A raven won't peck out a crow's eye

Расстановка фигур. Вертикали.

Слишком непохожие друг на друга дни, сменяются. Каждый из них добавляет новый осколок цветного стекла в мозаику. Ганнибал тщательно подбирает фрагменты, следуя разработанным чертежам, а Уилл, крошит стекло меняя его форму и перемешивая детали. Солнце остается снаружи дома, стремясь выйти в зенит. Роса успела высохнуть, избавив траву от своих холодных следов. Очередь из мыслей выстраивается в голове Ганнибала. Гранича новые формы и продумывая детали. Он создает новый набросок, сидя за столом в их второй гостиной. Графит цепляется за бумагу, застревая в её плоскости. Линии тянутся лучами вдоль и поперек, чертя своими следами, силуэты. — «Возвращение Блудного сына»? — Уилл не удивлен, но правая его бровь все ровно, слегка приподнимается, демонстрируя изгиб и смещая кожу на лбу, меняя форму побелевшего от времени шрама. Он смотрит на копию, лежащую темными штрихами на бумаге. Рембрандт. Рисунок — вольная интерпретация, прошедшая личную актуализацию. Вместо выбритого затылка Блудного сына — кудрявая копна, затемненных волос. Самое светлое место на листе — лицо старшего сына, стоящего с правой стороны. Лицо его — лицо Ганнибала. Акценты вторят акцентам на картине Рембрандта, но мысли, вложенные в каждый штрих, далеки от них. Взгляд Уилла, смещается на стоящего на коленях человека. — Я не каюсь, — Уилл облокачивается на стол, находясь по левую руку от Ганнибала, накладывающего тени на одеяние Отца. — Ты пришел к истоку, — Голос Ганнибала перебивает шорох карандаша. — Ты принял свое естество после борьбы с ним. Это величайшая ценность. — А ты был у истока всегда, — заканчивает его мысль Уилл. Понимание, почти переходящее в улыбку, просачивается в его голосе. Ганнибал поднимает голову, чтобы найти своими глазами взгляд Уилла, скользя вверх по его одежде. Рубашка с тонкими вертикальными полосами, бледно-синими решетками разрезающими ткань, расстегнута на две верхние пуговицы. Ткань меняется на кожу, когда он смотрит выше и их взгляды сцепляются. — «Ты всегда со мною, и всё мое твое, а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся», — Ганнибал почти не добавляет эмоциональных оттенков в голос. Слова разрывают зрительный контакт. Взгляд Ганнибала возвращается к листу, сосредоточенно следя за наброском. — Мы боремся за любовь Бога? — Рука Уилла отрывается от его колена и поднимает скальпель, который лежал на столе, ожидая пока им поточат карандаш. Не в жесте нападения, а в попытке занять чем-то руки. — Зависит от того кого считать… — Слово «Бог» остается не произнесенным. Рука Уилла переворачивает скальпель, ловящий удары солнечных бликов. — Мы теперь не упоминаем имя Господа в суе? — Интерес небрежность сочится в витиеватым тоне Уилла. — Не мы. Я, — Ганнибал проводит новый штрих на наброске, устремив взгляд обратно на лист. Он вынимает из их мозаики стеклянный осколок желто-коричневого цвета. — А в чем разница? Мили стекла складываются ковром следующей части картины. Заранее сформулированного ответа на этот вопрос у Ганнибала нет. Бумага, принимает серый графит, с почти неслышным звуком шуршания. Серые прямые меняют лист бумаги, питая его шершавую поверхность, разливаясь в прозрачных впадинах и образуя собой лица и ткани. — Я упоминаю Его имя, но в иной форме, — Голос Ганнибала меняет положение воздуха в комнате, как только он сменяет тему, скрываясь от последних слов в их разговоре. Уиллу не нужно разъяснение. Пальцы опускают скальпель на стол, пригвождая его рядом с бумагой. Он смотрит на Ганнибала. Суставы его правой руки движутся вслед за линией карандаша. Уложенные волосы будто покрыты льдом из-за слоя лака и Уилл чувствует желание разрушить ровные прямые ряды. Пиджак не покрывает широкие плечи, сегодня сверху всё ограничивается жилеткой, рубашкой и галстуком. Два слоя вместо трех или сотни слоев вместо миллиардов. Тени перестают укладываться на лист, звук шелеста прекращается. Копия выглядит незавершенной в глазах их обоих. — Я думаю нужно добавить цвета, — Просьба в оболочке непрошеного совета звучит из уст Уилла. Ганнибал не отрицает. Он встает с кресла, занимая место справа. Уилл садиться за стол, его рука берет красный карандаш быстрее чем он начинает думать об этом. Навыки рисования Уилла не являются его достижением. Картины, доступные его кистям — абсурдистические формы и неровные колонны. Ощущения, а не разум. Впечатления, очерченные всплесками и равнинами. Техника неважна, если грудная клетка распорота и представлена всем кто видит картину. Красные завитки сплетаются с серыми линиями. Бумага окрашивается кровью графита. Цвет, неровными лентами, разрезает лист и кровь проступает сквозь него. Уилл не раскрашивает. Он прочеркивает то, что уже есть, утолщая стройные линии и прокладывая новые витиеватые дороги. Графика Ганнибала дополнена впечатлениями Уилла. Он заканчивает когда рисунок перестает быть копией и становится картиной. Губы Ганнибала сжимаются на пару секунд, пока его взгляд рассматривает результат их общей работы. Картина, Уиллом испорчена и им же она исправлена. Ганнибал делает вдох носом, выражение лица незначительно меняется и теперь выглядит более неопределенным. Язык быстрым движением скользит между губами, оставляя влажный след. Рисунок — ничем не прикрытое откровение. Красные штрихи гордо проникают в безупречные тени картины. Это слишком прямое заявление, чтобы называться метафорой. Уилл встает с кресла, оставляя карандаш на столе. Он движется к массивному антикварному шкафу, стоящего вдоль стены их гостиной. Крупные завитки выделяются на темном деревянном материале, описывая замысловатые узоры на боковых панелях и стекая по встроенным колоннам. Среди многочисленных бутылок вина, преимущественно красного, редкими всплесками простоты и грубости, стоит виски. Нижняя дверца шкафа, чтобы открыть которую, нужно нагнуться, скрывает, за своей резной толщиной, стаканы и бокалы. Уилл вынимает бокал из тонкого стекла и тяжелый стакан. Он ничего не говорит, пока наливает в бокал итальянское вино и виски в стакан. Ганнибал, с ненавязчивым намеком на интерес в глазах, садится на диван, закинув ногу на ногу. Пить алкоголь в полдень —своеобразная привычка, которую не имеют большинство приличных людей. Ганнибал принимает бокал из руки. Он приближает его к носу, предоставляя себе возможность почувствовать запах вина. Мед, листья томата, пряности. Уилл садится рядом с ним, чувствуя через ткань своих брюк, грубую кожаную обивку дивана. Их тела не касаются друг друга. — У нас нет абсента? — Его голос совершенно расслаблен, но напряжение мышц груди ощутимо. Ганнибал поворачивает голову к Уиллу, чтобы увидеть профиль его лица. Он осматривает полосы шрамов, густые штрихи неаккуратной, давно не бритой, щетины и широкую челюсть. Ганнибал говорит: — Нет. Ответ, своей краткостью, намерен заставить Уилла поделиться своими мыслями. — Когда я был моложе, я представлял, как поеду на Кубу и буду пить «Смерть после полудня» — Он делает паузу и его губы растягивает ироничная улыбка. — Я стал старше и понял, что нет никакой разницы, где пить абсент. Куба, Франция — похмелье везде одинаковое. Залечивая физические раны и путая собственные следы, они совершили своеобразное турне по многим странам. Куба входила в их число и стояла одной из первых в заранее составленном списке. Прием антибиотиков, отсутствие здорово сна, острые боли ножевых ранений. Абсенту не было места в те дни. Когда физические раны перестали кровоточить, Куба была покинута, оставив себя в набросках, тонких рубашках и памяти. Во французской провинции нашлось бы место для «Смерти после полудня». Ганнибал делает глоток вина, смачивая рот и горло. — Послезавтра я поеду в город, чтобы купить продукты. Я могу привести тебе бутылку абсента, — Пальцы Ганнибала сцепляются друг другом. — Я хотел выпить уже завтра, — Возражение Уилла раскалывает стеклянный осколок, деля его на два, самодовольно блестящих. Желание. Искреннее, не подкрепленное стремлением изменить что-то, не являющееся частью чего-то большего. Чувство. Простота, с которой Уилл озвучивает это, привычна. Это естественно. Ганнибал прижимает друг к другу стеклянные фрагменты, пытаясь срастить их. — В мои планы не входило сегодня ехать за покупками. — Я сам поеду и куплю себе абсент, Ганнибал, — Уилл отвечает с расслабленной уверенностью в голосе. Напряжение его мышц пропало вместе с содержимым стакана виски. Он переводит взгляд на опустевшую посуду и приподняв бровь дополняет свои слова: — На такси. Голова Ганнибала изменяет свой наклон на несколько градусов. Чаще всего, они покидают дом вместе. Любое разделение, даже самое короткое — отзывается физической болью в зоне солнечного сплетения. Уилл пытается ослабить свою сепарационную тревогу, уходя на прогулки, выезжая на рыбалку, придумывая для себя дела в городе. Это имеет прогресс, но не для Ганнибала. Такси отъезжает от их дома и через девять минут ещё одно такси следует за ним. Приходится продавить свои привычки и воспользоваться бюджетным такси, которое не выделяется из общей массы и остается блеклым оттенком на дороге. Выстроенная Ганнибалом система опоясывает все сферы жизни, проникает под кожу и впитывается в кровь Уилла, смешиваясь с ней. Он знал о каждом его передвижении, о каждом поисковом запросе в браузере и всего этого недостаточно, чтобы чувствовать что, контроль не слабеет. Тревога, поглощающая рациональность, поднималась каждый раз, когда присутствие Уилла рядом переставало быть ощутимыми. Страх сепарации был удобным инструментом, затягивающим ремни, настолько туго, что невозможно было сделать глубокий вдох. План работал бы безупречно, если бы тревога разлуки не была взаимной и даже большее влияние оказывала на Ганнибала. Уилл уезжал из дома. Ганнибал сразу же шел по его следу. Он часами стоял неподвижно наблюдая за тем как Уилл, стоящий по колено в реке, забрасывает удочку, снова и снова. Ганнибал знал что он, иногда чувствует на себе внимательный взгляд, но это стало лишь дополнительной деталью, нужной чтобы, вызвать у Уилла страх находится одному и если понадобиться, вложить в его мозг мысль о собственной недееспособности. — Вы бы не расстраивались сильно… Жена от меня тоже гуляла, — Голос водителя такси прерывает его мысли, неприятным жжением. — Кто их поймет, этих женщин? Вроде всё есть… платья новые я ей покупаю, в кафе вожу, а всё ровно… Ганнибал, сидящий на заднем сидении скрывает поджатие губ, вежливой полуулыбкой. Он не отвечает, внимательно следя взглядом за дверьми магазина. Его рука, согнутая в локте, трет большим пальцем между первой и второй фалангой указательного, держа кулак близко к подбородку. — Ну, я ей говорю: «Жанна, ну если что не так, то ты мне скажи. Я исправлю всё!». А она говорит что, просто ошиблась. Ну как можно шесть раз ошибиться! — Монолог таксиста звучит трением газетного листа по стеклу. — И ладно бы детей не было, а у нас же дети с ней! Вот у вас дети есть? Искривление губ прекращает менять выражение лица Ганнибала. — Нет, — Сухость ответа вторит сухости глаз, возникшей из-за редкости моргания. — О, ну понятно, — разговорчивость водителя редеет когда он видит реакцию Ганнибала. Уиллу нужно сорок секунд, чтобы выбрать бутылку абсента и шесть, чтобы совершить путь сквозь ряды стеллажей и касс, а затем выйти на улицу. Он отпустил свою машину, потому что хотел пройтись по городу, чтобы шум разговоров прохожих вытеснил собственный голос в голове. — Мы можем ехать обратно, — Отшлифованная вежливость сочетается с небольшим кивком головы. — Как скажите! — с излишним энтузиазмом произносит водитель, поправляя свою шотландскую кепку, скорее лежащую пластом клетчатой ткани, а не надетую на его голову. Ощущение тревоги сжимает ребра, втягивая их внутрь. Ганнибал направляет свои мысли в иное русло, но тихий звук страха просачивается сквозь запертую дверь. «Блудный сын». Красные завитки перекрывают собой серые линии, композиция картины разрушена, но возведена в совершенно иную, воплощая новый замысел. Опасное понимание собственной силы, граничащее с безусловным принятием своего естества, позволяет Уиллу кромсать стекла мозаики и менять орнамент как он посчитает нужным. — Приехали! — Могу я попросить вашу визитную карточку, чтобы в следующий раз обратиться за услугами напрямую? — Ганнибал передавая наличные, блестящие большими чаевыми, легко меняет форму губ, вежливой просьбой. Предложение для водителя звучит оглашением результатов выигранной им лотереи. Он скоро отвечает, пока руки с мозолями на пальцах шелестят по бумаге купюр. — Конечно! На себя лучше работать…никому ничего не должен! — Визитки у него нет, но когда Ганнибал возвращается в дом, в ящике стола в его кабинете, оказывается листок с номером и именем, скрытый между страницами блокнота. Ганнибал незначительно меняет положение предметов на столе в гостиной, выставляя иллюзию деятельности и затем приступает к приготовлению ужина. Отметка, в приложении, отлеживающим геолокацию Уилла, показывает что он идет по улицам города, новым, незнакомым ему маршрутом и прекращает движения, чтобы вызвать такси. Когда соус порто нагревается на сковороде, передняя дверь их дома открывается и Уилл улыбается, чувствуя запах еды. — «Филе ягненка в тесте фило с жареной полентой и пеперонатой» — Тарелки опускаются на гладкую древесину стола. Уилл сглатывает слюну, беря в руки вилку и нож. Он начинает есть, вкус мяса проникает в его рот, затекая под язык и скользя вниз по стенкам гортани. Неосознанно сформированное ожидание повисает в его мыслях, он на рефлекторном уровне ждет когда Ганнибал начнет рассказывать об истории блюда или тонкостях приготовления, но этого не происходит и Уилл поднимает голову, ловя движения челюсти. Свечи, стоящие на столе бездумно разъедают сами себя. — Я не стал добавлять кервель, — Рука Ганнибала охватывает тонкую ножку бокала. Память. Внимательность. Темно-зеленый фрагмент ложиться в полотно мозаики. — Спасибо.