Часть 1
4 апреля 2024 г. в 20:03
"Стоило ли на такое соглашаться?" — подобный вопрос, не переставая, вертелся в голове четвертой предвестницы вот уже несколько дней, ровно с момента, как ей в руки прямо с порога изящного Буфф д'эте было передано вежливое приглашение, запечатанное в плотный конвертик. Передано неожиданно, ближе к полуночи, и передано отнюдь не посыльным в чёрном пальто агента Фатуи: когда Арлекино, заслышав ритмичный звучный стук, открыла дверь, перед ней предстал двухметровый человекоподобный механизм, который, скрипя железными конечностями, склонился перед ней в реверансе, демонстрируя зажатый между поношенными цилиндрическими суставами пальцев конверт. Блестящий карданный переходник, выступавший в роли осиного стана мека, начал крутиться, вращая вместе с собой всю его верхнюю часть, после чего механизм приземлил жестяное колено на каменную плитку. Рука взлетела вверх, конвертик оказался на уровне груди Арлекино — и почему-то ей показалось, что опции отказаться от него не было.
Особых сомнений о том, кто был отправителем, не возникло, а любые их начала исчезли окончательно, стоило только вынуть пергамент из конверта под звук удаляющихся звонких шагов фонтейнского мека. Редко где можно встретить подобный почерк — сразу и не поймёшь, что надписи сделаны от руки, а не набраны печатной машинкой. Буковка к буковке, символ к символу, и всё написанное одинаково ровно настолько, что перьевую ручку в устрашающе прямых параллельных строках выдают только редкие жирные пятна, вызванные, видимо, чрезмерно сильным нажимом.
Смотреть на вязь идентичных друг другу букв всегда было необычно приятно, а следить за тем, как Сандроне пишет что-то, интересно, отчасти даже завораживающе: сжатая в плену жёстких шарнирных фаланг, — а может быть, и абсолютно нормальных человеческих пальцев, ведь за белыми перчатками, особенно издалека, все равно не видно, — перьевая ручка летала по листу, который для предвестницы услужливо держал её гигантский железный слуга. Концентрироваться на своем в ту секунду сложно, сделанные из нежного кружева перчатки отчасти раздражают и отвлекают, потому что взглянуть на тонкие ручки, наделенные необычной твердостью, женщине хотелось неожиданно сильнее ожидаемого. Наконечник пера вдавливался в поверхность листа со временем все сильнее, вплоть до явного рельефа, а пишущий звук как будто начинал трансформироваться в рвущийся. Он действительно вскоре сменялся, и острый чернильный канал дырявил лист: в тот момент Сандроне поднимала глаза на наблюдательницу. Арлекино замечали. Как правило, седьмая предвестница смотрела на неё пусто некоторое количество времени, прежде чем брови запоздало поднимались вверх, а глаза расширялись. Приятное чувство от созерцания быстрой методичной работы исчезало мгновенно — и тут же сменялось слабым подобием эффекта зловещей долины.
Только вот взгляд, почему-то, отводить не хотелось.
Сколько раз это уже повторялось?
От жёсткой хватки металлических пальцев мека конверт смялся, за ним же смялось и его содержимое, попортив сгибом идеальную картину строчек. Но до сгиба в то время дела не было совсем. Женщина не ошиблась — отправителем была Сандроне. Сандроне, пригласившая её разделить вместе вечер за небольшим банкетом.
Как же... Странно.
За все года службы Царице с одной только Марионеткой удалось относительно сработаться. Отношения с седьмой сложились неплохо — если быть точнее, с ней совместно работать оказалось во много раз терпимее, чем со всеми остальными девятью предвестниками. Арлекино никогда не терпела лишних разговоров: и в этом ей несказанно повезло, ведь её напарница оказалась ещё молчаливее её самой. Личного общения в мирной обстановке почти не было (они, можно сказать, не виделись полноценно по больше части), а в боевой же деятельности оно отсутствовало и вовсе: вместо Сандроне монстров рвали механические псы, а предателей карали блестящими лезвиями перепрошитые человекообразные меки. Если Арлекино могла отступить от битвы от неизбежной усталости, прежде чем вернуться и выкосить с десяток врагов снова, то механизмы продолжали шагать вперёд. Безжалостно и неустанно, они добивали лежачих и дробили и свои, и чужие кости, настоящие и железные, и в такие моменты становилось очевидно, почему даже неугомонный и молодой одиннадцатый, которому тоже не чужда жестокость, избегал с Сандроне какого-либо контакта.
Само письмо странно, сам факт, что после эпизодов продемонстрированной порции беспощадного, отчасти бессмысленного насилия Арлекино держит его в руках, изучая вежливое и нежное приглашение. В голове не укладывается, почему седьмая решила проявить свою светскость именно перед ней. Возможно, конечно, что так происходило с каждым из тех, с кем она работала совместно (если такие, естественно, имелись) — как бы это ни было, Арлекино о таком все равно не узнает, ведь никогда между главными слугами архонта Снежной не было места откровениям. Между ними царил настоящий раздор: просить кого-нибудь из этих всех рассказать подробнее о Марионетке отнюдь не вариант. Низко.
Возможно, что дело было во взаимной заинтересованности. Со стороны Арлекино она имелась точно, и отрицать это было бы максимально глупо. От фантомных шарниров, до скрипов неизвестного происхождения — и все очень по-странному волнующе. На Сандроне она смотрела снизу вверх — та восседала в руках огромной прислуги, и глядела куда-то очень далеко — смотрела наподобие любопытного юноши, которому интересно если не разобрать интересующий аппарат, то хотя бы повертеть в руках, пощупать немножко неизвестный материал, через щелку шва рассмотреть вращение тысячи скрытых шестеренок. Но не исключено, что Арлекино придумала её нечеловеческое строение: после работы и битвы бок о бок с меками, звон их телодвижений отпечатался в подкорке. И вот уже становится неясно, треснуло ли высохшее круговое соединение в шее Марионетки, или же уставший мозг решил воспроизвести внутри случайный звук.
Во всяком случае, заинтересованность со стороны Арлекино имелась такая сильная, что могло бы хватить и на двоих. По этой причине она все же временно покинула Буфф д'эте, и сейчас продвигалась по залам внутри небольшого зала кур-де-фонтейнского ресторана ближе к назначенной точке. Трудностей не возникло, ведь Сандроне позаботились даже о том, что бы указать номер места. Внутри почти что ни души — словно, своим появлением вкупе с металлическим сервантом за спиной, пришедшая раньше неё предвестница распугала и посетителей, и персонал. Или не словно.
От пустоты в пользующемся популярностью месте тревожно, но любое подобие беспокойства пропадает сразу же, как только Арлекино распахивает двустворчатые двери зала и видит перед собой пригласившую. Совсем одну, без мека, небольшую и совсем не устрашающую. Сандроне её пока не заметила — или сделала вид, что не уловила звука открывания и не почувствовала на себе рассматривающего взгляда. Нужно подойти ближе. Хочется подойти ближе.
Она выглядит как кукла из детства с розоватыми щеками и светлой кожей, в её руках покоится небольшая фарфоровая чашечка, разукрашенная вязью рисунков переплетенных нарциссов и ирисов. Сейчас рисунки бросаются в глаза особенно сильно из-за того, что замирают в воздухе вместе с аккуратной посудой — это Сандроне её увидела, а её закрытая перчаткой рука зависла с чашкой чересчур неподвижно. И все то же, что в моменты невинного приступа подсматривания за методичной работой. Её брови поднимаются вверх, а заслонки глаз (или простые веки? Пока не разглядеть) расширяются, но только теперь добавилось и третье действие: уголки губ поползи вверх. Женщину ждали.
При всем привычном холоде и уверенности в крови, Арлекино не знает, что ей делать, и недвижно стоит напротив её пригласившей. Для неё растерянность — это самое нетипичное из всего, что она способна ощущать, а сейчас женщина чувствует её сполна, тупо пялясь даже не на Сандроне, а на нетронутый стол, и только спустя некоторое время решается совершить хотя бы небольшой шаг. Она берет тонкую ручку в свою (не встречая при этом никакого сопротивления), сама ещё не понимая, что конкретно собирается сделать. Рука у Марионетки достаточно твердая и тяжёлая — тяжелее, чем Арлекино могла ожидать, когда впервые увидела предвестницу. Наверное, раз уж на то пошло, надо поцеловать тыльную сторону её руки, иначе будет совсем уж неловко её просто выпустить. Только вот Арлекино теперь совершенно потеряна. И правда, рука ненастоящая — думается ей, пока она бессознательно мнет в пальцах фаланги Сандроне, жёсткие и холодные даже через перчатку. Круглые шарниры, словно разболтанные, но на деле расслабленные (если это слово может быть применимо к ним), хорошо ощущаемые через ткань, позволяют пальцами быть подвижными сильнее нормального и позволяют чужим рукам себя изучать. Никакого страха и никаких неприятных эффектов почему-то нет — может быть, это из-за того, что Арлекино тоже нельзя полноценно назвать человеком? Контраст чёрных когтистых рук и белых шарнирных велик, но в чем-то довольно красив. Или, может, она до того распустила свое любопытство, что и вовсе забыла суть происходящего. У женщины получается очнуться, только когда краем глаза она замечает на себе очень внимательный, но без какой-либо доли осуждения взгляд, как будто на неё смотрят с такой же заинтересованностью. Арлекино вздрагивает, кажется, первый раз за свою жизнь, быстро касается губами перчатками, и садится за стол.
Диалог не клеится. За все непродолжительное время банкета, предвестницы сумели обменяться только приветствиями. А дальше никак, и это чуть ли не впервые, когда Арлекино проклинает чье-то молчание. Ничего съесть из всяческих угощений тоже не выходит, ведь брать что-то со стола первее пригласившей будет бестактно, а с Сандроне необычно сильно хочется проявить вежливость. А Сандроне ничего не трогает, только время от времени подносит чашку к губам, и тут же отставляет обратно. Арлекино чуть не стукает себя по лбу — конечно же седьмая, из-за своего подтвердившегося строения, не способна употреблять пищу. Похоже, женщина все-таки имеет право что-нибудь взять со стола первой, но этой возможностью все равно не пользуется, потому что никакого голода в ней сейчас нет, и потому что трудно концентрироваться на чем-то таком обыденном, как еда, когда перед ней Сандроне. Перчатки, оказывается, полупрозрачные — или же Арлекино расплавила их своим взглядом, вглядываясь в кружочки и цилиндрики шарниров. Это выглядит очень... очень...
— Хочешь посмотреть поближе? — спокойный вопрос прерывает тишину как гром, а столкновение дна чашечки и блюдца ставят в конце яркий восклицательный и мощный вопросительный знаки, и вот Арлекино незаметно вздрагивает уже второй раз в своей жизни. Она хочет.
Хочет, и потому кивает.
Опять же, никакого сопротивления нет. Сандроне позволяет не только поместить тяжелую ручку в чёрные когти, но и стянуть с себя перчатку. Руки Марионетки это верх мастерства и наверняка самый великий опус кукольника-изготовителя, если такого её происхождение. Они действительно холодные, но принимают температуру рук Арлекино в свой материал достаточно быстро, чтобы изучать их было ещё приятнее. Они послушно ходят между чёрными пальцами, настолько, что женщина не замечает, как сидит теперь не напротив, а рядом. Но любопытство пока не удовлетворено сполна.
Было вполне ожидаемо, что целовать Сандроне будет, как минимум, непривычно, но с чьей-то подачи они все равно целуются, пусть кратковременно и смазанно, потому что у седьмой губы обманчиво мягки только внешне, но слишком, слишком гранитно-холодные на деле. Сразу после Арлекино упирает подбородок ей в надплечье, обнимая ладонями спину, где скрыты такие же системы шарниров, только побольше. От эмоционального перевозбуждения женщина едва ли чувствует, как подушечки пальцев стараются нежно гладить её по задней части шеи, по лопатке, по боку, по бедру. Это очевидное приглашение переместиться ещё ближе, на колени. Арлекино сомневается всего секунду, и то из-за лёгкого переживания, что седьмой будет тяжело держать её вес на себе. Но сомнение отступает быстро, как только женщина замечает, насколько сильно поверхность софы продавлена весом Марионетки. Она во много раз прочнее и тяжелее, чем Арлекино. Похоже, железная прислуга требуется только для помощи в передвижении.
На коленях сидится вполне удобно, полы платья смягчают ноги Сандроне. Арлекино очень не привыкла иметь возможность видеть себя в таких ситуациях, тем более, в подобном положении. При этом, с предвестницей все равно не так, как было бы с кем-то ещё. В отличие от малость запоздалой мимики лица, все остальные части тела двигаются плавно и равномерно. Женщине очень приятно ощущать, как её тело осторожно и невесомо гладят. Сандроне не хочет нажимать сильнее. Женское тело требует аккуратности. Забываясь в нежности, держась за плечи и гладя большими пальцами то, что изображает кожу, Арлекино сталкивается с вопросом — а имеет ли Марионетка возможность осязать? На мгновение четвёртая перестаёт её гладить, и, не дождавшись реакции, все равно кладёт руки обратно. Неизвестно, приятно ли от этого Сандроне, но Арлекино точно нравится касаться подобия кожи.
Как бы не были красивы тонкие марионеточные пальчики, за свою утонченность они вынуждены платить неловкостью. Их холодные подушечки никак не могут нормально зацепиться за пуговицу на брюках, то и дело промахиваясь или соскальзывая. Сосредоточенная, Сандроне упирается лбом куда-то в область выше грудины, а её вечно мягкие волосы слегка щекочут открытые плечи четвертой. Почти что забавно наблюдать, как её брови запоздало сводятся, когда Арлекино помогает и расстегивает и пуговицу, и молнию самостоятельно. Лицо Марионетки приобретает обратный удовлетворенный вид, когда фалангами удаётся взяться за шлевки брюк и стянуть их вниз, к коленям. В Арлекино неизбежно растёт замешательство, когда жёсткие подушечки пальцев прикасаются к кружеву её белья. От вида жестокости к врагам и неприязни к союзникам до колебания мастерства и неуклюжести в управлении своими же руками — и все указывает, что ощущения не будут приятными. Арлекино не боится боли, как её не боится никакой из предвестников. Если кто-то из них и не был толерантен к ней изначально, то она все равно неминуемо приедалась и после со временем притуплялась. Однако сейчас боли очень не хотелось.
Женщина придвигается к ней ещё ближе, кладёт руки на затылок и сжимает пальцами прядь волос, когда Сандроне начинает явно надавливать там, внизу, где сейчас стало неимоверно влажно. Невольно появляется вопрос — а способна ли Марионетка хотя бы ощущать разницу температур? Арлекино хочется надеяться, что нет. Она не стесняется, и никогда не стеснялась своего тела, однако сейчас она надеется на то, что седьмая хотя бы не может чувствовать как постыдно сильно снизу излучается тепло. Женщина сама не понимает, как в какой-то момент начинает тереться о чужие пальцы. У Сандроне выходит зацепить край белья пальцем и сдвинуть в сторону кружевную ткань. У Марионетки пальцы давно потеплели, но касание к самой влажной из всех областей тела все равно вызывает прилив мелкой дрожи во всем теле. Она действует настолько аккуратно, что все кажется мучительно медленным и бесконечным, зато любой страх боли пропадает тут же — Сандроне изо всех сил постарается не сделать больно.
Седьмая тянет до того сильно, что Арлекино самой приходится толкнуться навстречу, неслышно что-то мыча: ничего сказать сейчас не получится, а уж тем более попросить. Лица Сандроне сейчас не видно, лоб до сих упирается в неё, но женщина почти уверена, что уголки её губ сейчас подняты. Движение навстречу вносит ясность, и первые фаланги двух пальцев осторожно проникают внутрь, всё безо всякой спешки. Чёрные руки сжимают волосы Сандроне теперь сильнее, только из-за того, что хочется быть ближе, чем это вообще возможно. Она даёт ей привыкнуть, когда пальцы оказываются внутри полностью, и ничего не делает, даже когда Арлекино толкается навстречу снова, настойчивее. Марионетка, похоже, пытается понять, с каким именно темпом двигается женщина, чтобы не быть слишком резкой. И она понимает — и начинает нескорое движение под углом, пока её волосы сжимают ещё крепче.
Ощущения от твёрдости достаточно нетипичны, но совсем не болезненны. Арлекино привыкает очень быстро, и прежде чем она сама может понять, что ей нужно быстрее, темп ускоряется. Все слишком равномерно и ритмично, и это неудивительно, ведь руки Сандроне просто не умеют уставать. Они не давят сильно, и женщине приходится отклониться назад, держась за её плечи, дабы найти нужный угол. Они соприкасаются носами, и рот Арлекино раскрывается в беззвучном стоне, когда кратковременные поиски оканчиваются успехом.
Сандроне смотрит на неё неотрывно.
Темп за короткое время точно успел ускориться в несколько раз. Или не за короткое — сейчас очень хорошо, и такая сущая мелочь, как время, попросту не существует. Пока есть только ощущения, от скорости рваные и резковатые, но до звёздочек и образов перед глазами невыносимо одинаковые и приятные. Арлекино порывается даже остановить её раз, когда кажется, что всё окружающее уплывает. Однако ничто не пропало — другой рукой аккуратные пальчики до белых следов держат за поясницу, не давая съехать или дернуться куда-либо, исключительно из соображений безопасности. Человеческий организм хрупок, в особенности изнутри, любое неловкое движение может привести к травме, и потому Сандроне так сильно сосредоточена на том, чтобы никакого такого движения не произошло. Женщина в её руках дергается, явно чувствуя, как её стенки изнутри стискивают фаланги, продолжающие движение, несмотря на препятствие. Это очень-очень хорошо, но Арлекино не может позволить издать ни звука, только сгрызая губы и щеки изнутри. А ведь ей даже не укусить оголенную марионеткину шею и надплечья — повредит себе зубы, да и только. Но даже если бы Сандроне была человеком, Арлекино не стала бы позволять никаких следов.
Сандроне слишком идеальна для подобного.
Разрядка бьёт по ней неимоверно сильно, настолько, что женщина встаёт с бёдер на голени, чему не может помешать в том числе даже жёсткая хватка сбоку. На подоле платья Марионетки виднеется небольшое мокрое пятно, краем глаза заметно, как сильно после акта блестят пальцы. Вот теперь Арлекино, полностью вымотанной, разрешают сползти обратно на софу, натянуть на себя кое-как неприятно влажное белье с брюками и упереть висок в плечо. Она слабо чувствует, как её чистой рукой стараются осторожно погладить по голове, так, чтобы волосы не запутались в шарнирах. Арлекино позволяет это сделать.
А уголки губ Сандроне всё еще подняты вверх.