***
Виктория долго думала, стоит ли вообще трогать Изосимову после всего. Стоит ли именно ей трогать. Но гостиница у них на время съёмок общая и больно скребущее чувство недосказанности в груди, судя по всему, тоже. Поэтому всё-таки приходится переступить собственную гордость, стальными наручниками сковывающую запястья, и пойти. Впереди подозрительно пустой коридор. Впрочем… нет, не совсем. — Твою мать, — Илья останавливается на полпути, едва не сбивая с ног дезориентированную ведьму. Но та вовремя опирается на стену рукой и слишком громко выдает: — Чёрт, — не признает сразу. Через секунду все же доходит: — Ларионов, ты ошалел? Илья поднимает взгляд, какое-то время просто тупо пялится на неё. Вика заметно заебавшаяся, видимо, после сегодняшних съёмок, но в тёмном-тёмном взгляде тёплых карих странная решительность. Такого её взгляда, честно говоря, Илья всегда побаивался. — Извини, задумался, — он неловко смеётся. — Ты что тут делаешь? На совершенно обыкновенный вопрос Вика странно улыбается: — А ты? Неясно, почему, но Ларионов задумывается. В голове вдруг всплывает пристальный взгляд Изосимовой на неё во время съемок. — Я от Ангелины, — произносит неуверенно, а потом, неожиданно для самого себя, спрашивает в лоб: — Вик. У вас что-то случилось? Ступор. У них? — У «нас» пока ничего, — Райдос пытается изобразить на лице некое подобие улыбки, но, судя по реакции Ильи, у неё не получается. — У неё, видимо, случилось… Теперь уже Ларионов совершенно не сомневается в том, что у них что-то случилось, но полагается на благоразумие Райдос (на него ведь можно положиться?) и начинает спускаться по лестнице, но буквально через пару секунд оборачивается на всё ещё слегка опешившую Вику и произносит: — Ты только не обижай её, пожалуйста. Райдос прямо ничего не отвечает, она хватается за ручку двери и, переступая порог фойе, шепчет себе под нос, что не посмела бы обидеть Изосимову никогда. Стук в дверь номера Ангелины звучит довольно настойчиво, но не очень уверенно. Райдос примерно тысячу раз задаётся вопросом, что она здесь делает, пока в дверном проёме не появляется лицо ведьмы, которое выражает полное недоумение. — Ты что здесь делаешь? — голос Ангелины теперь тих, спокоен и, кажется, немного отдаёт сталью. Но Райдос не из пугливых. — К тебе пришла, колдовка. Тебе не кажется, что нам нужно кое-что обсудить? — Вика смотрит прямо в глаза, изучает, пытается найти следы глубокой обиды вместе со следами недавних слëз, но не находит. Видит только лед. Изосимова ведь привыкла, что все свои чувства лучше всего прятать под ледяной броней. У Райдос, кстати, броня тоже имеется — тяжелая и непробиваемая, под которой все переживания и лишние эмоции запросто можно спрятать. Райдос, кстати, за годы практики научилась броню снимать в нужный момент, чтобы самой себе хуже не сделать и не остаться с совершенно пустой душой. — Например? — Ангелина не совсем понимает. У Ангелины в ушах всё ещё противным гулом стоит то самое, слишком громкое «проиграла». У Ангелины броня к коже буквально приросла, не снимается уже давно. Так ведь проще. — Например, то, что ты смотришь так, будто сейчас накинешься, — улыбается насмешливо, но глаза все еще слишком мутные и серьёзные, чтобы поверить. — А ещё… ты же понимаешь, что от наших… — осекается, думает секунду, а потом уточняет: — От меня ничего не зависело. От неё, да. От её оценок ведь ничего не изменилось бы. Шепс бы выкрутился, устроил скандал на всю площадку, но не позволил бы Ангелине победить. Личное отношение, кто бы что ни говорил, играет огромную роль в этом проклятом проекте. Райдос всегда оценивает объективно, не думает; все решают способности, но никак не её симпатии. — Я знаю, тебе куда легче сейчас думать, что это я не хотела твоей победы, — голос ледяными иглами прямо в кожу, в подсознание. Правда. Больно. — Но никакой ревности у меня нет и никогда не было. Райдос врёт Ангелине и самой себе нещадно. И тут же осекается, встречая в зелёных глазах не насмешку или колючую стену, а подобие понимания и принятия. Ангелина мудрая. Ангелина всё знает и понимает, но отчего-то именно Викина оценка так задевает её. Изосимова и сама не знает, что на неё находит в тот момент, когда на плечи вселенской тяжестью опускается этот финал, этот день, этот разговор, и Ангелина, немного ссутулившись, прижимает такую сильную, строгую, но такую маленькую в её объятиях Викторию к себе: — Я тебя не виню… Викины объятия крепкие и тёплые. Изосимова почему-то именно сейчас чувствует себя в полной безопасности настолько, что готова признать: она на Райдос не злится ни капли, для неё Виктория — самый честный и беспристрастный судья. Хотя теперь в её беспристрастности можно было усомниться. Викины пальцы бродили по спине колдовки, вырисовывая какие-то неизведанные лабиринты, ведущие к успокоению и принятию. — Я тебя не виню, — Ангелина повторяет эту фразу ещё раз, но продолжение застревает где-то в горле. Вихрь мыслей прерывает покашливание и вполне резонный вопрос: — А мы так и будем в проходе обниматься или зайдëм дальше? — двусмысленность фразы повисает в воздухе чем-то тягучим и сладким… — Мне показалось, здесь с самого начала решаешь ты, — приходится продолжить игру. Райдос, кажется, понимает: — Мне показалось, тебе это никогда не нравилось, — насмешкой на насмешку. В её стиле. Ангелина, на самом деле, пусть никому и не призналась, но всё же решилась и посмотрела шестнадцатый сезон. У Райдос, оказывается, огромный опыт за плечами — и теперь Ангелина смотрит на неё не как на придирчивого члена жюри, а как на женщину, в первую очередь, безмерно мудрую, видящую и понимающую. А если быть уж совсем откровенной, то еще и чертовски красивую. — Не нравилось, — переходит на шёпот, улыбается и выдает в самое ухо почти по-кошачьи: — Но ведь сейчас мы не на площадке. Вика стоит молча ещё секунд тридцать. Видимо, так быстро переключаться с бесчувствия на нежность она все еще не научилась. За все это время образ «железной леди» сросся с ней воедино, и трудно было понять, образ это или она вправду разучилась проявлять чувства хоть к кому-нибудь. У Изосимовой только что получилось пробить броню. — Тогда отпусти, — выходит, на удивление, тише обычного, будто бы неуверенно. Но уверенности в Вике предостаточно. Ангелина поднимает взгляд, смотрит пристально, но руки с чужой шеи не убирает. Именно сейчас, после всего сказанного, остаться одной почему-то особенно страшно. Чужие карие в полумраке коридора сверкают незнакомым прежде янтарным огнем. Вика позволяет себе чуть улыбнуться: — Я не уйду, — заверяет, в подтверждение едва ощутимо сжимает чужое запястье. — Просто доверься и убери руки. И Изосимова убирает. Верит. Верит как себе. Райдос выдыхает, собирается с мыслями и ладони вдруг чересчур осторожно перемещает со спины на талию. Нарочно не отводит взгляда — знает, что Ангелине так проще, чувствует её всю точечно; знает, как в болотно-зелёные глаза смотреть, как двигаться, как говорить, как касаться. Подается вперёд, тёмно-карими очерчивает лицо, потом спускается к шее, наклоняется и сухими губами жмется к коже. — Мне раньше казалось, что ты только на экране такая, — Ангелина под чужими руками едва не дрожит, когда Виктория всё же поддается собственному желанию и опускает её на кровать, покрывает мелкими поцелуями-укусами сначала ключицы, потом грудь, проводит по реберным костям короткими ногтями с аккуратным тёмно-фиолетовым маникюром, скользит ладонями ниже. — Что ты имеешь в виду? Какая? — переспрашивает и приподнимается, чтобы тут же столкнуться с затуманенными зелеными. Ангелина медлит, но через пару секунд всё же решается: — Каменная, — полушёпотом, но уверенно. Райдос молчит, оттягивает ткань чужих джинсов, проникает под резинку белья. — Как будто ничего не чувствуешь. Последняя фраза — пулей в пустоту сердца. Кровоточащего и бьющегося. Вика пристально в глаза. Вика тёмно-карими омутами в душу. Вика слишком много чувствует сейчас. Вика в агонии. Но она себе уже поклялась. — Я всё чувствую, Ангелин, — признается честно, потому что врать ей совершенно не хочется. Врать Изосимовой — гнилое дело априори. — Но я обещала тебя не обижать. Толкается внутрь сразу двумя пальцами и, пока Ангелина пытается осознать смысл последних слов, слепо целует. Не хочет, чтобы поняла. Виктория ведь самой себе обещала, что второй ошибки не совершит, только-только зажившие раны не расцарапает заново. Не посмеет причинить боль. Ангелина перед ней открылась наконец, кольчугу непробиваемую вместе с кожей сняла. Потому что поверила. И обмануть это слепое доверие для крайне принципиальной Райдос означало бы предать саму себя. Поэтому тёплые пальцы двигаются по коже с особой нежностью, а шершавый язык выписывает вокруг возбуждённых сосков узоры, что когда-то рисовали на полях инопланетяне. Бред конечно. Но факт остаётся фактом — для Изосимовой, что стонет в поцелуй, желая отчаянно отдать всю себя, Райдос всегда была чем-то неземным, только признаться в этом оказалось сложно и страшно. Вика явно была смелее и решительнее. Размеренные толчки, наконец приобретшие определённый ритм, выглядели и ощущались очень уверенно. И лишь затуманенный взгляд говорил о том, что Райдос идёт в кромешной тьме на ощупь, боясь оступиться. Вика впервые видела такое красивое и пышущее силами тело перед собой. Она касалась округлых бёдер словно самого дорогого произведения искусства, цепляла ногтями кости, исцеловывала шею. Лишь когда сил совсем не осталось, ведьма оставляет последний отпечаток губ в области меж грудей и падает на простынь, ощущая острую нехватку воздуха в легких. Не обнимает. Считает, что уже сделала достаточно. Ангелина устраивается рядом, зачем-то крепко сжимает её запястье, доверчиво прячет лицо в районе ключицы. Минут через пятнадцать к Райдос все же приходит осознание ситуации. С того момента, как она появилась на пороге чужого номера, явно прошло не меньше трёх часов. Чёрт. Это ведь совсем вне её понимания. Виктория никогда не срывается на откровения. Виктория никогда не позволяет себе лишнего. Именно поэтому нарочито медленно выдыхает и осторожно поднимается, где-то в глубине души надеясь, что выйдет остаться незамеченной. Но Изосимова, конечно же, замечает: — Ты даже сейчас меня обламываешь, да? — произносит едва слышно, почти шёпотом. — Уходишь? В голосе усмешка. И обида. Ножом по сердцу. — С чем я тебя обломала? — Вике, естественно, приходится вновь продолжить игру. — С главным призом, — Изосимова наконец решается открыть глаза и встретиться в упор с чужими, почти чёрными в абсолютной темноте. — Я тебе уже объяснила… — Райдос по привычке хочет съязвить, но её обрывают: — Тогда останься хотя бы утешительным, — получается слишком двусмысленно. Но её понимают. — Пожалуйста. И Вика выдыхает. Ложится обратно. Чувствует себя окончательно поехавшей, но наконец обнимает женщину в ответ — не крепко, но так, чтобы ощутимо. Сопротивляться этому «пожалуйста» просто не может..
24 марта 2024 г. в 21:25
Ангелина участие в этом чёртовом проекте буквально выстрадала. Каждое испытание в этой бетонной коробке становилось для неё адом. Сначала всё было не так плохо и она получала свои заслуженные десятки и похвальные речи от жюри.
А потом… Потом будто что-то сломалось внутри. Ещё это воспоминание о гибели первого мужа, как назло, сбило всё. Если бы ещё никто не заметил, так ладно, но Райдос со своей проницательностью, чёрт бы её побрал…
— Ангелин, у вас что-то случилось личное? — Райдос лезет под кожу, Райдос хочет узнать и ударить побольнее, как кажется Ангелине. Но сил сопротивляться нет и Изосимова сдаётся:
— У меня муж бывший покончил жизнь самоубийством… Давно это было, — голос срывается, норовя перевести фразу в сдавленные рыдания, но Илья появляется очень вовремя, он подставляет своё плечо и крепко прижимает к себе. Ларионов закрывает её собой от камер и позволяет прийти в себя.
Но это лишь первый толчок к тому, что происходит в финале. В финале Изосимовой кажется, что все идет против нее, начиная сильными соперницами, явно завоевавшими еще с первых минут все внимание и симпатию жюри, заканчивая Шепсом, который, чёрт возьми, начал придираться буквально ко всему. Сорвался с цепи после того, как Ангелина прямо и даже грубо назвала его методы и методы работы Шепса-младшего «неправильными с точки зрения ее традиции».
— Я такая, какая есть, — выдает ведьма в поддержку самой себя и вдруг замечает на губах вечно равнодушной Райдос легкую улыбку. Не насмешливую даже, скорее сочувственную, гордую, искреннюю. Шепс Вику ужасно раздражает своей въедливостью. Поэтому она не терпит, а выдаёт как бы невзначай:
— Ты ведь не папа и не старший брат, чтобы учить Ангелину, как с людьми разговаривать, — и неясно, почему, но Изосимовой вдруг становится как-то заметно легче.
Оглашение победителей ударом по вискам. Ангелина прекрасно понимает, что Шепс из вредности принципа не позволил бы ей победить, даже если бы все задания проклятого «Реванша» она прошла безупречно. А Виктория… Виктория просто слишком высокомерна, слишком придирчива к мелочам. Виктория выше чёртовой «девятки» ни разу ей не ставила и, видимо, не поставит, потому что до нужного ей уровня эзотерического профессионализма Ангелина просто-напросто не доросла. Вот и сейчас она смотрит будто свысока, но, как только их взгляды сталкиваются, в мудрых темно-карих омутах вдруг проскальзывает нечто вроде жалости. Третье место — не приговор ведь, правда?
Для Ангелины приговор — жалость. Жалость женщины, которая в принципе не способна жалеть.
Для Ангелины Викина жалость — ядовитая змея. Изосимова совсем не хочет быть ужаленной. Изосимова хочет быть равной, чтобы на неё смотрели не с жалостью, а с уважением. Чтобы Вика смотрела на неё не как на проигравшую, а как на равную. Но не сегодня.
И именно из-за этого чувства Ангелина не позволяет подойти к себе даже Илье, хотя его объятия её всегда успокаивали. Но сейчас она просто разворачивается и быстрым уверенным шагом покидает площадку. Не оборачиваясь. Не жалея. Не позволяя проявить жалость по отношению к ней.
Ларионов догоняет её у гримерной. Он бы, чëрт возьми, не простил себе, если бы не пришёл поддержать эту женщину. Она может кричать на него, может кидаться с кулаками, но Илья видит, что для неё победа здесь была важна, а потому не может оставить. Однако, вопреки ожиданиям, Ангелина совсем не собиралась его бить, женщина положила голову ему на плечо. С удивлением Илья обнаружил, что Изосимова не просто плачет, она рыдает взахлёб.
Оставлять её здесь в таком состоянии было очень плохой идеей, поэтому Ларионов накинул свою куртку на плечи Ангелины и осторожно повёл её в сторону гаража, приговаривая:
— Ну что ж вы так убиваетесь, Ангелина? Вы же мудрая, вы же сильная… Вы же всё понимаете.
Илья помог ей сесть в машину и пристегнуться. Ларионов уже неоднократно подвозил Ангелину до отеля. Очень удобно, когда всей команде снимают номера в месте, которое находится недалеко от его дома. Обычно в дороге Изосимова рассказывала что-нибудь интересное об испытании и героях, но сегодня явно был не тот случай…
Ангелина говорила. Говорила о «Реванше», о странных испытаниях, о несправедливых оценках Александра. А потом вдруг на мгновенье задумалась и произнесла чуть громче шепота:
— И Райдос… въедливая выскочка, — она откинулась на спинку заднего сиденья, прикрыв веки. — Я просто не понимаю, что мне нужно сделать, чтобы она глаза наконец открыла.
Тон её напускной неприязнью и абсолютно открытой обидой. Обидой вовсе не на обстоятельства. На Викторию.
— У неё со зрением, вроде бы, все отлично, Ангелина Юрьевна, — попытался как-то разрядить обстановку Илья, но получилось у него откровенно нихуя.
— Со зрением, может быть, и отлично, а вот с эго явные проблемы.
И здесь Ларионов, кажется, наконец всё понимает. Ну, или хотя бы причину истерики. Не понимает пока, правда, как на эту самую причину лучше реагировать. Илья полностью уверен, что у Райдос нет никаких проблем, а уж проблем с эго — тем более.
— Вы только в лицо ей этого не скажите, — усмехнулся и мягко нажал на тормоз. Высоченное здание гостиницы со всех сторон освещалось ярким белым светом из окон. — Давайте я Вас до номера доведу, мне рядом.