— ххх —
Рацио не ловит такси — добирается на своих двоих, конструируя в голове сценарии предстоящей встречи, словно архитектор, которому явно не доплатят за своеобразность созданного шедевра урбанизации. Он минует перекрёстки только на зелёный свет, внимательно следит за женщиной с коляской, преодолевающей пандус с рвением альпиниста на Эвересте. Внимает далёкой сирене скорой помощи и таит дыхание, проходя мимо больницы, в которую так жаждет вернуться. Останавливается у входа в небольшую закусочную, где люди, у которых нет денег на дорогой кофе, пишут курсовые и отчёты по работе, чтобы не сидеть дома или в офисе. Прежде чем Рацио касается ручки, дверь распахивает Авантюрин. Его довольные неоновые глаза сияют, затягивая поводок на шее так туго, что тот перекрывает Веритасу кислород и растворяет в сознании мысли, а вместе с ними и придуманные заранее ответы на все возможные вопросы в мире. Душно и жарко в объятиях, от которых побаливают царапины на спине, от которых губы снова становятся влажными и припухшими, от которых в штанах теснота набирает обороты. Рацио отцепляет от себя Авантюрина, как щенка нашкодившего, но жаждущего зализать свой косяк и устранить последствия милой мордашкой. — Ты плакал? — игриво уточняет виновник всего вышеперечисленного, а вредная ухмылка становится ещё ярче. — А ты стонал, — парирует Веритас, намекая, что все слабы в ситуациях, где власть им недоступна, где контроль ускользает и единственный выход — подчиниться происходящему, дать ему волю творить с тобой, что вздумается. Авантюрин сглатывает, облизывая губы, но не отвечает, только глаза в сторону отводит — лишь мочки ушей краснеют, а пальцы аккуратно так прощупывают пуговицы на чужой рубашке — снизу вверх — финальным аккордом становится цепочка в цвет золотых глаз, которую он хочет прикусить, чтобы снять пробу, натянуть и… Рацио убирает голову куда-то в сторону от греха подальше, потому что ему уже некомфортно стоять тут на виду у всех, а ещё нужно как-то собраться и сделать вид, что ему чуждо это, что человек из него вполне себе адекватный, собранный и ответственный. Внутри пахнет сосисками и — о боже — жжёной яичницей. Этот аромат, от которого мина кислит, преследует Рацио, знающего, что голова Авантюрина имеет запах его шампуня. В закусочной почти никого нет, поэтому взгляд сразу правильно падает на мужчину в белом костюме с седыми волосами, которому только крыльев и нимба над головой не хватает, чтобы всем своим видом показывать, какой же он святой. Веритас выгибает бровь и идёт прямо к нужному столику, хотя ведёт его Авантюрин, у которого ладошка потная и щёки надуваются слегка, потому что глотает чаще, чем дышит. Этого мужчину Рацио помнит — от него они убегали тогда, от него поступали звонки и сообщения, от него может прилететь повестка в суд, от него Авантюрин не может спрятаться. — Добрый день, уважаемый… — не продолжает он, потому что никто никому ещё не представлялся. — Доктор Веритас Рацио, — есть несгибаемое желание продолжить «и я сексоголик», чисто инстинктивно, на автомате, но он сдерживается, оказывается сильнее этой своей тёмной стороны, которую точно собирается оставить в прошлом. — Можете звать меня Сандей, — представляется незнакомец, которому не хватает родинки под правым глазом, вместо креста на груди. Они жмут друг другу руки, устраиваются лицом к лицу по разные стороны круглого столика с пятнами от капучино, что никто всё ещё не вытер. — Я являюсь опекуном Авантюрина, которого назначило ему судебное заседание по делу о вторжении на частную собственность в состоянии алкогольного опьянения, — Сандей складывает ногу на ногу, держится ровно и красиво, а Рацио косится в сторону на одинокую официантку, которая, вместо того чтобы забивать заказ в компьютер, залипает в телефон настолько восторженно, что интересно содержание. — Можно поподробнее? — Веритас и не стремится сделать заказ. Он расслабленно устраивается в плетёном кресле с подушками и подпирает щёку кулаком, пока второй рукой находит в пространстве пальцы Авантюрина. Тот в свою очередь медитативно поглощает капучино со скоростью черепахи, убегающей от пылесоса. — Я вас видел в здании центра психологической помощи, — переключает тему Сандей, настолько мастерски, что смущает даже официантку. — В какой вы группе? — Это имеет значение? — Рацио сжимает чужие пальцы, но не от стресса или недовольства, а в качестве благодарности, потому что теперь он уверен, что Авантюрин лишнего явно не болтает, раз этот человек перед ним, у которого аура подлая слегка, не знает ни имени собеседника, ни его диагноза. — Для меня нет, а вот для суда — очень даже, — элегантно угрожает тот и берёт в руки чашку, которая никогда не была рассчитана на то, что из неё будут пить, оттопырив мизинец. — Могу я услышать подробности, — продолжает свою волну Рацио, слегка закатив глаза из-за чужого желания выглядеть куда лучше, чем тот есть на самом деле. — Вы ведь не простой опекун, я прав? Вы тесно связаны с прошлым Авантюрина, — в подтверждение этой догадки названный давится кофе и багровеет на глазах. Веритас хлопает его по спине, отчего тот выгибается и вдыхает полной грудью. — Я являюсь пророком церкви, к которой он принадлежит, — хвастается титулом Сандей, но в подробности всё ещё не сворачивает, а Авантюрин идёт на второй заход своего кашля, но уже по другой причине. — То есть секты, из-за которой погибла вся его семья, — уточняет Рацио грубо и бесцеремонно, погружая соседние столики в тишину. Гостей немного, но все прислушиваются, и это именно то, чего он добивался — свидетели. — Это лишь трагедия, которая тесно связала наши с ним судьбы и позволила мне наконец добиться шанса обернуть несчастное дитя к лику Господа, — Веритас не сдерживает смешок, ведь, будучи атеистом, для него это скорее звучит как бред. — К сожалению, — настаивает Сандей. — В детстве Авантюрин слишком много болел, проходил испытания душой и телом, боролся за жизнь в стенах больницы, хотя я столько раз настаивал на том, что его лишь надо крестить, и тогда все недуги уйдут. — Меня в той больнице жизни научили, — выдыхает почти шёпотом Авантюрин, опуская глаза к своим коленям и разминая плечи. На нём штаны Рацио, что слишком свободны в талии, и однотонная футболка, что не скрывает следы зубов на коже плеч. Это злит Сандея каждый раз, когда взгляд цепляется за подобные непотребства. — Тебя отвернули от Господа, — выдыхает тот, поправляя съехавший крест так, чтобы он был ровно посередине груди, видимо, осанка-таки даёт слабину, теряет идеальность. — Подробности будут? — уже в нетерпении, Рацио слегка повышает голос, но не отпускает хладнокровия. Его глаза блестят догадками, которые гениальный мозг выстрелами воображаемого пистолета отправляет к языку, но не произносит вслух. — Что ж, если для вас так важно знать правду, я её вам поведаю, — наконец сдаётся Сандей и строит из себя виновато-обиженного. — Авантюрин был непослушным и болезненным ребёнком. Бес внутри него всё время одерживал вверх, и после трагедии, которая случилась с его семьёй, весь ужас его некрещёной души вылился в пьянство и бегство от горя, которое нужно было пережить, принять и отпустить. Рацио зевает, словно эта скучная лекция от преподавателя, который знает меньше него раза в три, уже доконала. Но глаза закатывает от эпичности вышесказанного, демонстративно так закатывает, чем удивляет и смешит Авантюрина одновременно, позволяя наконец столкнуть с этой его стороной, которую окружающие терпеть не могут. — Вижу, вам не интересно, — делает колкое замечание Сандей. — Продолжайте, — грубо парирует Рацио, из-за чего тот нервно сглатывает, пробегаясь взглядом по невольным слушателям. — Непережитое горе привело его к азартным играм, к жадности, в порыве которой он ворвался на территорию местного казино и решил ограбить его, что могло стоить ему потерянных лет жизни в тюрьме, но я вовремя спас душу, убедил суд разрешить мне взять над ним опеку и позаботиться о его лечении от этих греховных деяний, — и подбородок поднимает всё выше и выше, а Рацио наконец смеётся так, словно смотрит комедию, напитанную чёрным медицинским юмором. — А я знаю, что родители били его за то, что он не хотел подчиняться правилам секты, которая принадлежит вам, и, когда они покончили жизнь самоубийством в попытке принести себя в жертву вашему богу, — делает акцент на последних двух словах, наклоняясь к столу корпусом, — он испытал лишь облегчение, но, из-за того, что окружающие за него решили, как ему стоит себя вести, он стал притворяться пьяницей, лишь бы его веселость имела хоть какое-то логическое оправдание в ваших глазах. А в то казино он пришёл только для того, чтобы забрать выигранные им деньги, которые они наглым образом отказывались выплачивать, ссылаясь на жульничество, которого не было. Авантюрин бы закричал «раунд», но терпит это публичное обсуждение его истории молчком, лишь только руку Рацио сжимает аж до белых кончиков пальцев и смотрит на Сандея слишком уж забито и неправильно. — И вы верите ему? — звучит как оскорбление, причём сразу на два фронта. — Я бы не верил, если бы его ломало от недостатка промилле в крови, но он чист, — качает головой Рацио и именно в этот момент ему ужасно хочется затолкать иголку в вену Авантюрина и взять крови на любые анализы только для того, чтобы доказать этому самоуверенному чурбану его неправоту. — Вы хоть раз наблюдали собственными глазами, как он бутылки опустошает? — Нет, — ведёт плечом Сандей, перебирая пальцы на коленях. — Но его выходки неподвластны другому объяснению. — Они лишь часть его бунтующего характера, — невозмутимо отвечает Рацио и на автомате тыкает пальцем в стол в тот момент, когда официантка наконец набирается смелости подойти к ним — но разворачивается на девяносто градусов и идёт уточнять у соседей, не хотят ли они повторить фильтрованный американо. — Я рад это слышать, — вдруг переобувается на ходу Сандей и оскорбляет заряженного на дебаты Рацио своей улыбкой, от которой Авантюрина в дрожь берёт. — И вы хотите, чтобы я отказался от него и отпустил в мир, где его выходки будут восприниматься как психическая нестабильность? — а вот и подвох. — Это уже не будет вас касаться, — цедит сквозь зубы Веритас. — Будет, ведь я его пророк, его духовный наставник! Ответственность за него лежит на моих плечах, — Сандей великодушно прикладывает руку без колец к сердцу и слегка кланяется, но не единая прядь его уложенной чёлки не спадает на лоб. — Так передайте эту ответственность мне, — ставит точку Рацио и погружает всю закусочную в некоторую отчуждённость, на фоне которой слушатели вдруг не могут скрыть улыбок, расслабляются и перешептываются. Они неправильно делят Авантюрина, далеко нет, ведь он не игрушка и не вещь, даже не домашний питомец, чтобы вот так обсуждать, кому он будет принадлежать. Но Веритас и Сандей оба в курсе, что сейчас на нём клеймом висит справка о недееспособности, избавиться от которой может только его опекун в компании психиатров — это сложно, но возможно. — Не вам решать его судьбу, — чеканит Сандей, теряя самообладание. — И не вам, — отвечает Рацио, не спуская с поводка хладнокровие. — Суд так суд! — вдруг врывается в это ощутимое напряжение Авантюрин. Буквально дверь с ноги выбивает и расслабленно запрокидывает руки за голову, кладёт ногу за ногу, тянется так, что чужая футболка задирается, обнажая бледную кожу подтянутого живота, и Веритас вдруг вспоминает, что у него не всё в порядке с выдержкой. — Пойдём в суд! Я сдам все анализы и тесты, докажу вменяемость, отсутствие алкогольной зависимости, возможно, сяду, если, конечно, дело не выиграет мой адвокат, которого я успел найти, пока мой телефон был при мне, а не в твоих ручищах загребущих, — он жестом показывает официантке, что ему нужно повторить кофе. — И сладенького захвати! — кричит ей вслед. — Ты не сможешь выиграть дело, — улыбается Сандей, а сам прикусывает язык в тот момент, когда Авантюрин достаёт телефон и подключает запись его голоса, где он лично говорит, что является пророком той церкви, из-за которой умерли родители. — Не смогу, только если ты каким-то образом докажешь, что это не ты тут треплешься, — ухмыляется Авантюрин и довольно клонит голову к плечу, чешет затылок пальцами и пробегается взглядом по Рацио, который не совсем при деле. — Видишь ли, мои родители завещали всё ему, как дальнему родственнику и близкому другу семьи, и по документам секты-то не существует, а он, — тычет пальцем в Сандея, — является простым бизнесменом, что по воскресеньям, как иронично, ходит молиться Богу, ну верующий парень такой, ничего не скажешь. — То есть… — Рацио спокойно может продолжить мысль, пока обсуждаемый молчит, но позволяет Авантюрину самому закончить. — То есть суд принял его сторону только потому, что никто не был в курсе, что это именно его секта привела моих родителей к самоубийству, а сейчас у нас есть прямые доказательства, — пожимает плечами так задорно, словно сорвал куш на рулетке и сверкает неоном глаз. Где-то за стойкой бармен хлопает в ладоши, вместо того чтобы взбивать молоко для капучино, но этот звук быстро растворяется в разговорах тех, кто поднимает голову повыше, чтобы рассмотреть Сандея. — Я подпишу все документы, передам их через своего адвоката и вычеркну тебя из книги Господа, — чеканит тот, из последних сил сохраняя элегантность, после чего встаёт, поправляя белый пиджак. — Я заплачу за счёт, — не спешит пожимать чужую руку на прощание Рацио. — Вы греховны, и вам придётся дорого заплатить за это, — бросает напоследок Сандей, но, прежде чем покинуть закусочную и встретиться лицом к лицу с солнцем, сквозь окно освещающим Авантюрина в золотых глазах Рацио, он слышит надменный голос, который с радостью забудет навсегда: — Я уже заплатил! — ставит последнюю точку Веритас и закрывает глаза, когда колокольчик, связанный с дверью перестаёт звенеть, а официантка неуверенно ставит заказ на столик, тихонько так извиняясь за вторжение. — Чёртов святоша… — выдыхает куда-то себе в ладони Авантюрин и тут же убирает руками чёлку назад, часто моргает и, похоже, возвращает синусовый ритм в стабильное состояние, пока Рацио считает про себя от одного до десяти и обратно, словно вот-вот погрузится в общий наркоз, где наконец-то сладко выспится, ведь вещества отключат его надоедливый мозг. — Я думал, это будет сложнее, я думал… — Мне нужно идти, я тоже должен исправить свою ситуацию, — срывается Веритас прежде, чем Авантюрин успевает понять. Рацио поднимается с кресла, оборачивается к непонимающему и горячо целует сначала в лоб, потом в губы, оставляя вкус сигареты без кнопки в уголках, на языке и свой бумажник с ключами у того в руках, после чего выходит из заведения.— ххх —
— Доктор… — смущается чужому тяжелому дыханию Жуань Мэй и снимает очки с переносицы, откладывает их на стол, прикрывая также журнал посещаемости, где возле фамилии Рацио под сегодняшним числом стоит прочерк. — Вы опоздали, сессия уже закончилась, — смотрит она на него снизу вверх немного выжидающе. — Уделите мне минуту, — просит он и закрывает за собой дверь, не позволяя подслушивать любопытной уборщице, что метёт разорванную кем-то брошюрку в сторону мусорки. — Несколько минут, — уточняет. — Что-то случилось? — голос у Жуань Мэй слишком добрый, как у матери, которая никогда не накричит на ребёнка, даже если она сотню раз уже предостерегала его. — Что вы хотите сказать? Рацио глотает снова и снова, но не влагу во рту, не тревогу на фоне общего стресса и даже не желание заткнуть мысли в голове чьим-нибудь членом в глотке, он глотает воздух, потому что бежал, уповая на то, что сможет высказаться. — Я сорвался, — признаётся без задней мысли, без чёткого плана, ведь всё это время мог думать только о том, что ему теперь делать с Авантюрином. — У меня был секс, я сорвался, — поднимает глаза на Жуань Мэй, золотые, полные решимости, и проходит ближе к центру, занимая стул, на котором всегда сидел. — Случайный секс? — почему-то уточняет она, направляя всю свою светлую энергетику к нему и поправляя полы халата, обволакивающие каблуки её милых летних туфель. Рацио вдыхает глубже, чем обычно, лишь бы успокоиться, и качает головой. — Нет, это был запланированный секс, — отвечает, а Жуань Мэй меняется в лице от удивления, хочет что-то сказать, но Веритас опережает её: — Не я его планировал, — звучит как оправдание младшеклассника, но слишком убедительное и в то же время неоднозначное. — У вас появился любимый человек? — она не теряет ни своего очарования, ни спокойствия, и это стремление понять собеседника передаётся Рацио во всей красе — он стремится понять самого себя, смотрит на неё, мнёт губы друг о друга, кусает их и едва ли уловимой мимикой показывает, что не знает, как ответить. — Он вызывает у вас те чувства, о которых вы говорили с нами во время сессии две недели назад? — Веритас глохнет, пропадая в воспоминаниях. — Он… — лицо Авантюрина рисуется перед глазами воображением, пробуждая внутри не похоть, а нежное чувство удовлетворения, улыбку, от которой сложно оторвать глаза, которая заменяет собой даже страсть к операционной, куда душа так стремилась. — Вы хотите заботиться о нём, защищать его, засыпать в обнимку, целовать в губы и щёки, признаваться в любви?.. — цитирует Жуань Мэй довольно чётко, почти дословно, и ждёт какой-нибудь реакции, пока Веритас смотрит на неё не смущённо, не скованно, а скорее с неотвратимым пониманием. — Я хочу вернуться к терапии, — не отвечает он. — Мне нужно получить справку, чтобы я мог быть рядом с ним, я должен работать, чтобы заботиться о нём, — его намерения слишком ясны для психотерапевта, у которой нескрываемое восхищение превращается в тихую улыбку на губах. — А если терапия будет подразумевать отказ от отношений с этим человеком, ведь вам нужно будет воздерживаться, — уточняет она, попутно забираясь пальцами в свою большую сумку, где папки с документами лежат далеко не упорядочено. — Терапия – это такое дело… — Тогда я откажусь, — отрезает Веритас и сам себе не верит, но продолжает гнуть линию, что на задворках сознания рушит тот мир, который он так долго и упорно создавал. — Я не могу дать вам чётких ответов, не могу объяснить, что чувствую, потому что сам не понимаю, потому что всё происходит слишком быстро, непонятно, и, возможно, это далеко не то, что мне на самом деле нужно, но если передо мной встанет выбор именно сейчас, я откажусь от терапии. Жуань Мэй поджимает губы, но не может скрыть широкую улыбку, слегка смеётся, доставая из папки листок бумаги. А Рацио этого не видит — поглощён метаниями из стороны в сторону, поглощён тем, что хочет сказать, но не может правильно сформулировать. — Тогда можете больше не приходить на терапию, — выводит она его из транса, заставляя поднять голову и вцепиться взглядом в её глаза, но не обратить внимание на бумажку в протянутой ему руке. — Я… — не знает, как подступиться. — Вы можете работать, доктор Рацио! — едва ли Жуань Мэй повышает голос, но это оглушает, превращая мир в океан, в глубине которого настолько холодно и непонятно, что мурашки не отпускают, горло сохнет, а капли ледяного пота скатываются по вискам прямо к шее, где пульсирует сонная артерия. — Вы можете вернуться к врачебной практике, — кивает, поднимаясь на ноги и укладывая подписанный ею документ ему на колени. — Поздравляю! Жуань Мэй треплет его по плечу и останавливается только возле двери кабинета, который ей обязательно нужно закрыть. Но не торопит Веритаса, ни в коем случае, ведь ему нужно прочитать и изучить долгожданную справку, ему нужно время. Звонкая мелодия разрывает барабанные перепонки, заставляя Рацио поднять трубку почти мгновенно, чтобы услышать: — Я прикупил ещё пирожных, надеюсь, ты не против, — Авантюрин явно улыбается, — жду тебя дома, отпразднуем!