найти силы оторвать глаза. каждое его движение казалось выверенным, заранее продуманным, даже если то были мелочи вроде манеры держать чашку чая - даже она поддерживалась его руками по-особенному, как-то непривычно и необычно. он обхватывал толстое стекло ладонями, вытягивал губы в трубочку, чтобы сдуть горячий пар, и прищуривался, стоило отхлебнуть самую малость. длинные пальцы неизменно переплетались между собой и подрагивали, перемещаясь над обжигающим жаром, оседавшим плотными каплями на стенках посуды. ногти, всегда коротко остриженные, торчали своими ровными концами вверх, когда сонхва особенно сильно сжимал чашку, например, морозными морскими вечерами, желая согреться. сан знал, чувствовал каждую такую обычную для остальных и столь особенную для него привычку, впитывал малейшую деталь. наверное, юнхо бы смертельно обиделся, услышь он, как на вопрос о любимом старшем сан без раздумий произносит имя сонхва. уён раскопал и разворошил его бедное, слабое сердце, первым, просто так ткнув в плечо и обронив невзначай "ты пялишься". было что-то в том, чтобы скрываться усиленно и долго, бросая свою отчаянную юношескую влюблённость в дальний-дальний угол мозга и оставляя всё так, как должно было быть. сан продолжал щипать юнхо за бока и выкидывать всё более и более странные идеи, зная, что на них согласятся; ведь сонхва в любом случае появится, чтобы отчитать их. и пусть это не было достаточно разумным способом привлечь внимание, сан не хотел отказываться от привычного дела, то пробираясь на кухню и утаскивая изюм и вишню, случайно оставленные на виду, то хлопая дверью и жалуясь на сквозняк. он перепробовал, казалось, всё на свете: и сбегал с корабля звёздной ночью, чтобы искупаться, и забывал начистить свои сабли и револьверы, и - самое безумное - разливал целые стаканы коньяка или текилы подле комнаты сонхва, не забывая погромче возмутиться, чтобы наверняка. и сонхва выходил и ругал, он хмурился и неизменно грозил пальцем, однако, не делая ничего более. иногда он вздыхал и качал головой, порой - даже легко стучал по голове и вискам костяшками пальцев, будто стараясь добиться от сана хоть каких-нибудь крупиц благоразумия, но истина крылась в том, что он попросту не знал: благоразумие сана изжило себя ещё в тот момент, когда чёрные глаза упали в его собственные. - эй, хён, - сан жевал украденную с кухни пастилу, уже получив выговор от сонхва за это, - слышал? говорят, где-то на севере, там, где начинают плавать огромные-огромные льдины, живут такие смешные птицы... большие, неуклюжие, мохнатые. всё же не удовлетворённый чужой мягкостью в недовольстве, саном было рано или поздно принято дурацкое, но неизменное в своей гениальности решение привлекать интерес сонхва не только проступками. пусть он посчитает меня не только каким-нибудь законченным хулиганом, пусть хотя бы, ко всему прочему, удивится моему уму, - думал он, глядя в далёкие морские волны, ласково лижущие борта. - они ещё рыбу едят, кажется. сонхва повернулся к нему, упершись руками в острые тазовые кости. - чайки, что ли? - со смехом спросил он, поднимая брови. - нет же, не чайки, - застонал сан, уткнувшись лицом в разведённые ладони. - они называются пингвинами и живут не как другие птицы. они даже никуда не улетают! просто живут себе, плавают, прямо как наш кораблик, лениво гуляют по этим своим льдинам и едят рыбу. и совсем не боятся холода. какое замечательное существование! - что же в нём замечательного? - поразился сонхва. - ну, - сан стушевался, не ожидавший, что его восторга не поддержат, - спишь, ешь и плаваешь. разве не мечта? сонхва отвернулся обратно к морю, облокотившись о борта. он вцепился пальцами в шею, морщась от того, как тяжело оказалось её разминать, и сан безмолвно придвинулся ближе и со всей смелостью и любовью устроил свои руки поверх чужих, мягко убирая. сидячая работа отнюдь не шла сонхва на пользу, и больно уж он беспокоился о внешнем виде своей уставшей от схожих положений спины; сан пользовался этим настолько, насколько ему позволяли, принявшись разминать забившуюся кожу, покрытую корковым слоем соли, моментально осыпавшейся под ногтями. - звучит как то, чем ты обычно и занимаешься, - хитро ответил сонхва, получая особенно болезненный щипок у позвонков. - что же мечтать? - хён, - с предостережением захныкал сан, - я делаю множество вещей! а они - буквально спят, едят и плавают. поёжившись, сонхва отвёл глаза. - ну, не знаю. как по мне, так это именно твой образ жизни. он задумался ненадолго, вдруг фыркнув себе под нос и сморщившись от яркого смеха. - если не брать в счёт то, как ты выпендриваешься, стоит нам спуститься на сушу. и как только у тебя ещё не появилось красивенькой девчонки? - он сверкнул глазами. - мне казалось, любая с удовольствием клюнет на то, как отчаянно ты выпячиваешь грудь, чтобы лишний раз погеройствовать. сан вспыхнул и резко обернулся к сонхва; настолько резко, что у него разболелась голова. да. было у него ещё кое-что. он решил брать не только проделками, не только интересными, как ему искренне казалось, фактами, но и характером. если боязно признаться и - не дай бог - получить отказ, то почему бы просто не привести старшего к тому, чтобы он признался первым? сан не знал точно, когда всё это началось, когда он начал лезть на рожон под агрессивные выкрики излишне переживающего хонджуна, когда стал увереннее в своей руке на рукояти сабли, когда вдруг ощутил гордость за все раны и синяки. не было никакой разницы, как сильно они болели, ведь сонхва всегда оказывался рядом и заботливо, летуче касался к нему через пушистую вату, всегда щипавшую и дравшую повреждённую кожу, не забывая лишний раз поворчать. и, к сожалению, также не забывая вскоре покрыть весь объём нежности, на который был способен в такие моменты, своей натурой типичного старшего, надзирающего и опекающего. сан любил смотреть на то, как хмурились густые чёрные брови, абсолютно по-дурацки выглядывавшие из-под выбеленных аммиаком волос, когда сонхва осматривал поле для своей грядущей работы, любил смотреть, как правильно и хорошо длинные пальцы подцепляют вату и смачивают её в йоде или спирте - как повезёт, - любил, очень сильно любил, когда сонхва на очевидную провокацию и наигранные жалобы, тяжело вздохнув, вжимался губами в разгорячённый смущением лоб. было в сонхва что-то такое, когда он присаживался рядом, чего не было в нём рядом с другими младшими. он в точности так же гладил сбившиеся мозоли чонхо и с похожей лаской очищал апельсины для ёсана, иногда повторял схожие на все сто процентов махинации с уёном, целуя его кожу на аналогичные провокации; но душа сана, неизбежно и невыносимо влюблённая, пела от того, как по-особенному вёл себя сонхва именно с ним. казалось, будто с остальными сонхва держит себя в незримых барьерах, чертит какие-то призрачные границы и продолжает быть типичным старшим, и вот с ним, только с ним одним, с чхве саном, он позволяет немного раскрыть себя, отбросить какое-никакое приличие более опытного и мудрого, залезть немного глубже, чем кто-либо мог бы. ну. или сонхва действительно ставил себя перед всеми в одинаковой манере, и сан попросту выдумал все эти мимолётные взгляды, разливающиеся теплом и заботой, чтобы успокоить ноющее тоской сердце. ветер зашуршал в парусах и зазвенела вода, всплесками ударяясь о борта, солёными каплями практически долетая до их обгоревших на жарком солнце лиц. - зачем же мне девчонка какая-то, - забурчал сан, съёжившись, - если я постоянно в море. - а когда это было проблемой для пирата? - усмехнулся сонхва. - вон, гляди, минги нашёл себе - помнишь ведь? - и она каждый раз дожидается. он мечтательно выдохнул, прикрывая глаза и позволяя водной свежести лизать его острый нос. - как скоро они сыграют свадьбу, интересно? - если минги продолжит в том же духе - никогда, - сан оторвался от борта и сильно, долго потянулся, выкидывая руки к небу. - я б замуж не пошёл за такого: трусливый, неловкий, даже поцеловать, не покраснев до кончиков пальцев ног, не может. что и говорить о подарках или подвигах? - а ты собрался пойти замуж? - мило поинтересовался сонхва, и, к облегчению, этот вопрос не подразумевал ожидание ответа. он продолжил почти сразу, с удовлетворением поймав взглядом то, как округлились чужие глаза. - не все, сан-а, измеряют любовь смелостью. речь ведь совсем не о том. - а о чём же? - что ты ощущаешь, смотря на человека. разве это не очевидно? - сонхва развернулся и заулыбался, и сан моментально взмолился, чтобы это поскорее закончилось. иначе он рисковал выпасть с корабля, схватившись за трясущееся сердце. - какая разница, сыпешь ли ты золотом или носишь ли гигантские шрамы через всё тело. если ты смотришь в чужие глаза и видишь, что эти глаза готовы тебя поглотить без остатка - даже если на твоих плечах только рваная, страшная роба, а волосы спутались и затвердели, - то никакие богатства не имеют значения. сан выдохнул. он знал, что между ним и сонхва пропасть размерами, пожалуй, превосходящая океан, помноженный на пять, а то и на десять, но никогда не задумывался в точности о том, как отлично его видение мира. кажется, сонхва либо был законченным романтиком, либо же попросту любил красивые, чувственные речи. однако, сан никак не мог припомнить, чтобы они раньше обсуждали что-то хотя бы отдалённо похожее. с юнхо можно было посплетничать о девушках, разодетых в яркие платья, в которых их тонкие ноги, еле стоящие на каблуке, то и дело путались, являя свои изящные очертания; с ёсаном можно было за стаканом текилы, прикусывая лайм, вспомнить о совсем-совсем детской симпатии к миловидной девочке, живущей в соседнем доме; от хонджуна можно было вдоволь наслушаться о богатом опыте его любовных похождений, неизменно оканчивавшихся тем, что он, прибиваясь к суше, тотчас летящей походкой направлялся в бордель, расслабленно почёсывая толстую кожу кошелька. о минги и говорить было нечего: сану вскоре могли начать сниться описываемые тем со всем обожанием чёрные кудри, господи, вы не представляете, насколько чудесно рассыпавшиеся по ангельски узким и аккуратным плечам, таким бледным, что я бы, наверное, солнце с неба стащил и приставил к ней, чтобы хоть чуть-чуть порумянее стала. уён никогда не упускал момента, чтобы стащить поцелуй с женской смущённой улыбки на прощание перед тем, как вновь оторваться от земли на несколько месяцев, а то и лет, а чонхо, как бы ни старался пыщиться, прятал лицо в ладонях каждый раз, стоило кому-нибудь напомнить о том, с каким немым обожанием его разглядывал тот коротко стриженный юноша в порту, теребивший собственные пальцы от волнения. всё, о чём можно было поговорить с сонхва, забредая в этот непроглядно хмурый и мрачный лес, это услышать в очередной раз историю, которую все давным-давно выучили наизусть, о несчастливом браке по расчёту, который и стал причиной его побега. сонхва даже не заводил речи об этой девушке никогда, предпочитая замалчивать или загадочно улыбаться, оставляя без любых ответов; сан полагал, это из-за того, что сонхва не помнил даже её имени. ему всегда казалось, что сонхва создан так же, как создан ветер - чтобы быть свободным, лёгким и непринуждённым, в моменты раздражения лишь укачивая и, в противовес самому же себе, тормоша перепуганные души. даже его имя было столь летящим, скорым и неощутимым на языке, что не оставалось сомнений: он действительно был ветром, ни в чём не нуждавшемся и влюблённым лишь в море и вседозволенность, которую оно несло. чего стоили одни его движения, то, как он обхватывал чашку ладонями и вытягивал пальцы, или то, как ходил, почти что плавал, по палубе своими невесомыми шагами, отдававшими лишь глухим стуком о дерево. сонхва казался всегда грандиозным в своей красоте и в той мере независимым, что сан никогда и не рисковал поднимать подобные темы, переживая за свою репутацию в глазах старшего. тот ведь мог и обидеться. наверное. - просто подумай об этом, - сонхва похлопал его по плечам, прежде чем начать неспешно двигаться в сторону лестницы в самые глубины корабля. сан тяжело сглотнул и, кивнув, дождался, когда старший скроется во тьме, чтобы приняться восхищённо касаться чуть смятой под руками сонхва одежды. спустя пару дней, проведённых в нескончаемом тоскливом восхищении - ведь сонхва всё ещё постоянно маячил перед глазами, продолжая расхаживать по палубе после обеда и перед сном, - хонджун с яркой улыбкой сообщил, что с ним связался некто, предложивший хорошую работу. сану, растерявшему всю свою уверенность, полюбилась эта возможность. он коротко кивнул всем на прощание, и долго, любовно наглаживал уложенную на койку саблю пальцами, пришёптывая под нос что-то о своей удаче. это не заняло слишком много времени, лишь парочку партий в карты и недолгих разговоров за полуденным чаем, и вскоре всемером они ступили, наконец, на твёрдую землю, высушенную солнцем. ёсан с осторожной улыбкой пожелал им удачи в переговорах, задёрнул свои короткие занавески и заперся на ключ; сан недоумевал, пока уён не шепнул ему на ухо что-то о простуде. - и как он только умудрился? - протянул младший, качая головой, пока они вдвоём поднимались в небольшую горку, чтобы достигнуть старенькой гостиницы, любезно предоставленной какими-то знакомыми минги. сан любил жить с уёном хотя бы потому, что между ними иногда проскакивало что-то лёгкое, отдалённо родное и привычное. рядом с ним удавалось чувствовать себя чуть менее безнадёжным во всех направлениях, увлекаясь беседами, переполненными бессмыслицей и жутко громким хохотом. они вошли в тёплое освещение небольшой улочки, тут и там увешанной мягким бельём и толстыми верёвками, на головы закапала вода, ничуть не солёная, вызывая какие-то непривычные ощущения от своей пресности на языке и слизистых. уён скользнул по чужой руке и подмигнул, почти незаметно кивая в сторону. - ты погляди-ка, какая красота, - с улыбкой восхитился он, подходя ближе к расставленным широким столам, забитых цветастыми тканями и украшениями. - может, присмотришь что-то? сан окинул взглядом все бусы и кольца, темнеющие от некачественного металла, быстро окисленного влагой воздуха, всмотрелся в длинные витиеватые серьги, блестевшие на солнце своими драгоценными камнями, и, разумеется, не забыл поразиться бешеным ценникам, кое-как накарябанным на дощечках подле. красиво - бесспорно, необходимо - а настолько ли? уён проследил за его глазами, хмыкнув себе под нос, и пихнул локтем в бок. - ты видел, как потрепались эти крохотные блестяшки у сонхва в хрящах? - практически с осуждением протянул он. - неужто поскупишься? - не поскуплюсь, - твёрдо ответил сан, стараясь выудить хоть что-то подходящее, по его мнению, идеальной платине жжённых волос. - но тут же совсем ничего нет. - как же - нет? - возмутился грузный мужчина, нахмурившись. - такое изобилие! - мне нужно что-то более утончённое, - сан с сожалением в голосе взмолился, схлопнув ладони перед лицом. - тут всё какое-то грубое, либо же совсем уж девичье. - о, господин, тогда тебе не сюда, - торговец цокнул языком. - понаприезжают из своих заморских царств в мелкие портовые городки, а им золото да жемчуг подавай. сан зацепился слухом за красиво звучавшее слово. жемчуг. казалось вполне элегантным, но недостаточно навороченным для того, чтобы оказаться женственным, не так ли? - жемчуг? - переспросил он, мысленно распробывая слово на языке. чувствовалось весьма подходящим. - ну, дорогая такая штука, перламутровые шарики, - мужчина стушевался, удивлённый тем, что юноши, выглядевшие отнюдь не бедняками, спрашивали у него подобные вещи. - часто в серьги цепляют или бусы плетут. не знаешь, что это, что ли? - он недоверчиво окинул их взглядом. уён нервно рассмеялся, вплетаясь своей длинной рукой под локоть сана. - извините, извините, нам пора! спасибо за уделённое время! он оттащил старшего в сторону, тут же разражаясь возмущением: - ты что же, не знаешь, как выглядит жемчуг? сан почувствовал себя самым глупым человеком на свете, когда его лучший друг принялся отчитывать его за неведение. сердце кольнуло это неприятное ощущение собственной глупости - неужели жемчуг столь известен, чтобы о нём воспрещено было не знать? он мотнул головой, хмуро глядя на уёна, чьё лицо теперь стало абсолютно поражённым и вытянутым. - ну ты и тупица, - беззлобно зашипел уён, дёргая свои волосы. - я-то думал, что эти до невозможности очевидно влюблённые глаза и не такое видали! а он даже жемчуг не видел. - ничего и не очевидные! - внезапно переключился с самокопания сан, расправив плечи. - я хорош в маскировке. - да, да, охотно верю, - а уён совсем не верил. - пират - и не знает, как... - если ты ещё раз произнесёшь слово "жемчуг", я выкину тебя за борт. - мы на суше, не сделаешь ты такого. - я передам хонджуну, и он-то точно воспользуется такой возможностью, когда придёт время! - да хён скорее тебя тоже засмеёт за такую бессмыслицу, чем куда-то меня бросит! - чего вы разорались! из окна, под которым они так неудачно расположились, выглянула женщина. сан было собирался гневно обернуться и рассказать ей во всех подробностях, где она, а где - он, но скоро заметил толстую, покрытую мукой скалку в её руках, и со звонким щелчком захлопнул рот, ненароком кусая язык и заламывая брови от резкой боли. уён, казалось, тоже немного присел, будто стараясь уменьшиться, и в конце концов расщепиться на молекулы, а затем - на атомы морской воды, из какой он наполовину и состоял, чтобы оставить сана разбираться с этим в гордом одиночестве. щёки женщины уже было надулись, чтобы выплеснуть на них всё своё недовольство, как за шкирки обоих зацепились длинные, умелые пальцы, проворачивавшие такое не раз, оттаскивая их за свою не слишком широкую, но всё ещё надёжную спину. сонхва, появившийся, как какой-то сверхчеловек, герой, сильнейший воин и опытнейший пират - в чём лжи, впрочем, не было почти никакой, - остро взглянул на младших и рвано, грузно выдохнул, обращая взгляд к потревоженной жительнице. - извините моих подопечных за это недоразумение, - виновато произнёс он, склоняя голову. - впредь не повторится. - так смотрите же за своими подопечными получше, раз они такие бесхребетные, - выплюнула женщина и захлопнула оконные створки. сан было разъярился, готовый вломиться в этот дом и рассказать теперь уже не о своих заслугах, а об уважении к его горячо обожаемому старшему, но уён пнул его под колено, насупившись. - ещё от него нам схлопотать не хватало, - шепнул он, не отрывая от спины сонхва взгляда. - помолчи-ка. - от кого, говорите, схлопотать? - не оборачиваясь, рассмеялся сонхва, и сан напрягся, не слыша в этом смехе абсолютно никакого веселья. уён поджал губы и быстро извинился, не удосужившись даже попрощаться - просто развернулся на пятках и побрёл к двери их временного жилища, кажется, донельзя разочарованный этим городком. сан стоял, как вкопанный, внутренне сражаясь с самим собой. в нём отчаянно бились желание рухнуть на колени и извиняться, пока солнце не закатится за горизонт, и рвение всё-таки разъяснить с этой неприятной женщиной все недопонимания в своей манере - жёсткой и грубой, такой, какой она была каждый раз, когда дело касалось сонхва. старший размял шею и запрокинул голову, искоса глядя на сана с укором. - и что вы тут устроили? он не злился, но, пожалуй, был раздражён, и сан с сожалением осознал, что слишком уж часто сонхва таким становился рядом с ним. пусть и по воле самого сана. - извини. просто недоразумение, - буркнул он, сцепляя руки в замок перед собой. - можно я пойду? сонхва теперь стоял полностью лицом к нему, скрестив ноги и опираясь на бедро. он выглядел в какой-то мере заносчиво, но сан знал: он не стремился быть таковым. просто... ладно, сонхва, упершийся руками в торчащие из чуть спущенных джинсов тазобедренные косточки, перенёсший вес на одну ногу и смотревший так по-хищному, как смотрит ястреб на мышку, замеченную вдалеке, оказался по-собственному горячим. сан с позором осознал, сколько одна эта его поза вызвала в нём эмоций. - и куда же ты пойдёшь? - нарочито насмешливо протянул сонхва. - домой, - сан забурчал, теперь, подобно уёну, стремясь так же уменьшиться в размерах и развалиться на капли морской воды. было одно "но": уён уже был достаточно маленьким, чтобы заниматься подобным, и ему ничего не стоило превратиться в совсем крохотный сгусток неловкости перед старшим; а вот сан - груда мышц, закалённых генетикой и кучей бессонных ночей за тяганием каких-нибудь железяк, любовно оставленных хонджуном на корабле просто "на всякий случай", пожалуй, выглядел в своей попытке пропасть попросту нелепо. сонхва рассмеялся снова, и теперь с облегчением можно было расслышать его привычное спокойствие. - я напугал тебя? - мягко спросил он, подбираясь поближе. - извини. просто не доставляйте проблем минги и хонджуну, пока мы здесь, хорошо? он потрепал сана по волосам с ласковой улыбкой, которая из раза в раз крошила сердце до неузнаваемости своей теплотой, и склонил голову набок. почему-то это показалось чересчур нежным даже для него. - хочешь, погуляем немного? - продолжил сонхва, не переставая гладить чужие волосы. - жарко, конечно, но нам не привыкать, верно? - хочу, - без раздумий ответил сан, со всем желанием цепляясь за возможность урвать кусочек времени старшего не только проступками и своей непробиваемой глупостью. сонхва удовлетворённо замычал и запустил пальцы теперь уже в свои волосы, прочёсывая их от дорожной пыли. у сана перехватило дыхание от того, насколько правильным был этот жест, то, как сонхва гладил сначала его, а теперь себя, поочерёдно и неторопливо. к щеками прибилась краска, и он почувствовал, как уши готовятся взорваться паром и дымом; просто взорваться, настолько грязной и смущающей была мимолётная мысль, которую он себе так некстати позволил. спеша уничтожить в себе эту подростково-неуместную панику, сан обхватил запястье сонхва пальцами и потащил за собой к тому прилавку, из-за которого они с уёном и разругались. - хён, ты знаешь, что такое жемчуг? - игнорируя непонимание на лице всё того же мужчины, сказал сан себе под нос, избегая любого иного контакта, к своей удаче позабыв, что всё ещё держит руку сонхва в своей. на коже заколол чужой непонимающий взгляд. - только попробуй рассмеяться! - завопил сан, делая несколько быстрых вздохов возмущения. - мне уже перепало от уёна. - ты действительно не знаешь, что такое жемчуг? сан не смотрел на сонхва и всё ждал, когда над ним начнут вновь подшучивать, однако, сонхва никогда не был кем-то, похожим на других. он аккуратно вывернул руку из дрожащих пальцев младшего и с улыбкой повёл ладонью над верхним углом разложенной косынки, усыпанной украшениями. - вот, - немного помедлив, он подхватил небольшое ожерелье, раскладывая его по оголённому рубашкой предплечью, - это не совсем жемчуг, но, полагаю, его аналог. настоящий жемчуг более гладкий и светлый, а ещё, - развернувшись так, чтобы подставить руку под палящее солнце, не сдерживаемое одеждой, с которой до сих пор капала вода, - настоящий жемчуг лучше блестит. он прямо-таки сверкает, если вынести его на свет. - ты когда-нибудь носил украшения с ним? - с нетерпением поинтересовался сан, кусая губы. - не доводилось, - сонхва покачал головой, и на долю секунды даже показалось, что это движение несло в себе какую-то сокрытую печаль. сердце нещадно заскреблось по рёбрам от того, каким уязвимым сонхва предстал в этот момент. - он ведь кошмарно дорогой, знаешь? сан отчаянно закивал, перехватывая пальцы старшего навесу и сжимая их в немой поддержке; заведомо закрепляя обещание, которое он собирался дать. - а ты бы хотел? - что? надеть жемчужное украшение? разумеется, хотел бы, - лицо сонхва переменилось, теперь выражая только недоумение от того, как легко сан относился к недосягаемости этой мечты. - боюсь, мне не светит это в ближайшие лет десять, а то и тридцать. а то и пятьдесят. - не надеть - носить. - о, носить - уж точно. может, в следующей жизни, когда я перерожусь каким-нибудь важным герцогом. или, может, королём? что думаешь? - он хохотнул. - пойдёт мне быть королём? - ещё как пойдёт, - заверил сан, не выпуская сухих пальцев из собственных. - никому так не пойдёт, как тебе. сану показалось, что на долю секунды сонхва залился краской - это было весьма сложно разглядеть на смуглой коже, облезлой от солнечных ожогов и укрытой мягкими тенями навесов домишек, у которых они стояли, но сан справился с этим. как всегда справлялся с тем, чтобы ловить мимолётные перемены в сонхва. - брось, - старший дёрнул руками, пытаясь отмахнуться, но ему не позволили сделать этого. - ну, что такое? - а если я достану тебе его, ты станешь носить? сонхва громко поперхнулся воздухом и выпучил на него глаза, не отпуская напряжённой улыбки с губ. он всё вглядывался и вглядывался в абсолютно безмятежное лицо сана, стараясь выудить хоть грамм намёка на шутку, но вся серьёзность и твёрдость намерений плескалась в его глазах, распахнутых в той же мере - чтобы оказаться наравне в выражении эмоций или чтобы описать тот объём серьёзности, с которым он заявлял столь безрассудные вещи, нельзя было сказать наверняка. задержавшись на чужих поджатых от волнения губах взглядом, сонхва возвратился к пылающим глазам и еле слышно выдохнул: - глупыш, ну о каком же жемчуге мы говорим? нам по силам разве что эти стеклянные бусы. - нет, я отыщу! - воспротивился сан и будто даже нахохлился. - скажи мне, ты станешь носить? между ними мелькнуло что-то совсем отдалённое и неясное, заключённое в этом то ли обещании, то ли отчаянном намерении, и сонхва ничего не оставалось, зажатому со всех сторон обязательствами и упёртостью младшего. - стану, - он улыбнулся напоследок и выпутался из хватки сильных рук. - тогда найди-ка мне самый гладкий и самый сверкающий на свете жемчуг. и не сомневаясь, что сан в лепёшку разобьётся, но найдёт. сан с мечтаниями во взгляде и бережливой терпкостью на сердце крутил в пальцах стекло, прыгающее бликами алых пятен по стенам, когда корабль по-особенному сильно качнулся, и его дверь распахнулась. минги ввалился внутрь весь светящийся и яркий, как, впрочем, и всегда, но теперь его щёки были расцелованы кое-чем иным, нежели одним лишь морским солнцем, и сан нежно оглядел расцветающие алые пятна под его подбородком. - кажется, ты неплохо провёл время? - убирая бусы, всё-таки подаренные сонхва, сколько бы ни отмахивался, сан подобрал под себя ноги и прижался щекой к плотной ткани штанов на колене. минги с восторгом быстро-быстро закивал и присел по-турецки рядом с кроватью, глазами прослеживая за тем, как застёжка на кончике стеклянных шариков мерно постукивала вместе с движением корабля по бархатной шкатулке, упрятанной под заплатчатый плед, наполовину стёкший на пыль, сплошь закрывшую темень кофейного от влаги дерева. он тяжело вздохнул: - такая скука смертная. не хочешь в карты? ухмыльнувшись, сан лишь слабо покачал головой. слишком трогательное настроение у него было, чтобы веселиться и рушить эту хрупкую, незримую грань, которую ему в любом случае предстояло вскоре переступить - оставалось порядка трёх дней до высадки в нужном порту. - ску-у-ка, - простонал минги, почёсывая затылок. - а это что ты прячешь? - его пальцы легли на крышку шкатулки, чуть приподнимая. - бусы, что ли? - они самые. - девчонкой обзавёлся, небось? - минги поиграл бровями, чтобы привстать на напрягшихся коленях и легко стукнуть сана по лбу. - и ничего не сказал! старший рассмеялся и увернулся от повторного тычка, заваливаясь набок. - нет, это сонхва мне подарил. он не проследил за тем, как переменилось что-то в выражении лица минги, но почувствовал что-то слабо-неспокойное и неладное, когда обыкновенно громкий голос утих, оставив за собой эхо задумчивого мычания. - ты такой дурачок, - скоро засмеялся он. - тебе вон - бусы дарят, а ты! ничего не понимаешь, сан, ничего не понимаешь. сан окончательно лёг, подперев подбородок рукой и закинув ногу на ногу. прикрыв глаза на мгновение, он почти что влюблённо вслушивался в шум моря за бортом, слабо напевая что-то под нос; и тем самым, разумеется, позволил минги продолжить. - сделай ты уже с ним что-нибудь, всевышнего ради, - его укорили, неожиданно и несвойственно для младшего, а в лоб снова прилетел чуть грубоватый тычок. - у тебя есть план, а? есть? - о, только не придумывай ничего за меня, - сан распахнул глаза, запаниковав, и вперился взглядом в чрезмерно самоуверенного минги, уже поднявшегося на ноги и, по всей видимости, собиравшегося выдать все самые сумасшедшие предложения, на какие был способен. - сам разберусь. ему в ответ прозвучал разочарованный выдох. корабль снова тревожно покачнулся. - видим мы, все видят, даже хён видит, как ты разбираешься! столько времени прошло, - заломив брови, он рухнул на пол снова, принимаясь тереть вспотевшие от эмоциональности ладони о подвязанные платком рваные джинсы. - давай, делай что-нибудь, ну же. - прямо сейчас, что ли, делать? - возмущённый чужим напором, подскочил сан. - да прямо сейчас - и то лучше будет, чем как обычно! ходите, два дурака, кругами, и ни один мозгами пораскинуть не может. показалось, будто минги был готов по-дружески настаивая наброситься на него, чтобы вправить какие-то очевидные для него одного мысли в несчастную восхищённую обликом сонхва голову, но их толком не начавшуюся перепалку быстро прервал чонхо, заглянувший через полуприкрытую дверь. на нём не было лица, а мертвецкая бледность так сильно не красила тёмную, обласканную солнцем кожу, что сан невольно содрогнулся, отрываясь от минги и обеспокоенно вглядываясь в глаза младшего. - в чём дело? - мы... хён сказал передать вам, что мы на месте. таким образом, пара-тройка дней, которые, как сан думал, у него имелись, чтобы в идеальной точности продумать, как себя перед сонхва он выставит на этот раз, превратились в жалкий десяток минут, прежде чем хонджун, растирая повязку на глазу, запер золотую клетку в своей каюте на ключ и вышел на палубу. красный ара вслед лишь отчаянно заверещал, будто взволнованный и обеспокоенный, но капитан был непреклонен, подтверждая свои намерения негромко брошенным приказом накинуть полотенце на несчастного попугая, чтобы не шумел. ёсан, подвернувшийся под ноги, тотчас отхватил за медлительность, минги, стоило ему выползти из комнаты сана, сразу же оказался у канатов, и юнхо кинулся ему помогать; хонджун оглядел остальных собравшихся тяжело, хмуро, и отвёл взгляд, кусая губы. сан поймал себя на том, что никогда ещё не видел его до того потерянным. сонхва появился последним, неизменно мягко выплывая к остальным и прижимаясь плечом к плечу сана, заставляя уши загореться адским пламенем к его позору. тем не менее, главной проблемой это не могло всплыть при всём желании, ведь перед ними в самом деле был остров, однако, далеко не держащий в своих землях хотя бы что-то отдалённо напоминавшее порт или город. - разве мы не должны были прибыть в пиратскую бухту? - с сомнением протянул уён, неловко прячась за подоспевшим также одним из последних чонхо. - сбились с курса? хонджун качнул головой, обращая глаз к полупустынным землям, развернувшимся перед ними; они казались до того маленькими, что можно было разглядеть кромку иссиня-зелёного моря вдалеке, там, где песок снова начинал мешаться с водой. он втянул носом воздух и замер, прислушиваясь. молчаливое напряжение зависло в воздухе, расплавилось по коже тягучей, противной слизью, и рухнуло к ногам ошмётком, обозначенным лишь двумя словами: - на изготовку. все давным-давно усвоили, что стоит оставлять все вопросы и удивления на потом, если говорит именно хонджун, но сан, однако, не успевший окончательно привыкнуть к морской жизни, замешкался. его талию плотно обхватили руки и дёрнули с огромной силой вниз, да так, что он, упав, без доли готовности стукнулся острой скулой о палубу и коротко, но громко, застонал от боли. сонхва, придавивший своим телом поверх, быстро скатился и приложил палец к губам, настороженно оглядываясь наравне с капитаном, теперь вынувшим лезвие и державшим перед судорожно вскочившей от испуга грудью. только тогда сан пригляделся, с ужасом обнаруживая, что точь-в-точь - он помнил все поездки с отцом на охоту, как помнил абсолютно каждый урок стрельбы - в месте, куда бы могла пасть стрела, попробуй кто-либо убить его, в самом деле торчало светлое, окроплённое чем-то чёрным и мерзким, древко, рьяно дрожа от резкого удара о палубу. он задержал дыхание, распахнув глаза. - сейчас развяжется драка, - с неприятной усмешкой процедил хонджун, перехватывая рукоять чуть поудобнее и протягивая пальцы к заткнутому за пояс револьверу. - этот подонок обманул нас. какой подонок их обманул и чем именно, времени разбираться не оказалось: из мелких, жидких кустов, высушенных на солнце, вдруг выскочила целая толпа, - и как только поместились? - кинувшаяся к кораблю. сан заторможенно, поглощённый ужасом, наблюдал, как эти люди, словно пауки, дружно, ладно, зацепились за мелкие выступы неидеально отёсанного дерева и поползли вверх. вокруг зазвенел металл, в руках ёсана щёлкнуло излюбленное ружье, и сан поспешил хлопнуть по ремню со схожим намерением. и тут он осознал. сабля, так обожаемо разглаженная и успокоенная касаниями, готовящими к героической, несомненно, битве, преспокойно осталась лежать в складках покрывала. сердце ёкнуло и будто встало ненадолго, тут же начиная бешено рвать грудь. он действительно не взял с собой оружия, выходя из каюты по зову капитана - первая усвоенная им с чужих уст ошибка, теперь способная стать фатальной. хонджун, кажется, поймал взглядом чужое замешательство, и его лицо скривилось, как если бы он увидел что-то поистине отвратительное; да, он, определённо, понял в чём дело, но не успел никак это прокомментировать или мало-мальски подумать, как теперь поступить - на него обрушился какой-то здоровяк прямо из-за спины, неумело тыкая искривлённым и почерневшим от времени кинжалом то туда, то сюда. сан проводил взглядом то, как хонджун умело и с готовностью развернулся, пригибаясь и всаживая саблю по самую рукоять куда-то под чужие рёбра, укрытые толстой кожей. брызнула кровь, раздались крики, и обыкновенно спокойная, тихая палуба разразилась очередной кровавой бойней, какую переживала уже не раз. незнакомые люди всё приходили и приходили, а команда всё уставала и уставала; сан, гонимый позором собственного промаха, заткнул своё смехотворно большое тело меж каких-то ящиков, с дикостью в глазах наблюдая, как иссякает выверенность движений капитана, как застилает глаза ёсана дымным порохом и как сонхва - ох, сонхва - задыхается в беспорядочных быстрых шагах. старший никогда не любил драки, и сан стремился избавить его от этого, покрывая всю неумелость и неопытность собственными размерами и выносливостью - но что мог он сделать против десятков вооружённых людей? он сидел, раскачиваясь на бёдрах, и испуганно наблюдал за развернувшейся картиной, не смея выкрикнуть не слова, не тогда, когда его так удачно игнорировала вся орава нападавших, всё же отмечая, что команда, кажется, если не в выигрыше, то хотя бы успешно отражает все адресованные кому бы то ни было удары. уён, хаотично катавшийся по полу с каким-то больно уж огромным мужиком неподалёку, наконец, оседлал его и, облизнувшись, быстро перерезал горло, мимолётно оглядывая сана на предмет повреждений; и его вскоре отвлекла какая-то женщина, покрытая металлом до зубов. сан вздрогнул, снова обращая глаза к сонхва, к, пожалуй, единственному, кто ни разу не отвлёкся на его присутствие за всё это время. старшего то ли не держали за потенциально опасного, то ли ему просто везло всё это время - сколько бы взгляд сана не вперивался в его длинную фигуру, ещё ни разу противником старшего не оказался кто-то достаточно большой, чтобы выиграть банально весом. как и теперь. молодой, тощий парнишка всё вертелся вокруг, пытаясь подойти поближе, но сонхва, как-то даже аристократично спрятав руку, сжатую в трясущийся кулак, за спину, с присущей ему лёгкостью отражал все удары, внимательно следя за любым подозрительным движением. даже посреди кровавой бойни он держался спокойно и холодно, приподняв брови, и ничего, кроме тяжёлой груди, стиснутой недостатком воздуха, не выдавало его усталости; но сан давным-давно привык выцеплять любые изменения в его ровном, умиротворённом лице, теперь окрашенным кровью и жестокостью. обычно приоткрытые пухлые губы сжались в тонкую полоску, когда сонхва особенно неудачно развернулся, уходя от свистящего клинка над ухом, и его глаза налились алым, полностью перекрываемые напряжёнными капиллярами. ответно на недавний свист раздался ещё один, другой, тонкий и визгливый, и юноша, коротко вскрикнув, обхватил руками собственную грудь и грузно рухнул наземь. сонхва перевёл дух, распрямляясь, и осторожно, неспешно, взглянул на их успехи. в момент, когда чернильные глаза отпустили ярость, залившую их до краёв, и остановились на хонджуне, тяжело прислонившемся к борту в попытках оттереть кровь с уродливой раны, протянувшейся через всё лицо, перекошенное яростью, сан почувствовал, с какой нетипичной для него скоростью собственное тело оторвалось от земли и кинулось куда-то вперёд. он не мог толком осознать, что произошло, ноги понесли его сами, инстинктивно, к старшему, безоружному не физически, но визуально, когда руки, и без того истерзанные мозолями, схватили тяжёлое лезвие секиры, готовившееся с силой опуститься прямиком поперёк платинового затылка. за спиной раздался крик, больше похожий не на ярость, но на вопль отчаявшегося, перепуганного до смерти человека, и сан почувствовал, как по лицу стекает горячая, обжигающая кровь. неспособный больше видеть - глаза застлало краснотой, - он напряг руки из последних сил, отталкивая металл от себя и вслепую кидаясь вперёд, наугад ударяя куда-то, надеясь на попадание хотя бы в солнечное сплетение. в его дрожащие от переизбытка силы плечи вцепились пальцы, вскрик повторился, уже более приглушённый, словно поглощённый водой, и сан осознал, что больше не видит и не чувствует. судорожно вздохнув, он распахнул глаза от жгучей боли, схватившейся за каждый сантиметр тела. она резко, до отвратительного неприятно ударила прямо по коже, оставляя за собой жужжащее - можно было расслышать, если постараться - дребезжание на воздухе, странно тяжёлом и солёном. таком, какой стоял лишь в портах. пересилив себя, сан подорвался на кровати, комкая в кулаках одеяло, и медленно, осторожно перевёл дыхание, глядя перед собой и прислушиваясь к ощущениям. без сомнений, корабль не двигался, и мерно, спокойно качался на воде, занимая полагающееся ему положение стояния. солнце пробивалось через тонкие занавески, мягкое и совсем не горячее, скорее всего, даже не старавшееся отразиться от воды, чтобы с силой ударить по сморённым сном глазам. они прибыли обратно. сан осторожно, боязливо оглядел свою комнату, абсолютно не узнавая её чистоту и порядок: каждая книга оказалась выставлена по линеечке, и сабля, заботливо укутанная в белые платки, покоилась на маленьком столике, превосходящая это нелепое подобие рабочего места в пару раз. шмыгнув носом, он сжал руки на одеялах чуть сильнее, тут же чувствуя, с какой резкой дрожью боль стреляет прямо вдоль ладоней. наморщившись, сан оторвал одну из них, поворачивая к себе и ужасаясь. прямо через линию жизни тянулось отвратительное, просто кошмарно уродливое то ли отверстие, то ли попросту прорезь, не до конца зажившая, со своими пятнами высохшей крови. он поражённо разомкнул губы и поднял и вторую руку, не совсем осознавая происходящее, когда на него выглянула точно такая же развороченная рана из-под ослабленных бинтов. из горла вырвался отчаянный выдох, перемешанный со всхлипом. какая нелепица: только что очнувшийся от беспокойного, ужасного сна, заставший свои руки в абсолютно неприемлемом состоянии и мучающийся от жгучей боли, сан был способен выудить из своей памяти всевозможные вероятные комментарии сонхва по этому поводу, только лишь их. совсем-совсем давнее мужчин не красят шрамы, это бред - кого они вообще могут красить?, произнесённое с улыбкой, но впечатавшееся в сознание достаточно надолго, чтобы теперь вспомнить об этом, заворочалось среди самых тревожных и рассеянных мыслей, которые никак не могли собраться хотя бы в подобие единого. что старший теперь скажет? теперь он, несомненно, перестанет позволять касаться себя этими руками, изуродованными и грязными от запёкшейся крови; он совершенно точно не подпустит к себе ближе, чем на пушечный выстрел. он возненавидит его. где-то вдалеке защебетал попугай хонджуна, совершенно не помогавший успокоиться; но и виновник этого щебетания вскоре появился на пороге, застывший в дверном проёме. сан, не сдерживая слёз, поднял взгляд, чувствуя, каким стремительно влажным становилось лицо, стоило взглянуть в глаз капитана, ошеломлённо захлопнувшего челюсть. они так и смотрели друг на друга, застрявшие в этом неловком моменте полного личностного краха, пока с губ хонджуна не сорвался точно такой же всхлип, правда, переполненный отчаянием в меньшей мере. сан выпучил глаза, когда старший быстрым шагом направился к столу и оставил медный поднос с чашками да плошками подле укутанной сабли, чтобы упасть на колени рядом с койкой и сжать его запястья в дрогнувших на мгновение пальцах. - сан-и, - он так звал его лишь раз, на самом начале знакомства, когда сан не представлял из себя ничего большего, нежели простого уличного пацана, окончательно потерявшегося и запутавшегося. и теперь, когда он, взрослый мужчина, так или иначе состоявшийся и выросший, неотрывно следил за тем, как напускная строгость хонджуна осыпалась стеклом прямо с вычищенной кожи - видно, успел помыться в городе, - это ощущалось каким-то почти чужеродным и слишком интимным для простецкого юнги, помогавшему везде, куда отправят. он не был минги, тщательно следившим за исправностью любых механизмов, он не был уёном, чьими усилиями они никогда не умирали с голоду, он не был даже ёсаном или юнхо, прохлаждавшимися на палубе, пока не потребуют сменить курс. он не был чонхо, засиживавшимся допоздна, чтобы со всей серьёзностью и тщательностью перепроверить любые маршруты и способы обойти ненастья, как не был и сонхва, обыкновенно плавающим по кораблю так, как он бы несомненно ступал по воде, касаясь её одними лишь босыми стопами, будь это возможным. он был простым мальчишкой, великодушно подобранным из захолустий - так почему же хонджун спешно смахивал слёзы с ресниц? - мы так сильно переживали. задохнувшись во внезапной беспомощности, сан осознал, насколько мощную и надёжную отцовскую фигуру в хонджуне он видит в этот самый момент, когда они раскрываются друг для друга, не выдерживающие собственных эмоций - и бросился в его объятия, совершенно игнорируя вновь ударившую по телу боль. его мягко, аккуратно сжали и раскачали из стороны в сторону подобно морю, в попытке привести к привычному состоянию. и это получилось. с содроганием вздохнув, сан сморгнул влагу и оторвался от старшего, обеспокоенно глядя на него. не успел он раскрыть рта, как хонджун поднялся на ноги, снова натягивая эту дурацкую серьёзность на лицо; в любом случае, добрая улыбка осталась на его губах, когда он сказал: - дай-ка мне минуточку. наверное, его действия должны были оказаться скрытными и загадочными для сана, чтобы дать как можно больше эффекта неожиданности, но корабль не славился своей звуконепроницаемостью или ещё какими-нибудь ненужными в морских условиях вещами. он звал сонхва так, будто от его немедленного появления зависела судьба целого мира. что, впрочем, не являлось совсем уж неправдой. когда за дверью раздались торопливые шаги, которые сан смог бы узнать из десятков тысяч шагов такой же обуви, он весь подсобрался и сжался в плечах, испуганно наблюдая, как танцуют две тени в нескольких метрах от него. хонджун настойчиво вещал что-то о благоразумии и прочих возвышенных вещах, никак не давая сонхва войти - то было заметно по периодически скачущим там да здесь силуэтам, - и когда закончил, лишь хлопнул его по плечам и с непривычной мягкостью подтолкнул ко входу. когда сан увидел лицо сонхва, чрезмерно обеспокоенное и смущённое, то снова заплакал, как бы ни пытался удержать это всё в себе. его шею обвили мягкие руки, в ухо полился тёплый, знакомый шёпот, и он утонул снова, в точности так же, как и тонул несколько лет до этого. сонхва уткнулся носом в изгиб крепкой шеи и практически сел сверху, искусно обходя все синяки и раны своим гибким телом. он источал невероятную нежность одним своим присутствием, и сану оставалось только молиться о двух вещах: чтобы сонхва не почувствовал щекой, с каким бешенством и неверием колотится чужое сердце, а ещё - чтобы слёзы не встали солёной горкой на его накрахмаленном воротнике. сан со всей мягкостью оторвал старшего от себя, придерживая за плечи, и с удивлением обнаружил, что тот тоже расплакался. на душе стало легче. - что случилось? - скоро поинтересовался сан, дуя губы от беспокойства. - сан, ты спал больше недели, - отчеканил сонхва, и сердце ушло в пятки. прежде чем он успел закопать себя в мрачных, беспокойных мыслях, на его нос, перепачканный влагой, обрушился - именно обрушился - осторожный поцелуй, смазавший слезу куда-то вбок, чтобы окончательно её впечатать в кожу ещё одним касанием губ. сан распахнул глаза, приоткрыв рот, когда сонхва распрямился, не поднимаясь с его бёдер, и стыдливо отвёл глаза. - зачем ты полез? - как-то даже жёстко для всепоглощающе восторгающей обоих ситуации произнёс он. - а если бы ты... а если бы ты не проснулся? - не возвращая глаз, сонхва всхлипнул и уронил голову на грудь. - что бы я делал, сан? скажи мне, что бы я делал? от его уверенности и собранности не осталось совсем ничего, кроме каких-то незначительных крупиц, и сонхва повернул лицо, влажное от горьких слёз, чтобы поймать виноватый взгляд сана собственным, тоскливым и разбитым. сан захлебнулся во всём объёме обожания и необходимости защитить сонхва от всего мира, поджимая губы и быстро дыша. - а если бы ты погиб? что бы делал я? - ответно спросил он, было поднимая руки, чтобы уместить на талии, прикрытой широкой рубахой, но одёргивая их. сонхва проследил за этим жестом и заломил брови. - сан-а, послушай меня. послушай, я не злюсь на тебя. я смертельно переживал за тебя. - не стоило, хён, - слезливо протянул сан. - это не настолько большое дело, чтобы... - чтобы переживать? не большое? - возмутился сонхва, с неверием выдыхая. - ты умирал на моих руках, сан, и говоришь, что это - не большое дело? - я хотел быть полезным для тебя, хён. сонхва на нём крупно вздрогнул, на секунду даже отстраняясь, будто не мог переварить только что услышанное. его тёмные брови взмыли вверх. - о какой пользе идёт речь, если ты так, так важен для меня, - выдержав тягучую паузу, переполненную страданием, зашептал сонхва, и принялся гладить лицо младшего, снова скривившееся в плаче. - сан-а, я так испугался, когда ты буквально из пустоты возник передо мной, а потом упал, и я держал тебя, истекавшего кровью, в своих руках, а остальные паниковали... хонджун после этого будто родился заново, представляешь? он перебил две трети оставшихся в одиночестве, пока все старались вытащить тебя обратно на этот свет. я так сильно испугался. сан посмотрел на него со всей тяжестью собственной вины, сжимая дрожащие губы. - прости, пожалуйста, извини меня. хён, извини меня, - он упал лбом в ключицы сонхва, молясь всем известным божествам, чтобы это не стало последним разом, когда ему будет дозволено сделать подобное. старший оторвал руку от чужой спины, чтобы предплечьем утереть слёзы, и перехватил сана покрепче, укачивая. - это ты меня извини, - выдохнул он, укладывая щёку на дрожащую от длинного всхлипа макушку. - ты столько всего для меня сделал, а я даже не мог войти в твою комнату, чтобы напоить или посидеть рядом. извини меня, сан-а. шумно разрыдавшись, сан вцепился в его тело своими сильными руками, бросая все попытки отгородить сонхва от израненных ладоней, и повалил его на себя, чтобы прижать ещё ближе, ещё крепче, ещё теплее. он чувствовал, какие чудовищные количества печали и разочарования в себе поднимались по горла, безостановочно стекая по напряжённым скулам, которые старший спешил расцеловать и утереть собственными, пока продолжал обнимать его и шептать о сожалении. даже сейчас, когда, казалось, он должен был рассердиться сильнее, чем когда-либо, должен был расстроиться и отказаться от траты времени на лицезрение его жалкой натуры, сонхва лишь разделял с ним переживание, туго стянувшее грудь, как разделял горечь слёз, мешая их с собственными, выпивая и смакуя на губах. тихая комната будто окончательно онемела, выгнав из себя все звуки, и, брошенная на самотёк, растворилась во влаге общего переживания, теперь медленно истлевающего и сходящего на нет. сан всхлипнул в последний раз, не понимая, как бессловно передать всю заключённую в нём влюблённость, отчаянную, безудержную, и обхватил лицо сонхва тыльными сторонами ладоней, приподнимая со взмокшей шеи. старший непонимающе взглянул на него и нежно улыбнулся, прикрывая глаза и притираясь щекой так, чтобы задеть кровавую колючую рану. - ну же, возьми меня как следует. внутри поднялось что-то совсем неправильное, разбавляясь в ласке и плескаясь в невероятном ритме, будто сердце сана было создано из стекла, хрупкое и грациозное. он остро взглянул на сонхва, задохнувшись в том, как стремительно тот залился краской и попытался вырваться; но чхве понял всё и без того, быстро устраивая шершавую кожу на неподходяще шёлковом для неё лице. - да. я именно это имел ввиду, - сонхва не отрывал глаз от него, то и дело шмыгая носом и облизывая иссохшие губы. - именно то, что ты сделал. я говорил о руках. взгляд сана скользнул ниже. - тише, тише, - медленно пропел он, притягивая старшего к себе и поворачивая голову в подушках так, что волосы болезненно потянулись, запутавшись. на ещё более смятых, чем до этого, простынях остывали последние всплески наслаждения, когда сан осознал, что не может не смотреть на сонхва. когда тот лежал перед ним абсолютно обнажённый, столь нежный и румяный от жары, поднявшейся по коже, он выглядел восхитительнее, чем самые неземные рассветы и закаты в море, которые ему доводилось видеть. ни одно звёздное небо, рассыпавшееся своими микроскопическими и такими далёкими блёстками, не осмелилось бы соперничать с умиротворённым дыханием сонхва, с тем, как мерно вздымалась его грудь, усеянная искренней любовью, наконец, нашедшей свой верный выход. никакие баснословные суммы не смогли бы оценить хотя бы малейший отрезок его тела, души - тем более. он спал, совершенно вымотанный, и солнце играло в его белых волосах, более не торчавших от соли и пота, обременённые одними лишь лёгкими поцелуями поверх, почти навесу, когда сан чувствовал, что неспособен держать себя в руках, находясь так близко. он не удивлялся силе, с которой его сердце рвалось наружу - через горло или грудь, не имело значения, - давно к ней привыкший, но со всем чувством принимал эти совершенно человеческие, оказавшиеся столь необходимыми эмоции. он осознал, что дышит одним лишь сонхва, ровно в момент, когда тот лежал, полностью обнажённый, хранящий на своей бархатно-прелестной коже все остатки их любви, его ресницы подрагивали, более не отяжелённые влагой сожаления, а руки так хорошо и так аккуратно обнимали сана, что хотелось расплакаться снова. что он, впрочем, и сделал, вожделённо целуя чужие губы. уён хитро взглянул на него наутро, когда сан, окончательно насладившийся, отдавший и принявший всё, на что была способна его горячая юношеская душа, вышел на палубу, чтобы втянуть носом холодный воздух. они оказались в порту, где и брали задание несколькими днями назад - сонхва говорил о том, что хонджун отправился "разрешить недопонимание и взять оплату", и сан, хмыкнув, уронил голову меж локтей, прекрасно осознавая, как именно их капитан разрешает недопонимания. должно быть, совсем скоро всей команде придётся встать на уши и хорошенько поноситься от лавки к лавке в поисках лечебных трав; но всё это будет чуть позже. рассвет только-только занимался. уён, облизанный утром вдоль и поперёк, поравнялся со старшим плечами и сложил руки на груди с довольной улыбкой. - неплохо провели время, а? - рассмеялся он, получая ответом самый поражённый взгляд на свете. - а что, ты думал, корабль впитывает в себя все звуки? сан искал в его фигуре хоть какой-нибудь намёк на искренний, шутливый смех, но, заслышав лишь насмешку, набросился на маленькую уёнову фигурку, стремясь ущипнуть его везде, куда дотянется. - нечего подслушивать! - взвыл он, и уён заверещал ещё пуще прежнего, не заботясь о совсем раннем времени. и, быть может, он сделал это нарочно, ведь их совсем скоро окликнули с лестницы: - уён-а, хочешь снова схлопотать от кого-то? сонхва беззлобно улыбнулся им, неспешно поднимаясь по лестнице и шаркая развязанными ботинками. сан, поймав его взгляд, не удержался от удовольствия обвести тёмным взглядом всё его тело, укутанное в один лишь шёлковый халат, задерживаясь на длинных пальцах, тщательно державших ткань на груди и разгорячённо соприкасаясь с ней, обжигаемой утренним холодом. уён вскинул руки в капитуляции и прикусил язык, высунув самый кончик меж зубов: - извините! не хочу! и собирался уже сбежать, но, пораздумав, дёрнул сана за рукав на себя: - держись за него руками и ногами. ярко усмехнувшись, сан с готовностью закивал, подмигивая другу ответно, прежде чем уён скрылся на лестнице, вежливо пропускаемый сонхва. не переставая улыбаться, старший во всё той же своей манере, только, может, теперь чуть более уверенной и твёрдой, поплыл навстречу, без лишних слов обхватывая сана за талию и прижимаясь губами к губам. они разделили этот тёплый, полный эмоций и почти необратимо впитавшегося в их души наслаждения, поцелуй, озаряемые ласковым солнцем. сан оторвался и поднялся глазами от губ до кромки волос, удовлетворённо и мечтательно вздыхая - настолько хороша была смуглость сонхва в жёлтом свечении. над головами яростно закричали чайки, гоняясь друг за другом, море, теперь окончательно спокойное, гладило дерево, совсем недавно лавировавшее, а теперь - спокойно осевшее на его вязких волнах, и новый день начинался в точности так, как сан мечтал столько времени. он всё смотрел на сонхва, не веря своему счастью, и воровато оглянулся, прежде чем крепко обхватить его за талию и поцеловать снова. и снова. и ещё раз. старший звонко рассмеялся, совершенно забывая, что, вообще-то, пришёл сюда затем, чтобы успокоить неугомонно шумных младших, прогнулся в чужих руках, ссыпал волосы со своего лица и увернулся от безостановочно липнущего к нему, как плавленый сахар, ощущению взаимности и чувственности. он выглядел донельзя влюблённым, и сан ощутимо почувствовал, какая невообразимая гордость за него, за них ползёт по его расслабленному телу. - сан-а, - мягко оторвал сонхва младшего от неизмеримо интересного занятия по рассыпанию летящих поцелуев в шею. сан поднял глаза, прижимаясь губами снова. - сан-а, мне нужно твоё внимание. хихикнув, он всё же отстранился, однако, не выпуская сонхва из объятий. - что такое? - с усилием глотая вырывающуюся наружу ласку, поинтересовался он. - у меня... не было возможности сказать тебе об этом раньше, - с долей смущения начал старший, снова краснея и отводя глаза. чхве погладил его щёку, призывая встретиться взглядами. - да. не было. но нам ведь дали награду за это отвратное задание, знаешь? - разве хонджун не отправился сейчас её забирать? - удивлённо спросил сан, складывая губы в трубочку. сонхва фыркнул. - хонджун отправился бить не понравившиеся ему лица и искать себе девчонку, - слишком уж легко и непринуждённо он признал это для человека, чьё нахождение на борту определялось непосредственно их капитаном. и всё-таки сан чувствовал себя точно убеждённым: хонджун, даже если прознает об этом, не сделает ничего ужасного. не теперь. - пусть отдыхает, - сан пожал плечами, стараясь выразить спокойствие, но его сердце пело, душа плясала, а рот безудержно намокал от предвкушения чего-то действительно грандиозного. да, они наверняка должны были заработать уйму денег. - и как награда? - прелестно, - облизнувшись, замурчал сонхва, ладонью накрывая его глаза. - дай мне минутку. в ухо, давным-давно подзатянувшееся и забывшее форму украшений ещё в момент, когда пришлось сдать последнее золото в ломбард, чтобы банально поесть, едва ощутимо ткнулось что-то острое, неприятно пробиваясь сквозь кожу. сан поморщился от жжения, но терпеливо промолчал, слыша, с какой добротой и заботой в голосе перед ним извиняются и гладят раковину, обводя каждый изгиб самыми кончиками. они оба замерли, пока их тени играли зайчиками на бортах и палубе, и вскоре сан смог увидеть эту самую игру, как смог увидеть донельзя счастливое лицо сонхва. он не сдержал ответной восхищённой улыбки, порываясь обнять ещё крепче, но тот внезапно насупился: - и что же, даже не взглянешь? - тут нет зеркала, хён. - ты можешь посмотреть на мне; вернёмся в комнату, и разглядишь на себе тоже. - что ты... и тут взгляд так удачно зацепился за то, как хрящ сонхва более не был обрамлён тонкой цепочкой, порозовевшей от изобилия влаги. теперь ничего не висело и не торчало, ничего не выделялось как что-то нелогичное в его ангельски прекрасной внешности, и сан отчётливо всмотрелся в причину этому. кожу пронзало длинное, элегантное серебро, тонущее в темноте кожи, и его конец, резной и витиеватый, плотно удерживал в самой середине переливающийся на свету хрупкий перламутровый шарик. почувствовав, что задыхается, сан захлопнул рот ладонью и шумно всхлипнул в неисчерпаемом обожании и восторге. - неужели... - жемчуг, - мягко подтвердил сонхва, подцепляя чужие пальцы своими, чтобы поднести к кипящему тупой болью уху. - и у тебя тоже. сан почувствовал, как его рука нащупала что-то похожей формы, маленькое и невинное, наверняка настолько же прекрасно сиявшее в рассветном солнце, подёрнутом бликами морской воды. он с неверием взглянул в глаза сонхва, выражавшие бесконечную ласку и любовь, неспособный даже сдвинуться с места - настолько велико было удивление. - оказывается, тот здоровяк, которого ты подбил, весьма прилично насолил женщине нашего заказчика однажды. и, пусть хонджун и собирается разнести их в пух и прах в ближайшее время, не думаю, что он станет её трогать. она была донельзя признательна нам и - вот. подарила это. вода тихо плеснула, когда сан резко подался вперёд, чтобы со всем обожанием прижаться к губам сонхва и заломить брови, переполненный обожанием. - ты подарил мне его, сан-а, - отпрянув, прошептал сонхва. - ты подарил мне то, о чём я так давно мечтал, - он огладил сана за ухом, мягко потрепав по волосам возле. мурашки пробежали по коже, мелко, липко оседая в основании шеи, и пришлось шумно-шумно, быстро-быстро вдохнуть, чтобы пережить это. - и... - его пальцы обхватили широкую кисть, поглаживая самый кончик грубого шрама, и сонхва выпустил сжатый халат, позволяя ему оголить расцветающую любовью кожу. их руки вместе двинулись к шее, еле касаясь, ведя по воздуху над ней, обжигая острые ключицы и задевая проступившие от худобы вены; и, наконец, опустились чуть правее грудины, прижимая к себе вплотную. сан поднял брови и сморгнул счастливые слёзы, разомкнув губы, когда сонхва наклонился к нему снова - уже, должно быть, в тысячный раз за это утро - и мягко выдохнул, растворяя свою нежность в лёгком ветерке, подхватившем мелкие водяные брызги: - и ты мне подарил то, о чём я и мечтать не смел. верно. он подарил ему всего себя.