***
Когда Эндрю впервые озвучивает эту мысль, Нил фыркает. Эндрю не настаивает. Когда он поднимает тему снова, Нил хмурится, понимая, что он серьезен; спрашивает с тревожным изломом во взгляде: — Каким, блядь, отцом я буду, Эндрю? Охуенная генетическая лотерея из психопатии и депрессии. Эндрю знает, что он прав, конечно, черт возьми, он знает. Но нилу становится лучше, им обоим становится лучше. Эндрю не дурак — он бы не попросил об этом, сомневаясь, что они смогут дать ребенку хорошую жизнь. Потому он оставляет тему на пару недель, давая Нилу переварить ее и обдумать, а потом Нил приходит, устраивается рядом, заглядывая в глаза с настойчивостью и вниманием, и спрашивает сам. Это простой вопрос: — Ты уверен, что хочешь этого? Эндрю кивает. Нил тут же съеживается: — Я боюсь. Эндрю вопросительно склоняет голову набок. Нил поясняет: — Не только того, какими родителями мы будем, но и за тебя. Что, если… тебе почти сорок, окей? Мы даже не знаем наверняка, способно ли твое тело на это. Это звучит как вызов. И звучит как возможность — распорядиться своим телом так, как он сам того желает. Создать своим телом человека от мужчины, которого он любит больше, чем что-либо еще в этом мире. И он уже слышал, что опыт беременности помогает переосмыслить отношение к своему телу. Конечно, эгоистичная мотивация, но решение о родительстве — всегда эгоизм, не то чтобы хоть кто-то инициировал свое рождение.***
А потом для них обоих начинается длинная и запарная череда поиска врача, обследований, анализов и осмотров, которые Эндрю ненавидит до глубины души, особенно когда его впервые усаживают на гинекологическое кресло и просят положить ноги в стремна, до отвратительности напоминая тот ебаный День благодарения. Но на этот раз ему не больно, он не обдолбан, и Нил стоит рядом, переключая внимание на себя трепом о завтрашнем матче, об идиотских прогнозах Кевина, о том, что он второй день умереть как хочет солянку, поэтому им нужно будет заехать в магазин после, о том, что Эндрю может представлять его пальцы у себя заднице. Эндрю закатывает глаза, но сжимает руку, закрывая глаза и сосредотачиваясь на ощущениях шрамов под кожей, на самом деле представляя, что это пальцы Нила у него в заднице, спасибо большое, Нил. Ему колют гормоны — вернее, это Нил колет ему гормоны. В живот. Первые два раза испуская такие страдальческие вздохи, что Эндрю поднимает брови, спрашивая, кто теперь королева драмы, но с шипением затыкаясь, когда игла пронзает кожу. Нил каждый гребаный раз перед сексом шутит, что сейчас произойдет самая приятная часть всего этого — Эндрю после третьего раза грозится, что еще одна такая шутка, и Нил будет дрочить в баночку, — а когда с шестой попытки они оба стоят над тестом, ожидая появления результата, и там наконец появляется плюс, Нил говорит: — Ну моя миссия — всё. Эндрю хочет придушить его, поворачиваясь к нему с пепельно-бледным лицом и тихим: — Пиздец. Нил фыркает, но раскрывает руки и ждет, когда Эндрю подойдет к нему. Он обнимает за плечи, принимаясь покачивать, целует в кончик уха и шепчет у виска: — Поздно, фраер, пить боржоми… Эндрю больно тычет его в печень, и Нил затыкается с задушенным «ау, бля», но не расцепляет хватки.***
Первый триместр — полный пиздец. Можно пересчитать по пальцам, от чего Эндрю не воротит, потому что иногда кажется, что воротит его от всего. Нил ложится спать, намазавшись дезиком после душа, — буэ; Нил не мажется на ночь, начиная вонять под утро, — буэ. Нил пытается поцеловать его, почистив зубы, — буэ, мятная паста; пытается поцеловать с утренним дыханием — «совсем страх потерял?». Мороженое — буэ (Эндрю ужасно, пиздецки зол), фрукты и ягоды — буэ, свинина и говядина — буэ. Что не буэ — это макароны с солью, свежие огурцы, зеленый чай (до беременности именовавшийся «мочой деревьев»), серый хлеб на закваске и ебаные зеленые смузи Кевина, ради которых Нилу пришлось вызванивать его в первом часу ночи, заставляя под наитупейшим предлогом озвучить рецепт — не то чтобы Нил когда-то прежде стремился узнать рецепт этой блевотины в стакане для себя. Эндрю выбрасывает все гели, шампуни, порошки и крема, заменяя их на гипоаллергенные без отдушек; он выбрасывает из туалетов освежители воздуха, потому что его меньше воротит от запаха говна, чем от ‘горной свежести’ из флакона; за километр обходит кофейни, потому что его выворачивает от запаха свежезаваренного кофе, и шугается от полок с мясными изделиями в магазинах. Нил наблюдает за тем, как Эндрю все равно выворачивает в унитаз по нескольку раз на дню, и это перестает быть забавным и становится тревожным, потому что Эндрю скидывает 4 килограмма за первый триместр, несмотря на противорвотные. Но он слушает биение сердца на скрининге в конце первого триместра, сжимая его руку, и Нил неуверенно улыбается, глядя в его горящие глаза и на подергивающийся уголок губ, надеясь, что это и правда стоит того.***
Токсикоз наконец проходит, и Эндрю начинает набирать вес. Все выдыхают, потому что это то, на что надеялась доктор Картер. Эндрю крутится перед зеркалом, глядя на едва заметную округлость своего живота, и Нил наблюдает, пытаясь понять, о чем он думает. Эндрю молчит, когда Нил целует его в плечо поверх футболки, переплетая их пальцы на животе. Эндрю задумчиво рассматривает отражение. И спокойно, уверенно говорит, глядя в глаза: — Мы расскажем лисам. Сегодня.***
Первая реакция — какого хрена? Нил не может осуждать. Эндрю никогда не говорил им о том, что его репродуктивная система отличается от типично мужской («не их собачье дело»). Вторая — круто, здорово, еще один лисоребенок. Аарон отключается тут же, молчит весь вечер, а под ночь звонит и заставляет рассказать о том, как протекает беременность, во всех подробностях, словно они на ебаном допросе. Эндрю все равно рассказывает, потому что если это успокоит придурка — окей.***
Первое новшество второго триместра в том, что Эндрю начинает есть все, что не приколочено. Он в ужасе пялится на растущие цифры на весах (врач говорит, что он набирает вес согласно норме, но это не прибавляет уверенности) и на отеки на ногах. Второе новшество: его любимой едой становится… килька в масле с чесноком на домашнем хлебе. Это слишком даже для Нила, но он все равно целует этот рыбно-чесночный рот. Третье новшество: мартинсы начинают пиздец как натирать, но, к его ужасу, анатомические говностопки — «Я так и сказал. Босоногая обувь. Говностопки», — в каких ходит Нил, оказываются реально удобными. У Эндрю начинают вечно мерзнуть ноги и руки, и хотя ему повышают гемоглобин таблетками, Нил все равно разминает его конечности по 7 раз на дню (и продолжает, даже когда они перестают мерзнуть). А потом ребенок… начинает шевелиться. Первый раз Эндрю кажется, что у него началось несварение. Он идет в туалет, но нет, никаких позывов. А несварение шевелится снова, и он наконец понимает, что это (и никто не должен узнать, если он начинает называть ребенка несварением). А потом они едут на очередное УЗИ, и им говорят пол. Теперь несварение становится мальчиком. Нил говорит: — Ура, сын! (Абсолютно готовый с той же интонацией сказать: «Ура, дочь!») Эндрю фыркает и думает о маленькой копии Нила. Надеется, что у него будут рыжие волосы, но пытается убедить себя, что плевать, пока он здоров.***
Живот растет, и джинсы перестают сходиться на животе, но он просто… неа, нет, он ни за что не купит джинсы для беременных, в пизду. Пока он может, он носит их низко сидящими на бедрах, но в итоге полностью переходит на спортивки с мягкой резинкой. И безразмерные растянутые футболки и кофты Нила вдруг оказываются полезны. — Наконец ты понял, в чем прелесть. — Все из-за твоего мелкого засранца у меня внутри. — Мой мелкий засранец посвятил тебя в секреты модной индустрии, не благодари.***
А потом доктор Картер говорит, что половина срока позади, и им пора обсудить план родов. Эндрю даже не раздумывает, когда говорит, что будет рожать дома. Нил и доктор заметно напрягаются. Эндрю смотрит на них в упор, и она пытается объяснить риски, но Эндрю не собирается рожать в ебаной больнице — он ненавидит сраные больницы, окей? Нил, предатель, в итоге сдает его Аарону. Аарон звонит по скайпу, рявкая «ты мог выбрать и менее извращенный способ самоубийства», а потом полтора часа в красках описывает, как много всего может пойти не так и как мучительно он может умереть вместе с ребенком. Он вообще не скупится на детали. Нисколько. Нил хмуро пялится на него, не перебивая Аарона, но начинает поглаживать его по лопаткам, когда Эндрю утыкается лбом в плечо и шепчет: — Я ненавижу больницы, — уже зная, что он проиграл. Нил дрожащим голосом говорит: — Я знаю. Я понимаю. Но я куда больше ненавижу мысль о том, что все это закончится похоронами. Хорошо. Справедливо. Эндрю знает, что заставил бы Нила рожать в больнице, поменяйся они местами. Поэтому в следующий раз он говорит гинекологине, что будет рожать в одиночной палате только с Нилом и с ней. Он не хочет лишних людей и лишнего персонала, только если они не понадобятся. Доктор Картер пытается предложить кесарево, потому что его анатомия не совсем создана для естественных родов, и это будет болезненно и в процессе, и в последствиях, но Эндрю говорит: — Я смогу родить сам? — Физически, учитывая размер малого таза и предполагаемый размер плода, — да. — Тогда я рожу сам. Нил пытается возразить, но Эндрю уже пошел на уступку, и он знает, что это не совсем здоро́во, но для него это еще один этап, на котором ему важно справиться самостоятельно, поэтому он говорит: — Нил. Нет. И Нил замолкает.***
А потом на животе начинают появляться отвратительные растяжки. Он увлажнял кожу с 1 триместра, и вот результат, какого хрена? Нил говорит, что в них нет ничего отвратительного, но Эндрю хмурится, сует ему бутылек с маслом и говорит: — Меньше слов — больше дела. Нил втирает масло в кожу и шепчет, наклонившись к животу: — Он сегодня не в духе, так что лучше не беси его. Эндрю в то же мгновение пинают по печени, и Нил, мудак, фыркает, глядя, как он кривится, бормоча: — Твои мудаческие гены. — Или твои. Нила в отместку пинают по бедру.***
К 30-й неделе приходит понимание, о чем говорят беременные, называя себя бегемотами. Ни вздохнуть, ни пернуть — буквально. У него начинается изжога практически на все, даже на сраное мороженое. Он шипит, с остервенением откидывая ведерко, чувствуя подкатывающую к горлу желчь: — Как от мороженого может быть изжога?! Аарон, не мешкаясь, забирает ведерко, открывает что-то на телефоне и тычет в лицо: — Итак, смотри, это твои органы в обычном состоянии… Он начинает забывать, как выглядит собственный пенис, писая исключительно сидя (а писать он теперь бегает каждые полчаса, спасибо большое). А еще у него, похоже, начинает отказывать мозг, потому что он по нескольку секунд стоит, щелкая пальцами и пытаясь заставить Нила вспомнить слово, которое он забыл («я хотел… ну это… скажи, и я скажу»). И если раньше им нафиг были не нужны списки покупок, когда они ездили в магазин вместе, то теперь они оба стоят перед каждой полкой, пытаясь вспомнить. — А яйца еще были? Эндрю косится на него: — Не помню. — Наверное, были. — Если нет, я отрежу твои и съем на ужин. Нил опасливо поглядывает на него, на всякий случай складывая в тележку пару ячеек.***
Из приятного — Эндрю открыл для себя йогу для беременных. Из неприятного — он пытается медитировать, и к нему сперва подходит Цербер, вонюче облизывая лицо, затем ребенок пинает его по ребрам, а потом Нил орет с кухни, спрашивая, где его кружка (то, что ответ «в пизде» ему не помог, — исключительно его проблемы). Из особо неприятного — теперь нет ни одной удобной позы для секса, потому что в одних позах — не дотянуться, в других — все затекает в мгновение ока. И хотя никакого секса, кроме дрочки, Нилу все равно приходится пихать в него пальцы, когда Эндрю говорят начать делать массаж промежности, чтобы минимизировать разрывы. Нилу не нравится. Потому что он осторожен, окей? Действительно осторожен. Но смысл в том, чтобы мягко растянуть ткани, подготавливая их к тому, с чем они никогда раньше не сталкивались, а Нил просто, блядь, боится Эндрю, который шипит, едва ощутив легкий дискомфорт, и лягает его по ребрам. — Ау, — удивленно вздыхает Нил. — Твой сын делает это со мной по десять раз на дню. Наслаждайся.