Холодно. Несмотря на теплое солнце и безоблачную погоду, сквозь цветные витражные стекла света проходит совсем немного, практически не согревая огромное помещение приемной залы, где сейчас находилась я и мой отец. Я стою в одном нижнем платье, которое лишь понижает температурный режим моего тела. Мой отец стоит чуть поодаль, пытаясь полностью игнорировать не только мой непотребный в данный момент вид, но и всё моё существование в целом. С одной стороны, это даже радует: только его пристального взгляда в моей ситуации и не хватает. Через полчаса он покинет этот остров и вновь вернётся только через неделю, когда настанет время проведения этого затеянного мероприятия.
Я стою в самом центре комнаты, опустив голову и потупив взгляд. Передо мной, на огромном резном диване с мягкими пуфами и высокими подлокотниками, сидит огромная женщина преклонного возраста с чертовски устрашающей аурой, которую я скоро смогу потрогать пальцами. Её глаза смотрят на меня непрерывно, изучают и периодически прищуривается, будто размышляя о том, чем я смогу сослужить ей в будущем и сколько новых детей я подарю за свою короткую жизнь. Её толстые мозолистые пальцы с широкими огромными перстнями тянутся ко мне, щупают, пытаются вертеть так, как ей самой будет удобно. Для неё я словно детская кукла на витрине, а она, мой покупатель, видит во мне лишь понравившуюся игрушку, от которой только и требуется, что радовать глаз и вести себя тихо. Никто еще, помимо моего отца, не мог внушать мне такого же сильного страха, как она.
Эта женщина подзывает меня ближе своим огромным пальцем, а я и не смею отказать ей, иначе получу от отца невероятной громкости упрёки. Робкими шагами я подхожу к ней, разгоняя собравшиеся вокруг меня облако тепла. По плечам и лопаткам пробегаются мурашки, из-за чего я лишь сильнее выравниваю спину, так и не поднимая взгляда. Моя покорность показалась ей весьма милой, поэтому она добро улыбается (видимо, как считает она сама), а после чуть наклоняется вперед и прищуривается. Крупная дрожь меня бьёт не только от холода. Влажный ярко-красный язык проходится по выкрашенным в такой же цвет губам, а после огромный рот приоткрывается, и меня обдаёт её теплым дыханием. Коленки так и норовят подогнуться, но я твёрдо стою на ногах, всячески подавляя давно образовавшуюся привычку. Если я не ошибаюсь, она в буквальном смысле может меня съесть.
— Всё-таки красивая ты девка. И бедра широкие, рожать будет легко. Свадьба твоя через неделю, так что поживешь у нас, комнатку мы тебе найдём и душек приставим. Только за вещичками своими сплавай, а готовить тебя уже мои люди начнут. Не боись, примут тебя здесь ласково. По крайней мере, пока.
Громкий смех врезается в мои уши и я непроизвольно хмурюсь, но тут же меняюсь в лице: эта женщина ни в коем случае не должна знать, что я чувствую при общении с ней и что думаю обо всей ситуации в целом. Сейчас я здесь на птичьих правах и не могу сделать буквально ничего. Мой отец, побрал бы его черт (как часто говорил мой младший брат), заключил контракт о фиктивном брачном договоре. То есть, буквально продал меня за бесценок озабоченной пиратке. И даже не это так удручало: мой отец, очевидно самый умный человек на всём Гранд-Лайн, заключил контракт с Йонко, одним из самых опасных и влиятельных людей всего их бескрайнего моря.
Мой отец, как только услышал такое проявление эмоций со стороны одного из самых сильнейших и непредсказуемых пиратов Нового Мира, тут же изменился в лице, весь сжался и потемнел, пытаясь слиться с окружающей средой и не попадаться ей на глаза. Судя по его взгляду в мою сторону, ему уж точно не понравилась моя ровная спина и практически полное отсутствие изменений в лице, потому что в области лопаток начало немного покалывать. От такого стало не по себе, руки сжались в кулаки, а губы даже немного побелели. Этот человек часто внушал страх не только своим детям, но и жителям нашего острова. Его боялись на Паншке, но никогда не воспринимали всерьез за её пределами. Для других он был шутом, который будет делать для них все, нужно лишь показать чуть больше силы, чем для убийства мухи. И это положение, похоже, во всём его устраивало.
Большая Мамочка или же Шарлотта Лин-Лин, все-таки закончила смеяться, немного передохнула и дала знак своим подчинённым, которых все здесь называли "душками", чтобы я начинала одеваться. Господи, ну наконец-то. Вся моя одежда, так благородно с её стороны, висела у окна, а потому была куда приятнее воздуха в комнате. Две душки помогли мне надеть платье в пол, затянули корсет на спине и поправили волосы, попросив нагнуться к ним поближе. Длинный подол цвета карамели приятно струился по моим ногам, одаривая теплом и уютом. Но из блаженного чувства меня очень быстро вывел отец, схвативший меня за локоть. Я, который уже раз за эти полтора часа, крупно вздрогнула, так и не подняв головы.
— Думаю, нам стоит поскорее отправится обратно на остров за вещами. Всё-таки, подготовка к свадьбе - дело очень долгое и кропотливое, и чем раньше мы начнём, тем лучше всё пройдет. К тому же мне нужно известить своих сыновей о наступающем празднестве, так что спешу откланяться. - пролепетал мой отец и, как тряпичную куклу, потащил меня к выходу. Я успела лишь поклониться ей на прощание, да подол подобрать, чтобы ненароком не порвался.
Как только массивные двери за нами закрылись, его лицо изменилось. Из приятного и заискивающего стало злым и хмурым. Живя с ним практически всю свою жизнь, я приспособилась читать его лицо быстрее любой другой книги. Иногда это помогало, иногда наоборот. Сейчас же, если я правильно истолковала его изгиб бровей и крепость сжатых губ, он разозлился из-за моей "слишком показной скромности". Видимо, уже на корабле, мне проведут объяснительную профилактику о том, что я должна была вести себя с Лин-Лин более открыто и сразу же запасть ей в душу (совершенно забыв при этом, что именно он воспитал меня такой, какая я есть сейчас).
Мы спешно погружаемся на корабль и сразу же отплываем в сторону своего родного края. Моим воспитанием отец решил заняться уже на нейтральной территории моря и отпустил пока меня гулять по кораблю. Морская болезнь практически отступила, но всё еще мучила, поэтому я аккуратно подошла к краю палубы, оперевшись на высокий бортик. Через несколько минут к тому же причалу начал швартоваться корабль, в три раза больше нашего. Судя по расцветке и символике, он принадлежит пиратам Большой Мамочки. Мои глаза с любопытством стали проходиться по всему, что попадалось на пути: убранство корабля, отличительные детали, груз, экипаж.
Видимо, пираты Мамочки были действительно в абсолюте уникальны, раз мое наблюдение, да еще и так точно, было замечено с такого расстояния. Когда мои глаза встретились с чужими, я испуганно вздрогнула и сразу же отпрянула, отбегая в "слепую зону": место, где эти холодные глаза меня не увидят. Всё произошло так быстро, что из всего облика наблюдавшего я выцепила лишь одну примечательную деталь: этот человек
невероятно огромен. Собственно, как и весь экипаж того корабля. От большой и сильной матери родятся только такие же огромные дети, которые смогут стать достойной ей заменой.
Сердце после такого бешено колотилось еще долго. Тот человек... Он очень точно понял, откуда я вела наблюдение, несмотря на то, что нас разделяло около сотни метров. И, если его лицо можно прочитать только так, он успел увидеть часть моего лица до того, как я поспешно скрылась. Точнее, мои глаза, которые иногда так очаровывали моего старшего брата. Чтобы не оставаться у него в долгу, я тоже напрягла память, пытаясь вспомнить, как вообще выглядели его глаза. Мозг запомнил лишь их глубину и темноту, которая просто сочилась оттуда. Наверное, он был или слишком зол, или относился к тому же типу людей, что и мой отец.
Весь этот день, начиная с утренних сборов на "смотрины", отплытием в главную резиденцию пиратов Лин-Лин и заканчивая самими смотринами и эмоциональным давлением со стороны отца, изрядно вымотал меня, о чем сразу же сообщила моя голова, начав упрямо пульсировать в области висков. Единственным способом избавиться от подобной неприятности, в моем случае, является сон. Я вздохнула, еще раз глянула в далёкую водную гладь и пошла в свою каюту, запираясь изнутри. Еще одна из всех многочисленных привычек, от которой я не избавлюсь никогда. Лишь внутри отведённого мне пространства, с плотно зашторенным окном и закрытой на замок дверью, я наконец смогла расслабиться. Расслабиться и уснуть долгим, крепким сном.
***
Вся подготовка к будущей свадьбе изрядно утомляла. Платье шили специально на мои почти три метра роста, которые достались мне от горячо любимой матери. Шили очень долго и очень скучно. Практически на каждом этапе я была вынуждена часами стоять в роли модельной куклы и ждать, пока портные наконец перестанут спорить и сделают уже хоть что-нибудь с "торчащими рукавными швами". После этого я шла в отведённую мне комнату и отдыхала лишь двадцать минут, ожидая, пока ко мне придут мастера для создания моей прически. По моей личной просьбе, ими являлись только женщины. Сначала Лин-Лин не поняла мой выбор, но после некоторых разъяснений мягко улыбнулась и даже погладила меня по голове своим огромным пальцем. Как оказалось, не такая уж она и страшная женщина.
После очередных споров, но уже на тему моих волос, ко мне наведывался обувных дел мастер, небольшой мужчина с плешивым лбом и огромным животом. Единственный мужчина, чье присутствие я смогла стерпеть. Он начинал со всем энтузиазмом, какой был в нём спрятан, рекламировать мне самые лучшие туфли на свадьбу. И на каблуках, и на платформе, и с открытым носом, и с закрытым, и высокие, и низкие, и яркие, и нежные: словом, сколько он обуви мне показал, столько я книг в жизни своей не видывала. Хотя я, между прочим, половину государственной библиотеки успела прочесть! Выбор мой пал на классические балетки нежно-карамельного цвета. Отсутствие каблука очень опечалило его, но перечить он мне не посмел, молча откланялся, отвесил еще пол сотни лестных слов моей красоте, и, наконец, ушел.
Впрочем, это единственное, что развлекало меня всю эту неделю. Мне выделили лишь небольшую "временную" комнату, где помимо кровати, шкафа, тумбы, стола и зеркала было разве что огромное окно, которое было практически всегда зашторено. Все книги, привезённые из дому, я прочитала еще в первые три дня, рукоделие мне запретила лично Мама (по старинному поверью их семьи, невеста не должна ничего делать пять дней до свадьбы), а из комнаты меня не выпускали (тоже по их "поверью").
Основной радостью моей было сидеть на кровати, глядеть подолгу в зеркало и смотреть в окно. Вид был просто прекрасен. Окно этой комнаты смотрело в сторону огромного сада, который когда-то Большая Мамочка высадила в честь своей приёмной матери. За ним ежедневно ухаживали, а потому он не переставал блистать своей красотой и спустя двадцать лет. Из открытого окна доносились самые разнообразные запахи, какие только могут иметь настоящие цветы. Улица манила меня, но я не смела выйти. Стоило кому-то помимо рабочих показаться в саду, как я мгновенно отходила от окна, стараясь, чтобы никто не увидел меня. Видимо, я начала понимать, о каком поверье шла речь, когда мне запрещали покидать комнату.
С моей прической и украшениями определились только за два дня до всего мероприятия, с платьем и вовсе за четырнадцать часов до начала церемонии. И вот, стоя перед уже готовым нарядом, одиноко висящим на манекене, меня пробивает дрожь страха. Я ведь...
действительно выхожу замуж. Я больше не смогу вернуться к себе домой, когда захочу, я (скорее всего) буду подчиняться какому-то мужчине, который может меня избивать, унижать и измываться. А вся его многочисленная семья будет лишь посмеиваться надо мной и моими страданиями, возможно, даже участвовать во всем этом. Ведь судя по матери моего жениха, она явно не была нормальным человеком, и дети у неë выросли точно такими же. Я схватилась за голову, крупно дрожа от страха. Боже боже боже... Если всë действительно пойдет по такому сценарию, я просто не выдержу. Я повешусь после первой же брачной ночи, или вскрою себе вены бритвой мужа, пока он будет в дальнем плаванье. А если они прознают о моих возможных намерениях и приставят ко мне охрану?
Я медленно отходила к кровати, всë еще держась за голову. Всë это перерастало в настоящую паническую атаку. Я села на край кровати и подтянула колени к груди, крепко из обнимая. Слезы непрерывным ручьем потекли из глаз. Почему я должна повторять судьбу своей матери? Почему я родилась не в другой семье? Почему меня продали именно семье Шарлотта? Господи, неужели я так сильно согрешила, что должна расплачиваться за содеянное именно так? Милостивый, почему ты не благосклонен ко мне, почему заставляешь страдать изо дня в день? Моя вера в тебя недостаточно крепка? Я мало молюсь тебе? Мало добра принесла за всю свою жизнь?! В какой-то момент, мне даже показалось, что я лично узрела Его, самого Господа создателя, после чего я провалилась в сон, полный страха и отчаяния.
***
Я знал, что это случится. Ты даже не успел родиться в семье Шарлотта, а твою жизнь уже успели расписать по пунктам и разложить по полочкам: когда ты выйдешь в море, на ком поженишься или за кого выйдешь замуж, сколько детей родишь и какого пола. Это было так естественно для детей Большой Мамочки, что ни у кого в голове даже не возникало мысли о том, что это просто неправильно. Нас всех растили с установкой, что пользу семье Шарлотта нужно приносить с самого раннего возраста, иначе ты станешь изгоем, как это было с Лолой. И все, кто здесь рождался привыкали к этому так же быстро, как ребёнок привыкает к своей матери.
Когда меня вызвали на аудиенцию к Маме, я догадывался, что именно она собирается мне сказать. Я бы скорее удивился, если бы меня вызвали на личную беседу о поставках Кайдо или ближайшем рейсе на дальние острова Нового мира. Поставили перед фактом: ты женишься, девушку я уже нашла, свадьба через три месяца. Три месяца, так чертовски долго, но так же чертовски быстро. Практически сразу после этого "радостного" известия меня отправили в море. По словам Мамы, за подготовку к торжеству мне переживать не стоит: костюм мне начали шить даже раньше, чем платье моей невесты. Ни внешности, ни имени, ни даже ориентировки на её родню мне не дали, впрочем, я уверен, как и моей невесте. Она, наверное, и не догадывается, с кем её жизнь собираются связать. Повезло в этой ситуации именно мне: доверие Мамы ко мне просто безгранично, раз она решила раскрыть свой замысел еще на этапе начальной подготовки.
Все мои многочисленные братья и сестры, похоже, были рады втрое больше меня. "Неужели, тебя наконец то свяжут узами брака? Прямо не терпится увидеть твою будущую невесту!" - восторженное от Смузи, которая уже устала смотреть за "таким тяжелым для меня одиночеством". "О, я слышал, что она скоро переедет в главную резиденцию и будет готовится у нас. Если хочешь, могу даже комнату выведать." - насмешливое от Крекера, ведь он, скорее всего, радуется решению Мамы сильнее всего. Эти письма шли просто тоннами, некоторые даже осмеливались звонить по Ден-Ден-Муши и поздравлять меня. Большую часть писем я, естественно, сжигал, звонки же игнорировал. Мне вполне хватило словосочетания "будущий жених", упомянутого вскользь в письме Мамы.
Я должен был вернуться в Главный порт ровно за неделю до своей свадьбы, чтобы не вышло заминок. Как и всегда, я сделал всё точно так, как мне сказали. Когда юнги только начали разгружать корабль и готовить трап к спуску, я почувствовал чей-то взгляд. Слишком чёткий и заметный, чтобы называться слежкой. Было невероятно интересно, какой идиот решил так опрометчиво и открыто наблюдать за людьми Большой Мамочки. Я обернулся и начал искать источник столь наглого взгляда. Видимо, меня заметили, а потому очень быстро спрятались, пропадая из зоны видимости на совершенно незнакомом корабле. "Приехали для заключения торговых поставок? Или... Это корабль с моей возможной или неудавшейся невестой?". Последнее звучало куда правдоподобнее.
Уже в своей личной комнате я пытался вспомнить все детали её (в том, что это была девушка не было никаких сомнений) внешности. Единственное, что я смог запомнить - глаза. Именно с ними я встретился, когда только обернулся. Они были... Невероятно печальны, но в тоже время веселы. В них плескались настолько противоречивые чувства, их было так много, что за всем этим изобилием я совершенно не запомнил их цвет. Помнил только, что он был очень яркий и необычный. Такой, каких я в своей жизни ещё не встречал. Увижу я их вновь только через неделю - в день моей свадьбы.
***
Погода стояла... Никакая. Вроде и дождь капал, и солнце светило, и ветерок теплый дул: в общем, ничего не понятно. Примерно такое же настроение было и у Катакури. Стоя в этом дорогущем и чертовски тесном (мерки брали лично с него, поэтому он понятия не имел, как так вообще получилось) брючном костюме, он просто умирал. Было жарко, неудобно и тесно. Если бы не зоркий глаз матери, он бы уже давно снял с себя галстук и расстегнул
все верхние пуговицы рубашки. Шарф, скрывающий половину лица, ситуацию вообще не спасал, но в отличии от костюма он сам отвоевал себе возможность быть в нём, а потому не жаловался. С его страданий посмеивались Крекер и Галетт, стоящие где-то в другом конце зала. На эту свадьбу собралась буквально вся его семья с их половинками и имеющимися детьми. В общем, люду было не протолкнуться. Несколько родственников со стороны невесты тоже были не рады такому количеству присутствующих людей, поэтому старались держаться у стенки, где людей было поменьше. Кстати о её родственниках.
Два молодых парня спокойно стояли в самом углу торжественной залы и тихо переговаривались о чем-то. Черты лица у них были практически одинаковы, различие составлял лишь рост, цвет волос с глазами, а так же мышечная масса. Старший из них (если он верно понял) был очень худым, со светлого цвета волосами и тусклыми серыми глазами. В общем, особо не выделялся. Младший же был более жилистый, но не слишком огромный, со светло-русыми волосами, на концах переходящими в блонд и голубо-зелеными глазами. Тоже не слишком заметен на фоне семьи Шарлотта, но выглядел куда лучше своего братца. По крайней мере, он казался адекватным.
Совсем скоро известили о начале церемонии, и попросили занять место у алтаря в ожидании невесты. Стоя рядом со священником, он смотрит на всех сидящих здесь и понимает - вот она, точка невозврата. После этого дня вся его жизнь изменится. Может, не так сильно, как у его невесты, но всё-таки изменится. Раздалась торжественная музыка и двери открылись, впуская невесту и её отца. Теперь у него была возможность хотя бы увидеть ту, с кем он будет связывать себя узами брака. Впрочем, смотреть было на что.
Она была высокой. Ростом, наверное, немногим ниже Крекера, что удивляло. Он, если честно, ожидал увидеть девушку ниже. Потому что высоких ему доводилось видеть только в собственной семье. Подол белоснежного платья несли три душки. В руках она держала букет розовых камелий. Вышло весьма иронично. Рукава её платья выполнены в "воздушном" стиле из нежнейшего шелка, сужаясь ближе к запястьям. Всю её голову скрывала плотная фата, из которой выбивалась пышная коса темного карамельного цвета. Шла она бесшумно, лишь ткань её платья тихо шуршала при каждом движении.
Рядом с ней шёл её отец, практически незаметный возле неё. Она в целом очень ярко выделялась на фоне своей семьи. Если все дети были блондинами, она была темноволосой. Вероятнее всего, в её роду были гиганты, раз она выросла до таких показателей. И, если учитывать рост её братьев, матери у них совершенно разные. Видимо, эта свадьба стала способом побыстрее сплавить из дома очень яркую дочурку. Что ж, раз её "слишком нормальная" семья не смогла принять её, то это сделает "очевидно конченая" семья Шарлотта.
Она становится возле него, всё так же не поднимая головы. Священник начинает свою речь: готовы ли вы выйти замуж за него, готовы ли вы женится на ней, будете ли любить друг-друга и в горе, и в радости, и вся прочая ерунда. Он говорит "да" практически без раздумий, зная, что у него нет выбора. Если Мама одобрила её, как невесту, значит это предоставляло ей какую-то выгоду. А лишать выгоды свою же мать Катакури не привык. Она же немного замялась, но в конце концов дала такой же ответ. Возможно, она уже чувствует к нему все спектры отвращения, а может, боится его или сочувствует так же, как самой себе. Наконец, настал момент их торжественного поцелуя, который и завершит всю эту церемонию. Они поворачиваются друг к другу и Катакури снимает с неё фату, открывая лицо. И замирает.
Её глаза, первое, что он заметил, были просто поразительны. Они были
зелёные. Самый редкий цвет, который он только встречал за всю свою жизнь. В её глазах, казалось, были собраны все леса и травы, которые вообще могли расти в условиях некоторых островов. Этот яркий, но в тоже время и тёмный оттенок так завораживал, что Катакури даже на миг замер, смотря лишь в эти глубокие омуты. Эти глаза смотрели на него с примесью лёгкого страха, сожаления и... чего-то еще. Она действительно жалела его, жалела, потому что его тоже заставили пойти на этот огромный шаг, не спрашивая абсолютно ничего. Это, наверное, дало ей три дополнительных очка доброты в его сознании.
Глаза опускаются на чужие губы, подведённые темно-красной помадой. Ей, конечно, шло, но она сама была очевидно не рада чему-то подобному на своих губах. Сейчас ему, по всем канонам, нужно поцеловать её. В губы. Естественно, делать ничего подобного он не стал, лишь осторожно приблизился к её лицу и, прикрывшись шарфом, сделал вид, что поцеловал её куда-то в область скулы. Даже это заставило её смутиться. Хах, как невинно. Зал поглотили аплодисменты, многие даже выкрикивали "горько". И Катакури, и его новообретённая невеста культурно проигнорировали.
Они, идя под руку, покидают торжественный зал и направляются дальше по коридору. Сейчас финальный пункт:
первая брачная ночь. Вещь, которой Катакури боится даже больше, чем моря (а ведь он фруктовик). Брачная ночь означала, что ему придётся полностью оголиться, даже снять шарф. А этого допускать нельзя. Но он уверен, что всё пройдет чудесно, ведь по виду его невесты, её тоже не особо радует подобная перспектива. Кстати, а как её зовут-то?
Это осознание ударило по нему чертовски сильно. Черт, он действительно женился на девушке, о которой знал
буквально ничего. Просто прекрасно, по другому не опишешь. Да и она не лучше: наверняка, всё, что она о нём знает, это его фамилия. Мама, как обычно, провела всё на высшем уровне, но не учла самых банальных вещей, которые другие учитывают в первую очередь. Однако размышления подобного рода были прерваны скрипом двери. Они оказались в полном одиночестве, в комнате, где должна была пройти их первая брачная ночь, один на один. С закрытием двери из комнаты пропал и весь свет, оставляя их в полнейшей темноте.
