В темноте привиделось не то

— Со мной что-то не так, — говорит Тайлер, и это не отговорка и не попытка звучать несчастно — это чистая правда, и он предупреждает. Ему кажется, что это очень важно — но, может, говоря об этом так прямо, он лишь снова доказывает это. Не имеет значения. Тайлер — ходячее недоразумение. Он это знает. Его семья это знает. Пастор в его церкви это знает. Его бывшие учителя, игроки в баскетбольной команде, соседи, друзья, ушедшие участники его группы — знают. Джош — нет. Они играют-то вместе всего пару месяцев. Но это очень важно — важно, чтобы и он узнал. — Почему? — спрашивает Джош, оборачиваясь на него, и Тайлер замирает. Это не по плану. Он должен был просто принять этот факт, понимающе кивнуть и продолжить пить свой Капри-Сан. Вместо этого Джош смотрит на него, слегка нахмурив брови, и ждёт объяснений — так, как будто здесь нужно что-то объяснять. Они сидят на пыльном бордюре, и на Колумбус опускаются сумерки. Где-то за их спинами шумит автоматический полив газона, и в воздухе пахнет травой, землёй и водой; сладко и как-то по-новому. У Тайлера сжимаются лёгкие. — Ты видел и слышал тексты, — говорит Тайлер, ведя головой. — Всё должно быть ясно. — Ты — самый талантливый человек из всех, кого я встречал, — просто говорит Джош и пожимает плечами. — Это мне ясно, да. — Нет, — выдыхает Тайлер и прикрывает глаза. — Нет, Джош, с моей головой что-то не так. Его мама и бровью не повела, когда он включил ей свои песни; это здорово, сказала тогда она, и он даже почувствовал облегчение. А потом, за воскресным завтраком, она посмотрела ему в глаза и сказала, что он страдает, потому что недостаточно верит. После этого она продолжила резать свой тост, и нож заскрипел, проезжаясь по тарелке. Тайлера затошнило, и в то утро он не съел ни кусочка. — Я недостаточно верю, наверное, — продолжает Тайлер. — У меня так много вопросов, и иногда я… сомневаюсь. Разве можно сомневаться в Боге? Отец говорит, мне нужно больше молиться, но я… я просто не могу. Я не понимаю, почему. Может, дело в музыке? Может, она делает меня таким неправильным? — Мне постоянно страшно, — говорит Джош, покусывая губы. — Не от чего-то конкретного, просто такой постоянный страх процентах на тридцати. Люди говорят, это называется тревожность. Тайлер смотрит на Джоша, и у него очень открытое и честное лицо. — С тобой мне не тревожно, — говорит Джош. — Если бы не музыка, я бы тебя не встретил. — Да, — кивает Тайлер, — но я слишком… слишком быстро уверился в том, что это моё. Может, мне не стоило бросать баскетбол. Теперь я даже не знаю, на что буду жить следующий месяц. — Тебе есть, что сказать, — говорит Джош. — Будь то самому себе, Богу или кому-то другому. Ты бы просто не смог жить, не создавая. — Ты прав, — тихо выдыхает Тайлер, удивлённо поднимая взгляд. Джош читает его, как открытую книгу, и это заставляет его поёжиться — но это не неприятно, скорее, странно. Над ними зажигаются уличные фонари, и ветер заставляет густую листву переливчато зашелестеть. Тайлер сжимает свой пакетик с соком — у него ягодный, а у Джоша — тропический. Они дали друг другу попробовать, и то, как Джош обхватил его запястье — с этим что-то не то. — Я думаю, я одно сплошное разочарование, — выдыхает Тайлер, и это такой же факт, как-то, что Земля — круглая. Он бросил то единственное, в чём был хорош, ради сомнительных перспектив нажимания на клавиши и открывания рта с сомнительными текстами. Он постоянно расстраивает родителей, хотя они ему об этом не говорят — по глазам видно. Он недостаточно хороший брат и никчёмный пример для подражания. Иногда он не может уснуть подолгу, и ещё чаще — ему снятся кошмары. Как минимум раз в неделю он плачет, сам не зная, почему, трусливо заперевшись в ванной; отец всегда говорил, что слёзы — это не по-мужски. Не по-мужски ещё и то, что у него никогда не получалось с девушками; последняя подобная история кончилась не очень хорошо вскоре после выпускного. Петь на сцене про свою неуверенность — это тоже не особенно по-мужски, если уж совсем по-честному. Небо заливает насыщенным синим, и темнота рисует глубокие тени у Джоша на лице; он очень красивый, с упавшим сердцем понимает Тайлер. Ни одна его школьная девушка, ни один его друг из баскетбольной команды не был настолько же красив; никто из них не сидел рядом с ним на нагретом асфальте летним вечером, почти соприкасаясь коленями, и не слушал его исповеди о его в край запутавшемся больном сознании. Ему кажется, что он весь состоит из греха, и что его кровь — грязная и почти чёрная. Тайлер хотел бы выпустить её прямо из запястий и узнать наверняка, но он обещал себе больше никогда не браться за лезвие. Сок в пакетике кончается. Тайлер отбрасывает его на землю и крутит в пальцах белую канцелярскую резинку, уныло болтающуюся на запястье; может, если оттянуть и отпустить её пару раз, то это уберёт этот странный, дурацкий ком в горле. Может, физическая боль — это единственное, что ещё может как-то ему помочь. Джош, даже не глядя, накрывает его ладонь своей и мягко отодвигает в сторону. Он его не осуждает, не посылает ему жалостливых взглядов и не охает разочарованно — он просто убирает его руку от резинки, и у Тайлера по позвоночнику прокатываются мурашки. Джош не знает, что это — ещё хуже. Тайлер вдруг понимает, что они касаются бёдрами, и от Джоша исходит ровное, спокойное тепло. Он задерживает свою ладонь на руке Тайлера дольше, чем нужно, и у Тайлера абсолютно глупым образом замирает дыхание. Это даже хуже, чем бросить баскетбол, нагрубить сестре или в чём-то там усомниться. Это — полный кошмар, и именно это с ним и происходит. Потому что Тайлер плох во многом, но не в рефлексии, и то, что он чувствует, опознать не сложно. И это конец, конец, конец. — Я иногда чувствую… то, чего не должен, — импульсивно и на выдохе говорит Тайлер. У Джоша едва заметно распахиваются глаза. Чего Тайлер не понимает, так это то, понимает ли Джош. Это не совсем важно. Это — грех, и о таком ему нельзя даже думать. Может быть, в какой-то другой реальности, где они были бы, скажем, какими-нибудь сказочными героями или около того, в мире, где не было бы ни каких-то его обязанностей, ни его семьи, ни Бога, в мире, где ему не надо было бы соответствовать своей идеальной версии — он бы об этом подумал. Но — не в этом. — Я тоже, — Джош съезжает с темы с самой спокойной улыбкой из всех возможных и аккуратно убирает руку. — Становится холоднее, а мне всё ещё почему-то жарко. Тайлер позволяет себе кинуть взгляд на его губы — всего один, короткий и неуверенный. Потом он отворачивается, словно через силу. Под ногами у него валяется смятый серебряный пакетик и пара сорванных ветром листьев. По асфальту расходятся трещины. Ком в горле давит на солнечное сплетение с новой силой.