Новый сотрудник

В дверь колошматили с такой силой, что Захарову показалось, будто бы она того и гляди слетит с петель. Он протер глаза, выскреб себя из теплой постели и потащился открывать. Ночные визиты уже давно перестали нести с собой леденящий сердце ужас, миновали те далекие страшные годы, но, согласитесь, нет ничего приятного в том, что в квартиру к вам кто-то ломится с яростью бешеного мамонта. – Кто там? – спросил он, запахивая поплотнее бордовый теплый халат. – Тошка-а-а, открывай! – проблеяли снаружи голосом Димы, – мы жаждем продолжения банкета! Со скрипом повернулся ключ в двери, и через мгновение на пороге предстала разношерстная компания. Пьяный Сеченов висел на плече шатающегося рослого тощего незнакомца, а тот, в свою очередь, удерживал на руках бешено сопротивляющегося кота. Муся, пришедшая вслед за хозяином в прихожую, возмущенно зашипела на высоких частотах. – Добрый вечер! – икнул с непередаваемым запахом спирта изо рта незнакомец в шляпе набекрень – та держалась каким-то божьим чудом, открывая высокий лоб, уже покрытый царапинами от кошачьих когтей, и изрядно встрепанные волосы, – а мы… ик! К вам! – Угу, – буркнул Захаров, пропуская табор в квартиру и закрывая за ними дверь, – и чем же обязан? – Мы выпивали в рюмочной… потом в другой… потом была пивная, – Сеченов попытался снять ботинки, центр тяжести сместился, из-за наклона его повело вперед, и великий советский академик впечатался лицом в ковер для обуви, – ай! – Позвольте помочь, – засуетился незнакомец – говорил он с очень заметным немецким акцентом, и Харитон запоздало задумался – не шпион ли очередной Димин собутыльник. – Ах, не стоит утруждаться, – пробормотал снизу Сеченов, но было поздно, старательный немец потянулся его поднять, выронил вырывающегося кота, тот сиганул вверх по вешалке для пальто, опрокидывая ее, и вся эта ненадежная конструкция: груда пальто, чугунная вешалка, шатающийся немец и кот повалились в одну кучу малу. Послышались обиженные вопли, и Харитону ничего не осталось, кроме как броситься разнимать этот клубок из рук, ног, сапог, лап и рукавов. – Что происходит? – яростно спросил он, когда немец и Дима были приведены в вертикальное положение – обоих пришлось поставить у стеночки смирно, потому что без опоры они снова и снова сползали на пол. Да, явились к нему в квартиру ночные посетители прямо-таки на бровях, иначе и не скажешь. – Мы познакомились на конференции, – икнул Сеченов, ковыляя на кухню – вел он себя будто бы в собственном доме – бесцеремонно и по-хозяйски нагло, – Тошка, а есть чего выпить? Из пивной нас выгнали, но душа желает продолжения банкета! – Выгнали, потому что этот достойный человек браво отстаивал честь своей научной идеи, – признался, размахивая руками, словно огромная нескладная ветреная мельница, немец, – у него отлично поставлен левый хук! – Дима, ты дрался? – шокировано уточнил Харитон, глядя, как Дима роется в шкафчике в поисках алкоголя, – водка правее. Сеченов извлек бутылку, развернулся, и Захаров увидел, что у него порван ворот рубашки и почти что оторван рукав пиджака. – Неси три рюмки, Тоша, будем кутить! – торжественно провозгласил он, – за знакомство! – За знакомство! – бодро поддержал немец, как только получил в руки наполненную до краев стопку, – меня зовут Воланд. Харитон машинально отпил из своей рюмки, поморщился от спиртового вкуса и полез искать в холодильнике застарелые соленые огурцы – без закуски пить водку было решительно невозможно. Привычка держать дома спиртное только ради Диминой страсти к возлияниям давала о себе знать весьма печальными последствиями. – Очень приятно, – буркнул Захаров, раскладывая по тарелкам нехитрую закуску, – товарищи, не побрезгуйте, вы уже оба глазами косите. Что вы пили? – Пиво, – сурово и откровенно, как на исповеди, признался Воланд, и налил себе еще, – настойки. – Лимонную. Перцовую. Хреновуху, – начал загибать пальцы Дима, следуя его примеру, – и пиво. – Пиво забыли, – глупо захихикал Воланд. Харитону наконец-то удалось его как следует рассмотреть, и скуластое, лобастое лицо ему совершенно не понравилось. Было в нем и что-то шутовское, и хищное, и невообразимо глупое – видимо, от степени опьянения. Однако одет был новый знакомец стильно, даже щегольски, немного старомодно, но с большим вкусом. Диме, с его любовью к дорогущим строгим костюмам, вполне под стать. Они вообще были похожи – и станом, и худобой, и прическами. – Да. Точно, и пиво. К сожалению, советское, немецкого в том клоповнике не подавали, – Сеченов развел руками и печально вздохнул, – но теперь мы можем причаститься напитком настоящих ценителей. – Браво! – зааплодировал исполосованными руками Воланд, – ваше красноречие купило меня с потрохами. – Все началось с конференции по поводу нового нашего комплекса, – Дима взъерошил волосы и погладил взобравшегося на край стола бесцеремонного черного кота, – герр Воланд слушал доклад со всем возможным вниманием. Он иностранец, приехал из Германии для обмена научными знаниями. И какая же наука без Предприятия тридцать… ик… во… семь… Он уронил голову на стол и засмеялся над собственной нелепостью. Харитон с досадой опустошил свою рюмку и печально вздохнул: спать хотелось неимоверно, а Димины безумства, для которых он где-то отыскал себе напарника-иностранца, повергали его в унылую хандру. – Я бы с радостью попросился к вам в штат научных сотрудников, – Воланд развалился на стуле, раздвинув ноги, – но у меня слишком много дел в Москве, я никак не могу остаться в ваших горах Каз… Казахстана… я правильно выговорил? – Безупречно! – Дима хлопнул по столу и снова выпрямился, чтобы опять потянуться за бутылкой, уже изрядно опустевшей от обильных возлияний, – у вас отличный русский язык, и спасибо, что говорите на нем несмотря на все трудности, потому что я сейчас на немецком не смогу выдавить ни слова. – Может быть, вы возьмете к себе на работу кого-нибудь из моей свиты? – засмеялся Воланд, почесывая кота по макушке, – например, вот, Бегемота. Он отличный собеседник и собутыльник, как вы изволили выяснить. – Но я не могу принять на работу кота! – с досадой возопил Сеченов, всплескивая руками и от экспрессии роняя рюмку. – Никаких проблем. Бегемот, оборотись, – приказал коту Воланд, отбирая у животного рюмку, – хватит глазищи заливать. – Мессир, начнем с того, что я вообще не хочу работать, – заныл котяра, но безжалостная рука немедленно впилась ему в ухо и выкрутила пушистую кисточку, – ладно, ладно! Сейчас! Он с грациозностью гиппопотама спрыгнул на пол – содрогнулись чашки в шкафчике над плитой, крутанулся вокруг своей оси, Захаров сощурился, сдернул очки, протер их краем халата и нацепил обратно. На полу его кухни вместо говорящего, как выяснилось, кота возлежал молодой человек еврейской наружности – абсолютно голый, неприлично худой и кудрявый, как баран. – Давненько я этого не делал, – проворчал он, садясь и ощупывая себя руками, – тьфу ты, черт, весь в шерсти теперь. Совершенно по-кошачьи он отплевался и встал, ничуть не смущаясь голого зада. – Бегемотом сотрудника не назовешь, – задумчиво протянул Сеченов, оглядывая бывшего кота оценивающе и с нездоровым интересом облизывая глазами выступающие тонкие ребра, – надо вам имя придумать. – Мишка, – выдал Воланд, допивая водку из кошачьей рюмки, – пусть будет Мишкой. – Еще чего! – снова возмутился бывший кот, – ужасно звучит, никакой благозвучности. Мессир, где ваш хваленый вкус? Дьявол погрозил ему кулаком, но трепать за уши не стал – лень было тянуться. – Воланд, вы же немец? – вдруг спросил, закусив огурцом, Дима, – пусть будет не Михаилом, а Михаэлем. Дань вашему происхождению. – И немец тоже, – Воланд философски закурил и подпер щеку рукой, с зажатой меж пальцев сигаретой, – а фамильё? У вас без фамилии паспорт не дадут. Сделаете моему коту паспорт, Дмитрий Сергеевич? – Сделаю непременно, – пообещал Сеченов, тоже берясь за пододвинутый к нему по столешнице портсигар, – и паспорт, и костюмчик ладный справим, и должность дадим. – Вам весело, а мне отдуваться, – заныл кот-Михаэль, наливая себе еще водки, – не хочу-у работа-а-ать! – Нечего причитать, – шикнул на него Воланд, – мне нужен свой человек на этом их Предприятии с цифрами, которые я, признаться, уже забыл. – Тридцать восемь двадцать шесть, – мрачно напомнил Захаров – вся эта антинаучная клоунада порядком его замучила, нестерпимо хотелось снова нырнуть в постель и доспать оставшиеся жалкие часы до подъема в тепле и покое, желательно, с Димой под боком. И чтобы вся эта дьявольщина непременно оказалась галлюцинацией или сном пьяного мозга. – Ну пусть будет Штауберг или Штальбаум, – наугад назвал случайные немецкие фамилии Сеченов, на что кот хлопнул стопку, поморщился, икнул и покачал головой, выражая несогласие. – Шт… Шр… Ша… – забормотал он, загибая пальцы, – у дьявола много имен, а у бедного кота ни одного! – Хватит голосить, – Воланд закатил глаза, – ты ноешь прямо-таки как Штокхаузен в аду. – А что, музыкально! – приободрился кот, – лестно носить фамилию вашего великого сородича-композитора. – Ты ее не заслуживаешь, но пусть будет. Михаэль Штокхаузен, Когтяузер-Старший, – с торжественностью средневекового герольда изрек Воланд, взмахнув рукой и снес попутно со стола пустую бутылку, – за сим нарекаю тебя! – На этой оптимистичной ноте давайте пойдем спать, – взмолился Харитон, – Дима, ты уже окосел от спирта. Твой гость роняет вещи. Кот стал человеком. У меня нет вопросов, я только молю об отдыхе, мне в Академию Последствий к семи утра вставать! – М-м-м, Тошка негодует, – пьяно заулыбался Дима. Он наклонился через стол, сметя с него всю посуду и завалив набок полупустые рюмки, – ну, Тошенька, не ругайся на нас, иногда даже гениям нужно расслабляться. Захарова крепко и, разумеется, с водочным ароматом поцеловали в нос. На этом запоздалое застолье завершилось, и Воланд поспешил было откланяться, но, попытавшись встать, врезался коленями в столешницу с такой силой, что загрохотала уже вся имеющаяся на кухне посуда. И путем коллективного совещания было принято решение устроить мессира на диване в маленькой гостиной. Бегемоту, или свежеиспеченному Михаэлю, досталось раскладное кухонное кресло, а Дима с Харитоном удалились в спальню и наконец-то улеглись в кровать. Пьяное чудовище поползло было снова целоваться, но Захаров безжалостно очертил границы нейтральной зоны на постели и водворил Диму в пределы его владений. – Я слишком стар для секса по пьяни, – буркнул он на слезливые возмущения, – как подумаю о том, какое же будет у тебя похмелье завтра, так в дрожь бросает. Но, услышав обиженное сопение на соседней подушке, все же сжалился и пообещал: – Завтра, если не помрешь, вечером, так и быть, освобожусь пораньше, сможем поразвлечься немножко, тряхнем стариной. Сбоку радостно всхрапнули, и через пять минут в спальне воцарилась долгожданная блаженная тишина. На утро Харитон проснулся от того, что Муся, восседая у него на груди, с отвращением отрыгивала комочек липкой слюнявой шерсти. Традиционный подъем за полчаса до будильника несмотря на ночные возлияния дался Захарову легко, сказывался привычный и относительно здоровый образ жизни. Ему даже показалось, что вчерашнее приключение ему всего лишь приснилось, однако усыпанная бутылками и осколками кухня, разбросанные по коридору вещи – очевидно, чужие – храпящий в гостиной так и не раздевшийся растрепанный Воланд и дрыхнущий на краю кресла в кухне Штокхаузен – Муся не проявляла к нему ничего, кроме брезгливого презрения – убедили его в обратном. Работа по уборке предстояла нешуточная, от масштаба предстоящих событий Захарова передернуло. Он оглядел царящий на его обычно безупречной в своей чистоте кухне беспорядок, воздел к полотку руки и, пользуясь полным отсутствием свидетелей по причине продолжающегося пьяного сна оных, от всего сердца и с большим чувством вымолвил: – БЛЯТЬ!