Смертный грех

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь, — словно взойдя на плаху, четко проговаривая каждое слово, отчеканил Сугуру, — Господь да будет в сердце твоём, чтобы искренно исповедовать свои грехи от последней исповеди. — Почему ты не сказал мне, что ты священник? — Сатору, даже не пытаясь вслушаться в текст молитвы, уселся поудобнее. — Диакон. — Да плевать, ты понял, что я имел ввиду. — А что бы это изменило? Сатору, я служитель церкви и всецело посвятил свое тело и мысли Богу. — Сугуру устало потер виски, разминая их под пальцами, он знал, что этого разговора не избежать. — Пиздеж! — Ты на исповеди, Сатору! — Возмутился Гето, — тебе рот с мылом вымыть? — Мысли свои вымой сначала, — оскалился омега, — если бы ты отдал контроль над телом Богу, то где был твой Бог, когда ты вчера вылизывал мой рот? Дерзкий. Дерзость заводит. Сатору, не останавливаясь, расстегивал одну за одной пуговицы на рубашке, поддевая их пальцами. — Где он был, когда ты вдавливал меня в землю, окутывая своими феромонами? — Звякнул пряжкой ремня, — где он был, когда ты дрочил, пялясь на меня в окно, и кончал раз за разом, выстанывая моё имя? — Расстегнул молнию джинс. — Сатору… пожалуйста. — Гето задыхался от омежьего сладкого запаха, абсолютно не мог контролировать ни свой разум, ни свое тело, ни то, чем, судя по звукам, собирался заняться Годжо за плотной стенкой исповедальной кабинки. — Пожалуйста что? — Сатору сплюнул на руку раскатывая влагу по своему члену. — Сугуру, ты животное, такое же дикое и похотливое, как и я, как все мы, тебе не убежать от своей природы, не спрятаться, в какую рясу не кутайся, твой хваленый показной самоконтроль развалится, как карточный домик, стоит мне попросить. Ты знаешь, чем я занимаюсь прямо сейчас? — Сатору ухмыльнулся, услышав выдох, больше походящий на стон, — знаешь и тебе это нравится. — Умоляю, перестань. — Я не твой бог, Гето, мне молитвы ни к чему, я хочу, чтобы ты показал свое истинное лицо и не врал больше ни себе, ни мне, ни Богу. Да и кто он такой вообще, если сначала придумывает правила игры, а потом забирает игрушки? — Сатору, раскинув ноги на скамье, гладил свой член, облизывая пересохшие губы. — Давай, святой отец, исповедуйся мне, расскажи, что ты почувствовал, когда в первый раз меня увидел? Ты же был там, на службе, месяц назад, я еще охерел с того, что у меня течка раньше времени началась, а это ты со своими чертовыми феромонами. У тебя встал тогда на меня? — А как ты думаешь? — мозг Сугуру отказывался трезво соображать, Годжо крутил им прямо сейчас, словно кукловод марионеткой, и он, плавясь, принимал правила игры. — Я думаю, что да, скорее всего ты чуть под землю не провалился, стоя на алтаре, святоша. Давай, Сугуру, исповедуйся мне. Расскажи, ты дрочил на меня в тот день? — Боже, да, дрочил. — Гето сжал через плотную ткань рясы свой колом стоящий член, обкончаться в исповедальне было бы чересчур. — Бог тут не причем, Сугуру, я твой бог, запомни! — Сатору затрясло от нахлынувшей волны феромонов альфы, от него пахло тлеющим пало санто и бергамотом. Покрываясь испариной, которая предвещала начало гона, Гето шарил по карманам в поисках своих блокаторов. Их не было. — Ты мой дьявол во плоти! — Гето с рыком ударил о перегородку, — и если ты не хочешь быть распятым на алтаре прямо сейчас, то немедленно одевайся и проваливай! Ох, как же Сатору хотел. Хотел до подрагивания пальцев, до скрежета зубов, до иступляющего вопля. Он чувствовал, что снова под действием гона Сугуру его течка сбивалась с графика, это было очень опасно, но опасность так манила. — Сатору, — грубо выговаривая согласные, угрожающе, гортанно, так, что все нутро трепетало, подчиняясь, — у тебя есть тридцать секунд, чтобы убраться от сюда. Годжо наспех собрался и вылетел из кабинки, стараясь не терять времени, прилюдные сношения не входили в его план растления Гето Сугуру. Оставшись в одиночестве Гето больше не мог сопротивляться. — Доволен? — сказал он вслух, направляя взор в потолок. — Не обольщайся, это не ради тебя. Сугуру вышел, проходя мимо опустевших рядов собора, зацепился взглядом за обеспокоенного Нанами, тот зрительно будто спрашивал у него «всё нормально?» Нет. Сугуру снял увесистый нагрудный крест и оставил его на скамье, под сочувственный взгляд Нанами в спину, вышел из церкви, захлопнув за собой массивную дверь.

***

Сейчас Сугуру видит два варианта развития событий. Прийти домой, собрать вещи и съехать, не оставив ни адреса, ни номера телефона. Закинуть объяснительную, попросить перевод, куда-то, как можно дальше, лишь бы не видеть, не чувствовать. Либо… Ноги сами ведут его. На пороге Сугуру не стучит в дверь, просто заходит, потому что знает, что он ждет его. Звук воды в душе прекращается, накатывает осознание, что сейчас произойдет. Сатору точно знает, что он здесь, потому что Гето больше ничего не подавляет — феромоны альфы в гоне ощущаются словно вязкий кисель, обволакивающий все рецепторы. Он пришел взять то, что ему принадлежит по праву рождения, остались только формальности. Воздух вокруг накаляется, и они вот-вот будут вместе погребены под этим рукотворным Везувием. Щелчок, дверь ванной открывается, как бы приглашая внутрь. Стоило Сугуру войти, как все его мысли выветрились из головы. Альфа сощурил глаза и довольно принюхался, пробегаясь цепким взглядом по замершему обнаженному парню. — Ты течешь, — констатировал как факт, подходя вплотную. Он выглядел, ощущался и пах в миллионы раз лучше, чем Гето мог представить. Его истинный омега, тут перед ним, готовый отдаться ему по щелчку пальцев. И Сугуру сдался на милость зверю, заманившему его в капкан. Кто из них тут теперь агнец, не понятно. Чувствовать чужой ловкий язычок у себя во рту и переплетать с ним свой оказалось невероятно приятно, как и откровенно лапать прижимающееся горячее голое тело. Такое желанное. Выдыхать в горячий рот, случайно ударяться зубами, обнажая клыки. Чужие руки гуляют по его напряжённой спине, иногда забираясь под футболку, гладят, царапают и сжимают, постепенно опускаясь всё ниже и ниже, тогда как губы Гето плавно перешли к ямке на шее и ключицам. Горячее дыхание, короткие поцелуи-укусы и широкие ладони на ягодицах. — Я должен предупредить тебя об отсутствии опыта. — Мне приятно быть твоим первым, Сугуру, я научу тебя всему, — Сатору промычал в поцелуй и нетерпеливо толкнулся вперёд бёдрами, но его неожиданно повернули и прижали грудью к раковине. — Если я никого не трахал раньше, не значит, что я не знаю, как это делается, — прорычал Сугуру, опускаясь между разведенных коленей, нос альфы ткнулся прямо в расщелинку, а потом по ней прошёлся горячий шершавый язык. — Боже, ты такой мокрый, такой вкусный. — Не поминай имя Господа всуе, святой отец, — Сатору начал было ерзать, но его бёдра тут же властно зафиксировали на месте. Кончик чужого языка обвёл пульсирующее, истекающее соками колечко мышц, и толкнулся внутрь, входя максимально глубоко. А затем наружу и снова внутрь. — Ты такой узкий, — простонал Сугуру, слизывая набежавшую смазку. — Давно никого не было? — И вновь просунул свой язык в тесную дырочку. — Ах, всё ждал твоего грехопадения, — Сатору откровенно насаживался, не сдерживая стоны и пошлые фразочки. — Нравится трахать меня языком? — А ты хочешь, чтоб я заменил его на что-то другое? — меж бёдер хлюпает, ладонь, вся измазанная в пахучем соке, нырнув под белье, ласкает собственный член, — так хочу тебя, Сатору… — Ну так бери уже, трахни меня Сугуру, умоляю! Сдержанность и стёртые в пыль рамки серой морали улетели вместе с кучей сугуровской одежды, наспех скинутой в угол. Первый палец входит внутрь, вызывая призывный стон, Гето толкается, оглаживая упругие стеночки, вынимает и сразу добавляет второй. — Какой послушный мальчик, идеальная сучка, — Сугуру сменяет пальцы одной руки на два больших, растягивая половинки и рассматривая розовое колечко сокращающихся мышц, залитое блестящей смазкой и собственной слюной. — Вот теперь ты достаточно растянут, чтоб принять меня. Размер не пугает — вызывает болезненное восхищение Сатору, у него действительно давно никого не было, хочется потрогать руками. Плавно Гето входит на всю длину, параллельно погружая пальцы в широко открытый в немом крике рот Сатору. Сугуру настоящий стоик. Памятника при жизни заслуживает за то, как он терпит, чтобы не слететь с катушек моментально. — Я хочу трахать тебя со всех сторон, во все дырочки, — гетовские пальцы толкаются, горячий ловкий язычок оплетает их, играя с подушечками, властное «соси» пробирает до мурашек, и Сатору втягивает щеки. — Укуси меня. Пометь. — Почти воет Годжо с набитым ртом, из которого на пол капают слюни. Сползает задницей ниже, мышцы бёдер сладко тянет. — Мне, конечно, до одури хочется оставить метку на твоей очаровательной шейке, но давай мы сначала на свидание сходим, я же все-таки джентльмен, Сатору, — растягиваясь в довольной ухмылке, низко прорычал Сугуру над покрасневшим ушком, ударяясь яйцами о мокрый зад. — Ну хотя бы узел я могу получить без кино и капучино? — Можешь, но не здесь, будет не удобно валяться в сцепке на кафеле, — Сугуру с хлюпающим звуком выходит, подхватывая Сатору за бедра и закинув на плечо, как добычу, пойманную собственноручно на охоте, тащит наверх, в спальню, видом которой любовался прошлой ночью из соседнего окна. Скидывает тело на кровать, расставив руки по обе стороны, нависает. Черные, как смоль, волосы обрамляют лицо, спускаются по предплечьям. От такого зрелища у Сатору внутри все сжалось, «зверь», подкинуло сознание. Животное внутри него скалится, урчит, хочет этого сильного, вкусного самца. Его руки завели над головой крестом, сжав в запястьях. Сугуру завел его бедро себе за пояс и вошел в пульсирующую дырочку, не разрывая зрительного контакта. — Смотри на меня, Сатору и не сдерживайся, хочу видеть как ты кончаешь. — Гето остервенело с резкими толчками, задевая простату, втрахивал своего омегу в кровать. Годжо стонет под ним, горячо отзывается, смотрит бесстыдно, отдается сполна. Тянется рукой к налившемуся и истекающему смазкой члену. Шлепок по щеке. Глаза Сатору округляются в изумлении, а с губ срывается стон. — Руки! Я не разрешал! — Ещё. Сугуру заносит ладонь для нового легкого удара. Шлепок. Кожа на щеке саднит, приятно покалывая, разливается теплом яркой отметины. — Я хочу кончить, Сугуру, подрочи мне! Пожалуйста-а, — выгибаясь на сбившихся простынях, скулит Сатору в луже собственной смазки. Его трясет, как подростка при первом сексе. Под кожей ходят желваки, Сугуру опускает руку вниз, пару раз грубо проводит по чужой головке, и омега срывается на сладкий стон, полуприкрытыми глазами с блядской поволокой смотрит на него, изливаясь в кулак и выстанывая его имя. Напряженные пальцы размазывают сперму по поджарому животу, собственный член наливается в тугой узел, заставляя Сугуру рычать, кончая в него и проваливаясь в глубокую бархатно-черную посторгазменную негу… — Ну что, это стоило того, чтоб нарушить целибат? — Отойдя от получасовой сцепки, Сатору подобрался, обхватывая альфу всеми конечностями. — Я нарушил обет не потому что ты омега в течке с милой мордашкой, знаешь сколько таких пытались соблазнить меня? Я отринул Бога потому что ты мой истинный, а я твой. — Так, ну и что мы с тобой теперь будем делать? Какие планы? Кому там нужно писать заявление на увольнение? — Лежа на груди, Сатору водил кончиком пальца по оголенной коже. — Съехать придется, дом церковно-приходской, — Гето задумался, разгребая ворох мыслей в голове. И как он скажет об этом всём Кэнто? Бедный, бедный Нанами, ну за что ему всё это? — А вообще, не знаю, сходим наверное на свидание, капучино попьем. Ты какой кофе любишь? Да и кино я тебе обещал. — Сугуру, касаясь шелковых белоснежных волос, утопал в нежности. Годжо ощущался как дом, о тепле которого он давно забыл, а тут вдруг утопал в ностальгии. — Пока будешь подыскивать новое жильё можешь переконтоваться здесь, — Сатору взглянул наверх, часто моргая слипшимися светлыми ресничками, пытаясь считать реакцию на своё предложение. Его бы воля, он Гето больше бы вообще никуда из этого дома не выпустил. — Спасибо, я надеялся, что ты предложишь и мне не придется ночевать на вокзале, — Сугуру, сгибаясь, притянул лицо Годжо для поцелуя, хищно проходясь по ним кончиком языка,— а пока я бы хотел еще раз насладиться твоими великолепными стонами.