— ххх —
— Что стряслось? У тебя голос был такой, словно тебе смертельный диагноз поставили, я была готова реанимационный набор с собой тащить! — на залитую летним солнцем лавочку бомбардировщиком приземляется она. Рацио смотрит вдаль убитым взглядом, ловит одышку, что больше похожа на приступ астмы, и поворачивает голову в её сторону так же медленно, как робот-пылесос, у которого зарядка кончилась, ползёт из одного угла в другой. — У меня дома лежит парень, которого я хочу трахнуть, — прыгает он с тарзанки в этот омут осуждения, упирается локтями в колени и зарывается пальцами во взмокшие волосы, запутанные и отливающие ультрафиолетом в лучах солнца над заливом. — Ох ты, — тянет та. — Так ты сорвался, — поджимает губы, ведь неудобненько вышло, мысленно хоронит карьеру своего коллеги и провожает взглядом колонну муравьев, что отвоевали себе на ужин стрекозу. — Соболезную. — Да не сорвался я, держусь, как насекомое на травинке в штормовое предупреждение, но легче покончить с собой, чем продолжать терпеть, — срывается Рацио, вскакивает на ноги и глубоко вдыхает, осаждая себя же выставленными вперёд руками. Он краснеет, когда мысли в очередной раз подкидывают образ из его сна, смотрит на водную гладь, в которой отражаются редкие облака, и старается слиться с этой чёртовой природой, стать безмятежным озером. — Я время твоей смерти фиксировать не намерена, но, если что, попрошу наших патологоанатомов оставить для тебя лучшую камеру, — хохочет та и шлёпает Рацио по заднице, а тот сразу после перехватывает её руку и легко так заламывает, сверлит взглядом сверху вниз, зло и на грани желания сломать конечность так, чтобы восстановить нельзя было, чтобы эта тоже не могла оперировать — почему только ему нельзя? — Не трогай меня, — огрызается Веритас, выпуская чужую руку из хватки, ведь не настолько жесток. — Не могу не трогать, ты реагируешь настолько вызывающе, что сложно держать руки при себе, — она лыбится придурковато, снимая наконец солнцезащитные очки, что падают ей на грудь в декольте, ведь они на цепочке из бусинок, которые обычно бабушки носят. Будущего хирурга зовут Топаз — жнец со скальпелем на крыльях любви. Ярая активистка и пропагандистка своих радужных наклонностей. Рюкзак, переживший взрыв батареи и шторм на Ниле, весь увешан значками с лозунгами — одна ходячая реклама ЛГБТ-клуба — приходите к ней, она научит вас любить девушек. Свою обожает до слюнявых признаний в любви, таскает её фотку в паспорте и показывает новым знакомым. Яркий макияж, тяжёлый металл в наушниках и на ушах, широкая улыбка, странного цвета линзы и татуировки в интимных местах. Короткая стрижка — скрытое окрашивание, вылизанная в спортзалах до идеала фигура, вызывающая одежда и доскональные знания по хирургии, ортопедии, кардиологии и так далее. Иногда Рацио кажется, что она знает больше, чем он, но потом эта мысль улетучивается, потому что та иногда иголкой в вену попасть не может. Девушка Топаз гребёт бешеные бабки в ритуальном агентстве, ведь люди мрут как мухи, а хоронить их нужно с почестями, что стоит немало, даже если государство оплачивает проценты, компенсации и всё прочее, копеечка большая капает, очень часто на лапу, чтобы гроб был какой-нить вычурный. Всё это позволяет возлюбленным жить — не тужить — и заниматься любимым делом — интернатура, ординатура — оплачено. Рацио задыхается, раскидывая мысли в разные углы черепной коробки с помощью биты с гвоздями, чтобы суки даже не пытались вернуться, но те новой волной атакуют хозяина, подкидывая не только постельные сцены, но и варианты новой работы, осуждение членов группы анонимных сексоголиков, детали разговора с Жуань Мэй… мы сворачиваем не туда, Рацио, вернись на землю! — Рядом с ним реально легче сдохнуть, чем терпеть, — выдыхает он, а Топаз хихикает, прикрывая рот кулаком, и мурлычет, как котик, вдохновлённая чужими суицидальными порывами. Может, она даже сможет подделать его почерк, и тогда больница заберёт уникальный мозг на исследования и выяснит, почему ему в штанах так тесно. — Помоги мне! — Могу засунуть лопату в жопу и выебать тебя, — разводит она руками в стороны, немного щурясь, и играет бровями, трогает свои коленки, прощупывая синячки, и проверяет уведомления на телефоне, вдруг звонили из больницы по поводу того пациента с межпозвоночной грыжей. — Обойдусь, — скрипит зубами и сердцем Рацио, украдкой вглядываясь в экран чужого смартфона. Топаз смеётся в голос так громко, что даже голуби неподалёку, которые так страстно курлыкали, надеясь хотя бы на корочку хлеба, взлетают в воздух и пиздуют с будущего места преступления, как крысы с тонущего корабля, лишь бы не попасть под горячую руку. — Тебе точно инстинкт самосохранения в детстве отключили, родной мой, — она садит его обратно на лавку и щиплет за щёку, а тот вырывается, кусает губы и смотрит перед собой, теребит кожаный ремешок часов на руке. — Женщина, держи свои порывы при себе, — голова болит где-то в области височной доли — недосып и стрессовое расстройство на нервной почве — в таких случаях рекомендуют покой и отдых. — Взаимно, что ещё могу сказать, — пожимает плечами Топаз, складывает руки на груди, подчёркивая вырез, и подмигивает. — Этот парень хоть в курсе, в какую берлогу он залез? — поднимает лицо к солнышку. — Он знает, что я из анонимных сексоголиков, а сам из алкоголиков, — Рацио шепчет последнее слово, ведь как-то даже стыдно становится. Сочетание ядерное, атомное — убивает логику происходящего за секунды, разъедает до мяса, до костей. — Блин, да ты совсем с головой не дружишь, — тянет Топаз и раскачивается в разные стороны, как ребёнок, у которого под жопой деревяшка, а в сердце жажда взлететь к небесам вместе с птицами. — Ты ведь уже два месяца в завязке, справка почти в руках. — Я знаю, я всё это знаю! Тупой и ещё тупее, я всё это знаю! Уже понял, делать-то что? — закатывает он глаза и проверяет свой телефон: вдруг Авантюрин проснулся и потерял его. На заднем плане маячат возможные оправдания по поводу его исчезновения так рано утром. — А ты помнишь, что твоя главная задача — отказаться не от секса, а от случайного секса? — припоминает вдруг Топаз, склоняя голову к плечу и выманивая пятнистую кошку из-под лавочки. — Ведь если трахаться двадцать четыре на семь с незнакомцами – это болезнь, то трахаться двадцать пять на восемь с одним-единственным — это любовь. — Этот скорее попадает под первую категорию, я знаю его дней пять, — у Рацио внутри вулкан закипает, его рвёт от этих противоречий. Тревога растекается по венам, потому что он что-то забыл, простую истину — смотрит на Топаз так, словно она ему Америку открыла, но в то же время с некоторой ненавистью, а может, завистью. — А хули он у тебя дома делает, причём не оттраханный ни разу? — возмущается она громко и даёт смачный такой подзатыльник, чем пугает кошку и взывает к её инстинкту самосохранения. Рацио лишь снова стискивает зубы, терпит, как монах, или кто там вторую щёку обычно подставляет, но его желание закричать от безнадёги сливается с трелями утренних пташек, что воют свои мелодичные песни на заднем плане, пока внизу плещутся волны залива, шепчут так тихо — выеби его, ну выеби. — Он теперь живёт со мной, — отвечает, и вокруг мрачным покрывалом виснет неловкое молчание. Топаз меняется в лице со скоростью света, словно рвотные позывы одолевают её. Этот накал так же внезапен, как и ебанутая кукушка, которая вырывается из своего домика на старинных часах в двенадцать ночи и издаёт столь мерзкие, отвратительные звуки. — Что ты натворил? Мы не виделись полторы недели! — переходит она на командирско-мамский тон, пока левый глаз дёргается в нервном припадке. — Ему нужно было где-то спрятаться, — оправдывается Рацио, но звучит так жалко, что сам себе не верит, ведь, будь это кто угодно другой, подобное бы не сработало — только не с ним. Всё решили те глаза, необычные радужки, в которых он видит тишину и безграничную пустоту, пробирающуюся в его голову и заглушающую всё остальное. — Он сбежал от своего опекуна, которого ему назначил суд. — Ты вообще понимаешь, что несёшь? — уточняет Топаз. — Подожди, я должен проговорить это, чтобы понять, — перебивает. — Он сбежал от опекуна, которого к нему приставил суд, потому что он алкоголик с посттравматическим стрессом на почве коллективного суицида его родственников… Топаз таит дыхание, мурашки бегут по её онемевшей спине, но слишком аккуратно, потому что даже им страшно. Рацио не может дышать, осознаёт сказанное снова и снова, перебирает в голове эти мысли, как галстуки перед важной встречей, смотрит на ситуацию со всех сторон и пытается связать два и два, потому что уже знает, что Авантюрин не алкоголик, что он только притворяется им. — Но он не пьёт, — шепчет себе под нос, а состыковать показания не может. — Ни разу не пил. Симптомов алкоголизма нет: ни тремора, ни повышенного потоотделения, ни температуры, ни тахикардии. Придурок, зацикленный лишь на своём члене, не мог даже нормально оценить ситуацию, когда Авантюрин с хитрой ухмылкой прижимал его к кухонной тумбе и рассказывал о трупах в доме, где он родился. Рассказывал о влиянии сектантской церкви на их мысли и действия, пока гладил пальцами по щекам, иногда целуя в нос и слегка выше уголков губ. — Он всю жизнь провёл под началом секты, пережил смерть родных и считается алкоголиком, — продолжает Рацио, пока сердце колотится в висках, убивая остатки храбрости. Трус несчастный, не способен ни на что годное, кроме отменной дрочки. Кусок говна, живущий за счёт того, что на работу не пускают, ведь совратил начальство, облапал всех медсестёр и держится лишь на рекомендательных письмах из университета. — У тебя же нет алкоголя дома, верно? — настороженно спрашивает Топаз, поднимаясь с места. — Нет, и ключей у него нет, я запер его, но там есть ножи и балкон, — Рацио сглатывает что-то очевидно болезненное. На него давит страх потери, настолько громкий и до ужасающего огромный, что вдруг эти дни в компании Авантюрина обретают совсем другой смысл. Его улыбка и взгляд необычных глаз не кажутся пошлыми и не очерняются желанием кончить именно на них. Смех и рассказы о жизни в монастыре не сопровождаются жаждой надеть на него костюм монашки из секс-шопа. Всё это время Авантюрин был рядом, не соблазнял, не играл с его чувствами, а лишь касался, потому что хотел согреть, говорил о том о сём, ведь старался сблизиться, выслушивал, терпел и ждал, когда Рацио сможет справиться со своими порывами, но не уходил, не поднимал шума. — Мне нужно к нему, хочу увидеть его, сейчас! — и это, кажется, самая здравая мысль в его голове за последнюю неделю.— ххх —
Рацио влетает в собственную квартиру как смерч, буквально выбивает дверь с ноги, но почему-то мысли о ценнике на ремонт не посещают сейчас. За ним тихонько так проходит Топаз, оценивает чистоту, которую поддерживает Веритас изо дня в день, и диву даётся, потому что не так она представляла себе эту квартиру. Перешагивает порожек с таким тихим — «извините за вторжение» — что даже уморительно. — Рин! — зовёт его Рацио так, словно тот в нескольких километрах от него, не меньше, а названный высовывается в коридорчик и вздёргивает бровь. — Ась? — стоит весь такой растрёпанный, заспанный, в чужой домашней футболке, которую Веритас скинул с себя перед выходом, прямо на пол, нарушив все свои правила, убеждения и нормы поведения. Рацио осматривает его с ног до головы и сглатывает так громко, что становится не по себе, ведь штаны снова отсутствуют. — Ты можешь надеть что-нибудь, мы не одни, — просит он, возвращая себе хладнокровие и собранность, смотрит поверх чужой головы, а после вовсе отворачивается лицом к гостье, пока та мнёт губы и улыбается, скорее как человек, которого заставили прийти. — Кто это? — Авантюрин не собирается выполнять просьбу, даже не тянет вниз подол футболки, чтобы прикрыть голые ноги. Машет деревянной лопаткой, испачканной в масле, здоровается. — Доктор… хотя, наверное, лучше без формальностей, — машет рукой перед носом, — Не люблю всю эту официальную баламуть. Зови меня Топаз, — она протягивает вперёд руку. Авантюрин ухмыляется и слегка сжимает ту. — Ты красивее, чем я себе представляла, — комментирует она чужую внешность так, словно оценивает имущество во время его изъятия в счёт уплаты долга. Скользит взглядом по напряжённому лицу Рацио и кивает. — Я его коллега, держу в курсе, что происходит в больнице, пока его нет, и слежу за его собственным прогрессом, — толкает друга в плечо локтём, а тот закатывает глаза. — А я нарушаю его прогресс, так? — совсем не церемонится Авантюрин, складывает руки на груди и хмыкает как-то слишком высокомерно. — Ну, если верить его словам, то ещё нет, — Топаз смущается чужой надменности, топчется на месте, не понимая, почему такой же гость, как она, ведёт себя на манер хозяина положения. Хитрая сволота — пользуется бледностью своих ног, чтобы заткнуть такого человека, как Рацио. Если бы не его аддикция, он бы людей по струнке ходить заставлял, а сейчас молчит. — А ты ему веришь? — роняет довольную улыбку Авантюрин, выводя Топаз на тропу сомнения. Она выгибает бровь и косится на Веритаса, тот шумно выдыхает и проходит в комнату. — Больше, чем тебе, — шепчет она ровным голосом и устраивает соревнование улыбок, пожимая плечами. Затем проходит следом за Рацио мимо этого Авантюрина, задевая его специально, а тот смотрит на дверь, которую никто не запирал и, сделав пару шагов, поворачивает щеколду. — Ты снова пытаешься готовить? — тянет Веритас на выдохе так тяжело, что больно за него становится. Стоит на кухне, смотрит на сгоревшую сковородку с антипригарным покрытием, которую он выбирал почти неделю, сравнивая ту с конкурентами. — Я думал, тебе понравится, — отзывается он и чешет затылок, прикидываясь валенком. — Да, я в этом не так хорош, как хотелось бы, поэтому яишенка подгорела, — старается в виноватый вид, когда Рацио выбрасывает сковородку в мусорку и тянется за тарелкой с чёрным пятном посередине, не желая спрашивать, как именно можно сжечь яйко до такого состояния. Топаз продолжает внимательно и пытливо изучать Авантюрина, словно он инопланетная форма жизни — крутится вокруг него, даже приюхивается, отмечая, что они с Веритасом пахнут идентично. Те пререкаются насчёт готовки, выясняют отношения, как пожилая пара супругов, пока Авантюрин не замирает, чувствуя спиной прикосновения этой докторши, которой он совсем не рад. — Да что такое? — возмущается он и садится на кухонную тумбу, чтобы минимизировать внезапный контакт. — Это ты мне скажи, — умиляется Топаз чужой неприкосновенности и садится напротив. Рацио стоит посередине, ближе к поддерживающему его холодильнику, и наблюдает, теперь уже молча. Авантюрин хмурится, тянется к нарезанным огурцам и помидорам — хоть ножом пользоваться умеет. Он берёт пальцами зелёный кружок, слегка скользкий, потому что процесс разложения вот-вот начнётся, и кладёт его на язык, тут же заглатывая, а Рацио поворачивается к ним спиной, опираясь одной рукой на столешницу, второй на холодос, дребезжащий в знак понимания. Топаз закрывает лицо руками — благо макияж стойкий — и тихо ржёт себе в ладони, фильтруя воздух. У неё слёзы наворачиваются и щёки краснеют, даже жарко становится. — Да вы, парни, просто комбо, — присвистывает она, вытирая ребром указательного пальца капельки слёз из уголков глаз и заправляя прядь белой чёлки за ухо. Закидывает ногу на ногу, садится так величественно, складывает руки на груди и вытягивается в спине. — Ну и что вы планируете делать? Ситуация настолько комичная, что кажется плачевной, — качает она головой, строя из себя строгую мамашу. — А в чём проблема? — опять уточняет Авантюрин, не врубаясь в суть происходящего от слова совсем. Он может понять, почему Рацио практикует дыхательные упражнения и глухим бормотанием вспоминает дряхлых старушек из реанимации, но не способен вкурить, почему Топаз в это дело лезет, словно ей тут мёдом намазано. В его понимании, сверхъестественного ничего не случилось — самое страшное позади. Он живёт себе спокойно, наслаждается чужим обществом и, казалось бы, делает всё возможное, чтобы стать частью этого дома и этой семьи, которая состоит из Веритаса, его книг, отзывчивого холодильника и стопок исписанных тетрадей. Авантюрин не рассчитывает на то, что в их жизни роль будет играть ещё какая-то женщина. Рацио же достигает дзена, поворачивается к раковине и пьёт воду прямо из-под фильтра, рядом с обычным краном. — Может, тебе будет легче жить со мной? — Топаз, как хирург, психолог и немного манипулятор, наблюдает за чужой реакцией в рамках социального эксперимента. Авантюрин аж мрачнеет и сначала смотрит на неё, а потом на Рацио именно таким тяжелым взглядом, словно тот его ментам сдаёт или, что хуже, опекуну. — С чего бы? — отвечает вопросом на вопрос, слегка клонит подбородок вниз и смотрит исподлобья, улыбка совсем пропадает с его лица, а Веритас напрягается всем телом. — Я хочу жить тут, — отрезает он, перебирая пальцы напротив своего живота. — Может, это эгоистично, и я понимаю некоторые риски, но всё-таки… — Ты алкоголик? — Топаз никогда не церемонится, в этом её фишка и болезнь, потому что часто говорит с пациентами на провокационные темы прямо в лоб, и эта профдеформация убивает даже личные взаимоотношения. Авантюрин открывает рот, чтобы высказаться, но замирает, проходится языком по верхнему ряду зубов и снова бросает тяжёлый взгляд на Рацио, а тот качает головой, потому что понимает, к чему привёл их: к очередной оффлайн-встрече, где нужно делиться своими переживаниями. — Нет, — спокойно отвечает Авантюрин, высверливая глазами дыру в голове Топаз, закидывает ноги на кухонную столешницу, садясь в позу лотоса, и прикрывает то, что ниже пупка, тканью, не давая заметить подвоха Рацио. Но Топаз видит. — Я не алкоголик, лишь притворяюсь, потому что люди вокруг не могут понять, почему я не страдаю, — начинает он прежде, чем та успевает упрекнуть его в чём-то. — Я сбежал от опекуна, потому что он требует от меня посещать ненужные встречи, на которых мне приходится мило общаться с монашками при условии, что я всю жизнь провёл с точно такими же, и они убеждали мою семью в вере, которая привела их к самоу… к жертвоприношению, — прокашливается, — Да, если он заявит о моём побеге, это тот ещё повод сесть в тюрьму, но почему ты решила, что можешь указывать мне, как поступать? — взгляд исподлобья путает, потому что улыбка довольно изящна и не может источать такую сильную угрозу — тем не менее. — Я тебе не указываю, а предлагаю, — отрезает Топаз и усмехается. — Посмотри на этого, — кивает на Рацио, который вот-вот белый флаг поднимет, но пока только форточку открывает, — он течёт по тебе, как сучка в брачный сезон, а ты так просто позволяешь ему всё, от чего он убегает уже два месяца, ведь последний срыв стал для него адом, — облизывает губы, — хочешь чтобы он снова прошёл через ад? Веритас замирает у окна, сжимая челюсти настолько больно, что в глазах на мгновение темнеет. Злость разбирает его на винтики, путает мысли и процессы в организме. Он сжимает кулаки, но молчит, не возражает, тянется к почти пустой пачке сигарет и закуривает прежде, чем Авантюрин успевает на то среагировать. — Так ты о нём беспокоишься, а не обо мне, — соображает он, всматриваясь в то, как Рацио сбрасывает пепел в пустую банку из-под энергетика, разглядывает его широкую спину, помятую по краю футболку. — Всё будет нормально, я его не брошу! Веритас давится дымом, распахивает глаза от удивления и оборачивается. Авантюрин улыбается ему сдавленно, слегка краснеет в щеках, чутка шеей и опускает взгляд к своим ногам. Рацио же не может поверить, не может обработать и вникнуть в этот бред. Там, где с самого начала горел зелёный свет, он видел красный, как дальтоник умалишённый — долго и упорно таранил носом этот невидимый для него барьер, которого просто не оказалось, его там не было вообще. — Хочешь, чтобы он тебя обеспечивал и покрывал? Ты же с собой ничего не взял: ни одежды, ни денег, нихуя, — выдыхает Топаз, обильно жестикулируя. — Хуй как раз таки взял, — отмечает Авантюрин и лезет в телефон, который лучше бы не включал совсем. Пропущенные звонки и сообщения начинают пиликать полицейской сигналкой, а Топаз взрывается хохотом, вообще сбивая с толку соседей. — В этом и проблема, боже, — снова смеётся аж до слез и так же аккуратно их вытирает, но макияжу уже нужна помощь профессионала. — Вот мой официальный счёт, — показывает он ей экран смартфона, а та прикусывает губу и косится на Рацио, что нервно курит в сторонке со своим пособием по безработице, курил бы так же, даже если бы работал сверх нормы раза в три. — Он хирург, будет торчать на работе большую часть времени, — продолжает она указывать чужие недостатки, но спрыгивает со стола, отряхивает ладошки друг о друга и идёт к выходу. Перебивает Авантюрина на полуслове, обращаясь к Рацио: — Если что, номер мой есть? — Да?.. — неуверенно отвечает тот после секунд пятнадцати тотального молчания. — Удали, — весело улыбается Топаз, забирает свой рюкзак, который частенько где-то оставляет. — Не мне судить вас, ребята, не мне думать головой, пока вы рассуждаете причинными местами. Авантюрин расплывается в хохочущей улыбке и запрокидывает голову назад, когда та шлёпает его по бедру, кивая на то, что под футболкой и тут же качая головой в знак неодобрения. Он провожает её взглядом, пока Рацио шаркает по полу тапками, идёт следом, чтобы закрыть входную дверь. — И даже не думай соваться на встречи, — даёт она своё последнее напутствие уже Веритасу, целует его в щёку только для того, чтобы мина его, выточенная из чего-то идеального, подкисла мальца, и скрывается на лестничной площадке. Рацио даже как-то отпускает, хотя смысл всех этих разговоров доходит до него не сразу. Рядом с Топаз он действительно не тонет в пошлости и грязи: она домкратом вытаскивает его на поверхность, голосом чистого разума бормочет в ухо — не раз отговаривала от всякого, не раз и прикрывала его, стояла на стрёме, пока он со стрессом в подсобке справлялся. Но сейчас след её простыл, вместе с ним и свежий воздух, а в его маленькой прокуренной кухне всё еще сидит Авантюрин, который уже успел косвенно признаться в неких чувствах, и, наконец, обнажает перед Рацио ту правду, которую подметила Топаз, поднимает футболку и ждёт ответа на немой вопрос, пока Веритас сглатывает и теряет огонёк здравомыслия в глазах.