О, вечная любовь!

      «Голубоглазый черт. Неисправимый эгоист и невероятно красивая сволочь».       Именно такие нелестные эпитеты вертелись в голове и на языке Анны Чистовой каждый раз, как взор её натыкался на одно и то же лицо, известное всему постсоветскому пространству.       Глеб Самойлов не давал покоя очаровательной темноволосой головушке Анечки вот уже лет десять. И до невозможности бесило девушку то, что он не обращал на неё должного внимания. Ну никак! Посмеяться вместе, выпить пару бокалов шампанского после концерта вместе — и все. Близко Глеб почему-то не подпускал девушку.       А вперёд Аня не шла — слишком горда для этого.       Естественно, Глеб, сам по себе неглупый, так ещё и считывающий симпатию в свой адрес по щелчку пальцев, прекрасно знал, какое впечатление производит. И понимал наивные порывы девушки как никто другой. Ведь стоило ему обратить хоть толику внимания на Анну, неважно, что — взгляд, улыбка, короткий, почти ничего не значащий поцелуй в щеку, как она либо начинала заикаться и нести откровенную ахинею, либо плевалась ядом во все стороны, будто от хищника защищалась.       Аня называла себя дурой, злилась, кусала ногти. И любила Глеба все сильней.       Вот и сейчас она смотрит на Глеба во все глаза, как ей кажется — совершенно незаметно и улыбается ну совершенно по-дурацки. «Агатовцы» по старой дружбе были приглашены на закрытую вечеринку, которую устраивало одно высокопоставленное лицо.       Позвали, разумеется, самих участников группы, бывшего директора «Агаты» Елену Чистову (вообще-то познакомились музыканты с этим лицом именно благодаря ей), да ещё Аня пришла — как единственная дочь Лены.       Вечеринка эта была нарочито «классической» — все девушки в вечерних платьях разных фасонов, мужчины — в костюмах, делового, или хотя бы похожего на то вида.       Чистова успела подметить, что Глеб одет в чёрную рубашку, такой же галстук и брюки в тон, а на ногах его — новые начищенные берцы на шнуровке, по своему обыкновению он наплевал на установленные правила и очень сильно выделялся на фоне остальных лиц мужского пола, одетых, по большей части, строго и походивших на очень гордых пингвинов.       Анна же напротив, терялась среди остальных дам —на ней было простое чёрное, почти тривиальное, коктейльное платье, которое, однако, очень шло ей, подчёркивая довольно изящную фигуру. Из аксессуаров — всего-то длинная чёрная лента, повязанная на шею, свободные концы которой свисали чуть ли не до низа живота девушки.       Аня немножко жалела уже, что напросилась с матерью — слушать светский трёп ей было не особо интересно, к тому же, она заметила, что теперь уже сам Самойлов наблюдает за ней пристально и жадно.        Когда включили какую-то спокойную классическую мелодию и обьявили «белый танец», Аня решила, что пора ей ретироваться. К этому времени многие разошлись — например, Вадим уже где-то уединялся с Юлией — Чистова видела, как молодая пара куда-то прошествовала вдвоём. А Глеб, хоть и таскался обычно за братом, сегодня себе изменил, он все ещё был в зале и продолжал следить за Анной, которая быстрым шагом металась из стороны в сторону, ища, куда бы побыстрее свалить. Один раз девушка решилась-таки посмотреть в глаза своему мучителю. Самойлов-младший всё ещё рассматривал её, самодовольно усмехаясь.       Надеясь на полумрак и большое количество народа, Аня круто разворачивается и пытается найти выход из зала, как вдруг на ее плечи ложатся руки, и кто-то шепчет ей прямо на ухо:       —Куда это ты, Аня? Праздник только начался, моя маркиза, право же, зачем так рано уходить?       —Глебыч, дурак, убери руки! Чего это ты прилип ко мне, а, любвеобильный ты мой?! Тебе обычно наплевать на меня, иди вон, этих девиц клей! —шипит та в ответ, собирая в кучу остатки самообладания.       —Мне не нужны эти милые дамы. Мне нужна ты, и я знаю, что ты уже согласна. Только не лги — я это ненавижу,—он почти мурлычет. Аня не в силах ему противостоять.       —Сдаюсь, сдаюсь! Пошли, мой Мефистофель.       —Вот так-то лучше.       Младший Самойлов берёт девушку за чёрную ленту, повязанную на тонкой шейке и ведёт за собой по направлению из роскошного здания. Их сопровождают косые и мутные взгляды, но Глебу плевать, ему даже нравится, что кто-то от него в шоке. Такая уж суть у артиста.       Им повезло, на стоянке, куда они вышли, как раз остановилось какое-то такси. До дома, где проживал Самойлов-младший было ехать достаточно далеко, терпение было на пределе ещё в начале поездки. На середине, пальцы Глеба сначала просто легли на бедро Ани, совсем слегка коснувшись. Потом он начал активно и по-хозяйски гладить ножку, намотав на руку шейную ленточку Чистовой и слегка придушив её. После, заведясь окончательно, Самойлов вкрадчиво скользит рукой ниже и ниже, к намокшей ткани чёрного белья и аккуратно гладит, перейдя все границы, стерев их целиком.Пальцы же другой руки отпустили ленту, теперь гладят тонкие накрашенные губы.       Видя, насколько девица возбуждена, Глеб садистски усмехается, сжимает ее грудь и вдруг резко убирает руку, полностью отстранившись, как будто бы не он только что лапал ее самым развязным образом.       —Терпение, детка, терпение.       —Сволочь ты последняя, Самойлов! Наш девиз непобедим — возбудим, и не дадим?! —разозлилась Чистова.       —Имей в виду, что я это запомнил, —странно ответил он.       Оставшаяся часть дороги протекла незаметно, будто и не полтора часа ехали, а намного меньше. Глеб сдержал слово, он прекрасно запомнил сказанную Чистовой фразу. И планировал напомнить Анне об её словах. Что и сделал, прижав к стене коридора своей квартиры, подняв её руки вверх, сжав кисти одной рукой и взяв за шею другой:       —Значит, сволочь, м, Чистова? Тебя следует научить вежливому общению.       Та лишь театрально закатила глаза, махнув подведёнными ресницами — продолжай, мол, воспитатель самопровозглашенный.       —Что ж…—будто самому себе сказал музыкант —приступим!       И тут же его горячие губы припадают к шее Ани, он впивается, как вампир, оставляя огромную багровую метку, совершенно по-звериному, он срывает ленту с шеи, едва не придушив девушку.       —Доигралась ты, детка, ох, доигралась.       —Не…останавливайся…Самойлов…пожалуйста…я все…поняла…—прерывисто выдыхает она.       —Умничка… —Глеб прихватывает мочку ее уха зубами, а затем впивается ей в рот коротким, но жарким поцелуем. После чего он наконец отпускает Аню и ведет за собой в спальню, дабы продолжить там.       Глеб делает нарочито-строгое лицо, затем, скомандовав: «разденься и быстро на постель, руки поднять», Глеб подходит к шкафу, извлекает оттуда стек чёрного цвета. В это время Аня быстро снимает с себя платье и белье, после чего ложится на мягкую кровать. Самойлов-младший удовлетворённо смотрит на свою любовницу.       Черной ленточкой, которая раньше была на шее девушки, Глеб связывает ей руки. Потом в сильных пальцах обозначивается стек. Первый удар приходится на грудную клетку, второй — на низ живота. Самойлов-младший бьёт медленно, с оттягом, наблюдая, как на нежной белой коже появляются красивые алые следы. Иногда самый кончик стека слегка касается промежности девушки, в эти моменты стоны Чистовой особенно упоительны для музыканта. Потом он переворачивает Чистову спиной к себе и с размаху ударяет чуть ниже ее спины, оставив очередной красный след.       —Итак, Анна, ты поняла, что тебе следует выбирать выражения?       —Угу. Прости, Самойлов, но ты сам виноват, нечего было меня выводить!       Периодически, Глеб позволяет Анне ловить его пальцы ртом, целовать и облизывать их, зная, как её заводит это, но лишь на небольшое мгновение, он все ещё не подпускает ее так близко, как бы хотелось Чистовой. В какой-то момент, совершенно уже заведённая Аня неразборчиво шепчет:       —Мой Мефистофель…Кхм…Глеб…я хочу…тебя…умоляю, сделай это…       —Ах, моя девочка усвоила урок? Это похвально, милая. —издевается Самойлов, нанося при этом удар за ударом, ещё сильнее, чем до этого.       —Умоляю…—только на эту фразу у девушки остались силы.       Он усмехается, расстёгивает ширинку и ложится сверху на покорно лежащую любовницу.       Сейчас он глубоко, его член глубже некуда. Глаза его горят, как два опасных огонька, он чувственно дышит. Рубашка на Глебе совершенно мокрая, потому он наконец скидывает ее с себя, дав Ане возможность любоваться его обнаженным торсом, русыми упругими завитками на груди, острыми ключицами и шеей, которая, кажется, создана для того, чтобы ее ласкать, что Аня и делает, не отказав в удовольствии подарить Глебу пару засосов и ещё больше влажных поцелуев.       —Чистова, не разыгрывайся, я не хочу кончить в тебя раньше времени. —стонет он.       Глеб вновь запускает пальцы в её рот, касается влажного языка. Чистова послушно облизывает их, прикрыв глаза, окаймленные остатками теней и туши.       Она кончает первой с особенно сильным толчком Глеба, громко, почти истерично застонав. Самойлов отстраняется и изливается ей на бедра. Отдышавшись, быстро развязывает руки Ане, коротко целует ее в нос.       —Иди-ка в душ. Вся морда в размазанной косметике, замарашка ты моя!       —Самойлов, если ты ещё раз меня так назовёшь, то стонать со связанными руками не я буду, а ты! —она, пританцовывая, направляется в ванную, а вдогонку ей летит дразнящее «Замарашка!»

***

      Около полугода Аня и Глеб были вместе. Отношения их начались спонтанно и так же спонтанно продолжились. Они друг друга взаправду любили, немножко нелепо, но искренне, днём — мягко, нежно, как два ребёнка, иногда поддразнивая друг друга, подсыпая воображаемого перцу. А по ночам Глеб превращался в натурального Мефистофеля, как сама же Чистова назвала его, Аннушка же соглашалась брать на себя роль своеобразной «жертвы», принимая его игру. Иногда они менялись, уже Анна брала стек и выбивала из красивых губ сладкие стоны. Оба получали кайф и были счастливы друг с другом.       Но любовь очень редко бывает вечной, ни Глеб, ни Аня в бесконечность любви не верили — может, по глупости, а может и от быстроты и экспрессивности своих чувств. Так или иначе, но со временем в отношениях произошёл раскол. Ни он, ни она уже и не помнили, кто был виновен в расставании, да это было и не так важно. Аня помнила только, как кричала, вновь пускала в ход обзывательства, но уже не детские и полушутливые — нет, она кричала с болью, обидой, запальчиво и грубо. Глеб не любил кричать, но резал голосом, тихо и колюще, как будто ножи метал. И это ранило намного сильнее, чем пышные и громкие фразы, било больнее плети.       Жизнь раскидала их в разные стороны, оставив при этом в одном городе. Аня имела художественное образование, а потому достаточно легко устроилась художником-оформителем в один из небезызвестных клубов Москвы, где хорошие специалисты по декорациям нужны были всегда. К тому же, Чистова неплохо владела дизайном, а это тоже нужно почти везде. Но своего мужчину она так и не нашла, хотя мало поменялась.       Глеб же за те шесть лет, что не был в отношениях с Анной, успел ещё дважды вступить в серьёзные любовные связи. И первые, и вторые отношения закончились плачевно — Катя Весна вскоре после разрыва с Самойловым разбилась на машине, а о Лере-Гай Германике даже вспоминать не хотелось, а если и вспоминалось, то с дрожью отвращения. Правда, Глеб наконец-то исполнил свою мечту, которую лелеял лет этак с четырнадцати — обзавёлся-таки своей группой, где на полную катушку развернулся с творчеством. Но не зря он пел: «Сто вагин, а я один». Девушек вокруг —хоть отбавляй, но все какие-то…безликие что ли? Отдаться ему готовы тысячи, а любить по-настоящем вряд ли сможет хоть одна… Точнее, была такая всё же, но из-за обоюдной глупости Глеб потерял её. «Старый ты осёл, Самойлов, так бы она сейчас сказала. И была бы права тысячу раз!» —подумал Глеб, задумчиво почесав лоб. Сегодня очередное выступление, новый альбом вышел недавно, презентовали его, теперь вот, с туром ездят, начали с Москвы.       Глеб сидел в гримёрной, меланхолично куря любимые красные «Мальборо». Он никого сейчас не ждал, но в дверь вошли. Какая-то девушка. Музыкант напрягает голубые глаза, очерченные темными тенями, вглядывается во внезапную гостью. Чёрные короткие волосы, косоватая чёлка. Худые руки. Тонкие брови-ниточки, которые он узнает из миллиона.       —Какие люди, и без охраны! Чистова, будь я проклят, если это ты! Девица оборачивается, серые глаза становятся по пять рублей размером:       —Самойлов?! Анна на долю секунды замирает, как статуя, но уже через мгновение молнией кидается на колени перед уже вставшим Глебом и обнимает его ноги, издаёт судорожный всхлип.       —Чёрт побери, Глебсон, мы с тобой — просто два круглых идиота. Просрали всё! Ведь я так никого и не нашла! И ты там как недавно пел? «Сотня пёзд, я в мире звёзд?», или это я путаю что-то?       —«Сто вагин, а я один». Ты не меняешься, детка. Встань, не унижайся, а за твои шутки я с тобой позже разберусь. Жди меня после концерта у чёрного хода, там народу поменьше. Никто не полезет, и курить там можно.       —Угу.       Глеб ушёл договариваться с техниками, Аня же пошла проверять, в порядке ли всё на сцене.       Время до начала выступления пролетело совсем незаметно. Вот уже и музыканты на сцену вышли, вот зал гремит аплодисментами, встречая их.       А Чистова стоит за кулисами на правах работника клуба. Её глаза прикованы только к одной фигуре на сцене, к любимому Глебу. Казалось, будто она восстанавливается за семь лет без него. Новые песни гремят просто оглушительно, будто отдаваясь внутри.       Глеб начал читать стихи, мрачные и вновь попадающие не в бровь, а в глаз: «Заблокировали, гады, обрубают все концы. Улыбаясь, убивают благородные отцы…»       Анна вспомнила, как он говорил с такими интонациями во время их ссор. Вот точно так же обличал и резал. Девушка уверена, услышь те, кому эти строки написаны их вживую — этих неизвестных ей лиц разорвало бы от стыда. Хотя, учитывая, кому это было написано, такое было не очень-то возможно.       Смолкают стихи, вновь начинается музыка. Играет «Нуар» из свежего, только из-под пера вышедшего альбома «Треш». В конце первого куплета, не прекращая петь, Глеб оборачивается, делает в сторону Ани жест «я слежу за тобой» и вновь поворачивается к залу.       Но вот ещё песня, и ещё. Наконец, выступление окончено, слышатся крики «Спасибо!», «Мы вас любим!», «Глеб, ты лучший!» и так далее. Коротко поблагодарив в микрофон, вокалист уходит, махнув поклонникам рукой. Чистова уже хотела идти на условленное место, так как думала, что Глеба задержат фанаты. Но его руки неожиданно ложатся на её плечи. Как тогда, на вечеринке у какого-то богача в две тысячи шестом году.       —Me voilà, моя маркиза.       —Опять пугаешь! Меня чуть «кондратий» не приобнял! Что за идиотская привычка — подходить сзади? —ругается Аня уже скорее по привычке.       Они быстро загружаются в такси и едут, нарочито отстранившись друг от друга, будто бы сберегая силы и любовь для предстоящей ночи. Ехать было не особо-то далеко, всего около двадцати минут. За эти двадцать минут Чистова успела перебрать миллион вариантов того, что же придумал Глеб, но правильных среди них не было. Выйдя из машины, мужчина завязал девушке глаза своим чёрным шарфом, который надевал, чтобы ветер не продул ему горло — вокалист всё-таки. Он завёл руки девушки за спину и повёл ее наверх, держа, как особо опасную преступницу, которую нельзя держать на воле. Когда они переступили порог Глебович квартиры, Аня взмолилась:       —Глеб…Пожалуйста, сними с меня хоть на время эту повязку. Я хочу видеть тебя…Я так соскучилась по твоему лицу…Потом, если надо, наденешь.       Самойлов снимает чёрную ткань с глаз девушки и затягивает в развязный и тягучий поцелуй, неспешно кусая её губы. Потом музыкант неспешно обводит языком контур губ и наконец проникает им в полость рта, углубляя поцелуй. Исступлённо простонав в губы возлюбленного, Анна кладёт руки ему на плечи и отвечает, отдаваясь во власть его губ и рук. Глебсон спускается к тонкой шее девушки и усыпает аккуратными поцелуями, проводит самым кончиком языка. Глеб наконец отстраняется и ведёт девушку по коридору в свою же спальню.       —Итак, гражданка Чистова, вы приглашены на допрос. От ваших ответов зависит ваше наказание,—игриво начинает Самойлов.       —Хочешь поиграть? —бесстрашно смеётся Аннушка.        Глеб не отвечает. Он подходит из шкафа и достаёт…пистолет. Очень похожий на настоящий «парабеллум», который ему подогнала группа фанатов, глумливо подписав: «Любимому Самойлову от ОПГ ”Дебилы среднего развития”». Музыкант, конечно, понимал, что это молодёжь так прикалывается, записка его повеселила, но поддельное оружие решил оставить. Может, для фото или выступлений пригодится, а может и продать при случае можно, какому-нибудь любителю косплея. «Парабеллум» был, правда, абсолютно нефункциональным, зато выглядел красиво и натуралистично.       Глеб подходит к девушке, лежащей на постели, садится на её голени лицом к Анне и приставляет фэйковый пистолет к женской шее.       —Итак. Вы обвиняетесь в оскорблениях и нецензурной брани в адрес гражданина Самойлова. Вы признаёте вину? —тоном полицейского из старых фильмов начал Глеб.       —Ну, признаю,—в тоне Ани нет и толики страха.       Дуло скользит чуть ниже, упирается в грудную клетку.       —Сожалели ли вы об этом?       —Очень тупой вопрос, Самойлов. И на кой тебе пистолет, не терпится пристрелить меня? Может я и заслужила, но жить хочу ещё.       —Успокойся, он поддельный. Так, косплейная бутафория от фанатов. Чисто теоретически, если им дать по голове, то прикончить можно, но делать этого, как ты понимаешь, я не планирую.       —Тогда трахни меня уже, а не разводи этот цирк!       —Тебя? С превеликим удовольствием, meine liebe Frau,—усмехается Самойлов.       Он стягивает тонкую ткань нижнего белья с Чистовой и сразу, грубо и глубоко, проникает двумя пальцами, зная, что она готова, что она только этого и хочет. Глеб наслаждается громкими и сладкими для его ушей стонами и продолжает движения рукой, растягивая ее уверенно и властно, вставляя пальцы глубже и глубже, чувствуя, как она сжимается, как напряжена, как ей нравится то, что он делает. Он удовлетворённо улыбается, когда девушка наконец кончает и обмякает от удовольствия в его руках. Ей не хочется идти никуда, единственное, что она сейчас хочет — заснуть на руках Глеба сном младенца, что она и делает.       А впереди у них ещё много времени, даже слишком много. И Самойлов, и Чистова внутри поклялись себе быть вместе всегда, коря себя за наивность, но верить в это им слишком хотелось. И они ложатся вместе, засыпая, зная, что проспят всё на свете, но им как-то наплевать на это самое «всё».