BecAme inDepENDent

— Минхо, я вернулся! — громким голосом произносит Ким, оповещая просторную квартиру о своем возвращении. Входная дверь хлопает, но ответом ему была лишь звенящая тишина. Даже свет от телевизора и еле заметный шум из колонок — как будто ничего и никого здесь никогда и не было. Сынмин оставляет тапочки в прихожей, вставляя в дверь ключь, но не проворачивая — надежда всегда должна оставаться. Проходит вглубь квартиры, косясь на двери, что провожают его по всему длинному коридору, в конце которого, как в самом банальном ужастике, горит свет. Он стягивает кофту, заглядывая в приоткрытую дверь, но находит там только шумяший компьютер с открытыми файлами на экране. Ким не суеверный, нет. И, конечно, он не ходит после шести выбрасывать мусор, как делали это и его родители, может еще и родители родитерей и так далее до седьмого колена, когда бабка на лавочке шуганула своего сынка, который мусор никак из дома не выносил, мол после шести из мусора появится грязное чудище и поглотит всех его обитателей. Мало ли ленивых было. Да и в наше время то, ничего не изменилось — век новых технологий, да и только. Он бросил кофту на кровать, мельком осматривая свежим взглядом написанный файл — как будто и не он его автор и бета и все остальные буквы греческого алфавита. В нем нет ничего от Сынмина. За несколько лет однотипной работы у любого человека вырабатывается собственный стиль, отличный от всех остальных, понятный только ему одному. Но его работы были блеклыми, в них не было ничего, что можно было назвать частичкой Кима. Хоть это и банальный код. Сынмин отворачивается и возвращается в коридор, двигаясь прямиком к большой арке, за которой скрывается небольшая барная стойка и длинный диван, перед которым на стене висит огромная плазма, если вообще не просто экран, которые в кинотеатры вешают. Сам он никогда не находит времени на просмотр чего-либо на этой бандурине — причуда Минхо и его постоянных отлеживаний на диване в квартире Кима. Он стопроцентный кот — треть дня смотрит что то, еще треть ластится к парню, а остаток дня шатается непонятно где. Это обычное дело приходить в пустую квартиру. Ему бы только свинтить, пока Сынмин ушел, вышел, или просто задремал. Когда проснется — наглой морды тут не будет. Даже остаточного присутствия в виде шерсти на диване. Пропадет, как будто его здесь никогда и не было. Он громко выдыхает, входя в комнату и осматривая голые стены, пол, потолок — в мебели нет смысла если здесь нет парня с хитрой ухмылкой и теплом в глазах, что еще не раз заставит Сынмина тяжело вздохнуть, касаясь его призрачного силуэта, растворяющегося в воздухе, в пространстве одной большой комнаты, но не оставляющего после себя абсолютно ничего. Ким проходит в глубь комнаты, проводя рукой по холодной столешнице. Глаза бегают по поверхностям, пока кончиками пальцев он проверяет все мелкие дефекты на камне, что появились за долгое время пользования. Вот небольшой скол от чашки, которую он разбил, случайно обливлись кипятком, вот трещинка после еще одной разбитого предмета посуды — на этот раз тарелки, вот цараринка от ножа, который он пытался вонзить в камень… Зачем? Больно надо помнить. Чем больше помнишь, тем дерьмовее спишь. Потому что прошлое слишком сильно влияет на наше настоящее, ведь худшую ее часть мы не помним. Синдром родительского «а в наше время…» Пальцы касаются холодной коробочки. Кажется, сегодня Минхо был не в себе, когда убегал. У Сынмина в холодильнике есть наверно месячный, если не полугодовой, запас пудингов. И все они здесь только из-за одного сладкоежки — Ли Минхо. Есть две вещи, которые пропадают в их доме за секунду: пудинги из японского магазинчика около дома и попкорн, который Ким делает перед каждым их совместным просмотром сериалов, что так нравятся парню. Странно, что сегодня пудинг остался нетронутым. Вряд ли Минхо сегодня был каким-то не таким. Сынмин пол дня ковырялся с програмой, у которой дедлайны вроде и не горят, но разбираться с ней надо. Может заказчик за скорость даст ему, как какой-нибудь миленькой официанточке, десятую часть счета в виде чаевых. Не сказать, что ему это нужно, но в любом случае неплохой комплимент. Он берет в руки пластиковую коробочку, начиная рассматривать со всех сторон, пропуская между пальцев. Все как всегда. И Минхо. Он-то никогда не меняется. Как был таким же высокомерным в их первую встречу, так и остался. Как любил подшучивать над Сынмином, так и продолжает по сей день. Как любил проводить по его худым ногам, так и каждый раз прощупывает все косточки, словно в один момент они пропадут, и он больше никогда не насладится его Сынмином. И сегодня было как всегда. Но пудинг остался на столе. Ким качает головой, выпуская воздух из легких, и отправляет шуршащую коробочку в путешествие по столешнице, пока сила трения не побеждает приложенную к ней силу. Это нормально просыпаться без Минхо. Словно его и нету вовсе, словно это лишь галлюцинация. Тогда почему стало так паршиво на душе? Тяжелыми шагами он добирается до пульта, который одиноко лежал на пустом, голом диване, и нажимает заветную красную кнопку, погрузившую и так темную комнату в холодное смертное безмолвие. Сегодня, кажется, он вновь будет спать на промозглой земле, со всей ее вечерней росой и пронизывающим ветром.

***

Сознание просыпается раньше, чем тело начинает подавать признаки жизни, потому что глаза хотят продолжения темноты век, а скрытые под одеялом конечности отдали бы все, за еще пол часа бдения в сонной пустоте сознательного эскапизма. Но чем больше лежишь, стараясь крепко держать сжатыми веки, там больше просыпаешься, ощущая давление со стороны реальности, ставшей такой чужой за несколько часов сна. Ким сводит брови, приоткрывая глаза и разглядывая потемки комнаты, непроизвольно выгибая губы дугой — естественные субтитры понятные и без слов. Аккуратно тянет затекшие от неменяющейся позы мышцы, что превратились в камень после бесчисленного количества попыток вернуться обратно в сон. На часах десять минут пятого. Проблемы со сном, кажется, приследовали Сынмина еще со школьной скамьи — уже тогда родители забили тревогу, заметив черные круги под глазами и постоянную сонливость, сопроваждающуюся «вот бы спать лечь». Но спать не получалось от слова совсем. Сколько бы он не ложился после учебы, сколько бы не закрывал глаза — голова не утихала. Как высокопроизводительный компьютер, она исправно выполняла функцию думалки, не выключаясь ни на минуту. Даже таблетки, которые превратились со временем в настольное лекарство, перестали помогать уже через неделю, отправив гормонально нестабильного подростка на растерзание собственному организму. Тело поднимается, оголяя разгоряченные участки кожи, скрытые одеялом все это время. Сынмин тянется к шее, проводя пальцами вперед-назад и ощущая сокращения сонной артерии. Возможно, он сделает это позже. Еще с минуту Ким ловит за хвост ускользающую реальность и поднимается с кровати, сопроваждаемый скрипом застаревших без должной активности костей. Он снова сидит в кресле, на которое было потрачено больше, чем на еду за год, вслушиваясь в мерные жужжания системного блока и замечая краем глаза появляющиеся на экране надписи, пока он полностью не загорается, заставляя зажмурить глаза. Работа — лучшее лекарство от бесконечных дел. Как бы глупо это не звучало. Хотя бы ему за это платят. Сынмин открывает почту, пролистывая структурированные папки с мелькающим кое-где толстым шрифтом. Еще несколько заявок, еще несколько правок, еще несколько пояснений. В последнее время заказов было больше, чем обычно. Видимо люди, наконец, осознали важность хорошего оформления и удобства использования. Ким работает один. У себя в команде он и кодер, и дизайнер — ux/ui или пишет по красоте, и тестировщик, и сотрудник поддержки. На все руки от скуки, хоть из-за этого приходится прибегать к использованию форумов, ведь часто по несколько часов сидит над ошибкой, которую, хоть убейся, но не видит. Раз не спит, пусть лучше работает. От этого хоть какая-то польза, в отличие от простого отлеживания в кровати, хоть он и продрал глаза минут пять назад, хоть и клюет носом в клавиатуру, пока веки тяжелеют. Хотя бы он не бездельничает. Письмо за письмом, строчка за строчкой, файл за файлом — время течет в своем ритме, пока Сынмин под него не подстраивается, пока находится в своей реальности. Через пару минут он с головой погружается в знакомые, но никак не родные, буквы, прописывая комбинацию за комбинацией, все легко, пока не выскакиевает первая красная точка. Пока не появляется первая проблема. Проблема с простым названием — дыхание на своей шее. Он отклоняет голову, стараясь больше наслаждаться теплыми колебаниями воздуха. За секунду из головы вылетают все мысли, все размышления о строчках кода. Осталось только желание ощущать пошатывания воздуха вокруг. Он выдыхает, отклоняясь на кресле назад и ловя движения подсвеченных синевой монитора локонов. — Где ты был? — тянет Сынмин, прикрывая глаза. Минхо молчит. Он лишь аккуратно дышит в открытую шею, получая в ответ тихое мычание. Ким глядит в монитор, бессмысленно теряясь в рядах букв, пока в голове пусто. Зацепиться бы за одну такую мысль, которая заставляет сердце ныть и болеть, обдумать полностью, получить свои ответы и отпустить, чтобы ушла далеко и на долго. Но не с Минхо. С ним хочется умереть. Молчать и умереть. Пока под землей ему не откроются все тайны теплой души, скрытой за миллионом стен. Молчать, пока они оба не закричат. Пока кто-то не свихнется. — Поцелуй меня, — шепчет Ким, едва шевеля губами. И он, черт возьми, чувствует, как на чужом лице расплывается ухмылка, но действий не предпринимаетмя — они оба упрямые как бараны каждой клеточкой тела, — пожалуйста. Сынмин поворачивает голову в сторону приятного дыхания, приоткрывая губы. Никаких активных действий. Они будут томить друг друга до последнего, до победного, пока кто-нибудь не сдастся и не проиграет, поставив на кон свою гордость. Минхо хмыкает, но приближается к приоткрытым губам. Когда Сынмин думает, то постоянно кусает губы или просто мнет их, пропуская между рядами зубов, поэтому сейчас они блестят от слюны и распухли от долгих ковыряний, приобретя ярко-розовый цвет. Любой бы поддался манящей раскрасневшейся коже, но не Минхо. Он выжидающе дышит, обжигая дыханием кожные покровы. — Ты скучал, что ли, без меня? — как змей искуситель тянет Ли, заворачивая каждое слово в приторно сладкую обертку. Между ними от силы пара сантиметров, но оба застыли, ловя проскальзывающие в воздухе электрические заряды. — Дурак, — на выдохе произносит Ким, отворачиваясь и хмурясь, словно ему и не хотелось никакого внимания, а это было так — минутное влечение. Но в ту же самую секунду его хватают за челюсть и утягивают в поцелуй. Едва это можно таковым назвать: Минхо кусает зубами и так опухшие губы, сразу же зализывая ранки языком, ощущая привкус металла. Сынмин только и успевает наблюдать за эмоциями на чужом лице, прикрытом отросшей челкой, но точно замечает огоньки в глазах. Старается сам брать инициативу, но все немощные попытки пресекаются еще одним укусом, пока язык не пробирается внутрь, охватывая стройные ряды зубов. Ладони опускаются на плечи, очерчивая костлявые плечи и тонкую жировую прослойку груди. Касания обжигают, особенно если это его касания, пока чужие губы считают собственные, распыляя вокруг больше желания и чувств. И, кажется, каждый из них уже давно подсел на этот быстрый дофамин, на этот наркотик, психологически привязавшись к камню, брошенному на дно такой спокойной со стороны речушки, с быстрым подводным течением. Падающие локоны чёлки щекочут глаза, заставляя щуриться, моргать, лишь бы не спугнуть момент, лишь бы остаться рядом ещё немного. Минхо, как и всегда, давит, выжидающе горяча сознание, зная, как это действует на парня. На поцелуях они никогда не закончат. Ли тянет Сынмина за запястье, вытаскивая из мягкого пригретого местечка, проводя через комнату и бросая на кровать. Пока монитор светит можно разобрать крупный силуэт. Такой знакомый и такой же привычный, но не надоевший. Он отдал бы всё за то, чтобы видеть, трогать, ощущать его каждую секунду своего существования. Свет огибает парня, освещая немного растерявшие форму волосы, силуэт в серых спортивных штанах и футболке. Ким лежит на одеяле, пропуская воздух через рот, подрагивая от морального напряжения. Это похоже на мучение, наблюдать за тем, как человек, к которому он самовольно привязался всем своим существом, стоит и выжидающе смотрит. Ким, черт возьми, его добыча. Глаза постепенно привыкают к слабому освещению и теперь он видит отражения в чужих радужках. Лежит, и ждёт своей кончины, как загнанный в угол зверь. Это не страшно, нужно просто привыкнуть. А он уже привык. Несколько дней, несколько недель, несколько месяцев, несколько лет — каждого срока ему хватит, чтобы сердце перестало слушать сигналы мозга, чтобы стало так дерьмово без его присутствия рядом, чтобы ещё больше привыкать. Чтобы увеличивать дозу с каждым разом. Минхо движется медленно, получить больше нетерпения, получить больше ощущений из отражений в зрачках напротив. Сынмин жалок. И это не плохо. Он может быть жалким, хотя бы сейчас. — Так и хочется тебя… — шепчет Ли. Между ними расстояние до кровати и пара сантиметров. И они оба готовы преодолеть эти жалкие дюймы, лишь бы снова ощущать друг друга. Какая глупость эта помешанность. На эмоциях, чувствах, действиях. На аромате знакомого тела, сладком привкусе на языке после поцелуев, тремора после ещё одного приятного касания. Лишь бы это было дольше, лишь бы это никогда не заканчивалось, лишь бы такие моменты продолжались с завидной долготой и широтой. Минхо делает ещё шаг и оказывается сверху, тяжело дыша и выглядывая открытую сдвинутым воротом растянутой футболки кожу. Сынмин готов отдать ему всего себя, раскрыть свою душу на поглощение этим глазам, этим нетерпеливым движением, хотя они оба ещё заставят друг друга помучиться, ещё одним вечером, ещё одной бессонной ночью. Ещё одним словом. Он снова растворяется под поступательными движениями губ то на шее, то на щеках, пока бёдра виляют вверх-вниз, зажимая ноги, едва прикрытые домашними шортами. Минхо порождение фантазий Кима. В нём абсолютно всё как ему нравится: кошачий прищур сменяющийся целой россыпью звёзд в тёмных радужках, сильное подкаченное тело, маленькие ладошки, крупные бёдра, а от голоса ему хочется плакать. Плакать и молиться, потому что уж слишком сильно перекаты от заливистого смеха до утробного дыхания будоражат сознание, пропуская по телу волны мурашек. Заставляет привыкнуть, заставляет выработать привычку, заставляет метаться вечерами, когда доза не приходит. Плакало самолюбие Сынмина, заливалась горькими слезами и самодостаточность, когда перед ним снова знакомая фигура, когда он снова лежит, подмахивая тазом в ответ на трение одежда об одежду. Плакал бы и подросток Ким, что не воспринимал никакие сексуальные отношения, считая их чем-то бесполезным и нравственно неугодным. Плакали все принципы парня, перебиваемые лишь гормонами и их переизбытком, когда в тусклом мире обязанностей появился лучик света, что как удильщик травит свою жертву ложными надеждами. Как маленькая рыбка, поверившая в чудо, он всё плывёт на свет. Свято верит, что выстроенные воздушные замки не превратятся на утро в тыкву. Минхо берёт от него всё и даже больше. Больше касаний, больше вздохов, больше мычаний. Несдержанные касания под одеждой, вибрации от которых влага выступает в уголках глаз. Вера нас не делает сильнее. Она убивает. Заставляет закрывать глаза на факты. Приставляет нож к горлу, обрывая все связные мыслительные процессы, лишь бы мозг не добрался до той самой истины. Потому что так не положено. Слизывает выступающие на шее капли пота, как живительную росу с опаленных первым рассветным лучом травинок. Знает, что питается лишь эмоциями паренька. Глаза застилает пелена, когда действия смазываются, превращаясь в поток чувств и желаний. Когда уже плевать, куда движется этот «диалог» и куда движутся руки под одеждой. Когда они начинают наводить ещё больше ощущений, становится абсолютно плевать. На нём уже нет и футболки, а шорты неудачно застряли на тазовых костяшках. Минхо скулит от несдержанных движений пальцев под футболкой — в следующий раз он обязательно займётся своим маникюром. А возможно и нет, ведь так даже лучше. Лучше случайно замечать яркие красные отметины на чужой спине, невольно растекаясь в улыбке, стараясь скрыть радостные огоньки в глазах, прикрывая лицо ладонью. Минхо снова рядом, Сынмин может ощущать его всем стоим телом. Как пальцы скользят под резинку шорт, вызывая больше реакции, больше прихлынувшей крови к щекам, пока язык очерчивает силуэты вен под тонкой кожей шеи, всё наровя оставить яркий след, чтобы утром хитро ухмыляться, пока сонный Ким шатается по кухне, заваривая кофе. Ничего не знающий смешно хмурится на радостные вздохи со стороны. Но сдерживается. Проводит несколько раз по напряжённым мышцам, ловя срывающийся с губ вздохи. Растекается в улыбке, пока глаза сверкают от усиливающегося шума в ушах, пока кровь бьёт в капилярах с силой артериальной. Сынмин тает на глазах, пропадая где то в одеяле, что сейчас стало частью кровати и было абсолютно утеряно. Оно начало колебаться на частоте кровати. Минхо спускается ниже, наконец отпуская намученную шею, принимаясь через ткань шорт усиливать внезапные сокращения мышц. Какое то чудо смотреть как Ким выгибается от простых касаний по чувствительным тканям. Ли хмыкает, стягивая прохладную ткань и осматривая вставший член. Гипнотизирует глазами, словно первый раз встречается с врагом, словно не знает его как свои пять пальцев. Сынмин аккуратно смотрит сверху, как Минхо распластался снизу, опустившись на пол, и глядит раскрытыми глазками то на парня, то на возбуждённые ткани. — Кажется, уже давно я не встречался с ним так, — бормочет Минхо, потираясь щекой о внутреннюю часть берега, прикрытую шортами, — стоит это исправить? Киму и не нужно на это отвечать. Щеки загораются сильнее и он откидывает голову назад, прикрывая тыльной стороной руки. Ли, недолго думая, проводит языком по всей длине, ощущая как тело под ним непроизвольно вздымается, а тяжёлое дыхание становится ещё более неровным. Оставляет невесомый поцелуй на головке, возвращаясь на бедро и почесываясь, как мартовский кот. — Сынмин-и, посмотри на меня, — хнычет Минхо, поднимаясь выше по бедру, касаясь влажными губами разгоряченной кожи на внутренней стороне и выжидающе косясь на парня, всё ещё скрытого собственной рукой. Ким мычит что-то неубедительное, на что Ли отодвигается, стягивая резинку шорт ниже, пока они не оказываются на полу. Он возвращается к чувствительной коже, аккуратно покусывая и оставляя влажные следы. Сынмин плавится под умелыми движениями губ, переполняемый раскаленной плотью из желаний и удовольствий. Минхо просто изводит его, чтобы получить больше, как энергетический вампир, только питается он возбуждением парня. И пока он стонет в свою руку от аккуратный надрачиваний ладонью, Минхо был бы не против, чтобы все эти прекрасные звуки попадали ему прямо в уши, а ещё лучше — в сердце, где он хранит каждый вздох парня. Сынмина ведёт, уже не контролирует вырывающиеся изо рта звуки, шумит и хрипит, искусывая губы, превращая их в ещё больший беспорядок. Минхо водит пальцами по основанию, пока языком охватывает головку, иногда проводя по уздечке. Никогда не угадаешь, когда у парня проснётся желание «унижать и властвовать», поэтому стоит радоваться таким подачкам. Ким через пелену поглядывает на ритмичные движения рукой и плавные покачивания головы. Пока их взгляды её пересекаются. Минхо давит улыбку, сильнее высовывая язык и проводя вдоль бугристых вен, обхватывая губами головку и неплохо так втягивая воздух. Сынмин смотрит на всё с нескрываемым упоением, пока в мозгу не щёлкает и щеки сильнее рдеют, скрываясь за ладонями, когда член дёргается от новой волны возбуждения. Ли только это и нужно. — Посмотри на себя, — тянет Минхо, проводя пару раз по всей длине ладонью, останавливаясь на головке и растирая большим пальцем уретру, — так мало нужно для счастья? Хочется возразить, сказать, что ему и без этого хорошо, что и без Минхо он сможет наслаждаться ласками любого другого человека, но язык снова обводит головку и все мысли пропадают, перебиваются ещё одной волной мурашек, пока в глазах темнеет от возбуждения. Водит медленно, изводяще, дразнит до последнего напряжённого мускула на лице, выпяченного пальца на стянутых судорогах стопах. Они выглядят как идеальное дуо, а ведь такого не может быть в реальности? Минхо тянет время как засахаренный мёд, скользит влажными от эякулята пальцами по длине и к мошонке, сжимая ткани. Едва касается языком чувствительной кожи, смакуя каждое посасывание головки и реакцию парня — как он ещё раз тычет напряжённой ногой в плечо, вздымаясь над кроватью как конь, встающий на дыбы. Сынмина уже изводят. А он поддаётся, как последний мазохист, пока тело сводит судорогой от касаний к гиперчувствительным тканям. Он уже и плачет, и кусает губы до крови, чувствуя слишком много, ощущая как пальцы с языком в идеальной синхронности играются с Кимом, перегревая возбуждением на грани с болью и отчаянием. Если бы они когда-нибудь попробовали бдсм, Минхо довёл бы парня до сабспейса, раскалив нервную систему до предела. Но пока они лишь в кровати, Ли лишь урчит как довольный кот, получая волны дофамина лишь от одного напряжения парня под ним. Кима изводит эта пытка, он мычит и ерзает из стороны в сторону, упрямо надеясь получить больше физической стимуляции, больше касаний, но Минхо умело пресекает все попытки лишний раз двинутся бёдрами навстречу горячему дыханию, тёплому нутру, скорейшей разрядке. — Не устал ещë? — иронично произносит Минхо, оглаживая пальцем уздечку и поглядывая на быстро поднимающуюся и опускающуюся грудь, — может сам доделаешь все? Сынмин замирает и смотрит блестящими в холодном синем свете глазами на развалившегося Минхо. Щеки отливают голубизной от выступившей испарины и слез, пока губы попеременно смыкаются, равно вдыхая. — Я уже устал, — надувает губки и прикрывает глаза Ли, проводя ладонью вниз и смыкая её на основании так сильно, что Сынмина выгибает с большей силой. Глаза распахиваются, ртом он хватает горячий воздух. Это слишком. Член дёргается. Его багровый перенапряженные цвет ярким пятном выделяется даже в полумраке. Слезы катятся из глаз — Пожалуйста, — тянет Ким, толкаясь бёдрами навстречу. Голос получается хриплый и писклявый, — пожалуйста, сделай это для меня, — молит о пощаде, забывая о принципах и каких-либо статусах, — умоляю, Хён, позволь мне закончить. Ещё мгновение Минхо молчит. Ответа нет. Сынмина ведёт, ему плохо от боли и напряжения, слезы стекают вниз, создавая вокруг головы мокрые пятна, хоть ладони и мечутся по лицу, в надежде стереть солёные дорожки. — Минхо, прошу, — давится соплями, превращаясь в полное непонятно что, пытается растормошить застывшее в самом ужасном положении тело, пытается сомкнуть бёдра, но всё без толку, — Хён, я умру без тебя. Ли дёргается. Шарит глазами из стороны в сторону и возвращает внимание напряжённым мышцам. Он набрасывается на головку, сильнее смыкая кольцо из пальцев на основании. Боль с возбуждением морально уничтожают, тело движется рефлекторно, хаотично, лишь бы избавиться от дискомфорта, но становится лишь хуже. Мышцы доходят до экстаза, их сводит так, словно ещё одно движение и они порвутся, но Сынмин лишь ощущает напряжение — убивающее и сворачивающее в атом, сжимающее до размеров песчинки. Минхо водит языком по кругу, через раз проникая кончиком в уретру, всё ещё держа Кима на коротком поводке. Играется, пока может, наслаждается всхлипами и мычанием, срывающимся на хрипы и взвизги. Какофония из звуков Сынмина — услада для ушей, а солоноватый привкус на языке — как красное вино к стейку. И теперь он этим насладился с полна. Быстро он ослабляет хватку и берёт член полностью, заглатывая так, что головка упирается в заднюю стенку. Ким выгибается и затвердевший узел возбуждения срывается, накрывая с головой. Он ощущает как пульсируют мышцы, обхватываемые мягкими стенками, когда наконец изливается в горло парня, когда тело пробивает грохотом сердца, как гром среди чёрных туч, сменяемый ливнем, которым сейчас было наслаждение, свобода, выравнивающееся дыхание. Пара секунд и его отрубает, когда мышцы наконец расслабляются, отпуская парня из давящего шумного кокона. Наступает время спокойствия, тишины, удовольствия. Он отдаст всë ради нескольких спокойных минут, он готов пожертвовать своей психикой, лишь бы ощутить это снова. Он болен ощущениями. Он болен чувствами. Он болен Минхо.