Glaube an Liebe_Том I

      Тому, что задним числом решили отпраздновать ещё один день рождения, все лишь обрадовались. Рабэнхерц потом зазвал племянника к себе домой на чай и нарочно завёл разговор на тему взаимоуважения и поддержки.       – ... Тебе определённо стоило раньше сказать насчёт своего дня рождения! – вещал он между глотками ароматного чая, хитрым глазом кося на Винтерфельда. – Какая разница, сколько времени прошло!? Вон, Жорж сразу согласился перенести свой, чтобы все могли собраться вместе! Быть одному в такой день – хуже не представишь! У нас это давно негласная традиция – часто проводить совместные вечера. Поэтому ещё Софьюшка собрала детей под своим крылом! Чтобы не только присматривать за ними, но и ради их совместного общения! Тут и Костя со временем остепенится, и Тимка перестанет быть тихоней, а уж когда Борька наберётся смелости сделать Ане признание, это станет настоящим прорывом! Ты только представь!..       Инженер молча слушал и кивал, показывая, что какие-то фрагменты не проходят мимо мозга. На деле он раз за разом прокручивал в памяти мгновение, когда на неведомом порыве поцеловал-таки Лосева в щёку. Помнил, в каком радостном шоке смотрели потом на него. Какая тёплая была щека того под его губами. И благодарил небеса за то, что этот его неожиданный поступок расценили за дружескую признательность, каковой в те минуты взаправду хватало.       К слову, Лосева последние пару дней он вообще не видел. Учёный будто забыл про сломанную руку, вечно где-то носился, договариваясь насчёт деталей к предстоящему празднеству, запоздавшему месяца этак на два. Зато Бертиль радовался за приёмного отца безумно.       – Это ведь твой день рождения, папа! – повторял парнишка, когда они оставались вдвоём, что случалось нечасто. – Я ещё в августе огорчался, что мы не смогли его отпраздновать! А теперь сможем нормально отметить! Крош уже задумал что-то необыкновенное, а Бараш уже пишет поздравительные стихи! Вот увидишь, папа: этот день рождения тебе запомнится!..       Слушать ребёнка было невыносимо. Да – от вида сияющей мордашки Бертиля становилось радостно, но слушать, как тот расписывает часть узнанных идей!.. Винтерфельд как мог подавлял при сыне слёзы благодарности ко всем жителям Ромашково, бескорыстно решившим порадовать его, совершенно незнакомого человека, который известен лишь тем, что является племянником Карла фон Рабэнхерца. Только оставшись один, инженер порой давал волю эмоциям, спуская их на самодельной груше либо тихо роняя слёзы от переполняющих его сердце чувств.       Он с нескрываемым страхом проснулся спозаранку в день, когда назначили празднество. Лёжа в постели, поневоле вспоминал, как проходил недавний день рождения Карпатьева, сколько тостов, разнообразной выпивки и даже артистичных номеров было. Думать страшно, что нечто подобное предстоит пережить ныне самому! Аж опять горячо в груди стало, а тело прошиб пот. Благо, до уборной, обустроенной напротив небольшой спальни, шагов девять.       Лосев заявился к нему, когда инженер после принятия душа стоял в кухонном уголке и пил воду прямо из чайника, которым поделилась из своих запасов Софья Викторовна. Посуды эта бойкая женщина натаскала к нему домой множество, твердя, что для такого, по её словам, милого человека ничего не жалко.       – Друг мой, вы уже проснулись? – раздался от порога голос учёного, отчего Винтерфельд едва не поперхнулся и закашлялся, прочищая глотку от излишков воды.       – Ох, простите мой неожиданный визит! – мигом извинился его ранний гость. – Дверь была открыта, поэтому я смог войти. Но не в этом дело. Вы готовы к вечернему празднеству? Уверяю – всё будет на высшем уровне!       "Высший уровень"! Аж представить страшно! Хотя сейчас к лёгкой панике примешивался слабый стыд, ведь инженер стоял перед своим гостем в одних трусах. Хорошо, побриться успел, будучи в уборной! И, главное, что не явился никто из женщин, ведь тогда впору было бы сгореть от стыда.       – А... как твоя рука? – только и сумел выдавить Винтерфельд из себя. Отметил охрипший от волнения голос, постарался унять нервную дрожь.       – Стараюсь ею не двигать, – улыбнулись в ответ, но обострившееся сейчас чутьё инженера отметило как некоторую натянутость тона, так и то, что Лосев старается смотреть ему в лицо, не опуская взгляд ниже. Отчего внутренний жар усилился раз в десять.       Неловкая пауза затягивалась – ни один из них не знал, что бы сказать либо дополнить. К счастью, вскоре от входа в дом послышался топот, а спустя считанные секунды и крик:       – Папа, ты где? Папа!       – Берти? – окликнул приёмыша Винтерфельд, опустив наконец чайник на подставку.       В кухню шустро вбежали аж двое. Первым оказался Бертиль, следом за ним – Костя.       – Здравствуйте! – выпалил первый, обращаясь к Лосеву, после чего кинулся к отцу: – Папа, смотри! Это мне Крош подарил.       – Круто ведь смотрится, да!? – Костя горделиво выпятил грудь.       Инженер со слабой улыбкой оценил подарок того. Серебристая, немного потёртая кепка, из-за чего кожа, из которой была поверхность, выглядела необычно и по-своему красиво. Непривычная вещь в таких местах, видать, кто-то из города привёз.       – Чья она? – поинтересовался Винтерфельд, имея в виду головной убор.       – Кепка? – уточнил Костя. – Моя. Мне её папашка когда-то купил, а мне она теперь не нужна.       – А где же твой отец? – вспомнив, что ни разу не видел родителей никого из здешних детей, рискнул спросить инженер. Не особо надеясь на ответ – деликатная тема ведь, личная, – однако Костя его удивил.       – Они с мамой в столицу уехали, – сообщил парнишка. – Давно это было. С собой звали, но я отказался. Здесь ведь родился, привык к этим местам. Ежан тоже, да и Бараш с Нюшей. Карыч с Совуньей обещали им позаботиться о нас. Так и живём. Предки регулярно деньги пересылают, Нюша ездит за ними в город.       – Но ведь в городе...       – Пим, не пародируй моего папашку, тебе не идёт! – прямо возразил Костя взрослому. – В столице всегда спешишь куда-то, пытаешься угнаться, а мне оно надо? Тут свой городок недалеко, минут сорок пешком по дороге или десять – на поезде. Там и колледж свой есть. Подрасту – туда пойду, а пока нас Лосяш да Совунья всему учат. Что не так?       Опешив от нежданного напора, Винтерфельд растерянно оглянулся на Лосева, стоящего поодаль. Заметил на лице того улыбку благодарности и гордости за Костю: не каждый день мальчонка разбрасывался такими словами.       – Это правда? – прижимая к себе за плечо Бертиля, тихо обратился Винтерфельд к учёному.       – Да, – кивнул тот, ещё разок с улыбкой глянул на Костю. – Я, когда приехал сюда лет пять назад, успел застать их родителей. Виталий, отец Кости, был рад, что я появился. Попросил обучать его оболтуса и остальных всем наукам. Конечно, я с радостью согласился на это! Надо же знания молодому поколению передавать!       – Угу! – кивнул парень. – А объяснять Лосяш умеет – зашибись! Всё от зубов потом отлетает.       – Потому что они у тебя длинные? – нервно пошутил инженер, ибо резцы у Кости, когда тот улыбался, взаправду выделялись чуть бо́льшей длиной, почти наравне с клыками.       – Нет, это поговорка такая, – Костя ничуть не обиделся.       – Думаю, мне тоже не помешает урок этих поговорок, – признал Винтерфельд, немного подумав. – Смысл порой ускользает.       – В Германии наверняка есть свои устоявшиеся выражения, – справедливо подметил Лосев, поправил воротник бежевой рубашки. – У нас, например, говорят: работа – не волк, в лес не убежит. То есть, привычным тебе делом всегда можно заняться, а небольшой отдых будет только на пользу. Есть ли у вас подобный аналог?       Инженер задумался, подбирая подходящее выражение на родном немецком.       – All Ding währt seine Zeit, – в итоге произнёс он и сразу перевёл: – Всему своё время. Наверное, это подойдёт.       – У нас тоже такое есть, – мигом выдал Костя. – А ещё можешь что на немецком сказать?..       Обсуждение разнообразных идиом в обоих языках затянулось до вечера. Когда Тимур заглянул в новый дом близ берега озера, то застал своего друга и обоих взрослых почти за тем же занятием: параллельно с обсуждением все занимались установкой оставшихся настенных панелей. Бертиль, недавно принёсший очередную партию кружек с чаем, заметил гостя первым, приветственно кивнул, не решаясь нарушить разговор. Чего о Косте точно нельзя было сказать.       – Здорово, Ежан! – по привычке громко позвал тот. – Чего зашёл? На праздник, что ли, позвать?       – Эм... Да, – кивнул Тимур, со смущением переминаясь с ноги на ногу у порога. – Всё готово. Нас ждут.       – Разве уже вечер? – в свою очередь, Лосев оглянулся, приметил время на настенных часах, предоставленных щедрой рукой самого Рабэнхерца. – Начало шестого. Неплохо мы поработали! Пилимунд, друг мой, идёмте же!       Ребятишки первыми выбежали наружу. Бертиль, по давнему совету отцу берегущий импланты, двигался чуть медленнее новых друзей. Взрослые же не спеша встали, переглянулись.       – Идём? – повторил Лосев, кивком указав на выход.       Идти не хотелось, ибо проснулись ранние опасения и стыд за причиняемое беспокойство. Однако тогда могли счесть трусом, если не хуже. Поэтому инженер кивком выразил своё согласие и вышел из гостиной вслед за товарищем.       Тревоги усиливались по мере продвижения. Ещё ранее предупредили, что праздник будет проходить на крытой веранде дома Рабэнхерца. Вспомнилось, что Анюта пообещала украсить всё очень красиво. Что Софья Викторовна состряпает множество вкуснейших блюд. Что Карпатьев поставит на стол некий роскошный напиток, достойный самих королей. Что дети готовят очередное выступление, наверняка под присмотром Бертиля, его приёмного сынишки. Думать об этом было невыносимо – ведь все стараются ради, по сути, малознакомого человека. Да и с самого начала так добры были к нему, с таким пониманием относились к его причудам, к неуклюжим попыткам адаптироваться...       – Друг мой, что-то не так? – часто оглядывающийся, Лосев вскоре заметил, как инженер не просто замедлил шаг, но и остановился посреди тропы, прижав одну ладонь к груди.       – Ja, – тот кивнул, часто дыша. – Немного... жарко.       – В такой прохладе? – учёный напротив поёжился, плотнее запахнул вязаный жилет шоколадного цвета. – Впрочем, если у вас в Германии теплее в это время года...       Он принялся согревать ладони растиранием, стараясь не двигать слишком резко сломанной правой. У Винтерфельда помимо воли перехватило дыхание при виде такой по-своему трогательной картины. Сердце заныло уже от другого позабытого чувства, тронутое происходящим. Не в силах отвести глаз от Лосева, немец сознавал, что с каждым днём тянется к тому всё сильнее и отчаяннее, но страх стать отвергнутым, непонятым либо, что гораздо страшнее, потерять дружбу этого приятного во всех смыслах человека, снедал не менее сильный. Ведь, если ничего не получится, если окажется, что его надежды ложные...       Винтерфельд не сразу осознал, что тело повело, а в глазах поплыли искорки. Гораздо сильнее отвлекли усилившийся жар в груди и переживания насчёт будущего. Только когда откуда-то издали долетел встревоженный возглас: "Вы точно в порядке?", а затылок неожиданно встретился с чем-то твёрдым, понял перед провалом во мрак – опять нагнал клятый приступ.