Пепел и магнолии

Ли смотрит в зеркало и недовольно морщится. Школьная форма сжала неудобной тканью плечи, прикрыла острые колени клетчатым целомудрием юбки. Мать вдруг решила подвезти её до школы лично и озаботилась внешним видом дочери, не выпустив из дома с боевым раскрасом на лице и неприличными надписями на рюкзаке. Бледное лицо — даже ни единой веснушки, под глазами без тоналки стали видны круговые тени. Ли кривится, потому что без макияжа чувствует себя всё равно что голой. Хотя, может, голой было бы не так плохо заявиться в школу, чем так, как сейчас. Обычно тени и подводка становились её дополнительной бронёй, тонким слоем красочной защиты, позволявшей скалить зубы в обрамлении бордовой помады, закидывать ноги в тяжёлых ботинках на парту, оголяя худые бёдра, и дерзить преподавателям. Как будто семейной славы не хватало, чтобы все итак обходили её за километр. — Ли, поторопись! — голос матери с привычными резкими нотками — уже переключилась на деловой тон, прозвучал уже от входной двери вместе с цокотом безумно высоких шпилек. — Иду-иду, — Амалия вряд ли услышала её ворчание, но, напоследок скроив рожицу в запятнанное воском стекло, Ли невесело хмыкнула и направилась к выходу из комнаты. День ей предстоял тот ещё волшебный. — В жопу! — замшелый камень раскрошился под озлобленным пинком. Нога немного заныла, но надгробию неизвестного орлеанца всё равно было без разницы. Ли сидела на заброшенном кладбище, зажав в кулаке пустую пачку из-под сигарет. На семейное соваться она не хотела, там бы быстро нашли, отвезли в особняк на растерзание тётушки Мэри с её причитаниями и прищёлкиванием розариевых бусин. Она даже не знала, что хуже — её нотации или тишина особняка. Так странно, скрипучие полы, шелест отслаивающихся местами обоев, негромкая музыка и перестук чашек на кухне, а всё равно было удушающе, неуловимо тихо. Гораздо уютнее среди колючей травы, мертвецов и стрекотания сверчков в душном новоорлеанском вечере. Не мешали даже вездесущие москиты, только сигареты кончились, а горло нестерпимо зудело от желания выкурить хотя бы одну. С этим в семье, Ли усмехнулась, почти уже все смирились, кроме матери и Мэри, но после одного разговора с дедом даже они резко присмирели на какое-то время. Её безмерно восхищало то, как Бернард управлял всем, даже не выходя годами из особняка. Люди, лоа, взрослые дети и внуки стекались в комнату на втором этаже, где тяжёлый запах цветущих магнолий смешивался с мучительно болезненным, оседающим в складках старого пледа, прячущимся под резным комодом и в динамике радиоприёмника. Ли не видела, никто, кроме Дана и самого деда не видел, только она твёрдо знала, что под хрипучую музыку джаза за его спиной неотступно кружились лоа. Младшая Эш хотела бы видеть, но могла только проклинать от всей широты души. И подростковой злости, но не суть. Её сила была такой же невидимой, но Мэтт закидывался таблетками, чтобы не видеть призраков, а Даниэль играючи смешивал молитвы с призывами духов — в такие моменты его глаза словно затапливала темнота, а воздух вокруг становился чуть прохладнее, как в зимних крадучих сумерках. Братья были лучшими, а Ли не пыталась их затмить. Слишком любила, хоть и не показывала часто и открыто. — Долго тут сидишь? — приминая пожухлую траву, рядом упал Дан — чёрные очки скрывают глаза от света угасающего солнца, белая рубашка определённо испачкается от соприкосновения с пыльным камнем, но в химчистке возле его дома приучились отстирывать и не такое. — Я за тобой не следил, мелкая, но, когда тебе звонит злая Амалия, которую снова вызвали в школу, потому что: «Вы не подумайте, просто после ссоры с мисс Эш мистера Ландема забрали в больницу», лучше порадуйся, что первым тебя нашёл именно я, — Ли не смотрит, но ощущает кожей, что губы брата тронула кривая ухмылка. Может, она и правда сглупила, только разве что на том, что не наслала порчу на этого ублюдка ещё раньше. — Прости, но он сам нарвался, — она ловко вытягивает из кармана его брюк сигареты, с наслаждением щёлкая зажигалкой и закуривая, — а сглазы на придурках тренировать лучше всего. Даниэль вздыхает. Ли оборачивается — в профиль брат напоминает застывшую статую, слишком спокойный, не кричит и не ругается, но червячок-совесть всё-таки немножко её грызёт из-за следов усталости на его лице. Мать наверняка вытащила племянника прямо из постели, не дав выспаться, а она даже не представляла, чем он мог быть занят ночью. Обряд, бар тётушки, ночная фотосессия с аллигаторами, поездка на болота — всё, что угодно. Дан, словно почувствовал её пристальный взгляд, сдвинул на лоб очки и стал смотреть в ответ. Просто так, без тени недовольства или упрёка. Ли знала, что оба брата считались в городе завидными женихами, даже несмотря на колдовство. Их наследство вполне перевешивало страх перед страшными колдунствами, жертвенными обрядами и знаками ве-ве, прячущимися под кожей каждого Эша. Мэтт на её подколки обычно ворчит, поглубже зарываясь в старые книги, Дан только тонко улыбается за стаканом бурбона, наблюдая за перепалками родственников. После Анаис он и не думал заводить новые отношения. После Анаис он вообще перестал на какое-то время быть Даном. Но сейчас всё было лучше, во всяком случае, так казалось. Он разорвал зрительный контакт, ловко поднимаясь на ноги и протягивая ей руку. Она приняла, поднимаясь следом, цепляясь за надёжный рывок. Иногда они понимали друг друга без слов, как сейчас. Ли это нравилось, а Даниэль не возражал, тоже любивший помолчать. Они подъехали к особняку уже ближе к ночи, завернув по пути к Мэтту на ужин. Ли ворчала, что этот ужин ей же и пришлось готовить, но была довольна, что оба оценили её старания. В доме почти не горел свет, только на кухне, откуда доносились голоса дяди Роберта, Мэри и матери. Дан молча указал ей на лестницу, попутно уходя в сторону родственников, давая время убежать к себе наверх. Только Ли не пошла к себе, мать туда завернула бы в первую очередь, чтобы разразиться тирадой, а потом забрать домой. Иногда они могли мирно посидеть на своей кухне или посмотреть какой-нибудь фильм по телевизору, но это было редкостью. Комната деда, искупанная в молочном свете луны, встретила её дымом не учтённых сигарет и глубокомысленным дедовским: — опять кого-нибудь прокляла? Ли передёрнула плечами, по привычке усаживаясь в потёртое кресло у окна. Лица деда в клубах ядрёного дыма его крепких сигарет не было видно, но она точно знала, что за ними прячется проницательный прищур и его бесконечная, наверно, мудрость на все случаи жизни. — Может и так, но нелепые слухи о нашей семье бесят, — глухое раздражение шипит и змеится где-то внутри, Ли его давит, ловя, как скользких змей, руками. С дедом нет смысла изворачиваться, кричать и топать ногами. Он на злость ответит коротким матом, подзатыльником и ценным советом, которые обычно срабатывали. Бернард устало вздыхает. Иногда кажется, что они осточертели ему всем скопом, вместе со своими проблемами, неудачным колдовством и дрязгами, но, видимо, это было семейным — не показывать, что сильно любишь. Бернард мог материться, ворчать, но всегда помогал. Он казался вечным, упорно цепляясь ломкими пальцами за ускользающую жизнь. Ли по-детски куталась в цветастый плед, надеясь, что патриарх их семейства проживёт правда как можно дольше. Она почти не помнила себя лет до пяти, и, наверно, первое воспоминание увязывалось в расплывчатой детской памяти именно на ворчащего деда и давящий аромат магнолий за окном. — Бесит, не бесит, что, теперь каждого будешь проклинать? — Бернард тяжело поднялся с кровати, опираясь на трость, — Лилиан, посмотри на меня. Кривясь от полного имени, Ли всё же вернула взгляд на его морщинистое лицо с глубоко посаженными цепкими глазами. В такие моменты она чувствовала себя юнее, меньше, чем была. Ещё чуть-чуть, и вместо идиотской школьной формы на ней окажется цветастый сарафан, отросшие волосы переплетутся в тугие косички, только ноги будут всё так же расцарапаны, как и сейчас. — Вивьен, когда ей исполнилось тринадцать, прокляла насмерть одноклассницу. Та тоже распускала слухи об Эшах. Наверно, это развлечение для Нового Орлеана на все времена, — он усмехнулся, вспоминая и одновременно удерживая внимание внучки. — И что? — должно было прозвучать с вызовом, но получилось больше со слабым интересом. — Что-что, — закатил глаза Бернард, — провалялась с истощением две недели, но зато поняла, что может не только убивать, но и исцелять. Редкость, девочка, но и у тебя это в крови. Ли недоумённо подняла бровь, рассчитывая на продолжение, но не получила его до того, как дед, устав, пристроился снова на краю кровати. Она никогда не задумывалась, что у её колдовства есть обратная сторона. Никто не объяснял, никто не говорил, были только обрывки знаний в бабушкиных записях, редкие комментарии деда и интуиция, чтобы идти, как в темноте, наощупь, спотыкаясь на обидных неудачах. — Никто не говорил, — пробурчала, зарываясь поглубже в кресло, подтянув к груди колени. Ненавистная школьная юбка задралась, но ей было как-то всё равно. Деду, определённо, тоже. — У твоих братьев другая сила, да и этим идиотам самим бы научиться с ней управляться. Они Эши, справятся. Только ты тоже Эш, Ли, — добавляет Бернард негромко, прикуривая новую сигарету, — и ты никогда не будешь одинока. Ли вышла от Бернарда далеко за полночь, аккуратно прикрыв его лёгким одеялом и затворив тяжёлую дверь. Мать наверняка осталась ночевать в особняке, но она сама этой ночью спать точно не собиралась. Испанский мох мелькает меж крашеных прядок, серый пепел густой подводкой подчёркивает вязкую темноту в глазах — не видно зрачка. Ли бесконечно юна в своих кожаных юбках и колготках в крупную сетку, с братовыми сигаретами меж тонких губ и хриплой мелодией порчи наготове. Только ей больше не чудится боязливое одиночество за углом. Она — Эш, а этой ночью у Вивьен в баре совсем немного людей. За толстыми стенами в тишине Садового квартала раздался шум двигателя. Дан не казался ей сонным, когда отвечал голосовым и согласился провести эту ночь вместе за выпивкой среди неоновых вывесок. Ли не сомневалась, что с ним будет Мэтт, ворчащий, что они когда-нибудь убьются, неудобно разъезжая на мотоцикле втроём. Ночь стелилась податливым полотном под колёсами, они действительно поехали втроём, разбрызгивая свет и отражения в лужах после недавнего дождя. Эши желали веселья, а вслед им хохотала чёрными кратерами полная луна.