Упражнение на терпение и сдержанность (An exercise in patience and restraint)

Тревога успела дойти до Гурни прежде, чем за дверью зала для спаррингов возникло движение. Суфир передал, что на Каладане высадились харконненские шпионы; скорее всего, они уже добрались до замка. — Отойди! Пол, не имеющий даже собственного коммуникатора, но достаточно умный, чтобы уловить тон голоса Гурни, выполняет приказ. А потом, в течение ужасного мгновения, они ждут. Гурни с обнаженным клинком, Пол за его спиной. Оба, слава богу, хотя бы в щитах. — Западный коридор охраняется, — сообщает ему коммуникатор, и пару секунд спустя Гурни повторяет это вслух, держа Пола в курсе событий. — Что нам делать? — Сделаем баррикаду с этой стороны, — бормочет Гурни и тут же ловит себя на том, что в данный он просто произносит свои мысли вслух, как будто это единственный возможный вариант действий. — Если только у тебя нет ничего другого на уме? Гурни поворачивается через плечо, убеждая себя, что это для того, чтобы бросить на Пола ободряющий взгляд, но зная, что это совсем не так. — Нет, звучит неплохо, — и Пол смотрит на него таким внимательным взглядом, какой Гурни редко видел даже во время их тренировок. — Могу я закрыть окна, чтобы не было прямой видимости? Гурни не думает, что в такой момент он может улыбнуться, но, конечно, инициатива и сосредоточенность Пола вызывают у него гордость, и, вопреки всему разумному, он ухмыляется. — Умный мальчик. Комплимент, кажется, застает Пола врасплох; его губы раздвигаются в придыхании «ох», и на краткий миг он просто смотрит на Гурни… А потом резко встряхивается. — Я займусь этим, — быстро говорит он, улыбаясь, прежде чем повернуться и направиться к большому круглому окну. Но глаза его все равно остаются широкими, застывшими между удивлением и любопытством. Этого оказалось достаточно, чтобы Гурни начал действовать и сосредоточился на выполнении поставленной задачи. К счастью, большой деревянный стол подходит для хорошей баррикады; он расчищает его, откладывая в сторону графин с водой, стаканы, тряпки и оружие, разбросанные по столешнице. Гурни закатывает рукава куртки, берет стол за край и медленно-медленно опускает на бок, пока столешница не образует довольно хорошую преграду. Он старается не шуметь, и чтобы придвинуть стол к двери, ему нужна помощь Пола. Когда он поворачивается, собираясь привлечь его внимание, то обнаруживает, что за ним уже наблюдают. Глаза Пола расширились, и теперь, когда окно закрыто, в них нет и намека на тот ярко-зеленый взгляд, который так хорошо знаком Гурни; в тусклом свете тренировочной комнаты глаза Пола кажутся почти черными. Гурни прочищает горло и кивает на стол. — Поможешь мне с этим? Пол несколько раз моргает, словно выходя из транса, а затем приближается к столу, нетерпеливо барабаня по поверхности. Если бы ситуация не была столь напряженной, это зрелище могло бы вызвать у Гурни усмешку. Но вместо этого его охватывает та же нервозность, что и Пола, и он просто затаивает дыхание. Они двигают стол, прижимая к двери, а затем хватают все оружие и снаряжение и усаживаются у одной из стен, прислонившись спиной к прохладному камню; это самая удобная точка обзора: вид и на окно и дверь. — И... теперь мы ждем? — Пол смотрит на Гурни, его голос напряжен, как будто он чувствует себя глупо из-за того, что вообще задал этот вопрос. Гурни кивает, его тело напрягается в попытке сдержать эту бешеную энергию. Он должен сохранить ее на случай, если ситуация изменится к худшему, и ему придется сражаться. Хотя он знает, что до этого, скорее всего, не дойдет; хотя он знает, что оцепление продлится не более часа, и они выйдут отсюда, не увидев и не услышав ничего о злоумышленниках, — он не может позволить этому лихорадочному беспокойству отвлечь его. В конце концов, только одна вещь в этой комнате имеет значение. — Да, теперь мы ждем. В течение следующего часа по связи поступает лишь несколько коротких сообщений. Пол раскладывает на полу имеющееся в их распоряжении оружие, явно расставляя его по какой-то системе. Гурни это показалось бы случайным, если бы не то, с какой тщательностью Пол изучает каждый клинок, прежде чем аккуратно положить его в совершенно определенное место среди прочих. Два меча, дюжина более коротких клинков — от широких кинжалов до тонких ножей. Им повезло, что они оказались в комнате с оружием и щитами, чтобы сражаться, если дело до этого дойдет. Если изоляция продлится долго, у них не будет ничего из еды, но у них есть вода. Гурни говорит себе, что все будет в порядке — других вариантов нет. День солнечный, Гурни успел сбросить с себя одежду, оставшись в футболке с короткими рукавами и тренировочных штанах. Пол, напротив, время от времени тянется к пуговицам своей белой рубашки, расстегивая их по одной, словно надеясь, что следующая пуговица непременно окажется той, что как следует охладит его. Гурни хотел бы помочь, но не может ничего придумать, кроме как предложить Полу снять рубашку. Поэтому вместо этого он просто сидит молча, наблюдает за Полом, и боже… Ведь именно этим он и занимался все это время, не так ли? Его старое беспокойное сердце не позволяло ему делать ничего, кроме как держать Пола в поле зрения; наблюдать за ним, живым и дышащим; кусать нижнюю губу, пытаясь решить, куда вложить последний кинжал в его аккуратную схему. — Тебе скучно, старик? Он удивляется вопросу, хотя его взгляд устремлен на губы Пола, когда он его задает. — Нет. Пол усмехается, качая головой, и его непослушные кудри подпрыгивают от этого движения. — Ну, а мне скучно до умопомрачения. Гурни вздыхает, а затем протягивает руку и ерошит волосы Пола. Это даже не свалить на импульсивный поступок — поскольку щиты все еще активны, ему приходится делать это медленно, пока щит не начинает мерцать красным и гудеть от его вторжения. Ему стыдно не только за то, что он это сделал, но еще и за то, что его прикосновение длится всего секунду. Пол смотрит на него своими магическими темными глазами и улыбается. Только это совсем не похоже на улыбку: ни по тому, как он кусает губы, словно пытаясь сдержать что-то ужасное; ни по тому, как он отводит глаза, словно боится того, что мог увидеть в них Гурни. — Мало битв похожи друг на друга, — Гурни обнаруживает, что во рту у него пересохло, а голос напряжен, но все равно продолжает говорить. — Но ожидание всегда одинаковое. Чем быстрее ты привыкнешь к нему, тем лучше. Пол снова ничего не отвечает, глядя прямо перед собой. Он быстро постукивает одной ногой по полу, пальцы перебирают подол рубашки — чертова вещь, расстегнутая до самой груди, распахивается при каждом его движении. Заряженный воздух просочился под кожу обоих, и Гурни слишком хорошо знает, что этот вид энергии можно использовать только одним способом. Это лихорадочная искра, которую вы зажигаете перед битвой, неся ее с собой на другую сторону, а потом, если вы выживете, она будет заглушена тем, что ждет вас там: болью, радостью, горем. А сейчас им нечего делать, и эта замкнутая энергия растет между ними двумя в одной комнате. Она нестабильна. Нестабильна как стаккато, которое Пол отбивает ногой по полу; как сжимание и разжимание его рук; как то, как он смотрит на неподвижную точку на стене напротив них, не отрывая взгляда. — Все будет хорошо, — Гурни старается, но его голос груб даже для его собственных ушей. — Я знаю, — бормочет Пол, а затем делает попытку немного приободриться. — То есть, конечно, у нас все будет хорошо. Просто... что мы будем делать? Гурни ловит себя на том, что смотрит на руки Пола, где его пальцы запутались в подоле рубашки, как будто он вот-вот разорвет ткань. Затем он спохватывается, и когда его глаза снова поднимаются к лицу Пола, он пойман этим темным взглядом. Пол облизывает губы и громко сглатывает, прежде чем заговорить снова. — Как мы, по-твоему, можем просто сидеть здесь? Ткань, закрывающая окно, имеет замысловатый узор восточных ковров, которые так любит Лето. Цвета оттеняют солнечные лучи, окрашивая комнату в оттенки глубокого фиолетового и бледно-сиреневого. Когда Пол поворачивается к нему вот так, свет окрашивает его кожу, блестит в волосах и даже стекает по горлу, просачиваясь через вырез расстегнутой рубашки на грудь. — Считай это упражнением на терпение, — бормочет Гурни, — и сдержанность. — Сдержанность? Конечно, Пол обратил особое внимание на это слово. В этот момент Гурни понимает, что сгорает от напряжения, и не может сдержать вырывающийся из него измученный смех. — Да, Пол. Сдержанность. — Убери мое имя из своих уст, если собираешься использовать его таким образом, — тогда я, возможно, смогу проявить сдержанность в ответ. И, боже милостивый, жар, разливающийся в груди Гурни, практически невыносим. Он отодвигается к стене, чтобы сесть, как будто есть хоть какая-то надежда найти более удобное положение. А затем прерывисто выдыхает. Он не может дальше играть в игру «шаг вперед, два назад». Он чувствует, что слишком долго находился в оборонительной позиции — и тот факт, что сейчас у него в голове именно термины «оборона» и «наступление», сам по себе должен вызывать беспокойство. Не то, чтобы беспокойство остановило его, нет; Гурни не уверен, что что-то может помешать ему сказать следующее. Он часто провоцирует Пола. В конце концов, это полезно при обучении выносливости и навыкам, которые можно отточить только повторением и преданностью делу. Однако это также научило Гурни, как заставить Пола ощетиниться, как проникнуть ему под кожу. И он прекрасно понимает, что использует это умение наихудшим образом, и все же. Он не может остановиться. — Посмотри на себя, Пол Атрейдес, — говорит он, заставляя себя не только смотреть на Пола, но и улыбаться убедительной улыбкой, которую он обычно демонстрировал только во время пения. — Я редко видел тебя таким раздраженным. — Ну, ты же знаешь, что говорят о смертельной опасности, — на губах Пола появляется едва заметный намек на улыбку, нечто среднее между сарказмом и разочарованием. — Что это делает с разумом человека. Гурни задерживает взгляд на нем дольше, чем следовало бы. — Нет, я этого не знаю. Но, конечно, он знает. Об этих вещах говорят как об универсальной истине; это тема песен, рассказов и пересказов истории. Гурни пережил много сражений и в итоге оказался в руках другого человека, весь в синяках и крови, ищущий хоть какой-то уверенности в том, что он все еще жив и что жизнь — это нечто большее, чем страх и боль. Он уже много раз переживал это раньше, и он знает, что невозможно привыкнуть к учащенному пульсу; к тому, как мир, кажется, обретает резкую, болезненную четкость; к тому, как этот лихорадочный жар нарастает, нарастает и нарастает, отчаянно нуждаясь в каком-либо освобождении. — Ты никудышный лжец, Гурни Халлек. Голос Пола такой теплый, и то, как он произносит имя Гурни, как он берет его в рот, как... боже. Да. Гурни уже почти готов наброситься на него и потребовать, чтобы Пол никогда больше не произносил его имени, если он намерен произносить его именно так. Он закрывает глаза, откидывая голову на стену. — Это не может произойти, — выдыхает он, и это далеко не тот тон, которого он хотел бы. Откровенно говоря, его голос близок к мольбе. Пол отвечает не сразу, и в наступившей тишине Гурни ловит себя на том, что прислушивается к собственному прерывистому дыханию; к учащенному пульсу, который он безуспешно пытается успокоить. Затем раздается жужжание выключающегося щита Пола, и Гурни отказывается открывать глаза, потому что, по крайней мере, его щит все еще включен. По крайней мере, таким образом, у него все еще есть хоть какой-то контроль над ситуацией. — Но ты этого хочешь, — голос Пола теплый, уверенный, и поскольку Гурни хранит молчание, он продолжает. — Верно? Гурни сильно прикусывает нижнюю губу, теребя ее зубами, пытаясь придумать какой-нибудь правильный способ вести этот разговор. — Ты этого хотел? До сегодняшнего дня? Гурни ожидает много возможных ответов на этот вопрос, большинство из них — отговорки; или Пол пытается на месте придумать оправдание, почему здесь, почему сейчас, почему имеет смысл сделать что-то настолько глупое и импульсивное; или наивные рассуждения о том, почему, если это произойдет, он не пожалеет ни сейчас, ни днем позже. Чего он не ожидает, так это хриплого смеха. Чего он не ожидает, так это того, что его щит загудит от вторжения, а затем он почувствует, как рука Пола обхватывает его лицо — ладонь гладкая, горячая, но прикосновение короткое. Пол демонстрирует сдержанность в том, как быстро он отстраняется. — Ты хотел этого до сегодняшнего дня? Гурни слышит победоносную улыбку в голосе Пола в том, как он все еще близок к смеху; это приводит его в бешенство, и он ничего так не хочет, как попробовать это на вкус. Почувствовать эту улыбку прямо на своей коже. У него нет ответа на этот вопрос. Признаться в чем-то подобном — это гораздо больше, чем эта комната, чем они вдвоем. Признать, что он заметил Пола, что он думал об этих вещах раньше — это сродни измене. Раздается вздох, но голос Пола по-прежнему теплый, когда он говорит. — Сними свой щит, старик. Гурни открывает глаза и видит, что Пол сидит прямо перед ним; на коленях, плечи напряжены, руки на бедрах, пальцы впиваются в ткань брюк. Он смотрит прямо на Гурни, и в его взгляде чувствуется тяжесть, жар, страстное желание, надежда. Как мог Гурни когда-либо отказать ему? Он опускает свой щит и одновременно тянется к Полу, и есть что-то захватывающее в том, как это застает Пола врасплох. Как он едва успевает осознать, что победил, прежде чем рука Гурни запутывается в вырезе его рубашки, притягивая его вперед, не оставляя ему другого выбора, кроме как вскарабкаться к Гурни на колени. И боже, какой же он тяжелый. Несмотря на узкое телосложение Пола, он высокий и обладает приличной мускулатурой. Он садится верхом на Гурни; бедра, горячие и твердые от напряжения, прижимаются к его бедрам по обе стороны. Гурни кладет на него обе руки — пальцы широко расходятся по темной ткани – и когда он медленно-медленно проводит руками вверх, Пол практически выгибается под его прикосновениями, шепча отрывистое проклятие. — Пожалуйста, не дразни меня, — Пол задыхается, отказываясь разрывать зрительный контакт — лихорадочный, распутный и потерянный одновременно. — Гурни… И Гурни больше не заставит его умолять — не оставит его намерения неясными теперь, когда они перешли точку невозврата. Все, что ему нужно сделать, это наклониться вперед, и Пол покачивается ему навстречу, закрыв глаза. Они еще даже не целуются, но губы Пола приоткрываются со вздохом облегчения, и он уже тает, чувствуя себя как дома под прикосновениями Гурни, наконец-то; губы Пола слегка потрескавшиеся, пухлые от того, что он целый час покусывал их. Пол нетерпелив и неуклюж, и когда Гурни кладет руку ему на затылок, чтобы успокоить и направить его, он стонет ему в губы. Пальцы Гурни запутываются в мягких, растрепанных волосах, и, несмотря на напряжение, несмотря на срочность, он не торопится — целомудренно целует уголок его рта, его арку Купидона, дразнит зубами нижнюю губу. Он наслаждается вызванным прерывистым дыханием и повторяет действие, пока Пол не наваливается на него; теперь его руки на груди Гурни, тупые ногти царапают ткань его рубашки. Гурни хватает Пола за волосы, оттягивая ровно настолько, чтобы запрокинуть его голову назад; чтобы проложить дорожку поцелуев-бабочек по линии подбородка, по горлу. Дразнит до тех пор, пока этого становится недостаточно; прижимается долгим поцелуем к точке пульса Пола, а затем опускается еще ниже, пока не добирается до ключицы Пола — достаточно низко, чтобы простая рубашка могла скрыть это, — и тогда он обнажает зубы, оставляя синяки от поцелуев на этой бледной коже. Пол стонет, двигает бедрами, ища максимальный контакт. Пол всегда быстро учился. Его руки настойчивы, когда он обхватывает лицо Гурни, поглаживая большими пальцами линию подбородка, и Гурни счастлив позволить ему взять все под контроль — позволить Полу притянуть его к себе для еще одного поцелуя. Он настойчив, необуздан до того момента, пока Гурни не открывается ему, не приглашает войти, и тогда Пол очаровательно теряется. Осторожный, внимательный, мягким языком он проводит по нижней губе Гурни, его зубам — как будто намереваясь пересчитать их. Когда Гурни встречает его там, Пол ахает и углубляет поцелуй с равной долей неуклюжей неопытности и отчаянного жара. Руки Гурни снова на бедрах Пола, легкая дрожь; Пол, очевидно, изо всех сил старается сдерживаться. И так он поднимается вверх, на мгновение останавливается на талии Пола, притягивая его к себе в тот момент, когда Гурни приподнимается, и этого достаточно, чтобы Пол потерял всякую координацию, просто прижал их лбы друг к другу и задышал, когда они нашли ритм. Каждое дыхание Пола обжигает кожу Гурни, боже – и это ничто по сравнению с прежним напряжением – Пол твердый, ноющий, просто идеальный, и этого недостаточно, и… — Враги уничтожены. Когда в коммуникаторе Гурни раздается голос, он вздрагивает, отстраняясь от Пола настолько быстро, что ударяется головой о стену. Какую-то короткую секунду Пол просто смотрит на него, глаза расширяются от страха, руки нежно обхватывают лицо Гурни, словно проверяя, как он, но потом, кажется, до него доходит. Он немедленно замолкает, его руки ложатся на плечи Гурни — хватка крепкая, как будто он едва может усидеть на месте. — Гурни, ты здесь? Гурни делает глубокий, успокаивающий вдох — как будто это могло помочь ему прямо сейчас — и затем прочищает горло. — Подтверждаю. — Мы прочешем замок. Мы о них позаботились, но… — Не стоит рисковать, — бормочет Гурни, и, помоги ему господь, его глаза устремлены на Пола, когда он говорит. Одна его рука все еще на бедре Пола, очерчивая там круги, его прикосновение рассеянное и знакомое так, как не должно быть. — Мы придем к вам, когда освободим комнаты. И Гурни знает, что не имеет права спрашивать об этом, но Пол смотрит на него ошеломленными глазами, распухшими от поцелуев губами, взгляд опускается ко рту Гурни — а затем еще ниже — и хорошо… — Сколько времени это займет? Какова ваша оценка? — Минимум час, просто чтобы осмотреть замок и территорию вокруг него. Может быть, больше. Гурни хмыкает в ответ, и если его голос и звучит немного хрипло, то это явно лучше, чем если бы они уловили что-то большее. — Хорошо. Держи меня в курсе. Мы будем ждать вас. На мгновение воцаряется тишина, а затем Пол подается вперед — не целует его, но удерживает взгляд Гурни; настойчивость в его сбивчивом дыхании, в его прикосновениях. — Как долго? У него грубый, странный голос, Гурни не уверен, что когда-либо слышал его раньше, и в этот странный момент затишья он не может удержаться от смеха. Пол Атрейдес сидит верхом у него на коленях, глаза голодные, кожа блестит от пота. А Гурни? Он старый дурак, влюбленный, без надежды положить всему конец сейчас. — Час. Пол улыбается во все зубы. — Этого достаточно. — Конечно, — бормочет Гурни, наклоняясь вперед, чтобы запечатлеть поцелуй на шее Пола, чтобы насладиться тем, как Пол ахает, почувствовав прикосновение его бороды. А Гурни, да поможет ему бог, еще более глуп, потому что он принимает это к сведению и откладывает в уме на потом. Пол дергает его за футболку, и вообще-то, сейчас они должны быть эффективными, а не беспорядочными, но Гурни не уверен, что смог бы отказать Полу в чем-либо в этот момент. Как только футболка сброшена, Пол вдавливает тупые ногти в кожу Гурни, царапает его грудь, надавливая ровно настолько, чтобы оставить после себя табун мурашек и бледные отметины. Гурни наклоняется вперед, стремясь закрыть все пространство, оставшееся между ними. Как только он прижимает Пола к груди, уткнувшись лицом в плечо Пола, он чувствует ошеломляющий запах земли, ветивера, петрихора в каждом вдохе и привкус соли на губах. Ему удается выдавить грубое, неуверенное. — Чего ты хочешь? Пол царапал его спину, ловкие пальцы скользили по изгибу позвоночника Гурни и вдавливались в мышцы. — Все. Что-нибудь. Боже, я хочу… — и когда он замолкает, Гурни чувствует, как Пол двигает головой, мягкие кудри щекочут его при этом движении. — У нас здесь ничего нет, да? И Пол звучит таким расстроенным, таким откровенно оскорбленным из-за того, что в комнате для спарринга нет масел, подушек и мягких одеял, что Гурни не смог бы удержаться от смеха, даже если бы попытался. Все еще посмеиваясь, он прижимается поцелуем к подбородку Пола, поднимаясь вверх по линии челюсти, и шепчет прямо у его виска. — Мы справимся. Тихое обещание заставляет Пола вздрогнуть, и жар снова разгорается; о перерыве уже забыли. Прежде чем у Пола появляется шанс с максимальной сосредоточенностью продолжить погоню за трением, Гурни просовывает руку между ними, прижимая ладонь к возбуждению Пола; даже сквозь ткань он чувствует невероятный жар. Пол задыхается, выгибается от его прикосновений. Приглушенное, изумленное «ох» вырывается у скулы Гурни — там, где Пол, кажется, вообще отказался от своих попыток поцеловать его, теперь просто дыша от удовольствия. На самом деле это не поддразнивания; так или иначе, Гурни хочет проявить некоторую сдержанность и дать Полу возможность исследовать это в его собственном темпе. Он двигает рукой медленными, томными движениями, и, боже, это практически больно — не обращать внимания на собственный член — но, учитывая прерывистое дыхание Пола, то, как он сейчас практически сидит верхом на руке Гурни, он готов ждать вечно. Он сделал бы ради этого все, что угодно; Пол откинулся назад, положив обе руки на обнаженную грудь Гурни, отодвигаясь ровно настолько, чтобы посмотреть на него и выдержать его взгляд с каким-то диким удивлением в глазах; губы приоткрыты от напряженного дыхания, румянец разливается по его щекам, плечам, груди. Гурни едва успевает подумать о том, чтобы попробовать на вкус эту горячую кожу, когда Пол, который быстро учится, наклоняется, чтобы обхватить член Гурни, выглядя одновременно довольным и слегка ошеломленным, когда Гурни вздрагивает от прикосновения, и вот оно — лихорадочное движение. Гурни расстегивает пуговицы на рубашке Пола, брюки, затем его собственные. Этого слишком много, и этого недостаточно. Гурни удается обхватить их обоих рукой, Пол прижимается к нему, они движутся в темпе, заданном Гурни для них, а затем Пол кусает Гурни за горло; недостаточно сильно, чтобы проколоть кожу, но, безусловно, достаточно, чтобы оставить след. Возможно, это попытка заглушить его собственные стоны — звук, издаваемый ими обоими, словно крещендо в комнате, — или, может быть, это то, что им придется изучить подробнее позже. В любом случае, это вырывает у него стон, и Гурни теперь двигается быстрее. Его рука скользкая от предэякулята — недостаточно, чтобы все прошло гладко и без трений, но сойдет. В этой лихорадочной атмосфере напряжения, которая нарастала весь день, ни одного из них, похоже, не волнуют острые углы. — Пожалуйста, — выдыхает Пол, и Гурни сквозь оцепенение смотрит на него. Пот блестит на его бледной коже, темные кудри прилипли к лицу, закрывая глаза, и Гурни едва хватает координации, чтобы другой рукой откинуть волосы назад и встретиться взглядом с Полом. Полу так и не удается произнести больше ни слова, потому что, когда его взгляд, потемневший от желания, останавливается на Гурни, наступает момент, когда он как бы замирает. Мгновение ошеломленного узнавания, как будто то, что он нашел в глазах Гурни, — это нечто большее, чем он знает, что с этим делать… И вот так, застигнутый врасплох, в экстазе он выгибается навстречу прикосновениям Гурни, покачивая бедрами и обретая освобождение. Это визуальный аспект происходящего; у Пола напряженные мышцы, которые расслабляются; обожженные поцелуем губы приоткрываются при прерывистом дыхании; глаза расширяются от удивления; он теряется от удовольствия просто при виде Гурни; это то, что толкает и его через край. Рука Гурни неподвижна, пока он отчаянно толкается во влажный жару между ними; разум теряет сознание, он не чувствует ничего, кроме лихорадки, спазма мышц и имени Пола на губах. Он не уверен, сколько времени проходит, пока они просто так сидят. Пол у него на коленях, между ними абсолютный беспорядок, холод на коже и одежде, неудобно — но не настолько, чтобы они расстались. Лоб Пола прижимается ко лбу Гурни; обе руки обхватывают лицо Гурни; большой палец проводит по шраму от щеки к подбородку и обратно — как будто только его любовь может его устранить. — Ты никогда больше не сможешь произносить мое имя, — бормочет Пол, и эти слова могли бы быть поразительными, если бы Гурни не услышал улыбку в его голосе. — По крайней мере, не среди других. Я буду думать только об этом. Гурни издает смешок, потому что это единственное, что можно сделать безопасно; если бы он заговорил прямо сейчас, он мог бы высказать невыносимую нежность, которая туго сжимается в его груди. Когда он наклоняется вперед, чтобы запечатлеть целомудренный поцелуй в уголке рта Пола, Пол поворачивает голову, чтобы поймать его в настоящем поцелуе — губы приоткрываются ровно настолько, чтобы углубить его, лениво задерживаясь в моменте. Когда они отдаляются, Пол смотрит на него из-под темных ресниц; в том, как он держится, появляется неожиданная застенчивость, за исключением того, что выражение его лица не выражает ничего, кроме надежды. — Я всего лишь хочу, чтобы ты произносил мое имя своими губами только когда мы вот так. — Как пожелаешь. Гурни ловит себя на том, что дает обещание, даже не обдумав его до конца. Он уже потерял свои прежние мысли — свою надежду — на то, что это нечто большее, чем одноразовая вещь. Мысли о будущем, где он сможет дать Полу все, что тот попросит. — Но ты мог бы сказать это сейчас, — продолжает Пол, как будто изо всех сил стараясь не умолять, но вместо этого в его голосе слышится затаенное ожидание. — Гурни… И голос Пола становится тише, замирает, приглашая его, и Гурни беспомощен; он улыбается и наклоняется вперед, пока не оказывается достаточно близко, чтобы прошептать Полу на ухо — голос чуть громче шепота. — Пол. Внезапно вес Пола на его коленях кажется гораздо более ощутимым. Пол удовлетворенно вздыхает, расслабляется в объятиях, кладет подбородок на плечо Гурни. — Боже, я хочу… Я не могу дождаться, когда… — Пол запинается на словах, спохватывается, а затем усмехается, целуя Гурни в висок, прежде чем откинуться назад, чтобы между ними было немного пространства. — Нам действительно нужно прибраться, не так ли? — Да, — бормочет Гурни, стараясь не смотреть на свое состояние; обнаженная грудь с красными царапинами, расцветающими на коже; брюки определенно в пятнах; сброшенной рубашки нигде не видно. Если им удастся выйти из этой комнаты, не вызвав подозрений, это будет чудом. По крайней мере, в их распоряжении есть два графина воды и несколько тряпок, предназначенных для ухода за лезвиями. Пол встает с колен Гурни на нетвердых ногах и вместо того, чтобы спрятаться, стягивает с себя брюки и откладывает их в сторону на пол, стараясь не создавать еще большего беспорядка. В этот момент Гурни просто смотрит на него снизу вверх — белая рубашка невероятно измята, расстегнута до такой степени, что соскользнула с одного плеча Пола, обнажив красные отметины, оставленные там Гурни. Боги, он не должен чувствовать ничего, кроме стыда, когда смотрит на эту покрытую синяками кожу, но больше всего на свете при виде этого в его груди зарождаются чувство собственничества и гордость. Он наблюдает, как Пол, взяв себя в руки, шагает по комнате, купаясь в мягком свете из окна, лучи солнца снова окрашивают его в сиреневый и пурпурный цвета. Он выглядит неземным, в том, как он держится, есть пленительная сила. В каждом шаге; изгиб мышц на его бедрах, икрах, вплоть до босых ступней на темном деревянном полу. Гурни честен с самим собой; он и раньше смотрел на Пола вот так, но не уверен, видел ли он его когда-нибудь таким, как сейчас, было ли в его взгляде то, что есть сейчас. Пол возвращается с водой и тряпками и, прежде чем приступить к уборке, отпивает из одного из графинов, вода льется ему в горло, когда он жадно глотает. Гурни едва замечает, когда ему протягивают графин, — все еще ошеломленный одним только видом Пола в таком состоянии. Однако, как только он делает глоток, он практически стонет от облегчения, только сейчас осознавая, как давно он не ел и не пил воду. Изнуряющая жара в комнате с запозданием настигает его. Затем Пол смачивает тряпку и осторожно вытирает свою кожу; живот, внутреннюю поверхность бедер, а затем, без колебаний, прикладывает ту же прохладную тряпку к коже Гурни, сосредоточенно вытирая их обоих, и Гурни, боже, что он может делать, кроме как наблюдать за ловкими руками Пола за работой? Когда они становятся чистыми, они делают все возможное, чтобы растянуть то небольшое количество воды, которое у них осталось, оттирая пятна с каждого из своих штанов. Темная ткань — это одновременно и благословение, и проклятие. Она скрывает следы, которые в противном случае остались бы при тщательной чистке, но выделяет пятна на долгое время, пока они не выцветут настолько, что не будут привлекать внимания. В какой-то момент Пол вздыхает, и когда Гурни украдкой бросает взгляд в его сторону, он обнаруживает, что Пол смотрит на лезвия. — О чем ты думаешь? Пол фыркает, и это, вероятно, было бы смешно, если бы он не был так измучен. — Что, может быть, мне следует просто проделать дырку в ткани и скрыть появившиеся пятна. Просто услышав, как Пол произносит это вслух, Гурни втягивает воздух, и на мгновение в его голове становится пусто, пока до него не доходит вся нелепость этой идеи. — Ты хочешь сказать, что специальное разрывание дырки в промежности твоих штанов было бы менее незаметным? — Ну... нет. И следующие пять минут Пол проводит, оттирая брюки, как будто пытается скорее уничтожить их, чем почистить, и только когда он расслабляется и удовлетворенно вздыхает, наконец-то довольный своей работой, — Гурни понимает, что все это время наблюдал за ним. Они тратят некоторое время на то, чтобы самостоятельно одеться, разглаживая ткань и пытаясь добиться чего-то достаточно аккуратного, что могло бы соответствовать стандартам Атрейдесов. В какой-то момент Гурни начинает беспокоиться, что, возможно, они переусердствовали и вместо этого создают слишком чистый образ. Что это покажется подозрительным, учитывая тот факт, что они были заперты здесь на несколько часов подряд, и было бы вполне ожидаемо, что они ослабят свою одежду для того, чтобы справиться с жарой, или устроиться поудобнее, чтобы отдохнуть. Гурни заправляет рубашку в брюки уже в третий раз подряд, пытаясь добиться чего-то в равной степени удобного и правильного, когда Пол прочищает горло. Он бросает попытки и поднимает глаза, чтобы увидеть Пола, смотрящего на него с другого конца комнаты. — Не волнуйся, старик, ты хорошо выглядишь. Господи, помилуй. Гурни не готов к тому, как широко он улыбается при этих словах. — Я поверю тебе на слово, — в конце концов удается ему, он заканчивает заправлять рубашку, даже не взглянув. — Ты тоже хорошо выглядишь. И теперь Пол улыбается ему, сдерживая улыбку, как будто боится, что этого будет слишком много, слишком откровенно. — Мы сделаем это снова, верно? Сначала Гурни кивает, но потом спохватывается, потому что было бы так просто, просто… позволить этому случиться. Неважно, что это значит, неважно, почему Пол хотел его таким образом. Гурни мог позволить ему взять все, что он захочет, и ничего не просить взамен. Но его сердце ноет при мысли о неизвестности — и было бы нечестно по отношению к Полу идти за ним по этому пути, не зная, каковы его намерения на самом деле. — Чего ты хочешь от этого? — Тебя, — немедленно отвечает Пол, широко раскрыв глаза, в которых смешиваются удивление и негодование. — Я хочу тебя, Гурни Халлек. И теперь Гурни действительно смотрит на себя; на состояние своей мятой, изношенной одежды, на узор из шрамов на ладонях, исчезающий в рукавах рубашки. Это не фигура человека, достойного Пола Атрейдеса. Теперь, когда Гурни думает об этом, он не уверен, есть ли в известной вселенной человек, которого он счел бы достойным Пола. Однако он также знает, что провел бы остаток своей жизни, делая все возможное, чтобы быть достойным этого — любить Пола так, как он заслуживает того, чтобы его любили. Гурни знает, что он будет идти за Полом до тех пор, пока Пол ему позволит, и он знает, что если Пол когда-нибудь решит пойти туда, куда он не сможет последовать, Гурни отпустит его. Хотя его первым побуждением было расспросить Пола о том, зачем он ему вообще нужен, он понимал, что не имеет права так поступать. Пол провел большую часть дня, демонстрируя, насколько правдивы эти слова, и кто такой Гурни, чтобы сомневаться в его намерениях сейчас, когда они уже последовали друг за другом в этой точке невозврата? — У тебя есть я, — наконец произносит Гурни, чувствуя, что его голос звучит хрипло и неуверенно из-за мыслей, все еще крутящихся в его голове. — Пока ты хочешь меня, я буду у тебя. — Значит, это навсегда, — и на этот раз Пол не скрывает своей улыбки; он сияет, глядя на Гурни, когда пересекает комнату и притягивает его к себе для поцелуя. И неважно, что Гурни думает о юношеском оптимизме и наивности; неважно, знает ли он, что это те клятвы, которые никогда нельзя сдержать; неважно ничего из этого, потому что он нежно целует Пола, принимая это обещание навсегда так, словно верит в него. — Расчетное время прибытия — десять минут. По крайней мере, на этот раз связь не пугает его так сильно. — Десять минут, — шепчет он в губы Пола, не решаясь пока полностью отстраниться. — Господи, помилуй, — раздается ответ Пола, и на нижней губе Гурни появляется намек на зубы, когда Пол останавливается как вкопанный — информация, наконец, доходит до него. — Нас нельзя найти таким образом. — Нет, нельзя. — Мы должны… открыть окно, — и Пол отступает, быстро оглядывая комнату. — Надень наши щиты. Может, мы могли бы провести спарринг? Скажем, скука взяла над нами верх? Гурни просто дает безмолвный утвердительный ответ, уже направляясь за оружием для них, в то время как Пол возится с окном. Следующие пару минут проходят как в тумане, пока они прячут грязные тряпки, ставят стол на ножки и относят его на обычное место. Гурни сидит за столом, разложив на нем их ассортимент лезвий, когда Пол сбоку подходит к нему, прижимая два пальца к горлу Гурни. Его прикосновение теперь прохладное — методичная работа по приведению комнаты в презентабельный вид приглушила прежнюю лихорадку. — Я пометил тебя. Гурни не сразу понимает, о чем говорит Пол, но если учесть, как настойчивы прикосновения Пола, как удивительно грубо звучит его голос, то, вероятно, есть как минимум один поцелуй, который оставил ему синяки, достаточно сильные, чтобы это было видно. Гурни делает глубокий вдох, надеясь не обращать внимания на десятки сценариев, проносящихся у него в голове. — Насколько все плохо? — Заметно, — бормочет Пол, и, судя по звуку его голоса, он опасно близок к тому, чтобы приложить свои губы к цели. — Прости, я не подумал. Но дело в другом. В голосе Пола нет особого сожаления. На самом деле, в основном он говорит, что ему стыдно за то, что он совсем не сожалеет — хотя знает, насколько это хлопотно. Но дело в другом. Гурни не может игнорировать то, как кончики пальцев Пола очерчивают круги на метке. —- Тебе нравится, как это выглядит? От вопроса у Пола перехватывает дыхание, и его голос дрожит, когда ему в конце концов удается заговорить. — Я бы хотел, чтобы ты всегда мог вот так носить меня под своей кожей. Я бы хотел, чтобы мы могли оставить это, но… Гурни, это плохо. Один взгляд, и они поймут. — Ты мог бы, — и Гурни замолкает, с трудом сглатывая. — Если ты сделаешь там небольшой порез, это может сойти за воспаление раны. — Ты хочешь, чтобы я тебя порезал? — и даже если Пол произносит это с довольно возмущенной интонацией, его пальцы по-прежнему неподвижно лежат на шее Гурни. — Дело не в желании — лучше, чтобы они увидели порез, чем поцелуй, — бормочет Гурни, сейчас он не смотрит прямо на Пола, когда говорит. — Мы скажем им, что это был несчастный случай во время спарринга. Это должно быть достаточно правдоподобно. Теперь, когда Пол смеется, это звучит натянуто, нервно и с придыханием. Вместо того чтобы просто отстраниться, его пальцы скользят вниз по шее Гурни, по его руке, как будто Пол физически не в состоянии отпустить ее. Добравшись до руки Гурни, он переплетает их пальцы, задерживая их всего на мгновение — его ладонь гладит мозоли Гурни, — прежде чем потянуться за ближайшим кинжалом на столе. — Я готов пустить кровь, если это означает, что сегодня ночью ты будешь в моей постели, — говорит Пол с жаром в голосе, в котором слышится решимость, которую Гурни слышал ранее в тот же день, когда Пол сказал ему снять щит. Путь, по которому они идут, неизбежно приведет к хаосу и разрушению. Гурни не уверен, что когда–либо сможет представить будущее, в котором у него будет Пол Атрейдес; и у Пола Атрейдеса будет он; и в мире хватит места для них двоих. Тем не менее, когда он наклоняет голову в сторону, чтобы дать Полу доступ, чувствуя, как дрожат руки Пола; когда он готовится выполнить этот сложный акт запутывания, его поражает, насколько далеко он готов зайти, чтобы добиться этого. Пол не прижимает острие к коже Гурни, нет. Кинжал мягко лежит в его руке, и он наклоняет его до тех пор, пока лезвие не касается метки. — Ты используешь лезвие? — спрашивает Гурни, зная, что ему следует молчать, чтобы они могли просто покончить с этим. — Да, — выдыхает Пол, и когда Гурни смотрит на него, он замечает легкую, нежную улыбку на губах Пола. — Один старый солдат однажды сказал мне, что именно так поступают романтики. Если мир сможет удержать их только в таких местах, как это — забытых комнатах, скрытых от посторонних глаз, — именно здесь Гурни встретится с Полом. Именно здесь он позволит Полу впиваться поцелуями в его кожу, делиться дыханием и обещать вечность, независимо от того, насколько глупо он себя при этом чувствует. Он будет хранить память о Поле под своей кожей и будет идти по этому пути так долго, как только сможет.