Все средства хороши

– Ну, что, кнопка? Показывай, – ещё не проснувшийся Миша, забредает в комнату к сыну, который, сидя за детским столиком, усердно – а было это именно так: с серьёзным, насколько это было возможно для ребёнка, выражением лица; маленькой складкой между бровок светлых и едва высунутым кончиком языка − пытается разукрасить динозавра зелёным фломастером, не выходя за линию.   Уж очень он напоминает Андрея за работой. Горшенёв этому невольно улыбается − ассоциация до ужаса приятная, ведь Влад и вправду во многом действия Князева перенимает, по той простой причине, что проводит с ним гораздо больше времени. Яблочко от яблони, в общем, несмотря на то, что разных сортов − ну, не родной же им малец, как никак.   Русая макушка поблескивает от лучиков зимнего солнца, пробивающихся через окно, отчего ребёнок жмурится, глазки пытаясь прикрыть, поэтому от рисунка приходится отвлечься − вот тогда-то Владик и замечает папу: заспанного, небритого, в футболке и штанах домашних − сегодня у него долгожданный выходной, что сказать. Малыш, тут же растеряв весь интерес к раскраске, пулей подлетает к Мише и обнимает его за ноги, пытаясь своими маленькими кулачками покрепче ухватиться за штаны отца – всю нежность свою проявляет, по традиции − радуется, ведь с ним ещё они не виделись.   Так уж вышло, что каждое утро Влад обязательно должен сделать что-то из своего дневничка «счастливого ребёнка» – сам лично показывал папе Андрею и папе Мише небольшую тетрадочку, где кривенько, с ошибками и буквами перевёрнутыми написаны пункты: залоК (и откуда слово такое нашёл?) ЩастЯ: «обняТ папу А, обняТ папу М, обняТ мяу мяу и обняТ гаФ гаФ», под последними явно подразумеваю всю живность в доме, – и ведь не ленится, каждое утро встаёт раньше родителей − и всех-всех в доме тискает.   Непонятно, как в такой крохе столько любви помещается – ни Андрей, ни Миша не могли похвастаться столь роскошным спектром чувств, зато за них это прекрасно делает Влад.   – Вот смотли, – невнятно лепечет мальчик, поднимая голову и открывая рот, чтобы Горшок точно смог разглядеть его проблему, ещё и на цыпочки встаёт: для него родители высокие-высокие, а Миша так вообще великан, не иначе. – Папа Андлей сказал, что надо вылывать, – он тут же губы поджимает, явно слово "вырывать" побаиваясь, но вырывать-то там и нечего особо: молочный зубик передний шатается лихо, но без помощи всё равно выпадать не хочет.   – Да-а-а? Ну, надо, так надо, – музыкант поднимает сына на руки, подхватывая того под попу, чтобы поудобнее нести было – вроде и маленький ещё совсем (три года, представляете?), но тяжёленький,– значит, щас организуем!   Владик на это только кивает, явно не зная и значения слова "организуем", но папу слушает, покрепче за шею его обхватывая − весь светится, долгожданным вниманием окрылённый.   Они проходят в гостиную большую − и то, очень уютную, светлую. Из примечательно тут стены серые, однотонные, но совсем не скучные: компанию им составляют картины яркие и необычные − явно предоставленные Князем; фотографии памятные в рамочках, а ещё старые афиши группы на пару с газетами: некоторые из них по углам немного подранные – ведь Владик много раз покушался на бумажки, всё пытаясь оторвать кусочек, чтобы порисовать. Тут домики для кошек и «крысок», как привык называть Рину и Есю Миша − двух чихуахуа (читать, как ошибки природы), по каким-то непонятным музыканту причинам, оказавшихся в их доме; диван большой угловой, где Горшенёв обычно ловит вдохновение для музыки или смотрит телевизор; ещё небольшая рабочая зона с графическим планшетом и компьютером в углу имеется – Князь обычно тут и творит своё всякое-волшебное, пока сын с огромным интересом наблюдает за всем происходящим на мониторе – ему сразу все его машинки, зверюшки неинтересны становятся, стоит папе сесть рисовать.   В общем, для каждого своё пристанище тут найдется.   – Не сцы... Э-э, блин, не бойся, короче, лады? Ты вон у нас какой смелый, правда? – Горшок аккуратно щёлкает сына по носику «кнопке», а затем сажает Владика на диван, пока сам копошится в небольшой коробочке у Андрея на столе в поисках чего-то, и, отыскав нужную вещицу, восклицает:   – О, вот! – он тут же выуживает моток ниток, начиная раскручивать их, – по старинке будем дёргать! Я дядя Лёше, когда тот совсем малявкой был, тоже так делал – научен, ё-мае, так что доверься папке! Сомнительное заявление для трёхлетнего ребёнка...   И пока мужчина уходит руки помыть, Владик, смышлёный не по годам, глаза широко таращит, кажется, догадываясь, что сейчас будет, а затем рот ладошками прикрывает и головой мотает: ему в садике все говорили, что больно это − зубы вырывать дома, а тут папа Миша верёвочкой какой-то собрался... Да ещё так уверенно, когда у самого зубов своих, не вставных − раз, два и обчёлся.   – Готов? Ща сделаем, а потом гулять пойдём.   – Нет! – Влад нитки на пол бросает, а за ним тут же увязывается пушистая кошка Мася, которая зубами и когтями драть моток начинает − вообще-то, она среди прочих зверюг самая добрая, когда настроение есть. – Ё-мае, Владос, ты чего? Гулять не хочешь? Ну, ладно... Дома можем побыть, тогда, – Миша не понимающе затылок чешет, глядя на потерю. Что-то Владик капризничать начинает − непохоже на него.   – Не хотю! Больно будет! – он супится, дуется, а потом моську снова в ладошки прячет, периодически выглядывая, чтобы за папой наблюдать.   Горшок только растерянно смотрит на ребёнка, а потом аккуратно пальчики маленькие разжимает, чтобы в глаза заглянуть сыну:   – Ты про зубы, что ли? – Владик как болванчик кивает, – Тьфу! Я же тебе говорю, не больно! Вон, у папки вообще передних не было и ничего! – Миша зато своими вставленными красуется, – а теперь глянь какие, закачаешься, да? А сколько конфет можно съесть, ё-мае, сказка... – на хитрость решает пойти музыкант, лишь бы сына уговорить, – а с твоим нельзя.   – Дазе одну?   – Даже одну, – подтверждает Миша.   Владик снова хмурится – конфеты любит очень, много ему нельзя, но он все равно любит – особенно ириски мягкие, которые смешно к зубам прилипают, а ещё у них фантики красивые и даже наклейки есть – наклейки ему тоже нравятся... Как же тогда без конфет?   – Не больно?..   – Нет, – обещает Горшок, а когда получает одобрение от ребёнка, то идёт за другим клубком, чтобы всё-таки обмотать резец несчастный, – Так, смотри, ты сидишь, а я отхожу и тяну, забились? Тьфу, – осекается он, – договорились? Ты хоть моргни разок-то...   Влад и моргает раз, а потом полотно зажмуривается и ждёт, но ничего не происходит, потому что Мишка сам стоит и теперь... Боится? Ну, а вдруг чего не то сделает? Лёшка же постарше был тогда... Может как-то по-другому? Потрясти, например, кверху ногами сына? Или взять бинтик, перчатки и пошатать самому? Или ещё лучше: нитку к Еське примотать и мяч кинуть этой белобрысой гризли, которая только Князя и любит – она хоть и мелкая, но резвая, глядишь и зуб вслед за ней вылетит...   А потом вспоминает, что от Андрея может получить нагоняй. Да и что же он, совсем, что ли... Сына не любит... Ха-ха.   Нет, нельзя так, как бы сильно не хотелось ответственность переложить.   Взяв волю в кулак, он на пробу тянет ниточку – привязал вроде крепко, затем поудобнее на пальцы наматывает по кругу и дёргает посильнее, но как-то легко получается − без должного сопротивления, а всё потому, что сына-корзина встаёт в тот же момент, когда Миша дёрнуть пытается. Ну, чудо.   – Я кому говорю сесть, – тихо посмеивается Горшенёв, – я же так не смогу ничего не сделать, кнопка! – и, чтобы хоть как-то ребенка отвлечь, Миша на бок заваливается в попытке дотянуться до игрушки плюшевой, одна из многих, которая на полу валяется бесхозно, – На вот, – музыкант протягивает мягкого зелёного зайчонка с большими ушами, которого Влад охотно принимает и крепко-крепко обнимает прежде, чем усесться на место.   Это его любимая игрушка, которую Агата привезла из Москвы. Вообще, по мнению Горшка, стрёмная это хуета, Боже упаси, а не заяц, но как от него тащится ребёнок – слов не подобрать.   – Насчёт три, – больше для себя считает Миша, чем для сына, – раз, два, – Горшок веревочку стаскивает покрепче, – три, – и дёргает, сам глаза закрывая. Получилось?   В комнате тишина наступает, а музыкант смотреть не спешит, пока Влад внезапно к нему не подходит и не тянет за штанину, оповещая о своём присутствии.   – Папа, всё? – он зайца из рук не выпускает, только родителя с интересом рассматривает, который, по его скромному мнению, всё-таки испугался больше него.   – А, – Миха одним глазком всё же решает посмотреть вниз, – н-наверное, – затем на пол садится, прося Влада открыть рот в надежде, что зуба не видать, но по разочарованному вздоху становится понятно, что нет – нитка соскочила, а резец на месте.   – Во, блин... Не, так не пойдёт... Может, реально надо было к тебе Еську привязать? – Горшок тут же комично откашливается, а потом продолжает, – давай мы так сделаем: я сейчас возьму перчатку и сам попробую, – от Миши не ускальзывает недовольная мордашка мальчика. Конечно, они же только на первый вариант договорились, а тут ещё что-то придумал папа...   А придумал папа Миша план «Б» – в принципе, один из самых неплохих вариантов, за исключением того, что Влад точно ему пальцы прикусит с испугу − если нитка относительно безопасна для обоих была, то тут малой кровью Горшку теперь не обойтись.   Выбора всё равно нет. До прихода Князя у них два часа осталось, примерно. Поэтому Миха бегом в ванну мчит за стерильными перчатками и снова начинает с Владом вести мирные переговоры − чуть ли танцы с бубном не устраивая:   – Давай, кнопка, открывай рот, ну, – мужчина пытается за щёчки ухватить сына, но тщетно – Влад крутится, вертится как юла, лишь бы его не трогали, – да я дёргать не буду, ё-мае, посмотрю только, – обещает Миша, недоговаривая: дёргать не будет, зато шатать – ещё как.   Но Влад непреклонен – нос воротит, но стоит Горшку обречённо уткнуться в диван, бормоча о том, что жизнь его к такому не готовила, как малыш над потугами папы хихикать начинает, сменяя недовольство детское, на какой-то увеселяющий восторг. А потом говорят, что не злые дети совсем. А тут вот как − даже их очаровательный Владик в чертёнка превращается.   – Смешно тебе, Владислав Михайлович? Как вот с тобой быть, а? − не отрываясь от дивана, Миша голову поворачивает, чтобы в глаза эти невинные заглянуть.   – Конфетку хотю, – выдвигает своё условие малец.   – Слипнется, – ворчит Горшенёв, но конфету со стола берёт и кладёт её ребёнку в кармашек джинсового комбинезончика. − А теперь открывай, вымогатель.   – А-а-а, − Влад наконец-то успокаивается и рот открывает.   И вроде бы удаётся посмотреть поближе на передней зуб, который не то, чтобы плотно сидит – всё также шатается вовсю после манипуляций небольших, но цепкий, зараза. И только собирается Миша подцепить его, как Владик тут же челюсть смыкает и чуть пальцы-таки не прикусывает папе.   – Эй, мы же договаривались!   Мальчик ничего не говорит, зато ладошку маленькую протягивает, мол, давай ещё конфету. У Горшка брови за орбиту готовы вылететь − это, что за наглость такая? Когда разбаловать-то успели? Андрей точно не мог, тот всегда Мишке талдычит одно и то же: «Ему конфеты не давай, он от них дуреет», да и вообще-то он против торгашей в доме − таких вдоволь и на работе хватает, поэтому и политику «ты мне − я тебе» наотрез не практикует. Кто же тогда ребёнка испортил? Узнает − уши надерёт.   – Не-не, нельзя много тебе.   – Тогда не отклою, – он снова хихикает и теперь разворачивает ту конфетку, которую ему дали ранее − как раз-таки та самая ириска мягкая, а в ней и наклеечка симпатичная, которую Владик клеит Мише прямо на татуированную руку − у него уже такая есть, а у папы − нет, поэтому и делится с ним.   Короче, в пролёте вы, Михаил Юрьевич. Думается, время для плана «В».   – А ты языком можешь его пошатать? Я тебе пока принесу порисовать чего-нибудь, – Горшок озвучивает тот самый план «В». У него наготове ещё и «Г», который воплощать в жизнь вообще-то не хочется – он означает, что Андрея всё-таки придётся подождать: и скажет тогда Князев обязательно, что ему ничего нельзя доверить, что безответственный он, и всё – упадёт родительский авторитет Горшка ниже плинтуса.   – Угу, – Влад бежит к столу папы и на большое кресло игровое залезает не без труда: усаживается поудобнее и делает так, как ему сказали: шатает зубик несчастный туда-сюда.   Вот, главное, другим нельзя, а ему самому – можно. И без конфет, без всякого, выполняет просьбу.   Шатает долго, и даже, когда Миша приносит ему раскраски, продолжает. Сколько времени прошло? Владик сказать не мог, так как определять его по часам ещё не умеет − ни в садике, ни дома ему этот принцип не объясняли. Затем старательно на стуле крутится от скуки и ножкой маленькой упирается в стол, чтобы развернуться к папе и жалобно прощебетать, – а долго так ещё?   Ему же и вправду скучно: картинки раскрашены, конфетка съедена, да и зуб шатает, как послушный мальчик. Теперь гулять хочет. Вот, например, с Костей, который недавно переехал с родителям в их район: тот уже взрослый, размышляет Влад, целых десять лет. И он даже возле дома, без папы и мамы, может играть, но только недолго, с друзьями и после школы! Вот это да, а Владу нельзя – он ещё маленький совсем, как объяснял папа Андрей, и, потому одному ходить даже возле дома – нельзя, только с родителями, бабушками и дедушками, а ещё с тётей Агатой. Вот такой белый список у них.   – Выпал?   – Нет...   – Тогда ещё шатай... – Миша нервно на часы поглядывает, ведь Андрей минут через тридцать дома будет, а зуб у Влада явно «убегать» не спешит.   Похоже, что со своей основной задачей Горшенёв не справился, да и сын теперь уже в четырёх стенах сидеть не может, бурчит очаровательно:   – Не буду, – он сползает с кресла и поближе к Горшку подходит, на коленку кладя подбородок, губки поджимая, чтобы его пожалели и по макушке светлой погладили, – я хотю с Костей гулять.   – Каким это таким Костей?   – Длуг, он узе взлослый,– улыбается Владик, довольный-довольный, отчего Миша кривится забавно, почти по-детски, в своём-то возрасте – как это взрослый? И что это за друг такой в три года? Да и почему он только сейчас о нем узнает?   Не порядок.   – И что же, Костя этот твой, хороший?   – Очень! Ты мне конфетку не дал есё одну, а он даст, – мелочь язык показывает, а Горшок ну-точно ребёнок, похлеще Влада, обижается. А ещё догадывается, кто это тот самый умник, который его сына балует.   – Вот так? И что же, больше папы его любишь?   – Нет! Всех люблю, – Владик теперь на коленки лезет к Мише старательно − и всё сам хочет сделать, чтобы обнять, прижаться ближе к папе, – только зубы не люблю дёлгать!   – Да я понял, – Горшенёв пальцами зарывается в копну русых волосиков и в чмокает мальчика в лоб, – ладно, боец, пойдём тогда, что ли, к Косте твоему...   – Ула! – и отлипая от Миши − как быстро проходит вся любовь... − Владик мчит в коридор, чтобы одеться.   Сдаётся Горшок, ну, а как ещё? Все равно же не заставишь этот зуб несчастный выпасть... Он уже всё перепробовал, так что план «Г», под кодовым названием «Выслушай о себе все, чего не слышал раньше» близится как к началу, так и к своему завершению. Музыкант лениво утопает в своих мыслях обречённых, явно занимаясь ироничным самобичеванием, если честно, но, приглушённый грохот от мыслей Горшка отвлекает.   – Ой! Потом и детское хныканье заставляет подскочить − в голову лезет всякое, плохое... − а затем в два шага оказаться в коридоре − да, Владик споткнулся об одну из своих игрушек и теперь попросту начинает плакать то ли ударившись обо что-то, то ли просто испугавшись.   И Миша, вот точно с испугавшись, поднимает того за ручки и к себе разворачивает, осматривая малыша:   – Ну-ну, где болит? Ударился? – он начинает слёзки вытирать, которые сынок стоически сдерживать пытался до этой секунды. – Всё, не плачь, не плачь, кнопка...   – Котику больно, – невнятно, сквозь всхлипы лепечет Влад.   – Какому котику?   – Котику, – он пальчиком показывает на игрушку, на которую и на ступил, – я нечаянно, – и снова заливается слезами.   – Тьфу ты, – облегчённо выдыхает Горшенёв – он себе чуть девятую клиничку не заработал, честное слово, а тут плюша какая-то, – ему не больно, он просто...   Миша хочет что-то утешительное сказать , как вдруг замечает одну небольшую деталь – резца-то, того самого, у сына нет – выпал.   И Горшку, честно, очень хочется от радости даже заплясать. – Он просто тебе помог, глянь-ка, нету твоего зуба, – мужчина поднимает Влада на руки и перед зеркалом с ним крутиться начинает, – Только, это... Давай мы папе скажем, что мы его сами вырвали, лады? Чё хочешь выбирай из сегодняшнего!   – Холосо! – он радостно ногами барахтает, а когда отпускают, то бежит к себе в комнату, чтобы и другим игрушкам рассказать, что теперь может кушать много-много ирисок.   И как же всё это вовремя происходит, потому как домой Андрей возвращается – в пуховике большом, с капюшоном пушистым, стряхивая с себя снег − за время, что они дома просидели и погода измениться успела.   – Ну, как вы тут?   – Лучше всех, Андро! Давай помогу, – Миша подходит поближе к мужу, куртку вешая в крючок, пока тот разувается, а когда Князев обувь на место ставит, то Горшенёв его к себе притягивает за талию поближе, чтобы на ухо шепнуть, – устали как собаки, пиздец.   Андрей на это только хохочет и утыкается Мишке носом холодным куда-то в плечо, а затем спрашивает, кое-что важное, о чем Горшок и позабыл утром:   – Как стоматолог?   Ха-ха.   – Какой?..   – В смысле? Миш, я же говорил тебе перед уходом, что у Влада в два часа стоматолог: зуб должны молочный посмотреть, – Князев тут же отлипает от мужа, недовольно зыркая, потому как понимает, что кто-то, не будем тыкать пальцем, забыл.   Так ему надо было к стоматологу сводить Влада, да?..   О.   О-у-у-у.   – Да сходили мы!!! Вот чё ты сразу ругаться? – врёт и не краснеет Горшок, – Владос, иди к нам, – ребёнок на зов, сначала не спешит выходить, но, как только папу Андрея разглядывает, то торпедой оказывается у его ног, причём не один – тут же выскакивает и Еся с Риной, чтобы радостно, на пару с Владом попрыгать – иногда они ничем друг друга от друга не отличались, разве что, волосяным покровом.   – Привет, привет, кнопка, – Князев на корточки присаживается, чтобы покрепче обнять сына, в ответ получая чмок в щеку и детский смех в ухо, – хвастайся.   – Во, – Влад шире улыбается, сверкая своими местами пустыми дёснами, и, показывая на то место, где сегодня ещё был резец.   – Каков красавец, – приподнимаясь с места, Андрей одобрительно кивает мужу и просит Владика пойти поиграть, пока он чай поставит.   – Вот видишь? Владик есть, а зуба − нет! Так что... Я вообще поощрение заслужил...   – Да-а-а?   – Ага... Андрюш, может мы это, по-быстренькому? – и Горшок многозначительно щипает Князя за ягодицу.   – По-быстренькому?  – задумчиво, с улыбкой хитрой, протягивает Андрей, – Ммм, ну, можно, вечерком...   А Миша довольный весь, его целует, руками по бокам проходится, к себе поближе притягивая. И Князев, вроде бы разомлевший, охотно отвечает, как вдруг между бровей его складка появляется, а следом «ай» слышится недовольный – наверное, на кусочек конструктора наступил, думается Горшку, но не тут-то было.   Князь вниз голову опускает, а Миха за ним – смотрит как Андрей стопу к себе разворачивает и от пятки, впившийся кусочек чего-то отцепляет.   Не конструктор...   Зуб...   – К стоматологу, значит, ходили, Михаил Юрьевич?   – Андрюш... Да оно это, само как-то...   – Миша... − предупреждает его муж.   В коридор снова забегает Влад:   – О, это мое! Я упа... – мальчик замолкает, вспоминая, что обещал папе и выбирает первую «байку», которую вспомнил, – папа Есе к хвостику пливязал нитку и как дёлнули! – всё путает Влад, а Миша тотчас бледнее стен становится.   – Миша!