***
Нил встречает его улыбкой, теплыми руками вокруг и запахом, родным и успокаивающим, — миндаль, дезодорант и что-то терпкое, необъяснимое и знакомое. Эндрю жмется к нему, просыпаясь, ищет в себе силы и уверенность для сегодня. Нил прижимается щекой к плечу, влажно целует потрескавшимися губами в шею. Эндрю не вздрагивает, но легкий трепет пробегает вдоль позвоночника — от ощущения любимости и желанности, даже когда самому тяжело найти привлекательность в отражении. В конце концов приходится оторваться, лишаясь тепла, чтобы сделать завтрак. Чувства голода нет, но тошноты пока тоже. Он останавливается на смузи — если повезет, оно успеет усвоиться, хоть какие-то калории на сегодня. Нил сидит за островом, читает что-то в айпаде, пока Эндрю кидает в блендер ягоды, банан и протеиновый порошок, льет молоко. Он замирает, чувствуя, как боль подступает. Нарастающее внутри ощущение, тянущее и давящее, а затем резко простреливающее таз и живот, что его скручивает над гарнитуром, заставляя вцепиться до побелевших костяшек в каменный край столешницы, склонив голову, и пытаться дышать, дышать, дышать, напоминая себе, что это поможет, если сосредоточиться, если позволить себе расслабиться, дать телу раскрываться, не зажимаясь. Но это, блядь, сложно, когда выламывает. — Эндрю, — хрипло зовет Нил, когда он вновь может сосредоточиться на реальности. Эндрю делает вдох, осознавая руку на пояснице. Жмет на кнопку блендера, чтобы он наконец начал перемалывать. — У тебя схватки. — Десять очков Гриффиндору, — ровно говорит Эндрю, пока отказываясь взглянуть на него. — Ты же говорил, мне больше подойдет Слизерин. — Никаких очков Слизерину. — Окей, Дамблдор, — парирует Нил, и Эндрю не может сдержать усталого, тихого фырканья. Нил затихает, поглаживая поясницу. Эндрю молчит тоже. Шум блендера заполняет кухню. Боль медленно утихает, плещется дискомфортом в глубине мышц и костей, не давая забыть о себе полностью, всегда оставаясь рядом в напоминание. Эстер ведет себя обычно: немного крутится, немного пинается. Теперь давит ему в диафрагму ступнями, а не головой — болезненное, приятное облегчение. Нил остается рядом с ним, как приклеенный. Достает стакан, трубочку. Утягивает на диван, пресекая попытки взобраться на барный стул. Эндрю плевать. Он поддается и идет. Нил может хоть весь день смотреть, как он морщится от боли, — не жалко. Нила не хватает, когда Эндрю замирает при нем в третий раз за сорок минут. — Когда в больницу? Эндрю глубоко, медленно дышит, пытаясь переваривать боль. Припадает губами к трубочке, чтобы смочить пересохшее горло — теперь просто водой. Наконец может найти в себе достаточно сил, чтобы проговорить: — Двадцать два часа, Нил. С того момента, как я почувствовал схватки, до появления Луиса прошло двадцать два часа. — Во второй раз все быстрее, — говорит Нил. Эндрю косится на него: — Читай меньше интернета. Нил обеспокоенно хмурится. Спрашивает, помолчав: — Когда это началось? Эндрю прикидывает. Нил встает в полвосьмого. Отвозит Лу в сад к десяти. — Часов в восемь-девять. Нил вытаращивает на него глаза. — Я поспал. Так что это даже не считается. — Эндрю, блядь… — говорит Нил, проводя рукой по лицу тревожным жестом, чертовски напоминая Ваймака, — Ты не мог мне сказать остаться дома? — Чтобы что? Нил смотрит на него с приподнятыми бровями. — Ты такой пиздецки вредный, — в конце концов бормочет он. Эндрю не спорит. Он пялится на уродливый проект дома в телевизоре — кто, блядь, вообще захочет такой дом? — и все еще стоит на своем: он не хочет в больницу сейчас. В прошлый раз Нил приволок его практически сразу. Они просто сходили там с ума от скуки и бессонницы ночь — даже Сабрина уходила поспать, — пока в этом не появился хоть какой-то смысл. В этот раз он будет умнее.***
Он час бродит по дому, замирая, выдыхая и покачиваясь, приваливается лбом к ладоням на стене или к плечу Нила, пытаясь пережить боль. Сворачивает в комнату Эстер, собирает связанный Бетси комплект и два слипа, застилает кроватку. Нил ходит за ним по пятам. Эндрю бросает на него взгляд — Нил демонстративно утыкается взглядом в телефон, делая вид, что вообще не смотрел. Эндрю закатывает глаза, укладывая на место мягкий бортик кровати, добавляет к комплекту с собой бутылочку, берет еще одну простыню на резинке и идет заправить люльку в их комнате.***
Его странно, резко скручивает у кровати, вдруг щелкает внутри, надрываясь, и лопается, а потом горячо просачивается на бедра. Нил удивленно выдыхает. Эндрю не чувствует удивления. Он чувствует простреливающую боль, чувствует себя сырым и грязным, и ванна теперь необходимость, даже если тело мечет между ознобом и жаром. Нил уходит, чтобы набрать воды, а Эндрю пару секунд стоит в оцепенении, примиряясь с мыслью: воды начали подтекать, и теперь это вопрос на часы, когда их дочь окажется здесь, снаружи. Он выдыхает и заправляет люльку — в которой скоро окажется Эстер, господи, — думает, поменять ли постельное и на их кровати, но решает, что он еще испачкает его за сегодня. Вытаскивает из шкафа плюшевую рыбу по рисунку Луиса, доставленную еще полторы недели назад, добавляет к вещам, которые нужно взять в больницу, и устало взбирается на матрас, приваливаясь лицом к прохладным простыням, пахнущим им и Нилом. Нил приходит и опускается перед кроватью, кладет теплую сухую ладонь, принимается тереть спину, поглаживая. Эндрю поворачивается, моргая. Смотрит в знакомые голубые глаза, обеспокоенные и внимательные, на растрепанный небрежный пучок на макушке, на блеск седины по вискам. Тянется рукой вперед, оглаживая угол челюсти, Нил слегка поворачивается, целуя в ладонь, смотрит глаза в глаза. Бормочет: — Давай, пойдем. Тебе станет лучше в ванне. Эндрю лениво тянется, позволяя поднять себя. Он раздевается в ванной, Нил отправляет боксеры и штаны в корзину для белья, придерживает за руку, пока Эндрю забирается в теплую воду, садится и опускается, позволяя воде подхватить себя. Тело медленно расслабляется. Нил сидит перед ним в домашних штанах и футболке, рассеянно поглаживая кисть, и Эндрю прикрывает глаза, позволяя чувствам и ощущениям застыть на грани невесомости. Накатывающая в воде схватка проходит… не легче. Естественней, может быть. Проще расслабиться, когда вода держит его, когда Нил пропускает пряди сквозь пальцы, дыша рядом шумно и глубоко, подталкивая дышать ровнее. Эндрю поднимает голову, открывает глаза, промаргиваясь от замелькавших перед зрачками бликов, видит искаженную беспокойством линию рта Нила. — Двенадцать минут, — бормочет он, показывая экран телефона. — Схватка — тридцать две секунды. Дерьмо. Время едва подбирается к трем. В этот раз все и правда идет быстрее. Он протягивает Нилу бутылку шампуня. Нил послушно принимает ее, мягко наклоняет его голову, чтобы полить из душа, заслоняя ладонью глаза, втирает пахнущий корицей и карамелью шампунь в кожу, массируя у корней. Эндрю расслабляется, позволяя Нилу мыть себя. Жмет ногой на клапан, чтобы вода начала уходить. Он остается среди пустого джакузи, но Нил поливает его теплым душем, смывая вспененный гель с тела, оглядываясь на телефон. Берет за руки, бормоча, чтобы Эндрю поднялся: «У нас есть три минуты», — и накидывает полотенца сверху — одно на голову, другое — на тело, — когда Эндрю вышагивает на полотенце, брошенное для ног. Нил заглядывает в глаза, держа его: — В больницу? Эндрю мотает головой: — Сначала привези Лу. — Эндрю, — просит Нил. — Луис, — требует Эндрю. Нил долго смотрит на него, раздумывая. Тянет, чтобы прижаться к мокрому от воды лбу, вздыхает и отстраняется, наконец открывая дверь и утягивая в спальню, где воздух холодный и свежий.***
Эндрю чувствует приближающуюся боль, покалывающую внутри тонкими иглами, прежде чем она пронзает его, заставляя тяжело согнуться, опереться ладонями о матрас, свесить голову между руками. Эндрю плевать на свою наготу, плевать на ползущий по коже мурашками холод, плевать на капающую воду с волос, потому что теперь он едва может вдохнуть, задыхаясь от интенсивности и горячих, выкручивающих клешней боли. Но когда он может сосредоточиться, он чувствует влажные ладони на подвздошных костях, сжимающие хорошо и правильно. Давление внутри становится чуть более контролируемым, унимая боль, руки ведут, напоминая покачиваться, расслабляясь. А потом губы прижимаются к вздымающимся лопаткам, лоб упирается в углубление между, и боль размывается ощущением любимости, на котором Эндрю сосредотачивается, вбирая в себя жар тела Нила сквозь тонкую ткань домашней одежды. Нил остается позади, пока схватка не заканчивается, покачиваясь вместе, а Эндрю берет контроль над дыханием, ощущая, как медленно оттаивают мышцы пресса, когда Нил спускается руками под живот, обнимая снизу. Лоб прижимается к позвонкам, чуть ниже оказываются губы, что целуют и отстраняются. Нил все еще держит руку на коже, когда поднимает одеяло, кивая. Эндрю многозначительно смотрит на него, оглянувшись, — сейчас все будет в амниотической жидкости. — Мне настолько поебать, Дрю, — просто говорит Нил. Эндрю мерзнет, потому больше не спорит. Он кутается в одеяло Нила, наблюдая, как Нил ходит между спальней, ванной и гардеробной, собирая ему чистый комплект одежды и прокладку, набирает кого-то, разговаривает, отключается. Подходит и задирает одеяло снизу, хватая из тумбочки крем, втирает в ступни, надевает махровые мягкие носки. — Мэтт привезет Лу, хорошо? Эндрю кивает. Его это устраивает. Он лениво приподнимается, позволяя Нилу одеть себя. Тело кажется тяжелым и воспаленным, нервы болезненно ноют. Нил массирует спину между схватками, пока они ждут, широкими, длинными движениями гладит на них, пока Эндрю стоит на четвереньках, уткнувшись макушкой в живот, старается покачиваться и дышать. Вещи Эстер все еще на кровати, рыба Лу — тоже, потому, когда его отпускает, он просит Нила собрать все это. Нил вытаскивает из шкафа уже наполовину заполненную сумку. Эндрю думает уточнить, но решает, что ему плевать. Просто скользит глазами, следя, как Нил ходит по комнате, скидывает в сумку комплект белья для него, чистую кофту на молнии, футболку, штаны, туда же кидает айпад.***
Телефон Нила наконец оживает, и Нил уходит, оставляя его одного. Эндрю слышит через открытую дверь спальни доносящиеся отголоски разговора Мэтта и Нила, слышит звонкие вопросы Лу. Небо за окном серое, пускающее мелкую морось по земле, ветер сквозит через узкую щель приоткрытого окна, вызывая мурашки по коже. Эндрю измученно выдыхает, когда схватка накатывает. Переворачивается, вновь опираясь о локти и колени, и утыкается лицом в сплетенные ладони, медленно раскачиваясь. Голос Нила сквозь боль звучит размыто и далеко, когда он зовет по имени. Маленькая холодная ладонь ложится на пальцы, влажные волосы лезут в лицо. — Пливет, — неуверенное и ломкое. Сердце Эндрю болезненно стукает. Он переворачивает руку, сжимая крошечную и нежную, подносит к губам, когда схватка заканчивается. — Привет, Лу. Голубые глаза огромные и испуганные, когда Эндрю наконец поворачивается. Ну, дерьмо, устало думает он, на секунду прикрывая глаза, чтобы перевести дыхание. Он находит Нила взглядом, призывно дергает головой, и Нил взбирается на кровать, усаживаясь рядом. Лу тянется к нему, тихо спрашивает, когда Эндрю тянет его вперед и вверх, помогая залезть на матрас: — Тебе больно? Эндрю думает над ответом. Но для Лу, кажется, очевидно, он просто нуждается в подтверждении. Эндрю сдается и признает: — Немного. Но я рад, что твоя сестра наконец рождается. Лу моргает, жмется к нему ближе, обнимая за шею. Эндрю стискивает его у своей груди, чувствуя, как боль и тревога утихают вместе. — Ляли всегда больно лождаются? — спрашивает Луис в висок. Эндрю вздыхает. — Всегда. Но это нормально. Лу отстраняется, заглядывая ему в лицо, Эндрю убирает растрепанные кудри со лба, понимая, что его, видимо, не успели переплести после сна, прежде чем Лу говорит, глядя на него расстроенно: — И я больно лождался? Эндрю поглаживает его виски большими пальцами. Нил утыкается подбородком в плечо, дыша у уха тихо и ровно. Лу продолжает смотреть внимательно и выжидающе, и Эндрю наконец кивает, тут же жалея. Потому что лицо Луиса меняется от расстроенного до очень расстроенного, брови изгибаются, губы — тоже, глаза краснеют и увлажняются, и Эндрю думает господи, снова прижимая сына к груди, обнимая его, слыша, как начинаются рыдания. Нил оглядывается удивленно и растерянно, кладет ладонь на подрагивающую спину Лу, тихо спрашивает: — Почему ты расстроился? Лу безутешно рыдает. Нил вздыхает. Эндрю сжимает его, баюкая. Они дают ему еще пару минут, прежде чем Нил пытается снова. На этот раз Лу едва разборчиво выговаривает, сбиваясь на икания: — Папуля, я не хотел делать тебе больно. Иисусе. — Я знаю, — говорит Эндрю. — Ты не виноват в том, что мне было больно. Это то, как все мы рождаемся. Так устроено наше тело. И твоя сестра не делает мне больно намеренно. Для нее это тоже непросто. И для тебя было тоже. Рыдания Лу становятся чуть тише, пока он, кажется, переваривает всю новую информацию. Он уточняет куда-то в грудь: — Честно? — Честно, — говорит Эндрю, поглаживая спину, цепляясь за пальцы Нила, когда они сталкиваются. Лу вытирает лицо об его футболку — Нил тихо фыркает, — немного отстраняется, поднимая глаза. Эндрю убирает влажные волосы с покрасневшего пятнами горячего лба: — Порядок? Лу шмыгает опухшим носом, насупленно раздумывая. Он кивает в конце концов. Эндрю вторит его кивку, притягивая, чтобы прижаться губами ко лбу, и Лу снова приваливается к нему, дыша шумно и неровно, все еще вздрагивает, успокаиваясь. Эндрю вдруг понимает это желание иметь ребенка с собой на родах. Что-то в низменной, базовой потребности защитить, потребности знать, что твои дети рядом и в безопасности. Но это так очевидно, что он пожалеет об этом, когда его разум не будет затянут отголосками боли, — Лу не должен смотреть, как его скручивает и выворачивает так, как не должно. Это не красиво и не мило. Он в курсе. Ему приходится выдохнуть, смириться и внутренне отпустить. Доверить Луиса семье. Верить, что о нем позаботятся. Он бормочет в макушку сына: — Мы с папой сейчас поедем в больницу. Вернемся, наверное, в среду, — Лу вцепляется в его руку, и сердце Эндрю сжимается. Он говорит, поясняя. — Сегодня, завтра, а послезавтра уже вернемся. Ты побудешь с Аароном, Кейтлин и девочками. Хорошо? — Пока с Мэттом и Рейном, — шепотом поправляет Нил, — Кейт приедет к шести. — Пока с Мэттом и Рейном. Потом с Аароном, Кейтлин и девочками. Лу так ждал, когда он останется на несколько дней с близняшками, но теперь он жмется к груди и цепляется за руку, и Эндрю кажется, что его сердце разорвется, если они поедут в больницу под рыдания Лу. Потому не пытается отстранить его от себя, пытаясь дать ему время смириться с этой мыслью. — Эй, — зовет Нил, — ты даже не заметишь, что нас не будет. И мы вернемся домой с Эстер. Ты же ждал этого. — Но мне тепель глустно, — севшим голосом говорит Лу, — я не хочу, чтобы вы уезжали. — Я понимаю, — вздыхает Нил, — но нам придется. Эндрю и Эстер нужно быть в больнице, чтобы с ними все точно было хорошо. Мы будем звонить тебе, когда у нас будет время. И Эстер, наверное, уже нашла твою рыбку, так что привезем тебе и ее. Лу оживляется от упоминания рыбки, немного вытягиваясь в руках. Он наконец говорит: — Холошо. Я посижу дома. А вы пливезёте мне Эстел и лыбку. Боль в груди наконец утихает, ком в горле — боже, Эндрю даже не осознавал его — рассасывается. Он тихо шепчет Луису в волосы: — Я очень тебя люблю. — Я знаю, — говорит Лу, прижимаясь к нему, — я тебя тоже. И тебя, — добавляет он, глядя на Нила. Нил улыбается ему краем губ. Отвечает дежурным, но искренним: — И я тебя люблю. Лу наконец отстраняется, наклоняется к животу и бормочет в кожу, задрав футболку: — Не делай нашему папуле очень больно, холошо? Эндрю беспомощно смотрит на Нила. Нил смотрит на него в ответ. Лу слазит к кровати, как раз когда Эндрю ощущает накатывающую схватку. Он тихо, медленно дышит, пытаясь больше не пугать сына. Нил кладет руки на поясницу, надавливая, а Эндрю шумно выдыхает, с шипение выпуская воздух сквозь зубы, когда Лу скрывается из поля зрения. Нил подтягивает рукой телефон, открывая приложение видеоняни, наблюдает за Лу и помогает Эндрю пережить волну боли.***
Лу возвращается с реборном и одной из своих любимых плюшевых рыб в руке. Он всовывает этот набор Эндрю в руки: — Это тебе. Эндрю удивленно спрашивает, с облегчением ощущая, как оттаивают сведенные судорогой мышцы: — Зачем? — Мне не так глустно, когда Ляля и лыбка со мной. Это тебе, папуля, — повторяет он. Сердце Эндрю ноет. Он тянется к Лу рукой, и сын подходит к нему, позволяя обнять себя. Эндрю тихо говорит ему на ухо: — Мне хватит рыбки, ладно? Оставь Лялю у себя. Потом посмотришь, похожа ли она на Эстер. Лу наконец робко улыбается и заговорщически кивает спустя мгновение. Эндрю целует его в висок и тяжело поднимается с кровати, беря телефон и рыбку. Нил хватает сумку в одну руку, Луиса — в другую, опускает его в прихожей, чтобы надеть Эндрю обувь. Они садятся во внедорожник Нила в гараже, завозят Луиса к Мэтту — он прощается без истерик и идет к Мэтту на руки, — и наконец отправляются в больницу.***
На улице дождливо и ветрено. Дворники размывают вид. Эндрю рассеянно следит за мелькающими огнями проносящихся мимо машин. Он рад, что они не торопятся. Нил останавливается на парковке кафе, когда время схватки подбирается, и он может чувствовать это физически. Нил обходит машину, открывает дверь, обдавая его холодом, спрашивает, хочет ли он выйти, чтобы переждать. Эндрю прислушивается к себе на мгновение, понимая, что сидя ему больнее. Ему давно не было так насрать, как сейчас, когда Нил сдавливает его таз посреди парковки теплыми руками под непромокаемой курткой, а Эндрю прикрывает глаза, устав пялиться на обивку сиденья, покачивается, дышит ровно и глубоко, пока боль не стихает. Они заходят в кафе — не самое лучшее, но нормальное, — берут кофе и милкшейк, Нил берет им по сэндвичу. Эндрю пишет Сабрине, что схватки теперь каждые десять минут и они едут в больницу. Она пишет, что вылетает. Следом пишет, что они могли пока посидеть дома. Эндрю зачитывает это вслух. Нил скептично говорит: «Ага». Эндрю пытается не забавляться его пароноидальностью, откидываясь на спинку сиденья и потягивая клубничный коктейль через трубочку.***
Они повторяют все то же самое на парковке больницы, прежде чем наконец войти. Эндрю позволяет Нилу разобраться с регистрацией, проходит за медсестрой в палату, игнорирует больничный халат на кровати, осматриваясь. Акушерская кровать, ванна, больше напоминающая маленький бассейн, несколько кресел, диван, телевизор, стол и стулья, гамак, фитболы. За дверью — ванная, за другой — спальня. Нил стягивает с него куртку, мельком сжимая руку, видимо, проверяя на замерзшесть, увеличивает температуру кондиционера. Эндрю наблюдает, как Нил вытаскивает из сумки гирлянды — какого вообще хрена, Нил? — пока опускается на мяч. Отмахивается, когда Нил вопросительно смотрит с приближением новой схватки, покачивается, оперевшись ладонями о колени, и дышит, глубоко и длинно, пытаясь вспомнить все эти дебильные аффирмации — впустить в себя боль, позволить ей заполнить себя. Но на самом деле становится проще, когда он принимает это ощущение и прислушивается, куда боль выстрелит на этот раз, чтобы подумать, как он может дышать, расслабляясь. Это едва ли облегчение, но это ощущение контроля, мысль, что он делает что-то правильно, чтобы помочь своей дочери появиться на свет. Нил поглядывает на него, украшая палату. Эндрю лениво моргает в ответ, чувствуя, как воздух в палате становится жарче, но озноб пробирает до костей, вызывая ненавистное чувство тошноты. Он подзывает Нила к себе, и тот подходит, присаживается на корточки, убирая пряди с лица, смотрит внимательно. Он протягивает ладонь вперед, и Нил обхватывает его тело руками, обнимая под лопатками, становится на колени для лучшей устойчивости. Голова сама опускается на плечо. Эндрю дышит, покачиваясь. Запах Нила — облегчение в больничной стерильности. Кофе, мятная жвачка и пробивающийся под дезодорантом запах пота и тела. Запах дома. Рука Нила ползет вверх, обхватывая затылок, другая мерно гладит сквозь футболку. Это покой и облегчение на мгновение, а потом вспышка боли, распирающее, давящее ощущение и ровное, тихое дыхание нила у уха, его теплые обветренные губы на виске.***
Нил пытается развлечь и отвлечь его всяким, но Эндрю тошно и холодно, он мучается, пытаясь найти удобное положение и не находя его, раздражается от ожидания, от того, как медленно идет прогресс, злится, что ему больно, злится, что Сабрина все еще не здесь, злится на забивающий ноздри стерильный запах и на то, каким чертовски терпеливым остается Нил, смиряясь с его заскоками. Потому когда доктор Картер наконец появляется, это облегчение. Крошечное, но ощутимое, дающее уверенность, что они под присмотром. Нил заметно расслабляется. Его подбородок на плече Эндрю, он сидит на мяче, руки вокруг, мягко раскачивающие, колени Эндрю начинают ныть от этого положения, но таз, кажется, понемногу расслабляется. — Как ты? — спрашивает Сабрина, усаживаясь рядом на корточки, чтобы заглянуть в лицо. Эндрю косится на нее из-за плеча Нила, цедит: — Охуенно. На ее лице появляется ухмылка — издевательская, по мнению Эндрю, — когда она говорит: — Отлично. Значит, родовая деятельность полным ходом. Эндрю ненавидит ее. И ненавидит Нила, когда он заводит гребаную светскую беседу, подхватывая: — Как в Бостоне? — Снежно, — отвечает Сабрина, — у вас, я смотрю, не особо. — Мерзко, — подтверждает Нил. Эндрю чувствует его кивок ключицей. — Эндрю, — зовет Сабрина. О, отлично, они наконец вспомнили о нем. — Мне нужно будет посмотреть раскрытие на следующей схватке, хорошо? — Замечательно, — слащаво отвечает Эндрю. — Поменьше пассивной агрессии, — говорит Сабрина, — побереги силы. Нил, мудак, фыркает. Его плечо прямо здесь, потому Эндрю впивается зубами, заставляя зашипеть и заткнуться. Всего на секунду. Потом Нил говорит, обращаясь явно не к нему: — На кровать? — Желательно. Эндрю бесит эта мягкость и терпеливость, когда Нил целует в плечо и бормочет: — Давай, солдат, смена позиции. Эндрю игнорирует эту шутку или что бы то ни было. Он позволяет Нилу поднять себя, взбирается на кровать, поднимая брошенную там игрушку Лу, понимая, что у него есть пара минут до следующей схватки, чтобы найти удобное положение. Осознает штаны на себе, скидывает их в раздражении, давит вспышку смущения — она смывается глазами Нила, пристальными и яркими. И просто встает на четвереньки снова, чувствуя руки Нила на себе, близкие и поддерживающее. Он устало приваливается головой к ногам, чувствует ладони на шее, чувствует, как рука скользит к позвоночнику, трет и поглаживает, разбавляя тянущую, выкручивающую внутренности боль. Она нарастает, крепнет и увеличивается, живот каменеет, дыхание сбивается, ладонь Нила давит на шею, поглаживая, и он выпускает выдох. А потом слышит предупреждающий голос Сабрины: — Эндрю. Я введу пальцы. Он кивает, ударяясь о щиколотку Нила, прижимается к ноге лбом, чувствует ладони на спине и губы, прижимающиеся к затылку. И он пытается расслабиться, но мышцы кажутся опухшими и неподатливыми, и это больно, когда внутри оказываются пальцы, пока все тело сжимается в один тугой ком. Он не может сдержать низкого, грудного стона, похожего на мычание, попытаться уйти вперед от вторжения, но Нил прижимается губами к затылку, шепчет: «Все хорошо», — и Эндрю злится, потому что откуда ему знать, откуда ему, блядь, знать, но потом чувствует мягкий материал игрушки в сжавшихся пальцах, перекатывающиеся внутри шарики наполнителя и вспоминает, что это не ради него — это ради их дочери. И поддается, пытаясь дышать длинно и глубоко, даже если выходит как-то сипло и загнанно. — Два пальца. Чуть больше, — в конце концов говорит Сабрина, отстраняясь, и Эндрю, блядь, готов убивать, потому что сколько еще? — Погуляйте. Посмотрите кино. Закажите себе еды, если хотите. Она будет здесь не раньше, чем часа через три-четыре. Эндрю хочет огрызнуться, но на самом деле посмотреть что-то звучит не слишком плохо. Нил натягивает на его ноги простыню, прикрывая. Сабрина делает ему узи, убеждаясь, что Эстер наконец лежит головой вниз, оценивает ее вес в три с половиной килограмма — на полкило больше, чем родился Лу, — нацепляет датчик КТГ и уходит. А Эндрю приваливается спиной к мужу и спрашивает: — Есть идеи, что будем смотреть?***
Он обнаруживает себя в полумраке палаты, освещенной теплыми огнями гирлянд. Одеяло обернуто кругом, он время от времени меняет позу, когда предыдущая перестает приносить желаемое облегчение, сухие горячие ладони массируют поясницу. Они слушают какой-то мерзкий в своих подробностях тру крайм по телевизору, Нил бесконечно фыркает над дилетантством, согласно мыча на комментарии, что из него вышел бы чертовски хороший маньяк («но вместо этого я выбрал кидать мячик об стены и убирать детские какашки»). Кажется, они уже переделали с мячом все, что могли, посидели и постояли во всех позициях, потому Эндрю просто ложится на кровать, утягивая Нила рядом, сжимает ногами продолговатый мяч, надеясь, что мышцы будут расслабляться так, как обещают всякие инстаграмные родо-гуру, и обмякает, смиряясь с болью, липкой от пота и вод кожей на бедрах и учащающимися схватками, краем глаза следя за сердцебиением Эстер на мониторе.***
Сабрина заходит спустя час. От нее пахнет кофе и чем-то сливочным, и у Эндрю урчит в животе, но тут же подташнивает от этой мысли, и господи, блядь, он ненавидит находиться в родах. Сабрина с удивлением оглядывается теперь, когда Нил выключил верхний свет и задернул шторы, говорит, что у них тут симпатично, интересуется, как дела, спрашивает, хочет ли он проверить раскрытие — Эндрю яростно мотает головой, и она, к удивлению, оставляет его в покое. А потом спохватывается, что видела «доктора Миньярда» в коридоре. Он обещал зайти. — Блядь, — вздыхает Эндрю. Нил, придурок, фыркает. Сабрина смотрит на них, когда Эндрю снова зажмуривается. — Массаж может помочь, — она подходит и кладет руки на крестец, давя пальцами, показывая, как массировать. Затем там оказываются ладони Нила — Эндрю чувствует по огрубевшим, знакомым подушечкам пальцев. Сабрина отходит и добавляет. — Эндрю. Ванна, если не слишком жарко. Еще мастурбация, если комфортно. Эндрю ждет, когда схватка закончится, чтобы взглянуть на нее, пытаясь понять, шутит она или нет. Она, судя по взгляду, не шутит. Спокойно говорит: — Добавляет эндорфина и дофамина. Понижает адреналин и кортизол. Немного снимает болезненность от сокращений гладкой мускулатуры. Эндрю пялится на нее, не находя в себе ничего против от мысли. Он голый под одеялом. В палате темно. Руки Нила держат его. Знакомая, привычная ситуация. Сабрина уточняет, полезет ли он в воду (Эндрю кивает), снимает с него датчики и оставляет их в покое на следующий час.***
Нил выбирается из кровати, когда она уходит. Проверяет температуру воды, добавляет горячей. Он ходит по палате, хватает из вазы с фруктами банан, откусывая кончик и только потом снимая кожуру — отвратительный, — подходит к сумке и достает… — Аромадиффузор. Масло эвкалипта? Эндрю кивает, задаваясь вопросом, что еще Нил напихал в сумку. Он бросает взгляд на гамак в углу, пока Нил бродит по комнате, задумывается, но тут же отметает эту мысль: ему холодно даже под одеялом, и оно определенно не стоит того. Он пережидает следующую схватку лежа. Боль усиливается и растягивается, стискивая внутренности тугим горячим кольцом, простреливает вниз по позвоночнику. Зубы сжимаются сами собой, его пробирает жаром, а потом холодом, испарина выступает на коже, дыхание становится судорожным и поверхностным, и ему приходится контролировать тело, чтобы стараться дышать, не закрываясь, считая секунды, пока это мучительное ощущение закончится. Он встает лишь тогда, когда ванна готова, а запах стерильности мало-помалу перекрывается эвкалиптом. Нил помогает подняться и держит одеяло на шее, будто Эндрю не способен на это сам, ведя его к ванной. В воде становится теплее и легче. Часть напряжения уходит из мышц, и Эндрю оттаивает, прислоняясь затылком к нагретому бортику, чувствует зарывающиеся в волосы пальцы, прочесывающие кожу головы. Очередная схватка накатывает. Он клонится вперед, пытаясь дышать ровно и глубоко, переживая боль, резкую и сводящую. Сухие горячие губы касаются затылка, рука гладит по волосам, Нил бормочет у уха: — Я так горжусь тобой. Боль длится, длится и длится, и Эндрю не может ответить вообще нихрена, а потом слышит нотки веселья в его голосе, чувствует, как губы Нила растягиваются в дерьмовой улыбке, и он говорит: — Настоящий морской конек. Эндрю моргает и наконец улавливает логику. Улыбка Нила ощущается отчетливей: — Ты беременный мужчина, ты обска… Он шипит, поднимает сырую руку, отрывая от живота, чтобы найти и дернуть за волосы в попытке заставить его замолчать, едва схватка заканчивается: — Тебе повезло, что я не могу придушить тебя сейчас. — Потому что ты не хочешь оставлять детей без отца, — кивает Нил. — У них все еще буду я. Нил фыркает, бормоча что-то о пустых угрозах, прикусывает загривок. Эндрю сжимает волосы крепче, не чувствуя сопротивления, когда Нил сам подается вперед и целует в щеку. Говорит пару секунд погодя: — Включить какую-нибудь музыку для медитации? Дэн сказала, ей помогало. Ах. Ему плевать. Он отмахивается, и Нил включает. Эндрю сперва раздражается от этой гребаной идеальности, а потом, со скольжением пальцев по шее, с мерным шумом воды в ушах, с запахом, напоминающем о доме, и теплом вокруг, он расслабляется, проваливаясь в состояние между явью и сном, где боль становится притупленной, прокатывающейся по телу рябью, но контролируемой.***
Нил поднимается, чтобы добавить горячей воды, снова опускается за спиной, Эндрю чувствует момент, когда он быстрым движением убирает налипшие волосы с шеи, и это приятное облегчение, а потом его снова скручивает боль. Нил гудит ему в затылок, обнимая рукой над ключицами, пальцами другой скользит вдоль линии плеч. Схватка заканчивается, а Эндрю устал. Боль больше не особо получается игнорировать. Он хрипит: «Иди сюда», — и Нил нагибается, чтобы заглянуть в лицо, зрачки широкие в темноте палаты. Он раздевается, не спрашивая, остается в одних трусах, Эндрю подвигается вперед, и Нил опускается в ванну за его спиной. Ощущение рубцов и шрамов под кожей по-странному успокаивает. Нил обнимает его руками вокруг живота, поглаживая кожу. А потом спрашивает у уха: — Да или нет? Это определенно не сделает хуже, поэтому… — Да. Ладони ползут вниз, проскальзывают под тяжелый живот, Эндрю откидывает голову на плечо. Чувствует мягкое прикосновение к члену. Нил просто гладит его по длине, целует в шею, когда новая схватка накатывает, и это такой странный контраст — едва ощутимое возбуждение под хлещущей болью, но прикосновения Нила бережные и знакомые, размеренные. Боль поднимается и заостряется, опаляя, прежде чем затухает под легким скольжением пальцев Нила. Это даже не секс. Больше напоминает массаж. Нил нежно касается его там, где он чувствительней: мягко царапает внутреннюю поверхность бедер, оглаживает пальцем головку, осыпает поцелуями плечи, давит носом в затылок, впечатывая в кожу тихие похвалы и заверения, от которых Эндрю смущался и раздражался бы в другой день, но не сейчас, когда он измучен болью и ожиданием. Это иногда пугает — насколько Нил его чувствует. Сейчас это облегчение и благословение — эта способность общаться по взглядам и касаниям, не проговаривая каждую из своих потребностей, что роятся, налетая одна на другую, заставляя мысли путаться и сметаться в новой прошибающей дробью боли. Он накрывает руку Нила под животом, опускает пальцы на яйца, и Нил понимает, сжимая и перекатывая, прикусывает шею, — и это наконец мурашки по коже с гулким, низким стоном, рвущимся из груди. Нил гудит, целуя, улыбается в кожу: — Давай, Дрю, кончи для меня. Он гладит ритмично и мягко, обхватывает ладонью яйца, проминая, оставляет дорожку поцелуев вдоль взмокшего столба шеи, и Эндрю скручивает и прошивает удовольствием на грани новой боли, на контрасте с этой мягкостью и заботой, заставляя впиться пальцами в бедра Нила, пока он держит, прижимая к себе, обхватывает снизу ногами, и стон проносится по палате и тонет во мраке и бликах воды, когда Эндрю откидывает голову на плечо и позволяет телу подрагивать, проливаясь. Эндрю дрейфует в поволоке густых ощущений. Нил целует его в угол челюсти, напоминая о реальности. Всплеск доносится до ушей, когда Нил опускает руку под воду, обмывая. Эндрю внезапно осознает его возбуждение за спиной. И это почему-то лестно — то, что он может завести Нила даже сейчас, весь липкий от пота, тяжелый и неподъемный. Еще, блядь, и пускающий кровавые прожилки в воду. Его руку поднимают, целуют в тыльную сторону кисти. Сердце болезненно вздрагивает. Они остаются в воде, пока чувства Эндрю медленно успокаиваются.***
Эндорфиновая дымка медленно оседает. Боль вновь начинает казаться острой и опаляющей. В конце концов ванна начинает приносить больше вреда, чем пользы. Нил выходит первый, оставляя мокрую дорожку воды до шкафа, возвращается с охапкой полотенец, кидает одно на пол и протягивает руки к нему. Эндрю смотрит на свои ладони, поднимая их из воды: — Я превращаюсь в изюм. — Я люблю изюм, — гудит Нил. — Потому что ты гребаный извращенец, — ворчит Эндрю, тяжело опираясь на мужа, пока встает. Муж согласно хмыкает, заворачивает его в полотенце, накидывает другое на голову. — Фитбол? Эндрю думает и кивает. Нил накидывает еще одно полотенце на мяч, бросает на пол подушку. Эндрю опускается на нее коленями, пока Нил садится. Он ложится на сильные бедра, ощущая, как ладони Нила скользят и обхватывают, и принимается плавно покачиваться. Сырые боксеры оказывается у мокрых волос, но Эндрю плевать, если Нилу плевать тоже. Нил вытирает его, бормочет «подожди секунду», неловко выбираясь, возвращается с чистым одеялом. Он стягивает с тела промокшие полотенца на пол, укрывает сверху и вновь возвращается на мяч, чтобы держать и тереть спину, помогая покачиваться.***
Когда доктор Картер заходит, Нил все еще сидит в сырых боксерах на мяче, обнимая его за спину. Руки Нила горячие. В комнате жарко, но Эндрю знобит. Она неловко останавливается, бросая взгляд на торс Нила, и Нил не дергается и не смущается. Он обнимает ладонью затылок, спрашивает: — Отпустишь меня на минуту? Эндрю приходится позволить ему выбраться. Сабрина садится рядом, Эндрю приподнимает одеяло и дает ей послушать сердцебиение Эстер, когда она просит, но ловит себя на том, что лихорадочно ищет Нила вокруг, пока он наконец не выходит, теперь одетый. Его сердцебиение до нелепого быстро замедляется, едва Нил устраивается рядом, молчаливо позволяя ему перестроиться. Эндрю выбирает снова лечь ему на колени, слегка развести голени в стороны. Схватки теперь каждые три минуты. Сабрина говорит, что надо проверить раскрытие. Она показывает датчик ректального узи, и окей, Эндрю знает, что это меньшее из зол — один палец лучше трех или четырех, когда все тело сжимается.***
Приятного мало, больше крайне неприятного, но Сабрина заключает, что раскрытие уже семь-восемь сантиметров, и о, понимает Эндрю, вот почему больше нет ни одной удобной позы для него. Она снова надевает ему КТГ, чтобы видеть динамику схваток из ординаторской. А потом Эндрю вдруг понимает, что потерялся во времени в этой темноте палаты, когда в дверь стучат и голос Аарона доносится из коридора: — Можно войти? Нил бормочет на ухо: — Это наш шанс сказать ему отъебаться. — Ага, — вздыхает Эндрю и говорит, — зайди. Аарон тут же открывает дверь карточкой. Охуенная система безопасности, думает Эндрю, но оборачивается, глядя на брата. Он выглядит так, будто только-только с операции: в костюме, а не в халате, взгляд уставший. Аарон останавливается в метре, кивая Сабрине, смотрит на него: — Как ты? Что это, блядь, за вопрос? — А что, хочешь поменяться? — скрипуче выдавливает Эндрю. — Мудак, — беззлобно отвечает Аарон. Сабрина косится на них. — Разве вы не решили не ругаться при детях? — гудит где-то сверху Нил. Аарон многозначительно смотрит на Эндрю, свернувшегося от боли, переводит взгляд вверх: — Где ты видишь ребенка? Эндрю мычит в согласие. Он, к своему разочарованию, тоже пока не видит ребенка. Нил говорит, возвращая руки на спину, когда Эндрю вновь скручивает, заставляя упереться лбом в плечо: — Рад, что вы нашли во мне общего врага. Эндрю хочет фыркнуть, но ему больно и все, что он может — пытаться дышать и мычать, покачиваясь в руках Нила, надеясь, что это чувство, выламывающее и скручивающее кости, поскорее закончится. Его окатывает облегчением, когда боль утихает. Слышит такой же по содержанию выдох Аарона. — Вот что бывает, когда спишь с Джостеном, — вздыхает он. — Технически, — говорит Нил, продолжая массировать поясницу, — в этот раз это не результат нашего се… — Не смей заканчивать это предложение, — перебивает Аарон, — и это хуже, — Аарон смотрит Эндрю в глаза. — Ты засунул его сперматозоид в яйцеклетку очень осознанно. Кем вообще надо быть, чтобы сделать это? — Мной, — буркает Эндрю, отворачиваясь. Прикрывает глаза, вдыхая Нила. — Отъебись, — говорит Нил, устраиваясь щекой на макушке. — Ему и без тебя тошно. — Я чувствую, что наблюдаю какую-то острую семейную драму, — наконец подает голос Сабрина. Эндрю слегка оборачивается, чтобы взглянуть на нее: — Это не драма. Это два идиота, которые не могут повзрослеть. — Эй, — со смешком возмущается Нил, — я, вообще-то, твой муж. — А я твой брат. — К моему несчастью, — вздыхает Эндрю.***
Аарон все никак не свалит домой. Он заглядывает еще раз, когда Эндрю загнанно дышит в Нила, пытаясь пережить захлестнувшую боль, выходит из палаты от резкого голоса Нила, заходит снова, когда схватка заканчивается, спрашивает, надо ли ему что-то. Эндрю понимает, что он беспокоится. И остается терпеливым только поэтому. — Аарон, — сипит он, — со мной все в порядке настолько, насколько это сейчас возможно. Аарон опускается на корточки рядом, внимательно смотрит в глаза. Эндрю смотрит в ответ, надеясь, что выглядит достаточно убедительно. Судя по тому, как дергаются брови Аарона, нет. Эндрю улавливает запах корицы и кофе от Аарона, осознает, что он не ел полдня, и говорит: — Можешь принести мне синнабон с пеканом. — Одиннадцать часов, Эндрю. Они уже закрыты. — Нахрена тогда спрашиваешь, умник? — выдавливает Эндрю и вновь зажмуривается, чувствуя, как кости выкручивает, когда дочь опускается все ниже и ниже в его тазу. Нил сжимает его в руках, говорит что-то Аарону, а мгновенье спустя пальцы Нила собирают налипшие волосы с шеи, осторожно стягивая в хвост.***
Аарон уходит. Спустя двадцать минут возвращается. С гребаным синнабоном с пеканом. — Он из магазина, — извиняющеся говорит Аарон, — но я попытался добавить на него орехов и сыра, как в пекарне. И разогрел в микроволновке. Господи. Эндрю кивает, берет теплую булку, немного отстраняясь от Нила, у него на самом деле урчит в животе — это не Эстер пинается, — и он кусает, но тошнота подкатывает к горлу прежде, чем он успевает проглотить. Он со смирением выплевывает кусок на услужливо подставленную Аароном салфетку. Аарон вздыхает, тоскливо глядя на него. Эндрю ненавидит этот взгляд. — Езжай домой. Мне будет гораздо спокойней от того, что ты с Луисом, чем если ты будешь торчать тут. Аарон долго смотрит на него, но наконец кивает и встает. Он говорит: — Я хочу знать, когда моя племянница родится. — Ладно, — отвечает ему Нил и кладет теплые руки на крестец, нажимая, когда Эндрю скручивает в очередной схватке.***
Эндрю пытается дышать и покачиваться, проживая ревущую, выматывающую своей силой боль. Кости и мышцы ноют, кожа кажется наэлектризованной и слишком чувствительной. Но оторваться от Нила — лишиться последнего оплота стабильности, потому он жмется к нему, матерится под нос, проклиная новую схватку, тоскливо думает, что больше не хочет быть здесь, хочет просто, блядь, поехать домой. — Ну, увы, — вздыхает Нил, и Эндрю удивляется, что думал вслух. Он чувствует горячим лбом биение сердца за ребрами Нила, его нежные руки в своих волосах, чувствует давление и зов внутри своего тела, размышляя, должен ли он ответить на него. Он меняет позицию, переворачиваясь, оказывается спиной к Нилу. Эта потребность внутри никуда не девается. Он ждет новую схватку и толкается. Боль простреливает и окутывает. Эндрю не чувствует внутри перемещения, но теперь, когда он начал тужиться, он не может подавить в себе желание делать это снова и снова, пока все это наконец не закончится. Нил замирает, кажется, осознавая: — Эндрю, твою мать. Он вызывает Сабрину. Эндрю покачивается меж его колен, широко разведя ноги, опирается руками о бедра, привалившись головой к животу. Сабрина залетает, спешно обрабатывает руки и натягивает перчатки, наспех ощупывает его пальцами изнутри, и Эндрю плевать на боль, потому что ее так много, что кажется, рука не может сделать хуже физически. Рука — не может. Вид окровавленной перчатки и укора в глазах Сабрины — да. Она говорит ему: — Ты вымотаешься к концу, если продолжишь этим заниматься. Она еще не до конца опустилась. Эндрю устал, он так, блядь устал, он чувствует свое гребаное тело, слышит эту потребность внутри чертовски отчетливо. — Я, блядь, знаю, что мне делать, — шипит он. Сабрина смотрит на него в упор. Нил прижимается губами к макушке: — Что мне сделать, чтобы ты послушал ее? Эндрю даже не задумывается: — Довериться мне и поймать нашу чертову дочь. — Эндрю, — задушенно выдыхает Нил. Он видит удивление во взгляде Сабрины. — Мы можем это устроить. Если никто не против. О, о, Эндрю, если честно, не думал, что она согласится. Он запрокидывает голову в перерыве, моргает, глядя во внимательные глаза. Нил ползет пальцами по лицу, поглаживая виски и скулы. — Ты сможешь принять Эстер, Нил? — Ты хочешь, Эндрю? — Хочу. Угол губ Нила приподнимается в улыбке, он наклоняется, прижимаясь в быстром поцелуе, прежде чем новая волна боли обрушивается, и Эндрю всеми силами пытается не тужиться — примерно два раза, пока они оба не отъебутся от него, — раскачиваясь в хватке Нила, жмурясь, чтобы не смотреть в чертовски пристальные глаза Сабрины перед собой.***
Сабрина вызывает неонатолога, когда Эстер наконец опускается достаточно низко в его тазу. У доктора Мартинеза хватает такта отсесть на диван в дальний угол палаты и уткнуться в рабочий планшет, дожидаясь, когда для него появится работа. Эндрю это устраивает. Он взбирается на кровать, пытаясь устроиться удобно, обнаруживает, что не иметь Нила в качестве опоры — дерьмо, но видеть его взгляд перед собой, видеть знакомую синеву, обеспокоенную и внимательную, — это спасение. Он широко разводит ноги, становясь на колени на мягком матрасе, видит темные мазки на пеленке под собой, отводит глаза. Сосредотачивается на ярких кудрях и родном взгляде, сосредотачивается на тихих командах Сабрины и на своем дыхании. Первые толчки не приносят ничего, кроме агонии. В третий и четвертый раз он набирает полную грудь воздуха и мычит, не сдерживаясь, звуча как раненое животное, Нил мягко водит пальцами по бедру, шепчет в перерыве: — Я так чертовски горжусь тобой, — и ясно смотрит в глаза. Эндрю черпает силы из его искренности и толкается снова, мало-помалу начиная чувствовать движение внутри, когда дочь наконец смещается, и это боль и облегчение, это ощутимый прогресс. Он вцепляется в шершавые поручни кровати, сквозь судорожный вздох чувствуя, как скрипят зубы и начинает гореть лицо, но тужится снова и снова, кажется, целую вечность, а движения внутри остаются крошечными и незаметными. Он цедит обессиленное «блядь» на выдохе, устало прикрывая глаза, смачивает горло через трубочку, когда Нил подносит стакан. — Все нормально. Все хорошо. Отдохни немного, — говорит Сабрина. — Очередные самые длинные пять минут в моей жизни? — с прикрытыми глазами хрипит Эндрю, плечом утирая катящуюся по виску каплю пота. — Я пока не вижу ее. Возможно, чуть дольше, — охуенно, думает он, когда Сабрина добавляет, — но те пять минут не были настолько ужасны, раз мы снова здесь, верно? Эндрю измученно выдыхает, открывая глаза, чтобы найти взгляд Нила, прежде чем очередная схватка накатывает, и он зажмуривается, напрягается, прижимает подбородок к груди и тужится, длинно дыша, срываясь на хрип и рычание, самое, блядь, животное и настоящее, закладывающее уши. А потом вдруг чувствует эту распирающую, раздирающую боль, хрипит вопрос, Сабрина обещает, что все нормально, а Нил опускает быстрый взгляд вниз и поднимает глаза, огромные и распахнутые. Врезывание головки, вспоминает Эндрю, — вот что это такое. Он закрывает глаза, часто, мелко дыша, позволяя коже и мышцам растягиваться медленно, сводя с ума жгучей болью. Он цедит вздохи сквозь зубы, чувствуя натяжение, когда мышцы и кожа расходятся шире и шире, пропуская, и это, блядь, больно-больно-больно, когда его растягивает так широко, как не должно, как он забыл, что вообще способен. И вдруг лицо Нила меняется на быструю, короткую улыбку, разбавляющую тревогу во взгляде, и Эндрю судорожно опускает руку вниз. Он чувствует влажные, мягкие волосы на макушке, и это… господи. Это их дочь. Дочь, которую он ждал почти три года. Нил улыбается ему, скользит по бедру прохладными пальцами — момент облегчения в тумане агонии. А потом Эндрю тужится снова, жмурясь, задаваясь вопросом какого, блядь, вообще размера голова у этого ребенка, потому что больно, и она отказывается скользить дальше, а он хрипит: — У твоей дочери пиздец какая огромная голова. — С большим мозгом, — тут же отвечает Нил. Сабрина фыркает, а Эндрю отвлекается на мысль о том, что он замужем за идиотом, отец его детей — идиот. Он ощущает себя распятым этой болью, пойманным в ловушку, из которой есть всего один выход. Он делает судорожный, болезненный вдох и толкается снова, игнорируя режущую, распирающую боль, раздвигающую его до предела, и голос Нила звучит сквозь шипение крови в ушах: «Я вижу кончик уха», — а Эндрю тужится дальше, дальше и дальше, пока схватка наконец не заканчивается. Он чувствует ее голову, раздирающую мышцы, но Сабрина обещает, что все хорошо, а Эндрю замечает во время секундного отдыха, как она кивает на антисептик, и Нил обрабатывает руки и натягивает перчатки. Хорошо. Хорошо. Он ждет следующей схватки, толкается и спустя несколько секунд агонии она наконец сдвигается, поток жидкости опаляет бедра, и голова наконец выскальзывает из него. Это шок и мгновение облегчения, когда Эндрю позволяет себе выпустить рваный вздох, втянуть шумно воздух сквозь сжатые зубы, взглянуть на мужа — на его неровную, дрожащую улыбку. Нил говорит, заглядывая ему в глаза: — Она замечательная. И у нее твои уши, если хочешь знать. И Эндрю верит, но ему до сих пор пиздец как больно, он чувствует руку Сабрины внизу поясницы, когда она говорит: — Тише. Не зажимайся. Пока не тужься. Эндрю дышит медленно и длинно, игнорируя схватку и потугу, пытаясь оставаться расслабленным, пытаясь игнорировать жгучую боль внутри и кричащее, царапающее кончики нервов желание сжаться, закрыться, свернуться, уйти от этого огромного, распирающего ощущения. — Нужно проверить на обвитие, — подсказывает Сабрина. Эндрю смотрит на замеревшую позу Нила, видит его распахнутые глаза, когда он поворачивается, мотая головой: — Я не полезу. Я порву его. Господи нахуй боже, раздраженно думает Эндрю, а потом чувствует растяжение, заставляющее кожу и мышцы гореть сильнее, чем казалось возможным, скольжение внутри себя, обводящее шею, и наконец Сабрина говорит: — Все хорошо. Толкай на следующей. Он слушается и толкает, когда схватка подкатывает, чувствует, как дочь поворачивается и сдвигается, чертовски больно упираясь в край мышц плечами, когда Сабрина растягивает его пальцами изнутри, помогая плечу появиться, а Эндрю силой заставляет себя держать глаза широко раскрытыми, чтобы увидеть момент, когда Нил поймает ее. Это еще несколько секунд ощущения клетки, тисков боли внутри себя и чистой агонии в перегруженных мышцах, но Эндрю чувствует столько любви, столько силы в этом моменте, когда Нил наконец тихо выдыхает, подается вперед, давление внутри пропадает, и дочь приземляется в ожидающие руки. Крик Эстер заполняет все пространство вокруг, заполняет все его существо, просачивается в каждую клетку тела, болезненно ноющую, но исцеляющуюся, наполняющуюся этим огромным, раздирающим грудь ощущением. Весь его мир сужается, становясь крошечным и простым. Глаза Нила влажные, когда он поднимает их, моргая из-под рыжеватых ресниц, а Эндрю любит его, любит за то, что научил его любви во всех ее проявлениях, за то, что позволил создать новую жизнь, еще одну жизнь. — Привет, кроха, я твой папа, — тихо выговаривает Нил, проводя рукой по ее лбу. Эндрю касается малиновой скользкой щеки, мягкой и нежной под прикосновением. Нил осторожно держит ее, пока доктор Мартинез пережимает пуповину и перерезает ее, а Эндрю осознает дрожь во всем теле. Он смотрит, как Нил осторожно, но умело перехватывает малышку, и она притихает на мгновение в захлебывающихся криках, а потом выдает поток дерьма — совсем не метафоричного, потому что они не в красивом кино — ему на руку, заставляя Нила хрипло рассмеяться: — Понятно, срать ты на меня хотела. Эндрю фыркает, чувствуя, как болезненно содрогается все внутри. Шипит: «Не смеши меня», — осторожно укладываясь на кровать, а Нил поднимается, чтобы дать ему вытянуть трясущиеся ноги. Нил наклоняется, когда он наконец устраивается, целует в губы, немного трется кончиком носа о нос и шепчет: — Я люблю тебя. — Я тоже тебя люблю, — просто признает Эндрю, чувствуя тремор в теле и болезненную пульсацию от задницы до позвоночника. Нил хватает салфетку, чтобы обтереть дерьмо, и протягивает ему дочь, кладя на его взмокшую, скользкую от пота грудь. Эндрю наконец выдыхает. Говорит, заглядывая в ее маленькое, искаженное плачем лицо: — Она обосраться как рада тебя видеть, Нил. Нил тихо, глупо смеется, шмыгая носом, приваливается лбом ко лбу. — Она похожа на Лу где-то в месяц, — говорит он спустя полминуты. Эндрю согласно гудит. Эстер вся в крови и первородной смазке, ее уши немного помятые, голова слегка странной формы, но она чертовски красивый младенец. Их с Нилом красивый младенец. Она осоловело моргает дымчато-синими рассеянными глазами, смешно двигает светлыми бровями, в которых нет и грамма рыжины. Чертовски напоминает своего брата. Нил морщит нос, вытирает его о плечо украдкой, а Эндрю чувствует иглы в горле, покалывающие сильнее, когда Нил целует его в лоб и обнимает над головой, поглаживая скулу теплыми подрагивающими пальцами. И голоса врачей на фоне, вся пережитая боль перестают иметь значение на этот короткий момент, когда Эндрю чувствует копошение маленького теплого тельца кожей и губы Нила у своего виска.***бонус***
— Нил, — шепчет Эндрю, поглаживая липкие мокрые волосы у себя на груди. Эстер лежит, тихонько покряхтывая. — Пообещай мне кое-что. Нил смотрит обеспокоенно, оглядывается на Сабрину, и она замирает, настороженно глядя на него. Эндрю игнорирует ее взгляд, отказываясь смотреть, как она достает плаценту. Выбирает неотрывно пялиться на Нила. — Пообещай. Нил напряжённо выдыхает его имя сквозь зубы, брови тревожно сходятся. — Нил, — терпеливо повторяет Эндрю, — пообещай. Нил нервно сглатывает: — Ладно. Хорошо. Что тебе пообещать? — Когда я проснусь, у меня здесь будет настоящий синнабон с пеканом. И роллы с сырой рыбой. Нил пялится на него огромными распахнутыми глазами. Напряжение медленно уходит из линии плеч. — Ты такой гребаный придурок, — наконец цыкает Нил. — Пообещай. Нил сощуривается: — Я обещаю тебе роллы с пеканом и синнабон с сырой рыбой.