Свет в окне

Солнце стояло высоко, желто-розовое в нежной пене облаков. В его свете бликовали окна многоэтажек, обгорали верхушки деревьев, выцветало небо до белизны, а Мира казался черной фигуркой пазла из соседней коробки. Он сидел на подоконнике, свесив одну ногу вниз, а вторую подвернув под себя, смотрел куда-то вдаль не моргая, дышал глубоко и ровно и выглядел до того безмятежно, что Маге было лень даже моргать. В сомкнутых пальцах левой руки красным огнем распускалась сигарета, от которой к потолку тянулся бледный колышущийся столбик дыма. Челка вспыхивала от порывов ветра. Пенное небо отражалось в радужке. Мага глубоко вдохнул, пытаясь втянуть в себя этот образ до последней детали, потянулся, потерся носом о подушку, на которой остывал запах Мириного шампуня. Улыбнулся блаженно. Прошли те времена, когда от одного присутствия Миры все внутри сводило предвкушением и дрожью, жарким стыдом от понимания того, насколько новые чувства неправильны одной своей природой. Мага прятался по углам и еще глубже прятал взгляды, который никак не мог взять под контроль; отбивался от компании, от прикосновений, от общения, от рук. И пропал, стоило только Мире сообразить, в чем дело, и запереть его собой в номере отеля, между столом с разложенными девайсами и пустым шкафом. Стоило только обнять ладонями затылок, прижаться грудью, сгрести в охапку и уронить на расправленную постель. Мага вскипел в обволакивающем жаре, вскинулся, едва не треснулся затылком о раззявленную пасть брошеного на покрывало чемодана, задрожал, застонал до постыдного громко. Попытался заткнуть себя ладонью, но Мира перехватил его руки и парой притирающихся движений бедер довел стоны до криков. Он был старше и опытнее, под его огромными ладонями, способными обнять весь разворот грудных мышц, Мага ощущал себя маленьким и беззащитным и горел от одной мысли об этом. Шептал беспросветную дурь, и Мира сцеловывал ее сухими беспощадными губами, успокаивал, уговаривал, обещал; потом эти губы оказались внизу живота, потом ниже, глубже – там, где чувствовать их было страшно до слез. Пальцы заскользили по бедрам, сжались, не давая сбежать. В груди раскололось острое возбуждение, шепот обжег ухо. Мага сдался, отвернув лицо. Потом было утро, серое, белградское, пахнущее свежей выпечкой из кофейни напротив, стертыми шинами и мокрым асфальтом. Было “го в старбакс” в чате от Сани и “я не пойду”, которое Саня потом ни разу ему не припомнит. Была дрожь по замерзшим плечам и губы Миры, собирающие слезы со скул. Снова был его шепот, его руки, его запах – всхлипнув, Мага уткнулся носом в его шею и слушал, как Мира, заикаясь больше обычного, признается ему во всех своих слабостях. Потом была арена, и самолет, и снова утро – много-много таких утр, пропитанных разными запахами, звуками за стеной, видами из окна. Мага смотрел на Миру, курящего на подоконнике, и сердце билось мерно и сильно. Выдохнул, зевнул. Наблюдал сквозь прикрытые веки, как Мира осознает его пробуждение, и на голых ногах встают дыбом полупрозрачные волоски. Денчик ржал: у Миры на него паучье чутье, получал в лоб, но ржать не прекращал. Мага улыбался в кулак, но каждый раз ловил кайф с того, как Мира реагирует на него: как теплеет его улыбка, темнеет взгляд, мурашится шея, становится провокационней поворот головы. Пальцы с сигаретой вздрогнули и уронили седую шапку на ковер. – Поросенок, – улыбнулся Мага. – Доброе утро, – улыбнулся Мира. В небе быстро растворялся след от самолета – Мира увлеченно разглядывал его, но все скашивал и скашивал взгляд, пока Мага крутился в постели, вытягивая из мышц остатки сна. Мага приглашал, Мира – знал об этом, но настойчиво не велся. Курил в приоткрытое окно, роняя на пол белыми сугробами все новую и новую дрожь. Навертевшись, Мага зевнул во весь рот и застонал удовлетворенно. Мира закаменел скульптурой, бледным розоватым камнем ледянее мрамора. Но Мага видел: зацепило, повело, под кожей на бедре дернулась нервная мышца. Голодом обволокло желудок. – Ты мне всю футболку дымом провоняешь, – пожаловался Мага и сел, выпутывая ноги из одеяла. У Миры в квартире было тепло, как в сауне, и дрожь по рукам шла совсем не от холода. – Мне перестать носить твои вещи? – хмыкнул Мира. – Нет. Но если ты будешь гулять по квартире голышом, я вообще не расстроюсь. Зрачки у Миры дрогнули и раскрылись в два темных водоворота, кадык заскользил, но остановился на полудвижении при попытке сглотнуть – Мага видел все это в прозрачном, неверном и полном бликов отражении. Там все смешалось: Мира и город, Мира и небо, Мира и солнце, Мира, Мира, Мира – у Маги так получалось всегда, когда он пытался смотреть на что-то кроме. Все уходило, а он оставался, первый и единственный, и с этим ничего нельзя было поделать. Мага поднялся на ноги, привыкая к приятной, полной возбуждения тяжести в мышцах. Приподнятый член качался и задевал ширинку пижамных штанов при каждом шаге, и Мага тормозил, двигался еще медленнее, еще плавнее, подходил со спины неторопливо и не сводя взгляда, словно добычу загонял. Но все это давно осталось в прошлом: гонка позиций, притерки, споры за первенство; когда-то все это казалось таким важным, самым важным и нужным, но потом Мира встал на колени и склонил голову, и все ушло, осталась только глухая, скребущая душу нежность, воздушная, как шелк, как выдох, как облако в небе. Она колыхалась в такт каждому шагу тоже, шепталась между ребрами, тревожила сердце. Когда руки легли на чужие, заиндевевшие от сквозняка плечи, Мага выдохнул умиротворенно, и Мира выдохнул тоже. Отвел чуть вбок сигарету, чтобы Мага не обжегся ни краем футболки, поднял на подоконник вторую ногу, сложил стопы вместе и развел в стороны колени бабочкой. Заскользил плечом по оконному косяку, заваливаясь с подоконника – идеально медленно, чтобы Мага успел сонным мозгом обработать информацию и подойти вплотную, позволяя опереться на себя. Вихрастый затылок ударился в солнышко – бух, и дрогнуло сердце от удара. Или не от удара, но сбилось и зачастило. Мага смотрел на то, как Мира сгибает руку и подносит сигарету ко рту, как вычурно обнимает губами фильтр, как затягивается, прикрыв глаза, и как выдыхает дым, запрокинув голову, прямо Маге в лицо. Глаза мгновенно заволокло густым горьким дымом, сквозь который можно разглядеть только оскольчато-острый оскал и голую шею в растянутом вороте. – Мудак, – пожаловался Мага и попридержал дыхание, чтобы не чихнуть. И в эту секунду внутреннего затишья почувствовал, как горячая тяжесть ощутимо оседает в паху. – У меня теперь еще и волосы пропахнут тобой. – Ты и так весь пропах мной, – возразил Мира и улыбнулся шире. – Я имею в виду что… Я не это имею в… Но вообще да. Кадык дернулся под пальцами, но в остальном Мира остался на месте, хотя обычно не терпел прикосновений к своему горлу. Посмотрел доверчиво сквозь ресницы, дрогнул губами, но ничего не сказал. Вжался затылком крепче в грудь Маги, оперся и съехал ниже, растекся по подоконнику в безобразно открытой, уязвимой позе. Под полами футболки совсем не было видно белья, и можно было представить, что Мира сидел здесь, в одной джерси Маги, с его ником во всю спину, и курил, и смотрел, как он просыпается, и ждал. Время капало на пол серым пепельным крошевом, вон оно, у ног, его накопилось так много с того момента, как Мира захотел Магу себе, здесь и сейчас, в этой позе, на этом подоконнике, под этим вспененным небом. Глаза заволокло пеленой – и не понять, то ли от возбуждения, то ли от нового выдоха Миры. Мага скользнул подушечками в ямку между ключиц, погладил нежную кожицу, заметил, как опасливо сжались пальцы Миры на краю косяка, и вскинул брови удивленно: – Ты боишься? – Нет, конечно, – отозвался Мира мгновенно. – Но до меня только дошло, что, если ты уйдешь, я навернусь на пол. – Я не уйду. – Хорошо. Ресницы дрогнули и опустились, прикрывая дурные вычерненные глаза. Мира задышал глубже, ярче, особенно когда Мага сложил пальцы у него на шее и прошелся вверх-вниз, недлинным сомкнутым движением, которое обычно доставалось другому органу; подушечки надавили слегка, прощупывая границы дозволенного – Мира выгнулся, закусив губу, зачастил пульсом, но не сдвинулся с места, и от его доверия кровь душно колотилась в висок. – Я потрогаю тебя? – уточнил Мага. – Да, – выдохнул Мира еле слышно, свел колени и приподнялся, когда Мага пригнулся, чтобы залезть под полы футболки, помогая свободной рукой приспустить белье. – Мог бы вообще не надевать. – Я же не знал, что т-ты планируешь, ну, домогаться меня. – Я могу перестать. – Только попробуй. Мага фыркнул и залез пальцами под широкую резинку трусов. Теперь, когда он пододвинулся вплотную к подоконнику, они оказались почти одного роста: голова Миры лежала у него на плече, грудь прижималась к лопаткам, в движении соприкасались локти. Они были на равных, и абсолютно одинаковыми отражались в окне: неспокойными, дурными, с выженными глазами и жаждой, жизненной потребностью друг в друге. Мира дышал с прихлебом, глубоко и жарко, был весь мокрый и скользкий под ладонями. Восхитительно дрожал бедрами, рвался навстречу и промазал сигаретой мимо рта, стоило сжать пальцы под головкой. Потом все же прихватил губами фильтр, выдохнул – белое облако взмыло в воздух, вскружило голову душным дурманом. – Хватит на меня курить, – прохрипел Мага и вжался стоящим членом в выгнутую поясницу. – И что ты мне сделаешь? – Спроси у меня, чего я тебе не сделаю. – Если ты сейчас все бросишь, я буду ныть. А ты ненавидишь, когда я ною. – З-з-зараза. Стояло так хорошо, так приятно, что хотелось утащить Миру обратно на кровать и задрать ему ноги, куснуть под коленкой, наставить следов на белых бедрах – но было лень. Слишком красиво выглядел Мира, раскрасневшийся и запыхавшийся, в розовом рассветном мареве, разложенный на подоконнике в одной футболке. Накрыло запоздало: четвертый этаж и никаких жалюзи, стоит людям поднять любопытные взгляды – и вот они, как на ладони, бедра, шеи, пальцы, всё открытое, подставленное, распахнутое наголо. Накрыло и ушло в мгновение, стоило Мире застонать, беспокойно, изнеженно. Ледяные пальцы хватанули запястье, дернули с нажимом вниз, дернули нетерпеливо, голодно, требовательно, так, что Мага выдохнул в висок горячечный стон: он обожал, когда Мира терял самообладание и начинал выпрашивать, жадничать, хотеть. Все еще держался за сигарету как за оплот своего показного равнодушия, но пальцы дрожали чахоточно, сыпали пеплом, жалили жаром. Мага шикнул, когда шальная искра коснулась кожи, и Мира мгновенно понял: разжал пальцы, выпустил сигарету, закинул руку и вцепился в волосы так крепко, словно только это помогало ему держаться. – Еще! Мага повел сжатыми пальцами вдоль члена, сомкнул плотно, но расслабил уже через миг, когда Мира оперся о подоконник и сам подкинул бедра. И тут же застонал разочарованно: мало. Мага читал это в его сжатых веках и распахнутых искаженных губах; Мира прождал слишком долго, навел, накрутил себя и сейчас получал недостаточно. Еще несколько раз он толкнулся в руку, стиснул до боли пальцы в волосах, застонал беспомощно – Мага заозирался вокруг раньше, чем Мира сам осознал, чего попросит дальше, но нет, беда, они занимались любовью в постели, и туда не дотянуться никак, при всем желании. – Давай внутрь, – потребовал Мира и развел колени шире, так, что стало хорошо видно и член, и небольшие поджатые яйца, и нежные складки за ними. Мага невесомо погладил их самыми кончиками пальцев, разглядывая, как мышцы судорожно поджимаются под касаниями. – Сейчас же, Мага. – Смазка осталась под подушкой. – Твою мать. – Я не могу до нее добраться так, чтобы ты не свалился. – Да сука. – Мы можем после душа… – Давай так. – Что? – Давай так. – В смысле, по слюне? – В смысле, вставь мне насухую. – Но… – Давай, Мага. – Будет больно. – Наплевать. Я очень хочу, пожалуйста, – речитативом, глотая паузы, пробормотал Мира и весь замер под пальцами в ожидании первого толчка. Знал, сволочь такая, что у Маги не было сил сопротивляться, когда он упрашивал и предлагал себя. Когда полулежал, весь растрепанный и доведенный, в лучах солнца, подставлял белоснежную шею под поцелуи, просил, маялся, скулил на выдохах. Когда разводил спеленованные у щиколоток ноги в стороны, чтобы показать себя, беззащитного, во всей красе. Мага гулко сглотнул и выдохнул вымученно, потерся лбом о его плечо, вжался глазницами до разноцветных пятен, чтобы хоть немного сбить возбуждение, но прогадал: на обратной стороне век был один Мира, влажный и замученный, и оставалось только терпеть и дышать, только дышать, захлебываясь жаром его желания. Погладив нежные безволосые мышцы входа, Мага надавил слегка, прислушиваясь к малейшему возмущению в напряженном теле, но Мира молчал и не сжимался, только дышал шумно и кусал губы. Тогда Мага надавил еще, и пальцы провалились внутрь, растянули мягкие, еще не закрывшиеся с ночи стеночки, отступили под недовольный вздох Миры, собрали всю смазку с головки и наконец полноценно толкнулись вглубь. Мира распахнул глаза и задрожал, крупно, всем телом, выгнулся, стоило чуть развести пальцы внутри. Стиснулся так крепко, что Мага почти кинулся извиняться, но вдруг опустился сам, сильно, с оттяжкой, застонал – заскулил – утомленно и надрывно и слепо ткнулся губами в щеку. – Мага… – Да? – хрипло дёрнуло горло выдохом. – Тебе хорошо? – Мне хорошо. Мне очень хорошо. Не останавливайся. Попробовал бы кто сейчас меня остановить, нервно подумал Мага и повернул пальцы, наблюдая, как мышцы обхватывают утолщения на фалангах. Слабо развёл, прислушиваясь к свистящему дыханию Миры, к его едва различимому шепоту, переходящему в мольбы: – О боже, ещё! Пальцы раздвинулись шире, добавился третий, всего по фалангу, но Мира затрепетал и судорожно попытался Магу поцеловать, но получилось только куснуть за подбородок. Он обожал это растяжение мышц, изначальное, у самого входа, когда понимаешь, что тебя подготавливают, растягивают, присваивают себя, когда дальше – заполненность, запечатанность, абсолютная принадлежность, до которой остался один крупный толчок. Мышцы были мягкими и растянутыми, открывались хорошо, но скользили нехотя, и Мага просто толкался пальцами мелко и неглубоко, принимая на себя всю тяжесть Миры, впитывая собой всю его дрожь. Его собственный член отирался об одежду короткими болезненными вспышками, но когда Мира вдруг навалился всем весом и закинул стопы на оконную раму, развел колени, толкнулся на пальцы и весь подставился взгляду, Мага понял, что ему этого хватит. Просто слушать срывающиеся хриплые стоны вперемешку с признаниями в любви, просто целовать в шею, просто смотреть как мышцы сжимаются, пульсируют на нем, а на фирменную джерси ложатся белые капли – и дышать этой секундой, мгновением полного, бесконечного доверия, светлого и воздушного, как поцелуй. А потом кончить от того, как Мира, совершенно не соображающий, потянется слабыми пальцами, обнимет за затылок и прижмет к себе, губами к губам, блаженным криком до самых внутренностей, горячим выдохом, обжигающим легкие. Сперма плеснулась на штаны, пропитала ширинку и потекла по бедрам быстро остывающими каплями – на мгновение вспомнилось, как он точно так же спустил в штаны, когда Мира приник к нему в туалете самолета и сжал пальцы в паху. Вспомнилось и прошло, потому что пришлось ловить Миру, который опрокидывался куда-то набок. – Ты в порядке? – беспокойно уточнил Мага, помогая снять с окна длинные ноги; не удержался, погладил против роста, встрепывая ладонью нежные золотые волоски. – Да, очень, – отозвался вздохом Мира и благодарно потерся носом о щеку. – Было очень хорошо. – Сильно замерз? – Нет. Или да. Ничего, в душе согреюсь. Ты так долго спал, что я уже решил будить тебя минетом. – Но? – Но подумал, что в этот раз твоя очередь. – Не знал, что у нас есть график, – пробормотал Мага и густо покраснел, вспоминая, как Мира на Бали решил устроить ему очень доброе утро, и как Денчик ввалился в самый неподходящий момент. Денчик вообще был королем неподходящих моментов, как они выяснят позже, а в тот день с Магой случился самый быстрый и самый обидный оргазм в жизни. Мира ещё долго потом дулся. Зато прямо сейчас Мира был совершенно спокоен: кое-как развернувшись на подоконнике, он обхватил Магу коленками, обнял за спину, уложил щеку на плечо и затих. Только его дыхание шевелило волосы на виске Маги. И ветер трепал старую футболку с цифрой три на спине, заляпанную и растянутую, убитую временем напрочь. Теперь любимую.