Санкт-Петербург это же город любви...

Саша уже и не помнит, из-за чего ушёл. Наверное, из-за какой-то глупой ссоры. Хотя, если он пошёл на такое, то ссора вовсе-то и не глупая. Какая разница, теперь все ссоры с Мишей теперь кажутся глупыми. А какими могут казаться ссоры с человеком, который любит тебя? Тогда Саша считал их ссоры чем-то важным и они служили символом недопонимания и скандалов Саши. Сейчас они все глупые, это Саша понял, уж лучше ссориться с любимым человеком, чем уйти к другому, которого не любил, чтобы сделать больнее любимому. Больнее будет себе. Хотя, у Миши есть привычка отгораживаться от всего в такие моменты, ровно держит лицо на публике, но на самом деле в кашу внутри. Саша так мастерски не умеет. Важность сейчас вовсе имели не ссоры, важность имели письма и воспоминания. Они важность имели всегда, так что Саша не сомневался, что пока он будет жить, самое важное в его жизни будет не власть, а всего-то куски бумаги. На схожих кусках бумаги и было написано, что Санкт-Петербург является частью Российской Федерации. Это ясное дело, никто такими территориями раскидываться направо и налево не будет, но Саша-то теперь не гражданин Российской Федерации, у Саши теперь паспорт Франции. Из-за этого тошно. Он, Саша который всего себя в имперское время отдавал для страны, он, который пережил блокаду и не сдался, он, который всем сердцем любил Россию, её поля, леса, её города - всю необъятную Родину. Он теперь уже никогда не увидит эти берёзовые рощи, теперь вон гуляй по Булонскому лесу и вспоминай родной Петергоф. Он почему-то Саше Петергоф всегда напоминал. И не то чтобы в этом нет вины Саши, даже больше, это и есть его вина. Сам ведь позвонил тогда Пьеру, орал ему в трубку, чтобы забрал и увёз из этой грёбаной России и от этого проклятого Миши во Францию с собой. Саша теперь понял, что Россия никакая не грёбаная, а самая родная и красивая для него страна, и Миша вовсе никакой не проклятый, Миша всегда для него был и будет самым лучшим человеком в его жизни, самым любимым, он поведёт Сашу за собой, светя светлым лучиком в темноте, позволяя преодолеть любые трудные времена. Он для Саши светил всегда, даже когда он ослеп, всё равно словно видел среди темноты его свет, который вёл за собой, позволяя преодолеть этот нелегкий период. Миша светил во время блокады, давая сил бороться. Миша ведь никогда не сдавался и Саша не будет. Он светил ярче, чем взрывы бомб, он давал надежду и веру. Повёл за собой в девяностые. Только вот сейчас свет погас, куда идти, когда вокруг безпросветная темнота? Он думал, Пьер будет светить так же, но почему-то света никого, кроме Миши, он не видел. Пьер был не лучём солнца, он скорее луна, которая светила, по крайней мере пыталась, сквозь тучи. Свет слабый и желание идти за ним не возникает. Сашу уже тошнило от этого треклятого Парижа и от такой же Франции. Отдушина была одна - напиться вечером и закатить истерику, неважно, перед Пьером или для самого себя. Гордость Мише позвонить не позволяла, впрочем, и правильно, гордые души и страдают в гордом одиночестве. Вот тогда это и произошло. Саша как обычно на утро убирался после вчерашней истерики и, закидывая очередные вещи в кладовке, посмотрел на стопки писем в дальнем углу. Письма из старой жизни, ухмыльнулся. Перечитывать не будет. Но почему-то весь день мысли всё возвращались и возвращались обратно к этим письмам. Чтобы он не делал, письма манили его к себе, заставляя перечитать. В итоге он сдался, сел вечером с бутылкой красного полусладкого, достал несколько писем из каждой пачки даже не смотрел чьи, может свои, может Мишины, вообщем, и тех и тех хватало. Чтобы оттянуть момент и передумать решил ещё и разложить их по дате. Разложил. Не передумал. - Ладно. Вздохнул и достал письмо из первого конверта. " Здравствуйте, Михаилъ Юрьевичъ! Надѣюсь, вы уже справились съ вашими дѣлами въ Москвѣ и скоро вернётесь. Слышалъ, въ Сибири возможно что-то случится. Вы навѣрное уже всё знаете? Конечно знаете, вы же всегда всё знаете. Приведите и мнѣ непремѣнно объясните. Петръ Алексѣевичъ говорит, что мнѣ нужно больше заниматься чтобы стать хорошей столицей. А съ вашей помощью я могу больше времени посвятить учёбе. Я, конечно же старательно занимаюсь въ ваше отсутствіе. Искренне надѣюсь, что у васъ всё хорошо и жду вашего скорого возвращенія. Александръ Петровичъ. 16 майя 1722 года." Дореволюционная орфография. Давно её не видел и сам не писал. Он сейчас в принципе часто не писал на русском особенно, даже не печатал, у него в телефоне теперь на постоянном французкая клавиатура стояла. Пьер его вполне скоро познакомил более близко и с другими городами, приближенными к столице, те, на удивление, радушно приняли Сашу, поэтому часто писали, больше всех, конечно же, писал Пьер. А вот из тех, кто пишет на русском - Гатчина и Мурино, может иногда и Химки, рассказывает, как жизнь у отца. Саша сам попросил, не хочет пропускать важное из жизни Миши и, может, у него что-то случится, и Саша всё-таки решит позвонить. Миша ему не писал даже после того, как Саша его разблокировал. Вообще это было предсказуемо кому понравится, что в трубку человеку орут оскорбления в твой счёт буквально перед твоим лицом. Мише не понравилось. Саше бы тоже, поэтому единственный человек, который был виноват - это Саша. Письмо как раз было в тему, Саша вскоре после этого письма встречал Москву. '26 майя 1722 года - Михаил Юрьевич, здравствуйте! Саша чуть нерешительно приоткрыл дверь в кабинет, Миша кивнул. - Всё уладили в Москве? Как-то неловко спросил он, чтобы заполнить эту паузу. - Ага. Небрежно кинул Миша и снисходительно посмотрел на Сашу. Он Сашу недолюбливал и Саша об этом знал. - Михаил Юрьевич, а почему вы обижайтесь на меня за то, что я теперь столица? Я же не выбирал, кем стать. Миша уже собрался говорить что-то по теме урока, но Саша всё нарушил. Михаил Юрьевич даже сел прямее и тогда в его глазах промелькнуло... А что промелькнуло? Саша не знал до сих пор, но продолжает называть это осознавание. Это наверное было той точкой, когда Миша со временем начал отпускать обиду. И вправду, Саша не выбирал, кем родиться и кем стать. - Ты просто появился и стал столицей, а я... Речь Миши резко прервалась. Тогда Саша тоже понял, но другое, Михаил Юрьевич вовсе не герой и не богатырь, он прошёл что-то страшное и много страшного. С того дня относился ещё уважительнее. А вина почему то тогда поселилась в нём навсегда, пока он был столицей. Саша сомневался, что выдержал бы борьбу за звание столицы, ведь даже проигравшие были... в общем, получше Саши, а бороться с Мишей. Он ему не ровня до сих пор. Чтобы бороться нужен внутренний стержень, а когда борьба такая, где каждый шаг не туда, может быть большой ошибкой или даже проигрышем, нужен очень прочный внутренний стержень. У Саши он вроде был, но явно не такой прочный. - Не важно. Начнём урок. Я не для того, чтобы с вами болтать приехал. Саше тогда обидно стало. Михаил Юрьевич даже с ним говорить на темы различные от уроков не хочет. А Саша хотел, он хотел узнать о Михаиле Юрьевиче больше. Он же такой великий город. Первопрестольная столица России. Он взрослый и умный. Куда уж Саше до него.' Да куда? Он в отличие от Саши предателем Родины никогда не станет. А Саша именно так себя и чувствовал. Это же глупо уехать из страны променять гражданство просто из-за того что поссорился с любимым человеком. Это очень глупо. - Господи, что же это такое? Зачем я это читаю? Вопреки своим словам, Саша потянулся за следующим письмом, дрожащими руками открыл конверт. "Здравствуйте, Александръ Петровичъ! Какъ дѣла въ столицѣ? Въ странѣ впринципѣ? Надѣюсь, всё хорошо. Я васъ умоляю несмотря на ситуацію въ странѣ удѣляйтѣ время себѣ. Обмороки отъ переутомленія хорошо не закончатся ни для себя, ни для страны. Получалъ ваши письма съ просьбами уѣхать. Но только я не могу, это мой городъ. Если мнѣ и суждено умереть, то съ гордо поднятой головой. Но вы не волнуйтесь. Хотя, куда ужъ вамъ волноваться за меня. Не по статусу мнѣ вызывать волненіе много уважаемой столицы. Просто если вдругъ. То я не умру, не въ этотъ разъ. Точно не отъ руки врага. Сколько пытались, не получилось. И въ этотъ разъ не получится. Побѣда будетъ за нами. Всѣ за неё отдадут, сколько потребуется. И Россія точно побѣдитъ. Вновь подниметъ вверхъ свои знамёна. Пусть же всѣ жертвы будутъ не зря. Пусть рука великой столицы лично покараетъ всѣхъ, кто посмѣлъ вторгнуться въ нашу Россію. Вашъ учитель и наставникъ Михаилъ Юрьевичъ. 1 сентября 1812 года." Письмо полетело на стол, Саша залпом выпил бокал вина. А телефон противно зазвонил. Вот сейчас только Пьера не хватало. А звонил как правило он. Лучше бы позвонил Миша, Саша бы обязательно спросил, как у него дела, извинился, сказал, что любит, клянётся несмотря ни на что быть с ним. Саша бы хоть тысячу раз сказал прости, сказал, что любит. Лишь бы Миша позвонил. Слепая надежда вновь поселилась в душе, пока не увидел на экране кто, всё хорошо. Но слепая надежда полетела на пол грудой осколков вместе со слезами, разбиваясь на тысячу острых кусочков об жестокую реальность мира. Было написано до жути противное Пьер. - Salut. Comment ça va? Пьер был на веселе он всегда на веселе. Но Саше сейчас до жути противно. И его французский больше не вызывает восхищение. Лучше бы с ним поговорили на русском и уж точно не Пьер. - Pas mal. Je ne peux pas parler. Быстро сбросил не дождавшись ответа. Сейчас хотелось просто уйти в воспоминания, в тысячу прикосновений, в ту любовь, которую мог подарить только Миша. Сейчас Саша готов отдать что угодно. Только пусть Миша заберёт его обратно. Пусть он будет орать, бить посуду, да пусть делает что угодно, но лишь бы вновь прижмёт к себе Сашу крепко, чтобы у него заболели кости. Чтобы Саша никогда не ушёл. Лишь бы он его забрал. '14 октября 1812 года. Саша бежал по коридорам Зимнего дворца, сбивая с ног, наверное, всех, кого встречал. Главное быстрее. Главное успеть. Заветная дверь. В неё Саша буквально влетает и сразу же замирает зайдя. Лишь бы Михаила Юрьевича не потревожить. Открывшаяся картина в дрожь пробивает. Миша. Его Мишенька. На нём и живого места нет. Нет. Он не может, с ним должно быть всё хорошо. Тогда случилось то, во что поверить не смог никто, даже наверное сам Миша. Он же ведь всегда считал, что переживаний Саши не стоит. Великая столица Российской Империи упала на колени перед кроватью и расплакалась. Прямо как ребёнок. Слёзы разбивались о паркет, а руки не переставили сжимать руку Михаила Юрьевича. Вместе со слезами о паркет разбилась и надежда. Которая резала душу чувством вины, что ради того, чтобы до Саши не добрались, Миша пожертвовал собой. - Вы же обещали, что с вами всё будет хорошо. Тогда почему так! Михаил Юрьевич, пожалуйста! Только живите. Живите! Саша кричал. Кричал, захлёбываясь слезами, пытаясь избавиться от груза на душе. Как же ему было больно. Такое чувство что сожгли не Москву, а его собственное сердце. Так и просидел, захлёбываясь слезами, всю ночь. Порой беспокойно засыпая и вновь просыпаясь от малейших шорохов со стороны Миши. Утром ушёл до того момента, как пришла служанка. Ещё сходил помолился в Серетенской церкви, свечку за здравие поставил, но как душа не тянула, а вина не глушила, к батюшке исповедоваться не пошёл, не может он сказать это вслух. Да и что сказать, из-за меня человек сгорел, мне теперь стыдно? Хотя, как бы это обсурдно не звучало, батюшка и не такое слышал. Саша к нему чаще всей царской семьи ходил. И исповедовался чаще всех её членов вместе взятых. И так изо дня в день. Только когда Миша пришёл в себя, в одну из таких ночей и сразу же отчитал Сашу за то, что он сидит на холодном полу ночью, а не спит в своих покоях. И сторого настрого запретил в них ночью приходить, Саша, правда, не понял из-за чего. Шёпоток о том, что он по жёлтому билету ходит никто не пустит, не посмеет, а если такие смелые особы найдутся, их судьбе Саша не завидует. Да и из-за чего пускать, Михаил Юрьевич вон лежит, встать не может, а у Саши на любое другое занятие, кроме работы, по его графику выделена ночь. Саша извинился, умолчал про то, что делал так каждую ночь. Миша об этом узнал только позже, но всё равно ругался, говорил, что не стоил таких переживаний столицы. Но для Саши он стоил всего. Всего на свете. Да хоть завания столицы. Уже тогда, сидя на холодном паркете и роняя горькие слёзы, сжимая руку Михаила Юрьевича, Миши, Мишеньки, царапая душу и сердце до крови осколками надежды и красивых слов людей, которые говорили, что с Мишей всё хорошо, бормоча то молитвы, то мольбы, Саша понял, что Михаила Юрьевича ему хочется называть Мишенька и вовсе не пожимать ему руки, а целовать их и не только их. В какое чувство выросло его детское восхищение Саша не понял, чтобы наверняка назвал любовь. Не ошибся. В начале осознавать было страшно. Он любит Михаила Юрьевича? Великая Столица Российской Империи влюбилась в своего наставника. Курам на смех. И вправду. Кому не скажешь, засмеют же. Скажут ерундой не маяться и работать больше. Потом вроде привык, что в тот момент, как он видит Мишу, сердце почему-то бьётся чаще, а щёки, вопреки всей столичной выдержки, начинают подло заливаться румянцем. И всё хочется ненароком к Мише прикоснуться, чтобы он понял. Миша, как назло, либо не понимал, либо делал вид, что не понимал. Считал, что у Саши лихорадка, отправлял к врачу, говорил больше отдыхать. И даже приглашения на танец, в конце которого Саша феерически эффектно приземлился прям под ноги первопрестольной, разбивая свою столичную гордость вдребезги об пол, ничего почему-то не значило. Просто жест друга, наставника и Миша не виноват, что это Саша так покраснел и у него так глаза помутнели, что он от волнения аж упал. Действительно, не в его же глаза, которые Саши заменяли небо, Саша же и засмотрелся из-за чего и упал, забыв про то, что между прочим надо ещё и танцевать, а не только первопрестольной, блистающей после пожара, любоваться. Он всё смотрел мимо Саши, не туда. И девушкам с их трёхметровыми причёсками, в которые они вечно понацепляют каких-нибудь розочек, что на головах окажутся во время дороги, иначе Саша не понимал, зачем они это делают, как не понимал и то, откуда они берут цветы зимой, в общем, Саша им хотел все эти розочки вместе с волосами повыдирать. И их платья, благо без этих пышных юбок и корсетов, которые Саша обычно обходил за три метра, а то сшибут с ног, но появилась другая проблема - завышаная талия, в которой Саша как ни старался, красоту найти не мог, так вот, эти платья с их проклятой завышенной талией и вера, конечно же, расписанные всякими цветочками, узорчиками и в том духе, которыми они махались, как тогда говорили, в сторону Миши, изорвать он их хотел. Книжечки эти, в которые они записывали Мишу, чтобы якобы не забыть, что он их пригласил на танец. Забыть, что Миша их пригласил на танец. Да не видано такое, Саша бы ни за что не забыл. Вырвать из этих книг надо было все страницы с Мишей. Благо до такого позволяло не дойти то, что Миша с балов с этими дамочками часто исчезал, с Сашей в сад и они ходили разговаривали о чём-то, не важно, о чём важно, чтобы говорил Миша своим голосом, от которого Саша сходил с ума. Важно Мише прядку волос, которая выскользнула, поправить. Важно беспрерывно смотреть в его глаза. Да, именно это важно, остальное значения не имеет. Именно так решил Саша и одним таким вечером, прогуливаясь по саду, так как остальное значение не имеет и иметь не может и терять ему перед Мишей в принципе уже нечего, он же, Саша, решил о своих чувствах рассказать. Прямо как будто смертный приговор для себя озвучил, почему-то думал он про себя. Миша скорее прочитает поучительную лекцию о том, что это не правильно, а Саша дурак, но совет-то даст. И вот когда Москва умолкает, думает о следующей теме их невиного разговора, Саша еле слышно произносит: - Михаил Юрьевич, вы мне нравитесь, не как учитель. Произнесено быстро и еле слышно, но кажется, будто он орал на всю дворцовую площадь, выделяя каждое слово. Саше и вправду хотелось кричать, только от безысходности, ну вот зачем он это сказал, Миша же сейчас над ним смеяться будет и говорить, какой он дурак. Но Миша, на которого он осмелился глянуть на секунду, не смеялся, он даже остановился. - Александр, прошу прощения, но если это какая-то шутка... - Это не шутка. Саша ещё сильнее залился румянцем, вот дурак, надо было согласиться, что это шутка, позорился бы меньше. - Вы мне тоже не как ученик. У Саши мир из под ног вылетел, кажется, со свистом, а Саша почему-то не лежал вместе с ним осколком, он парил. Казалось, что сейчас, вот прямо сейчас всё рассыпется, это Сашин сон, но руку на щеке он чувствовал вполне реально. Губы, которые с нежностью накрыли его, тоже. Это был его первый в жизни поцелуй. Господи, он думал тогда, что ничего прекраснее, чем целоваться с Мишей нет.' Саша и сейчас так думает. Мишины губы, они же прекрасны, немного потресканные зимой, но не важно, для Саши они всегда самые лучшие, это же Миша. Миша всегда занимал первое место по всем показателям в его жизни. Сам Саша после воспоминания нашёл себя на полу перед балконом, так до свежего воздуха и не дошёл. Поднялся, пошёл обратно к столу на кухне, налил себе бокал вина и опять залпом. Следующее письмо почему-то было не распечатано, хотя, судя по его красноречивой дате, не удивительно. Саше тогда не до писем было дело. Как бы научиться жить с проблемой, которая появилась. "Привет, Саша! Как-то сложно и непривычно писать в новой орфографии, но надо, теперь всё меняется. Даже календарь сменили. Ну ты в курсе, наверное. Перемены, это конечно хорошо, но ты там как? Мне говорят, что всё хорошо, я им конечно верю, но не полностью. Лучше спрошу у тебя. Мне как-то до сих пор не удобно в статусе столицы, я всё никак свыкнуться с большим количеством работы не могу. Надеюсь, ты не сильно обижаешься. Прости, что так долго не мог приехать, работы много. Страну на ноги поставить. Эта первая мировая, а сейчас ещё и гражданская война совсем подорвала положение. Ты понимаешь. Как получится, так тут же приеду. Получиться должно скоро. Я надеюсь, по крайней мере. Ответы на мои письма почему-то сухие и какие-то как будто не твои. Ты всегда что-то скажешь по поводу того, как там интерьер, стиль. Искусство в общем, а тут и ни слова. На последние ответов вообще не получал. Надеюсь, просто времени не удаётся, а не потому что ты обижаешься. Всё, больше писать не могу, работа. Целую твои руки и безмерно люблю тебя. Любящий тебя Миша. 20 июля 1918 года." Миша тогда ведь не знал что письма Саша не читает и отвечает вовсе не он, а люди, которые за ним следят. Это одно из немногих, что было доставлено. Но Сашей не прочитано. Не смог. '27 июля 1918 года. Саша на стук в дверь быстро отреагировал, может, мальчонка со звонким голосом, что письма обычно приносил пришёл или кто ещё. Лучше чем сидеть не только в темноте, но ещё и в тишине. Но еле как доковыляв до двери, точно уронив что-нибудь по характерному стуку об пол, Саша не услышал ни резвого голоса, ни другого какого-либо голоса. Точнее голос он услышал, такой родной, что аж в слёзы потянуло от того, как он ждал. - Боже, Саша. Сказал тот вместо приветствия. Сашу тогда прижали к себе крепко, очень крепко. И Саша заплакал от того, как он бессилен. Он слепой теперь не сдался никому, но Миша так не считал. Он потом когда опять приехал рассказывал про то, какой бардак навёл у людей, которые за ним должны были следить. Саше вправду лучше стало, ему стали помогать, письма хотя бы читали и помогали их писать. Что уж там, Миша сам помогать не брезговал, а когда приезжал читал что-то Саше и плевать, что Саша просто наслаждался голосом Миши, не обращая на содержание произведения малейшего внимания. Достоевский или "Капитал", не важно. Вот девиз. Пытался представить Мишу. И его глаза. А когда Миша его увидел без повязки, а с очками, так вообще расцеловал, что, мол, такой молодец, видит теперь. Саша тогда понял что такое любовь за просто так одновременно с эти плакать захотелось. Насколько он некчёмный. Саша и заплакал, крепче сжимая Мишу, и утыкаясь носом в его плечо. Миша тогда его держал очень крепко, шептал что-то на ухо, по голове гладил. Не понимал из-за чего он расстроился он же теперь видит. Опять. Для Миши это, видимо, была самая большая радость на свете. Саша правда не знал почему? Ну видит он и видит, он и раньше до этого видел. Вернулось то, что у него было изначально - это простая потребность, чего так радоваться, но для Миши он был героем чуть ли не на равне с Лениным стоял. Кстати про Ленина, Саша так и не понял в будущем в чём прелесть коммунизма, а вот Миша идеей проникся, даже глаза покраснели. Саша из-за этого безмерно расстроился. Вот начинаешь ты вновь видеть, ожидаешь увидеть синие глаза, а к тебе приходит вроде тот, кого ты ждал, но с красными глазами. Да ещё и окончательно побритый под горшок, так сказать. Даже новая власть его так сильно не разочаровала, если это поможет стране, то пусть. Да, может, это и не Империя, а республика, но территории почти те же, люди тоже, только социальные роли сменили. Хотя, конечно, расстрелом царской семьи его сильно ранили, с Костей он потом долго не говорил. Мотив расстрела, как и прелести коммунизма, Саша не понял. Николай сам отрёкся от престола и уехал, но опасения всегда имели место быть, а там и до неподтверждённого указа Ленина не далеко.' В СССР Саша в принципе много не понимал. Хотя сейчас уже всё равно не важно, где, важно, что с Мишей, с ним рядом Саша переживёт всё на свете, лишь бы он просто был рядом. Но Миша не рядом и вряд-ли будет. Саша бы после такого себя ни за что не простил. Миша тоже не простит. Наверное. Чтобы Саша не вытворял, Миша всегда прощал. Лишь бы Саша пришёл и сказал это проклятое прости. Но не в этот раз в этот раз всё слишком серьезно, в этот раз они так и останутся не своих местах. Точнее Саша не на своём, а Миша дома. С ним всё хорошо. Только это "хорошо" почему-то окутывали сомнения. Хотя бы из-за сообщений Химок, отец в этом месяце свою ежемесячную норму в виде пять минут не выполнил. В прошлом, кстати, тоже. На звонки отвечает только по работе, и, судя по словам Химок же, он из этой работы не вылазит. По словам Казани - тоже. Разговаривали они буквально недавно. Саше было до жути страшно писать, словно она на него всех собак спустит, но страна потеряла прирождённого дипломата. Девушка не раз была тем, кто их примерял после любых ссор, которые без "психолога" они уже вывезти не могли. И в этот раз Камилия выслушала Сашу. Потом рассказала, как там дела у Миши, а недавно на этой неделе звонила. '- Саш, ну может уже хватит? Полгода это слишком, Саш. Пообижались и хватит. На самом деле мне за Мишу страшно. Он же в работу ушёл. Я недавно приезжала, так он в воскресенье работал, представь себе.' В воскресенье работал. Обычно Миша приезжал к нему, отсыпался. А воскресенье они гуляли где-нибудь по Невскому. И просто смотрели друг на друга. Выходные были самым лучшим в их жизни. Помогали настроиться на долгую рабочую неделю, и, конечно же, показать свою любовь. Зажечь любимое сердце сильнее. Всё вроде уже давно показано, в груди пожар, но для влюбленных границ нет. Просто то, что они есть друг у друга - уже хорошо, а когда они рядом, то это не просто хорошо, когда они рядом не страшно никому. Когда они рядом, они могут всё, но то, что они хотят это никогда не расставаться. Вот только это они не могут, наверное. - Мишенька, как же ты там? Что же я наделал? Господи, какой я урод. От самого себя тошно. Саша смотрел в окно, на небо, а видел всё одно - Мишины глаза. Такие красивые. Такие родные и самые лучшие, которые смотрели на него так по-особенному. Они всегда светили Саше, потому что во-первых, сам Миша был Солнышком, во-вторых, его глаза - это небо, а небо не может быть чёрным, когда на него светит Солнце, и пока эти глаза горят, Саша поклялся любить Мишу вечно и никогда не сдаваться. Следующее письмо. Саша вздохнул, раз начал - надо закончить. Благо, оно последнее. "Привет, Саш! Ты как там? Опять письма как волнуешься за меня пишешь? Как тогда в 1812. Сейчас точно волноваться за меня не стоит. Лучше за себя волнуйся. Ещё лучше вообще не волнуйся. Я всегда тебя спасал, и в этот раз спасу, просто верь мне. Я приду, и лично пристрелю каждую фашистскую гадину, которая хотя пальцем посмела притронуться к тебе. Они все ещё пожалеют. Я клянусь. Сейчас отобьют меня, а потом и всех этих гадов и от тебя откинут. Просто подожди немного, Саш. Дождись меня. Дождись, умоляю. И никогда не опускай голову, пожалуйста. Никогда не отказывайся от своей гордости. Всё будет хорошо. Я обязательно тебя опять обниму, в этот раз особенно крепко, очень крепко, и поцелую. Опять посмотрю в твои глаза и опять в них утону. Ты опять будешь мне говорить, что название Ленинград тебе совсем не нравится, а фамилия Невский совсем не то. Мы опять будем смеяться. Солнце вновь будет нам светить. И всё будет хорошо. Просто люби, верь и жди меня. Я приду к тебе всегда. И не вздумай сдаваться. Ничего не бойся. Твой Миша 5 декабря 1941 года" Я приду к тебе всегда. Господи, Миша, пожалуйста. Санкт-Петербург это же город любви. Почему же любовь не приходит? Я же дождался, приди. Саша посмотрел на телефон, но дойти не успел, слишком подробно он помнит. Слишком хорошо. '27 января 1944 года. Двенадцать залпов салюта были знаменовением конца. Того, чего они все ждали. Дождались. Тогда до Саши дошло, что всё, блокады нет. Радость отдалась болью в теле. Все плакали и улыбались, Саша тоже. Думал, все слёзы уже выплакал, но нет. Хотя, слёзы радости дело другое. Это, в принципе, день радости Во-первых, блокады больше нет. Они справились. Они дождались. Они не сдавались и каждый день делали то, что казалось невозможным ещё вечером. Они выжили. Во-вторых, Саша не разучился плакать. В-третьих, Саша не разучился улыбаться. Осталось ждать только четвёртого. Но Саша был готов подождать, он ждал уже восемьсот семьдесят два дня, подождёт ещё, если нужно. Господи, как же Саше было тяжело возвращаться. Уходить не хотелось, но надо завтра надо будет идти утром на работу. Может, если бы остался и ещё постоял, то продлил бы себе чувство спокойствия, но уходить надо было. Саша поднялся зашёл в квартиру, посмотрел на радио. Наконец-то он не будет слышать этот злосчастный звук метронома. Бояться учащения радиопульса. Думать каждый чёртовый день, что всё, пришёл конец, но вновь и вновь вставать, вновь и вновь идти за работу, отгоняя эти мысли. Потому что слабость проявлять нельзя, не сейчас. Скоро всё обязательно будет хорошо. В это Саша верил всем сердцем уже три года и знал, что не зря. Миша его никогда не обманывал. Он, как и обещал, пришёл, а в будущем, как и обещал, застрелит этих фашистских гадин. Они поплатятся за свои поступки. Сполна. Саша чувствовал. И головы он перед ними не преклонил, и не собирается, как и его горожани. Только устроившись на матрасе в углу комнаты, медленно закрывая глаза, Саша услышал как дверь стукнулась об косяк, а полу застучали сапоги. Саша тут же встрепенулся. Мозг совершенно отказывался думать. И Саше показалась, что это всё ему приснилось. Что пришли за ним. Что всех убили, остался только он. - Саша. Пришли за ним. Но не Берлин, пришло то чудо, которого он не ждал, но так надеялся. - Мишенька. Его прижали, как обещали, крепко-крепко, у Саши заболели кости, но было всё равно, главное поближе прильнуть к Мише. Главное сильнее его обнять, чтобы точно не растворился, чтобы это точно был он. Миша казался сном, галлюцинацией хоть чем, но не правдой. Пришёл Миша на самом деле, как и обещал. Правда, в этот раз немного запоздался, но ничего главное, что пришёл. Саша его ждать будет всегда. - Я тебя так люблю. Они пожалеют. Я пришёл. Миша лихорадочно целовал его и вновь обнимал, словно у него были страхи, схожие с Сашиными. Саша не знал, не знает и до сих пор, но одно у них точно общее - это любовь.' - Господи! Саша пытался вздохнуть хоть немного. Как бы он не старался успокоиться, слёзы всё продолжали литься, а воздуха всё не хватало, словно кто-то давил на шею. В дверь, как ни кстати, позвонили. Лучшее время. Саша открывать не хотел, но по ту сторону человек явно был слишком настойчив. Может, Миша? Почему-то появилась мысль. Хотя Саша знал, не он. Сейчас Миша, сколько бы Саша его ни ждал, не придёт, придёт Пьер. Всё равно кинулся к двери. На пороге его ждал Пьер. С трудом поборол желание захлопнуть двер. Вспомнил про слёзы, вытер ребром ладони. - Alex, que s'est-il passé? Pourquoi tu pleures? Саша ни сказал ни слова прошёл в квартиру, поставил чайник. - Pourquoi tu es venu? Пьер выглядел обиженным. Словно спрашивал, чем заслужил такое отношение со стороны Саши. - Je voulais savoir comment tu allais. Tu ne m'as pas dit au téléphone. Саша сам не знает, Пьер его не обижал, делал всё по-первому требованию Саши. Но Саше, если честно, нахрен не сдался никто, кроме Миши, какие бы желания они не исполняли, и Саша просто был обижен на весь мир. Пьер подошёл ближе, обнял, начал что-то нежно шептать на ухо. Сашу аж затошнило от запаха духов Пьера. У Миши духи были другие, такие приятные и родные. - Laisser aller. Сказал Саша, пытаясь выбраться из столь противного плена крепких рук. - Je ne veux pas. Пьер оставил одну руку на талии, а второй взял Сашу за подбородок заставил повернуть голову к себе потянулся за поцелуем. Не тут-то было. Саша звонко ударил Пьера по щеке. Тот тут же отпустил его. - Ne me tripote pas Pierre. Саша отряхнул руки словно ему было противно. - Pourquoi tu agis comme ça? Je fais ce que tu veux. Que veux-tu d'autre? Что ему ещё надо? Этого Пьер точно выполнить не сможет, пусть не пытается, а вот Саша вполне попытается. - De quoi ai-je besoin d'autre? Ramène-moi à la maison. Ramenez-moi en Russie ramenez-moi à Misha. Tu ne peux pas faire ça. Пьер раздражённо закатил глаза, а когда Саша подошёл к телефону и попытался его взять, Пьер опередил, взял, поднял над головой, словно ребёнок дразниться. - Te ramener chez Misha? Пьер поморщился, когда произносил столь дорогое для Саши имя, тот еле выдержал, чтобы не дать ещё одну пощечину. Вторая щека ещё, между прочим, не украшена. - Il t'attend toujours? Il t'aime? Je ne pense pas. Словно по сердцу ножом прошёлся. Но Саша не поверит, пока не услышит от Миши. Лично, не по телефону, письму и так далее, только из его уст. А Миша никогда этого ему лично не скажет. Миша поклялся что будет любить Сашу вечно. Саша в ответ тоже. - Donne-moi le téléphone. Саша спокойной сел на стул. Сейчас надо постараться не сломать Пьеру руку. А именно это Саша и хотел сделать. Француз пришёл, начал тут лапать его, диктовать свои права. А он, между прочим, прошлая столица Российской Империи, Санкт-Петербург. А не какое-нибудь Иваново. На шею первому встречному богатому парню бросаться не будет. Он уже поклялся в любви одному, и скорее умрёт, чем изменит этой клятве. - Ou quoi? Всё, тут от Сашиной бывшей столичной выдержки осталось лишь название. Саша, который внешне был совершенно спокоен, уже знал, как будет хрустеть рука Пьера. - Ou je te brise le visage. Саша усмехнулся, а Пьер заметно напрягся, но видно не поверил. Саша налил себе остатки вина в бокал и выпил залпом. Встал, спокойно подошёл, держа свою осанку, словно на него прямо сейчас надета корона. - Pas. Отрезал Пьер. Саша отработанным движением схватил его за руку, заехал ногой в пах. Пьер охнул. Рука оказалась в захвате, Саша надавил на кисть, телефон выпал и был быстро подхвачен Сашей. Заперся в комнате, оставив Пьера отходить. - Alex, s'il te plaît, sors. Parlons.       Саша скатился спиной по стене, пытаясь дрожащими руками ввести правильный пароль. - Rien à dire. Только и ответил Саша. Пьер опять что-то начал кричать, стучал в дверь. Но Саше было наплевать, в трубке зазвучали гудки, а у него вновь потекли слёзы. - Пожалуйста, ответь. Ну же. Лихорадочно шептал Саша, ногтями впивался в коленки. Больше всего в жизни боялся услышать, что абонент временно не доступен. Миша всегда на его звонки отвечал быстро, но не сейчас. - Здравствуйте, Александр Петрович. Будничным тоном послышалось с той стороны. Саша судорожно выдохнул. Миша всегда делал тысячу шагов ему навстречу, теперь пора и ему сделать хоть один шаг. - Мишенька, привет... прости. Прости, пожалуйста. Прости меня, я виноват во всём этом. Я так не буду больше обещаю. Я тебя так люблю. Бесконечно люблю. Саша то кричал, то вновь переходил на шёпот, выдавливал слова сквозь слезы. Саша так хотел услышать этот голос. Как давно он ждал. Сейчас ему не снится, он правда говорит с Мишей. - Саш, ты плачешь? Москва слезам не верила, но Сашины слёзы, сколько Саша себя помнит, были исключением. Может, потому что Сашины слёзы - это любовь? - Да, немного. Сейчас это не важно. Ты ответил, всё хорошо. Я же тебя так люблю, поэтому всё хорошо. Только не бросай трубку. Пожалуйста. Саша слышал, как тяжело вздохнул по ту сторону Миша, и, по всей видимости, какая-то папка с документами улетела на дальний край стола. - Саш, я не брошу трубку. Почему ты плачешь? Тебя Пьер обидел? - Мишенька, приезжай, пожалуйста. Забери меня домой. Я так хочу обратно к тебе. Чтобы ты так крепко обнял. Говорил Саша, запинаясь, надеясь на последнее, что у него осталось. Настала тишина. Они просто молчали. Саша всхлипывал. Всё перестало существовать. Пьер за дверью. Париж, Франция. Был только Миша и Сашина бесконечная любовь. - Передам я привет этой французской морде. Отправь мне адрес. Я скоро буду, Заря моя северная. Подожди немного, пожалуйста. Саша закричал во весь голос. Миша, его Миша, наконец-то приедет. Надо было всего лишь позвонить. - Я подожду. Он его ждал долго, и подождёт ещё несколько часов, это такая мелочь в сравнении со временем, которое они потом проведут вместе. - Я тебя люблю, Саш.