Тин-Хинан: связанные судьбой

      Нетерпимое и безжалостное к любой слабости солнце повисло над центральной Сахарой, обласкивая землю в своих жарких, но порой таких смертельных объятиях. В раскаленном пыльном воздухе безжизненного, на первый взгляд, нагорья пляшут коварные танцы эфемерные миражи.        Не найдет здесь свой безопасный приют тот, кто способен обмануться игрой света и тени иль слепо довериться зыбкому безмятежному молчанию древней природы.       Бесконечное время на этих пустынных просторах навеки может остановить для пришлого чужака свой ход.        Лишь детей своих принимают коварные земли. Благоволят им. Тем, чья жизнь свободна как знойный ветер, тем, кто с благодарностью принимают свою судьбу.       Покровительствуют земли не признающим границ и запретов, рожденным в самом суровом климате и воспитанным многовековыми традициями хозяевам дюн, туарегам. 

Неимоверно гордый и благородный, жестокий и воинственный народ Африки. 

      Синие люди Сахары, что кочуют от оазиса к оазису, способные пройти сквозь сердце пустыни и не сгинуть в ее золотых песках.       Сегодня, как и сотни лет до этого, в большом племени Кель-Адрар тихое и степенное утро неторопливо сменяется жарким полуднем. Ослепляющий своим светом диск на небосводе выжигает своё клеймо на всём до чего дотянутся его палящие лучи. Даже накинутый на голову голубой платок едва бы помог омеге не чувствовать себя муравьем под лупой, не найди он спасительной тени. Не то чтобы он или его народ не привыкли.        Под тентом из бычьей кожи близ большого эхана, беседа молодых людей лилась как чай, переливаемый из чаши в чашу до образования воздушной пены, в руках гостеприимного Чонгука. Неподалеку работали икланы, которые искусно плели циновки для упаковки товаров, что караваном отправятся в Гао на продажу.        — Это правда, что аменокаль хочет передать свой титул Хосоку? — спрашивает Джин у Чонгука, пока тот, позвякивая своими многочисленными браслетами на тонких кистях, наливает ему в стакан чай.       — Агх, Аллах, эти сплетники, — сдвигает тот брови в возмущении, — да, отец думает оставить власть брату в следующем году, говорит «пришло время молодого поколения», — с улыбкой качает головой.       — А Хосок что?       — А что он? Рад, конечно. Мечтал об этом с тех пор как надел тегельмуст, — хмыкнул парень, поворачивая голову в сторону молчаливого до сих пор Чимина, — ты с нами, шерифен?       Омега вздрагивает и поворачивается к другу. Виноватая полуулыбка всё говорит за себя. Мысли его далеко.       — Прости, я задумался, о чём вы говорили?       — Прекращай смотреть в сторону кузни, Чимин, — вздыхает Гук, — Джин, объясни своему брату, что энад не пара ему.       Старший на это молчит. Объяснял, тысячу раз уже объяснял. Но толку что, если утром Чимин снова нашёл у своего шатра кожаный мешочек с искусно выполненным браслетом внутри, отчего юное сердце волнительно забилось? То ли от красоты изделия, то ли от безмолвного внимания к его персоне мастера, чей почерк узнать не составило труда. После второго по счету такого подарка, они пересеклись взглядами и этого хватило, чтобы испытать невозможный и запретный интерес. Потому что между простым кузнецом Юнги и Чимином из благородной семьи инислименов пропасть размером с пустыню Тенере. И это никогда не изменится.       И лучший друг, пусть и из благих побуждений, остается отрезвляющим голосом разума и не перестает ему об этом напоминать. Чонгуку, амахару по рождению, видимо, с кровью передалось понимание, что традиции их народа превыше всего.       — Знаю я, как выветрить этот злой дух из твоей головы! Тебе надо отвлечься, шерифен, послушать музыку и стихи, пожевать табака, расслабиться с ласковым альфой на мягком бархане под звездами, — омега игриво подмигивает другу, что закатил глаза и отхлебнул горячего чая.       — Ты неисправим, — рядом сидящий Джин на такое лишь смеется.       — А чего ты скалишься, мой луноликий? Тебе замужнему на ахаль уже путь закрыт, а мы омеги свободные. Когда нам еще наслаждаться жизнью, если не сейчас?        В этом с Чонгуком и не поспоришь. Джин и сам некогда вместе с ними был завсегдатаем подобных сборищ, скрашивая своё времяпровождение. Но всё изменилось одним вечером, когда на ахаль пришел мадугу их племени. Сдержанный и статный, с мудрым взглядом, подобным острой бритве, он смутился, как только заметил на себе пристальное внимание старшего сына главного марабута. А Джин уже тогда мысленно обозначил этого альфу своим, о чем впоследствии ни разу не пожалел, вскорости расставшись со своей холостой жизнью. Не было ни дня, чтобы супруг не оказал ему должного уважения. Берёг и заботился, как того требуют обычаи их народа. Для молодой пары считается неприличным долго не иметь детей, поэтому омега принял решение не затягивать с появлением малыша, что уже третий месяц живет у него под сердцем.       Стоило ему остепениться и обрести своё счастье с надежным человеком, так теперь все эти любовные забавы, интриги и драма кажутся Джину малоинтересными и вызывают улыбку. Только вот за младшего брата переживает. Чимин всегда был мечтательным и воспринимающим всё близко к сердцу. Но молодость, да и жизнь в целом, по его мнению, на то и дана, чтобы, познав взлеты и падения, прожить ее без сожалений на всю катушку. Уж, Чонгук, превосходит в этом их всех.       — Голодной курице всё просо снится, сынок? — слышится неподалеку мягкий голос.       В тень шатра заходит моложавый мужчина, в руках которого маленькие ступки с охрой и индиго. Их схожесть с Чонгуком настолько очевидна, что иногда поражает. Оба светлокожие, с нетипичными для их народа белокурыми волосами и большими и загадочными как у породистых мехари глазами. Братья почтительно гнут шеи в приветственном поклоне перед супругом вождя, а Гук уже в предвкушении тянет руки к гостинцам, после оставляя на щеке родителя поцелуй.        — Ну, папуль, — складывает он губы бантиком и хихикает, когда получает легкий щелчок по носу.       — Брал бы лучше пример с Джина, — напускная строгость исчезает, уступая место ласковому взгляду, как только старший омега поворачивается к беременному, — как ты себя чувствуешь, милый?        — Спасибо, господин Латиф, Аллах к нам милостив, — Джин непроизвольно поглаживает низ живота, сияя улыбкой.       — Если в чём будет нужда, обращайся ко мне, не стесняйся, — на что друг согласно кивает, — эх, когда уже мои дети меня внуками порадуют? — пропускает он смешок, многозначительно проворачиваясь к сыну, что уже принялся втирать кисточкой синюю краску в ногти на руках.       — Ты на меня не смотри. Великодушно уступаю первое место в этом вопросе Хосоку, — озорно прыскает младший.        — Столько альф в поселении, да и с соседних приезжают, а тебе всё никто негож и немил. Один ахаль на уме, вертихвост, — журит сына, поправляя ему косички в локонах замысловатой прически.       — Что поделать, я родился омегой, а нашей истинной природой заложено выбирать себе лучшего самца, — зубоскалит он, — или я не прав?       Природа и впрямь наградила всех туарегских омег большими привилегиями. Редкие гости-иноземцы всегда удивлялись, насколько высокое положение те занимают в иерархии племени. И хотя предводительство все еще было за альфами, это не отменяло того факта, что омеги имели право на место в совете вождя, сами выбирали себе мужей и единолично владели и распоряжались всем имуществом до, во время и после брака.        Они независимые, смелые и эмпатичные. Самостоятельные, но всегда проявят солидарность друг к другу. За их благосклонность бьются на дуэлях до крови, а иногда до смерти. Им пишут стихи и поют песни. Их красоту, которой они славятся по всей западной Африке, восхваляют за пределами своих племён.        Нравы омег туарегов всегда были свободными, и никто не смел их порицать или указывать как распоряжаться своим собственным телом. Ни в одной семье не возникает вопрос о добрачной невинности юношей. Напротив, считается неприличным и абсурдным за всю жизнь познать в постели только одного альфу. Но единственным условием было и остается социальное равенство, а проявить расположение к рабу — навлечь позор на свою голову. По этой же причине Чонгук так переживает за Чимина и его зреющую тайную влюбленность. Не хочет для него проблем.        Мужей им не навязывают раньше времени, но рано или поздно родители могут вмешаться из материальных интересов или укрепления альянсов между кланами. В этом плане Гуку повезло родиться в безбедной семье, где необходимость обогатиться за счет жениха отпала сама собой.        И как легко омега может взять в мужья альфу, так легко может с ним и развестись — никто не потерпит плохого к себе отношения.       Поэтому как только какому-нибудь пришлому чужаку взбредет в голову облаять туарега за то, что тот слишком много позволяет своим омегам и сыновьям, в ответ непременно получит доходчивое объяснение, что не посмеют они обращаться по-другому с теми, кто дает жизнь. Потому что, в противном случае, ни один из них больше не захочет бросить и малейшего взгляда в их сторону.        — Ты прав, конечно же, сынок, — Латиф продолжает нежно гладить его по волосам, — но отчего-то мне кажется, что тут дело не в сильном самце, а в том, что ты вредина, — фыркает он, а друзья уже откровенно хохочут в ладошки.       — Я-я-я? Да это они просто меня не достойны! Назови хоть одного путевого! — пыхтит тот.        — Чем тебе, к примеру, Тэхен не самец? Он лучший воин, да и семья благородная, — жмет плечами.       Братья отчаянно мотают головой, понимая, что неумышленно (а может и нет) прозвучало имя, которое в присутствии Чонгука произносить опасно для здоровья. С этой повести супругу аменокаля пыль сдувать не стоило. Сейчас начнется.        — Лучше не упоминай при мне об этом, — предупреждает блондин.        Тэхен для него как спичка для сухой травы, — заставляет вспыхивать огнем его нервы. И что все нашли в этом грубом, неотесанном мужлане? Должно быть его люди попали в песчаную бурю, пока Чонгук спал, и потеряли всякое зрение, если не видят натуру этого альфы.        Была б воля отца, так он бы поменялся сыновьями с тэхеновыми родителями, сбагрив его, думается Гуку. Папа на эту глупость только смеется, но сам плавится, как масло на солнце, приговаривая какой же тэхени мужественный и воспитанный. Бред какой. Наглый и беспринципный вот он какой!       Всё началось в детстве, когда Гуку было семь. У них с Хосоком всегда была сильная братская связь, несмотря на разный вторичный пол. Как только омега оторвался от папиной юбки, начал бегать хвостиком за активным Хо. Тот везде таскал его на руках, хвастаясь своим драгоценным братом, которого выпросил у родителей. Как это так, у всех соседских детей были братья, неважно, старшие или младшие, а он один. Непорядок! И когда впервые увидел маленький кокон с двумя черными глазюками, то поклялся защищать, холить и лелеять.       Да, разница у них была в шесть лет. Поначалу это не казалось какой-то проблемой, но постепенно Хосок отказывался резвиться и играть с ним. Чаще усаживал мелкого рядом и читал ему Коран, оттачивал навык письма сам и учил Чонгука, хвалил его, хотя видел, как тяжело вертлявому брату усидеть на одном месте.       А потом появился Тэхен. Будучи одногодками с Хо, они быстро нашли общий язык и интересы. Стали партнерами по бою, обучаясь сражению на пока еще деревянных подобиях сабель и копий; планировали как покроют голову и лицо через три года, вступая во взрослую, со всеми ее соответствующими аспектами, жизнь. Чонгуку хотелось внимания. В силу присущего детям эгоизма (помноженного на просыпающийся врожденный темперамент), он не собирался понимать и принимать сложившиеся обстоятельства. Тэхен просто отнял у него брата! Нет, украл! Занятием почетным и благородным у туарегов всегда считался вооруженный грабеж в открытую, а вот подлое воровство исподтишка признается самым гнусным делом. Ну и где, скажите на милость, его честь?       Ответом же Тэхена на всю молчаливую (а иногда и нет) неприязнь к нему маленького омеги были снисходительный смех и, выводящие Чонгука на новые уровни агрессии, подтрунивания. Унизительные трепания за пухлую щеку сменялись дурацкими шутками. Однажды альфа на серьезных щщах заявил, что ночью отрезал ему кончик косы и отдал шаману, чтобы тот превратил младшего в зайца. Тот в слезах и истерике побежал к папе, а Хосок, тягостно выдохнув, прописал другу вразумительный подзатыльник. Когда Латиф окончательно убедил зареванного сына, что все косы на месте, Чонгук вылетел с шатра разъяренным муфлоном с целью найти и поколотить лжеца. Пока Хо оттаскивал брыкающегося брата, тоже получил локтем в нос.       Но не это стало апогеем их конфликта.       Когда омеге было девять лет, ему уже доверили присматривать за младшими детьми их стоянки, дабы немного облегчить взрослым жизнь и дать возможность заняться домашними делами. Первое серьезное поручение тот принял с большой ответственностью, собрал малышей и усадил их под тенью небольшой скалы, рисуя для них на камне изображения людей, животных и деревьев. Но умиротворенная обстановка улетучилась, едва на горизонте появились альфы-подростки, что выгоняли скот на пастбище. Хосок справился о делах брата, а его уже закадычный дружок, который неизменно был рядом, вновь не удержался от колкости в сторону младшего. Слово за слово, и вот в глаза альфе уже летит горсть песка, а за омегой носится, (нарочно!) натравленный на него, кусающийся осел. Дети заливались хохотом, перепуганный скот разбежался в разные стороны. В общем, хаос полный. Стояли потом оба перед злющим как сто собак вождем аки два тушканчика. Чтобы отец так кричал, Чонгук еще никогда не слышал. Ему уже двадцать пять, а в ушах до сих пор звенит.       Аменокаль отправил негодников восвояси, но, чтобы те молча разошлись, нужно Сахаре в океан превратиться.       — Доволен? Всё из-за тебя, — шипел младший.       — А ты у нас ангел прям, — фыркает Тэ, — знаешь, с таким дрянным характером ни один альфа тебя замуж не возьмет. Змеюка.       — А на тебя никакой омега не посмотрит, шакал плешивый!       Глотая подступающие слезы обиды, Гук сорвался на бег в сторону дома. Там пожаловался папе, что отец его сильно наругал, а Тэхен, этот шайтан, снова его обидел. И пока ласковые ладони папы расплетали всклокоченные за день волосы, он наматывал на ус родительские советы: сменить тактику нападения на наблюдение, и всегда помнить, что настанет день, и не альфы будут выбирать его, а он их будет выбирать.       Так и случилось.       — Чонгук, ради Аллаха, ты уже взрослый человек, а ведешь себя как подросток, — вздыхает папа, — вам было-то сколько? Лет по десять?       — А я злопамятный, — ухмыляется тот, — чего ж он не женат до сих пор раз такой хороший?       — Не ты ли наказал всем омегам в поселении не подходить к нему? — невозмутимо спрашивает Джин.       Брови Латифа ползут на лоб.       О, да. Не самый его лучший поступок, но он бы сделал так еще раз, — настолько приятно это ощущалось. Под «этим» имеется ввиду то влияние, которое он мог использовать. Он из имхаров, еще и младший омега в семье вождя, конечно же, с самого детства все баловали маленького господина. Но рос он не думая о своем положении.       Задумался, когда достигнул совершеннолетия. У него, в принципе, не было мании величия. Да, он был своенравным, но с добрым сердцем. По мере сил заботился о тех, кто нуждался в помощи и умел делиться. Однако один раз он показал свои зубки.       Уже не единожды становился он свидетелем разговоров омег постарше о свиданиях под луной с альфами. Забавно, любопытно. Было. До тех пор, пока с завидной периодичностью не стал слышать их восторженные ахи и охи в одном предложении с тэхеновым именем, что снова и снова втыкали ключ в замочную скважину ящика Пандоры с не самыми позитивными воспоминаниями. Ну и рявкнул он тогда от души на соплеменников, чтоб не терлись возле шайтана этого. А те и послушались. Мальчик вырос и никому не хотелось идти против слова взбалмошного сына аменокаля.       Только потом Чонгук случайно вспомнил данное им Тэхену обещание. И торжествовал от своей сладкой маленькой мести.       — Ой, как будто это кого-либо останавливало, — закатил он глаза, — да и вообще, какое мне дело кто с кем тра…       — Чонгук! — цокает Латиф.       — Ладно, молчу, — хихикает омега, заканчивая с покраской ногтей.       Неподалеку мычат верблюды и четверо омег поворачивают на звук головы, встречаясь глазами с двумя альфами, неспешно приближающимися к широкому навесу. Как известно, по достижению совершеннолетия, альфы-туареги не показывают своего лица. Исключительно собственные мужья имеют право видеть без тегельмуста их лицо и волосы. Но, чтобы узнать человека и понять его эмоции, ничего кроме глаз и не нужно, — они есть зеркало души.       — Доброго дня самой прекрасной половине человечества, — тепло приветствует Хосок, переводя взгляд с одного на другого.       — Здравствуйте, мальчики, — сияет Латиф, — как подготовка к переходу? Караван готов?       — Уже почти закончили. Дня через четыре можно выдвигаться, — кивает себе в подтверждение Хо.       — С удовольствием примем любые пожелания до отъезда. Ткани, краски, благовония или серебро? Любой каприз, — Гук не смотрит, но в бархатном голосе отчетливо слышна улыбка, — господин Латиф?       — Ой, кто вот еще поинтересуется, если не ты, Тэхени, — довольно щебечет старший, — повезет же какому-нибудь омеге с таким внимательным мужем!       Чонгук увлеченно рассматривает маникюр и тихо фыркает под нос. «Пусть Всевышний пошлет терпения этому несчастному омеге» — думается ему.       Острый слух Тэхена улавливает усмешку со стороны блондина.       — Прелестный Тин-Хинан, — тянет он гласные с улыбкой в голосе, — какой амулет тебе привезти, чтобы злые духи перестали овладевать твоим разумом?       Зрачки-сюррикены впервые, с момента их прихода, нарочито медленно ползут вверх и впиваются в хитрые миндалевидные глаза. Это прозвище. Приклеилось к Чонгуку после того самого случая, когда он перестал реагировать на провокации и просто начал показательно игнорировать играющего на его нервах альфу. К слову, он уже шестнадцатый год придерживается этой стратегии. И эта очередная острóта не станет исключением.       — Хосок, — омега переводит взгляд на брата и его лицо тут же контрастно смягчается, — альфы давненько не ласкали наш слух навыками стихосложения, да и нам игрой на амзаде уважить некого. Совсем уныло в поселении... — деланно вздыхает Гук.       — Догадываюсь, куда клонишь, свет мой, — забавно щурится Хо. — И впрямь, будет славно собраться в дружеском кругу перед долгой дорогой. Значит, завтрашним вечером после заката, на краю стоянки у костра и встретимся, чтобы омеги наши дольше в тоске не томились, — подмигивает брату и переводит неравнодушный взгляд на притихшего Чимина.       Чонгук довольно кивает и заговорщически строит глазки невозмутимому другу. Ну и дурак он, раз всё грезит о своем энаде-кузнеце и не замечает очевидных вещей.       — Ну, раз вопрос решен, нам надо бы возвращаться. Работы еще до самого захода солнца, да и Нам один остался блюсти за икланами. Перепутают поклажу с солью и финиками — проблем не оберёмся, — хлопает Тэхен Хосока по плечу.       — Я тоже пойду, — решает Латиф. Вообще шел к сыну поговорить да аккуратно подготовить к отцовому замыслу на его счет. Но вовремя остановился. Не сегодня.       Омега протяжно выдыхает.       Чонгук будет в ярости.