🩷
У него в церкви завёлся обнажённый и дрочащий во время месс призрак. Минхо не знает наверняка, но предполагает, что не стоило в подростковом возрасте дрочить на лучшего друга, иначе он не может найти причину, за что его сейчас так наказывают. Он не знает его имени, не знает, почему другие не видят призрака. Ебаный призрак в его церкви небольшого города в Шотландии. Впервые Минхо замечает какую-то мутную дрожащую полупрозрачную тень, заходя утром в церковь ещё в полудрёме. При всей вере во Всевышнего, Минхо подумал, что сходит с ума, но через пару минут списал на хронический недосып — мало ли что может привидеться. Во второй раз эта же тень появляется, когда Минхо слушает исповедь одного из «постоянников» — пожилого мужчины, уверенного, что обнимать супругу во сне — заработать адское наказание в виде артрита. Тень ползёт прямо перед ним, оставляя давление на ногах, будто на них кто-то садится. Минхо крестится и продолжает слушать прихожанина. Ситуация становится интереснее в третий раз, когда тень приобретает очертания молодого мужчины. Проблема лишь в том, что он обнажённый, дрочащий член и с высунутым языком, как грёбаная собака в жару. И смотрит он прямо на крест. Минхо был возмущён до глубины души, потому что пиздец, что это за тварь и почему она оскверняет святое? Не ему жаловаться, потому что пастор из Минхо по рамкам общественности сомнительный. К счастью, прихожане не знают, что он матерится, пусть и мысленно, задаётся вопросом, как здесь оказался, и почему на его голову падают странные типы, дрочащие на памятники с женскими телами. Если бы он не соблюдал целибат, то ещё и дрочил бы, потому что, объективно, призрак симпатичный. У него странные пропорции тела с широкими плечами и узкой талией, худые ноги и выпирающие на руках вены, а за пушистые волосы хочется потянуть. За эту мысль Минхо молится весь день, отказываясь смотреть прихожанам в глаза. Призрак появляется всё чаще, а Минхо сходит с ума и злится всё больше. Он красивый. Минхо, к сожалению, гей и оценить мужскую красоту может сполна. Он бы не против сжать чужую талию, только секса в его жизни нет уже больше десяти лет и подобные мысли не посещали его голову примерно столько же, пока в его церкви не поселилась симпатичная сверхъестественная хуйня, у которой очень странные кинки. Прошло два месяца с их первой «встречи», когда они, наконец-то, познакомились. Исповедальню покидает молодая девушка, которая никогда не отмоется от того, что сделала, будучи глубоко верующей в такой же семье фанатиков, иначе Минхо не мог их назвать — «Отец, я согрешила, переспав с будущим супругом до свадьбы». У Минхо выучены ответы на любые «грехи», но с этого ему каждый раз смешно. Они считают, что убить человека равно сексу до свадьбы, а потом Минхо вспоминает, что он — пастор и ему нельзя издеваться над прихожанами. А так хочется. Минхо перестало быть смешно, когда после истеричного женского голоса он услышал приятный мужской, и не заметил очертаний человека через ширму — только мерцание. О, нет. — Могу ли я покаяться, Отец? Он впервые теряется, потому что нет, блять, нет, нельзя, уйди, но ему нельзя выгонять прихожан из-за собственных проблем с головой. — Тебе есть за что? — спрашивает Минхо и сжимает ткань рясы, закрывая глаза и откидывая голову, слегка ударяясь, надеясь, что боль поможет проснуться, но это не сон. Рядом сидит ебаный призрак, дрочивший два месяца в церкви, и Минхо даже не хочет думать, почему до сих пор не отправился на лечение в психиатрическую больницу, рассказав, что видит призрака. — Вероятно. — Расскажи мне, что тебя тревожит, — хрипит Минхо. — Да, я… Могу ли узнать, как Вас зовут? Мне будет немного легче, если мы будем чуть ближе. Узнать. Легче. Ближе. Минхо хочется кричать, потому что он не раз произносил своё имя, находясь рядом с ним, и куда ближе можно быть, если эта мерцающая штука дрочила перед ним, ничего не стесняясь? — Ты можешь звать меня Минхо, но, если не секрет, как зовут тебя? — Приятно познакомиться, Минхо. Меня зовут Джисон. Я… работал проституткой. Вот это нихуя себе. Минхо молчит, ожидая продолжения, даже не потому что боится сбить Джисона с мысли, а потому что ему сказать нечего. В исповедальне призрак проститутки. Лучше не придумаешь. — Я… Мне двадцать лет… было. Я пошёл продавать своё тело добровольно и не от бедной жизни. Просто в тот момент такой заработок казался простым. До первого клиента. Это даже звучит страшно, но Минхо закусывает губу и молчит. Как плохо нужно быть осведомлённым о настоящей жизни, чтобы думать о проституции, как о лёгком заработке? Минхо его не знает и не может осуждать, да ему и нельзя, но с каждым годом вопросов к людям становится всё больше, а ответов всё меньше. — Джисон? Ты можешь не рассказывать, если тебе сложно или ты не готов. — Нет, я просто… стесняюсь? Да что ты говоришь? — В плане, ну, пастор и проститу- — Джисон, я же не ребёнок, который не знает, что хорошо, а что плохо. Проституция, к сожалению, часть человеческого существования, даже если мы её не касаемся напрямую. Я выслушаю всё, что ты расскажешь, если ты готов делиться и тебе нужен этот разговор. С моей стороны никакого осуждения или порицания. Сейчас я — твой личный слушатель. — Вам не стыдно говорить о таких вещах? Минхо смешно. Правда, смешно. Этот парень — или как его блять называть — дрочил прямо перед ним, толкал язык в щёку и облизывался, будто перед ним самый сочный стейк. — Мне? Нет, Джисон. Я человек и мне не чуждо всё людское. Можно ли мне ругаться матом? Нет. Поддаваться плотским утехам? Нет. Я соблюдаю целибат, поэтому нет, но и знаю, как делаются дети и что для этого нужно, поэтому внимательно тебя слушаю. — Вы сейчас сказали, как самый суровый учитель, Отец. Если бы я был учителем, то выпорол тебя, маленький призрачный ублюдок. — Прости? — хмыкает Минхо. — Нет-нет, не извиняйтесь, мне понравилось. Минхо готов его призрачную голову въебать о ближайшую стену, чтобы перестать страдать, иначе ситуацию не назвать. — Джисон, — устало шепчет, покачивая головой из стороны в сторону. А дальше Джисон, правда, говорит. Долго и с запинками, зависая после некоторых слов и вызывая у Минхо дрожь. Неприятную и мерзкую дрожь с мурашками по всему телу, потому что страшно. Он не может винить парня, выращенного в розовых очках и уверенного, что насилие бывает только в фильмах и с другими людьми, но никогда — с нами. Минхо трясёт, потому что слышит всхлип за ширмой, когда Джисон рассказывает, как его складывали пополам до боли во всём теле и нещадно втрахивали в грязные простыни дешёвого мотеля. Сейчас он слушает избитого жизнью и фантазиями парня, подвергшегося пыткам по собственной глупости, потому что он не слушал. Не слушал, когда ему говорили, что всё это не шутки — в том мире боль и страдания, огромные деньги, собранные на слезах и крови таких глупых, как он. Джисон — глупый и упрямый. Минхо плачет вместе с призраком двадцатилетнего мальчика, задушенного во время очередного издевательства. Он ощущает такое не впервые, но никогда раньше у него не было желания обнять человека, подарив частичку тепла. Иронично, что появилось желание, когда обнять Минхо и не может. Чёртов призрак Джисон. Чёртов Ли Минхо со своей блядской работой и желанием помочь всем. Когда Минхо перестаёт колотить и он собирается что-то сказать, свечения за ширмой уже нет. Минхо не видит его весь следующий месяц. В следующий раз они встречаются во время мессы, когда Минхо почти заканчивает и собирается уходить к себе, чтобы думать, думать и ещё раз думать, пытаясь разобраться в том дерьме, которое с ним случилось месяц назад, когда Джисон пропал. В тот день Минхо впервые за долгие годы плакал, как ребёнок, потерявший родителя. Один странный биполярный призрак забрал частичку его души, даже не подозревая об этом. Исчез. Пропал. Не позволил сказать и слова. Минхо плакал. Много и долго. Минхо смеялся. Громко и истерично. Минхо избивал боксёрскую грушу. До содранной кожи и адской боли. Всё ради одного — не думать. Не хотелось разбираться в злости и агрессии, что поселились в душе, как и мириться с их причиной. Минхо — мальчик взрослый, подсознательно он понимает причину своего поведения, но принимать не хочет. Ему хочется поговорить с ним. Джисон не рассказал ему, что чувствовал в момент, когда доступ кислороду был перекрыт, а сил бороться не оставалось. Минхо хочется узнать его. Мысли в тот момент. Что было перед его глазами: лицо того уебка, что душил его, светлые детские годы, улыбка мамы? Минхо нужно узнать. Не для Джисона — для себя. Ему снятся кошмары, где Минхо лежит под тяжёлым телом и его душат. Минхо ничего не может сделать — только хрипеть, плакать и отключаться. И просыпаться в поту, избивая боксёрскую грушу, чтобы не делать того же с людьми, которые раздражают своими глупыми грехами, таковыми и не являющимися. У Минхо очевидная проблема, для решения которой ему нужен ёбаный призрак умершей проститутки.Я влюблен в привидение и могу плакать, пока не умру в постели. Я дурак.
Это первая мысль, которая посещает его, когда он видит Джисона вновь. Сначала он хочет расплакаться от радости, после — ударить его, а ещё позднее — обнять и спросить, почему тот не приходил. Минхо уверен, что не имеет права задавать Джисону такой вопрос, но он хочет и не может сдержаться. Джисон рушит его планы через секунду, как только Минхо понимает это. Он дрочит. Сидит — может ли призрак сидеть, не имея тела? — на скамье, раздвинув ноги и уперевшись одной в сиденье, скользит ладонью по члену и откидывает голову, открывая шею. Сегодня он одет. На Джисоне безрукавка и чёрные расстёгнутые джинсы, заправленные в ботинки. Минхо задаётся вопросом — почему он одет? Его тревожит этот факт и вызывает смятение, будто что-то не так. Сейчас Минхо понимает кое-что ещё — Джисон никогда не кончает. Будто он в постоянной гонке за удовольствием, которое ему было недоступно при жизни. Какое же уебанство. Весь месяц Минхо снились не только кошмары, но и то, в чём он не хочет признаваться сам себе, предпочитая игнорировать их — эротические сны. Джисон — красивый. Объективно красивый. Минхо ловил себя на этой мысли слишком много раз, но преследовать она его стала после исповеди призрака. Он завидует всем этим ублюдкам, что касались чужого тела, издевались над ним и оставляли синяки и побои, выпуская злость на теле подростка. Мерзкие ублюдки, считающие, что деньги всё решают. Джисона хочется любить во всех смыслах: словами, прикосновениями и действиями. Минхо хочется сказать ему, что Джисон — не просто красивый внешне, но и внутри. Глупый, несмышлёный, в розовых очках, но всё ещё красивый. Ему бы в любви признаваться и дарить неловкие поцелуи на первых свиданиях, водить в романтические места и кормить клубникой в шоколаде, но всё это не про Джисона, и даже не про Минхо. У Минхо начинается истерика. — Джисон, — шепчет, как только последний прихожанин закрывает за собой дверь, не поднимая голову, боясь смотреть. — Минхо, — стонет в ответ. — Посмотри на меня, Минхо. — Нет. — Почему, Минхо? Я тебе не нравлюсь? Не возбуждаю? Ты не хочешь меня коснуться? Почему, Минхо? — кричит Джисон, убирая руку с члена, даже не застёгивая брюки. — Посмотри на меня! Минхо не может. Хочет, но не может. Джисон кричит на него. Ругается, оскорбляет, выводит на эмоции. Минхо понимает зачем, но всё сломается, если он поддастся ему. В грудь будто бьют кулаками, и Минхо поднимает голову, встречаясь взглядом с чужим — заплаканным. — Я боюсь, — шепчет Минхо, вновь опуская голову. Его больше не бьют физически, но тишина делает гораздо больнее. — Объясни, пожалуйста. — Я… не могу. Слишком много всего, Джисон. Минхо плохо соображает, но идёт к двери, закрывая её на замок — им не нужны свидетели. Ему хочется сбежать. Оказаться где угодно, только не в этом моменте, который он представлял сотни раз с разными финалами — ни один из финалов не оказывался хорошим для обоих. — Слишком много чего, Минхо? Меня? Тебя? Мыслей? Чего, Минхо?! Он молчит в ответ и прислоняется лбом к двери, мечтая удариться о неё со всей силы. У Минхо нет ответов. — Почему Вы молчите, Отец? Вам неуютно от моего присутствия? Я могу уйти и больше никогда не прихо- — Стой. Минхо не узнаёт собственный голос, охрипший от непонятно чего, низкий и злой. — Не уходи. Ему нужна минута, чтобы собраться с духом и отойти от двери, поворачиваясь к Джисону. Минхо видит, как мерцание становится всё ближе, как и страх неизвестного. Он боится того, чем закончится их разговор. — Почему? Зачем я тебе нужен? Ощущение, будто ему голову на плечо положили и слёзы, впитывающиеся в рясу на плече. Минхо хочется его коснуться, но он не уверен, что испытает, когда не ощутит на подушечках ничего или — наоборот — ткань одежды или кожу. — Не знаю, что в тебе такое, но ты интересный. — Как эксперимент? — тихий скулёж в плечо. — Нет, — шепчет Минхо. — Нет, Джисон. Как человек. Его бьют в грудь. В самое сердце. Больно и безжалостно, выбивая воздух из лёгких. — Ублюдок! Отец, да Вы ублюдок последний! — истеричный смех слышен с другого конца помещения. — Как человек? Может быть, Вам, Отец, интересно, как я проводил детские годы, играя в песочнице с другими детьми? О, может быть, Отец, Вам любопытно, целовался ли я когда-нибудь с девушкой? А про первый раз мой Вы не хотите узнать, Отец? — Хочу! Минхо кричит. Кричит так, что стены бы задрожали, будь его голос сильнее. И плачет. Он хочет узнать о нём всё, начиная от того, во сколько минут его родили, заканчивая его первой мыслью, когда Джисон осознал себя призраком. Он хочет всего Джисона. — Хочешь? — неверяще кричит Джисон, продолжая смеяться. — Как много Вы думали обо мне, Отец? Может быть, Вам было страшно и больно за меня? Вы меня жалели, Отец? Но мне не нужна жалость. И Вы, Отец, мне не нужны. — Врёшь. — Не вру. — Врёшь, — смеётся Минхо. — Иначе ты бы не пришёл. Иначе ты бы не кричал. Иначе ты бы не просил посмотреть на тебя. Ты заметил, Джисон? Ты не мерцаешь, потому что я вижу, блять, твоё тело! Настоящее, Джисон. Медовую кожу, одежду, обувь, даже высохшие слёзы на лице. Думаешь, мне наплевать? Стоял бы я здесь, если бы ты не был мне интересен? Стоял бы?! Отвечай, Джисон! — Нет, не стоял бы. — Верно. Между ними тишина и тысяча мыслей в головах, с которыми они не могут справиться. Им нужно время. Им нужно уединение. — Я… Джисон, я сказал правду. Во всём. Но мне нужно время, чтобы обдумать и твои слова. Мы можем… увидеться позже? Джисон сжимает кулаки и моргает. — Да. Да. Мне тоже нужно подумать. Давай, я приду завтра в это же время? Если… если ты не будешь готов, я просто посижу тут, если ты не будешь против. И даже если через день ты не будешь готов, я хотел бы просто быть рядом. Можно? — Можно. Пожалуйста, приходи. Я… тоже хотел бы просто быть рядом. Минхо наблюдает, как Джисон обратно становится мерцающей оболочкой и исчезает в одной из стен, сам сползая на пол и всхлипывая. Слёзы текут по щекам, а руки дрожат. Ему нужно поспать, подумать и больше никогда не приходить в это место, полное чужих слёз и сорванного голоса. Он будет ждать его завтра.🩷
С их первой встречи проходят дни, недели и месяцы, но они молчат с того самого дня. Минхо думает слишком много и страдает от головной боли, а ещё осознания и принятия того, что испытывает интерес и жалость к малознакомому человеку, который даже не человек вовсе. Он после этого самого себя считает жалким. Грех ли хотеть помочь человеку, выбравшему сторону «лёгких» денег. Минхо уверен, что никакие деньги не стоят того, чтобы быть задушенным, а после понимает, что и не ему судить — сыну политика и владелицы благотворительного фонда помощи детям больных раком. Он никогда не нуждался в деньгах, даже после того, как от него отказались родители, ведь «им не нужен сын, ушедший в религию». Минхо не видел их с того самого дня, как получил пощёчину и кричащее «Ты нам не сын!». Иногда он скучает по ним, по глупым шуткам отца и вечно спешащей куда-то матери, а после просыпается из-за кошмаров, где родители его забывали в машинах, на благотворительных балах и оставляли с горничной на недели, ведь не могли в отпуск брать с собой ребёнка, и без того устав от него. Устали они, блять, от единственного ребёнка, которого видели раз в неделю, если везло. А теперь они не видятся вообще. С того разговора с Джисоном, Минхо прорабатывает все свои проблемы и гоняет тараканов в голове, пытаясь сложить пазл. У него получается ровно ни-ху-я. Как будто в один момент навалились все детские обиды, подростковые злые шутки, кризис ориентации и желание отказаться от привычного ритма жизни, став тем, кто будет психологом и моральной помощью для верующих и жаждущих быть услышанными. Теперь Минхо самому нужен психолог. Он не знает, что делать и как быть. Джисон — чёртов призрак, каждый день сидящий рядом с ним, и расстояние между ними становится всё меньше и меньше. Сначала Минхо даже не понял, что Джисон оказывается ближе и ближе, пока не осознал, что и сам к нему неосознанно тянется. Ему хочется его коснуться, но он боится, как и в тот день. Быть отвергнутым — не страшно. Страшно, потому что не знаешь — пройдёт ли сквозь мерцание рука или коснёшься медовой кожи. Холодная она, как у мёртвого, или горячая, как у живого человека? Минхо тревожит важный вопрос — почему Джисон вообще начал появляться в церкви? Сегодня они так близко друг к другу, что Минхо ощущает тепло рядом — или это игра подсознания — с собой. — Джисон. Минхо удивляется сам себе, но чужое имя слетает с языка так легко и без ведома его глупого мозга. Мерцание оказывается прямо перед ним — Джисон сидит на коленях и смотрит на него снизу вверх. — Привет, — шепчет в ответ. — Привет, Джисон, — тянет руку в желании коснуться чужой щеки, но отдёргивает, осознавая, что делает. Джисон хмурится и произносит: — Почему? Ты можешь коснуться. — Не могу. — Почему, Минхо? Минхо не отвечает слишком долго, но и Джисон не шевелится, не пытается заговорить, не тянется к нему. Сидит и смотрит. — Я всё ещё боюсь. — Что тебя пугает, Минхо? — Ты. Джисон отшатывается, но не встаёт, только голову опускает, а через несколько минут поднимает и показывает заплаканные глаза. — Могу ли я покаяться, Отец? Минхо задыхается. Они уже проходили это однажды и теперь здесь, полные непонятных им самим мыслей и чувств, не знающие, что делать и чем закончится эта образовавшаяся связь. У него нет сил говорить — он только кивает Джисону утвердительно и слушает. — Ты боишься не меня, а того, что с тобой делает знакомство со мной. Ты хочешь коснуться, но не уверен, что испытаешь в этот момент. Тебя тревожит, что я мёртвый. Боишься ли ты того, что никогда не сможешь ощутить тепло моего тела, оставить поцелуй на щеке или ты боишься, что коснёшься меня и ощутишь грязь, оставленную на теле сотнями мерзких людей? Волнует ли тебя, что я мужчина, как и ты, Минхо? Джисон замолкает, а Минхо делает то, что пугает их обоих — касается кончиками пальцев щеки призрака. Она тёплая и мягкая. — Минхо? Минхо смотрит на место, где пальцы касаются щеки, видит удивление во взгляде Джисона и понимает, что тот перестаёт мерцать, приобретая цвет. Чем дольше Минхо его касается, тем больше Джисон перестаёт мерцать. — Ты больше не мерцаешь, — произносит шёпотом. — Потому что ты касаешься меня. — О чём ты говоришь? — Ты не заметил в прошлый раз, верно? Я начинаю приобретать человечность, когда мы касаемся друг друга. — Ты спрашивал, пугает ли меня, что ты мужчина. Нет. Я много лет назад принял свою ориентацию, и, ну, ты не худший из вариантов, который мне мог понравиться. Я боялся и боюсь тебя касаться не потому, что ты, как считаешь, грязный, нет, Джисон. Меня пугает, что под пальцами ничего не окажется — лишь мерцание и больше ничего. Касания и разговоры — язык моей любви. Можно обойтись без чего-то одного, но, правда, сложно, — Минхо смотрит ему в глаза, продолжая: — как и то, что ты мёртвый. Я не знаю, почему ты появился в церкви и почему именно в тот день. Не знаю, почему и зачем делаешь то, что делаешь тогда и сейчас. Не знаю, как долго мы сможем видеться. Ничего не знаю, Джисон. Минхо дрожит из-за собственных слов, чувств и ладони, касающейся его щеки. Тёплой. Он жмётся к ней, как котёнок, которому нужен контакт и поддержка, ловит губами солёные слёзы и сквозь туман в глазах смотрит на Джисона. — Спасибо за честность, Отец. Джисон садится рядом и кладёт ему голову на плечо, обнимая обеими руками за талию, произнося: — Можно мы помолчим и посидим? Пожалуйста, Минхо? — Да, конечно, — шепчет Минхо, сплетая собственные пальцы, всё ещё боясь коснуться призрака, пусть тот и осязаем, греет его своим теплом и жмётся как можно ближе. Он не знает, пропадёт ли Джисон опять или продолжит приходить, но кажется, будто им обоим стало легче. Разговоры даются тяжело, но без них ещё сложнее, когда мысли и чувства обжигают внутренности и кровавые слёзы текут по щекам. Джисон отодвигается от него и спустя время исчезает, как и тепло, гревшее Минхо. Сегодня Минхо стоит на коленях и молится Богу, чтобы это была не последняя встреча.🩷
Среда оказывается тяжёлым днём. Минхо присутствует на похоронах одного прихожанина и заранее знает, что вечером будет грызть костяшки и сдерживать слёзы, но не за мистера Гордона, а за призрака, опять пропавшего на неделю. Справедливости ради, в тот вечер Джисон явился всего на минуту ещё раз, когда Минхо собирался закрывать церковь — он его предупредил, что его не будет какое-то время. Время для Джисона — бесконечно долгое и карамельно тянущееся, но не для Минхо. Джисон не приходит, и у Минхо лишние часы и минуты для бесполезного самобичевания. Если бы Джисон был человеком, было бы, наверное, легче? Он не уверен. Смог бы Минхо отказаться от церкви и прихода, которому посвятил практически половину жизни? Если бы да кабы. Что он может сейчас? Ничего. Жалкое ничего. Джисон — призрак. Минхо — человек. Из общего у них — церковь. Возможно, детские и подростковые травмы, с которыми до сих пор не справились. Ему дурно и противно от ситуации, самого себя и даже Джисона. Джисона, который сидит в кресле его спальни, расставив ноги и откинув голову на кресло. — Привет? — спрашивает-тире-здоровается призрак. — Привет? Ты как здесь оказался? Минхо немного в шоке — это их первая встреча вне стен церкви. — Я не преследователь и не маньяк, просто один раз видел, как ты заходил сюда после закрытия церкви. Ты не рад меня видеть? Издевается. Он, блять, издевается ещё. — Даже не знаю, Джисон. У меня был план провести вечер с мыслями о том, как один призрак пропал на неопределенный срок, перестав меня развлекать дрочкой во время месс. Скучно, понимаешь? — О? У Джисона на лице хитрая и ничего хорошего не предвещающая улыбка, а у Минхо живот крутит, потому что призрак тянется к пуговице на брюках и смотрит в глаза. — Хочешь, устрою тебе личное шоу? Сейчас тебе не на кого будет отвлекаться. Вы после простите мне такой страшный грех, Отец? Минхо прижимается спиной к стене и хватается за нее обеими ладонями, сжимая со всей силы, в надежде, что боль отрезвит разум. Им нельзя. Ему нельзя. Каким бы дерьмовым пастором Минхо ни был — смотреть на Джисона всегда целое испытание по многим причинам, но касающегося мокрого от предэякулята члена — особенно низко. Джисону, очевидно, не нужен ответ. Его губа закушена, а голова откинута, и всё, чего хочет сейчас Минхо — пометить чужую шею губами и зубами, выбивая хрипы и жалкое «пожалуйста, Отец». Какое же блядство. Минхо заставляет себя стоять и не двигаться, даже рот открывать не позволяет, чтобы не рассказать о всех снах и мыслях, за которые пришлось молиться долгими часами, намеренно стоя на коленях и доводя себя до физической боли. А призрак перед ним устраивает шоу и ничего не стесняется. Минхо хочется сделать с ним так много всего, чего в его жизни не было долгие годы. Хочется ощутить член на языке, пальцы в прядях волос и узость чужого тела. Хочется. Хочется. Хочется. Но вместо всех этих «хочется», он закрывает глаза, отказываясь поддаваться соблазнам. — Отец, почему Вы не смотрите на меня? — сквозь череду стонов пробивается хриплый голос, пытаясь разбить остатки выдержки Минхо. — Вы боитесь, Отец? — Нет, не боюсь, Джисон. — Тогда почему? Он не уверен, что отвечать Джисону было бы хорошей идеей, потому что сейчас хочется рассказать всё. — Вы так красивы, когда задумчивы, Отец. Блять. — Почему ты опять обращаешься ко мне на «вы»? Тихий смешок, заставляющий посмотреть на призрака. Минхо страшно. Джисон может дать любой ответ, и Минхо уверен, что ему не понравится ни один из них. — Заметил, что Вам нравится такое обращение, Отец. Особенно сейчас, когда мои пальцы мокрые, а член стоит. — Твоей наблюдательности можно позавидовать, — сдаётся Минхо. — А знаешь, что заметил я, Джисон? — Расскажите мне, Отец, — хмыкает и добавляет: — пожалуйста. Минхо не уверен, что стоит произносить все те слова, которые разрушат атмосферу и момент, но он должен. Невысказанные слова грызут его изнутри, не позволяя нормально функционировать. — Я заметил, Джисон, что ты гонишься за удовольствием, но никогда не доходишь до конца. Твои пальцы скользкие от предэякулята, но никогда не грязные от спермы. Ты стонешь красиво и громко, но никогда не стонешь особенно сильно, потому что не знаешь, что такое оргазм. Знал ли ты при жизни, каково это, кончать от попаданий члена по простате? Толкал ли кому-то член по самые гланды, вплетая пальцы в пряди волос и боясь кончить через секунду после того, как по члену пускают вибрации? Расскажи мне, Джисон, пожалуйста. Он наблюдал за ним всё время, которое говорил. Сначала Джисон облизывал губы и двигал рукой по члену быстрее прежнего, а на последних словах Минхо — кусал дрожащую губу, даже не пытался стереть слезу со щеки и держался обеими руками за кресло. Мерцание пропало в ту секунду, как Минхо отцепил пальцы от стены и сделал шаг навстречу Джисону. Он опять молча сбежал.🩷
Минхо устал. От себя и своих мыслей, от вечно сбегающего Джисона и того факта, что он влюбился в призрака. Ему понадобилось несколько бессонных ночей, сбитые костяшки, пробитая стена в комнате и несколько часовая истерика, чтобы признать, что он влюблён. В призрака умершей проститутки, младше его больше, чем на десять лет. Не страшно влюбиться в человека своего пола — страшно влюбиться в мёртвого человека с сотнями психологических проблем и сбеганием от всего, что он боится. А Джисон, очевидно, боится. Минхо не знает все его страхи, но знает одно — Джисон хочет любви и тепла. Минхо хочется быть тем, кто одарит его заботой и пониманием. Подаст руку тогда, когда Джисону будет страшнее всего. Покажет, что такое любовь и удовольствие. Проведёт через любые преграды, которые будут у него на пути. Он хочет не слепо трахнуть и забыть. Больше нет. Минхо ненавидит среды, и именно в этот день, когда он разбит больше всего, его встречает сидящий на алтаре Джисон. Явление Христа народу, блять. Минхо делает вид, что не видит никакого призрака и вообще дел целый вагон. С недавних пор к нему каждую неделю приходит молодая девушка — Айлин, бежавшая от фанатично верующих родителей. Минхо, вообще-то, восхищён ей. Она всё ещё верит в Бога, ходит в церковь и к психологу, осознавая, что одни разговоры с пастором не помогут. Минхо она нравится. Только Джисону девушка, очевидно, не нравится. Призрак садится у него в ногах, как только Минхо начинает разговор с Айлин. Джисон — красивый. Сидит на коленях, уложив руки на колени, смотрит снизу вверх, будто готовый, что сейчас его возьмут за волосы и натянут на член. Минхо сглатывает и поправляет рясу, надеясь скрыть полувозбуждённый орган. Джисон всё видит и хитро улыбается. Минхо молится Богу, чтобы тот ничего не сделал и не коснулся его. В исповедальне темно и за ширмой Айлин ничего не увидит, но тяжёлое дыхание и вереницу из мыслей скрыть невозможно, когда перед тобой объект твоих влажных снов. Чем больше Минхо знаком с ним, тем больше ходит в холодный душ и раздирает руки в кровь, чтобы не касаться члена, не представлять на месте своей руки чужой рот и не пасть окончательно. — Встань, — шепчет с мольбой в глазах. — Нет, Отец. — Джисон, пожалуйста, мы поговорим после того, как Айлин уйдёт. — Я хочу сейчас. Вам не нужно ничего говорить, Отец, сегодня хочу поговорить я. Минхо закусывает губу и откидывает голову, ударяясь о дерево. — Отец, с Вами всё хорошо? — спрашивает Айлин. Дерьмо, блять. — Да, Айлин, просто откинул голову и не подрасчитал силу. Я слушаю тебя. — Отец, не хотите послушать меня? — шепчет Джисон. — Мне так много хочется сказать, например, о том, как Вам идёт ряса. Я так много представлял, что под ней у Вас ничего нет. Как она бы накрыла всего меня, пока я буду заглатывать член, давиться и плакать, но не от боли — только от удовольствия. Ваши крепкие бёдра не скрывает даже ряса, Отец. Вы занимаетесь? Смогли бы Вы трахнуть меня на весу, Отец? Мне нравится мысль о стёртой из-за трения кожи на спине, Вашем члене внутри и глубоких поцелуях, отбирающих остатки кислорода. — Джисон, — бормочет Минхо, когда призрак касается его бёдер через несколько слоёв ткани. Он проявляется. Перед ним горячий молодой парень с красными от укусов губами и звёздами в глазах. — Ну же, Отец, Вы ведь хотите. Действуйте. Минхо нельзя. Ему, блять, нельзя даже касаться его. Он помнит, как ему было страшно ничего не ощутить под пальцами. Помнит, какая горячая у него кожа. Помнит мягкость чужой щеки. Касания вызывают зависимость, и Минхо падёт окончательно. Прямо сейчас. У Джисона мягкие волосы, и Минхо вплетает в них пальцы, толкая призрака лицом к уже вставшему члену. Минхо проиграл. Впервые в жизни проигрыш оказывается таким сладким и красивым. Джисон проходится кончиком языка по очертанию члена, и Минхо предпочитает не думать, как будет объяснять мокрое пятно, если с кем-то пересечётся. Да, меня обслюнявил призрак, а у вас такое не случалось? Странно. У Джисона сильные руки, которыми он сдавливает бёдра Минхо и водит по внутренним сторонам, сжимая и разжимая. — Мне хочется укусить Вас, Отец. Грех ли это — покусать пастора? — Грех, Джисон, пытаться отсосать пастору, — шикает и пытается вслушиваться в слова Айлин, но с каждой секундой её голос становится всё тише, а дыхание Минхо громче. — Тогда я буду самым счастливым грешником, Отец. А Минхо самым несчастным пастором, принявшем свою участь и больную голову. Когда Айлин заканчивает рассказ и благодарит за то, что её выслушали, Минхо моментально вскакивает и отталкивает Джисона, закрывая двери на замок. — Иди, блять, сюда, — рявкает Джисону. Джисон медленно выходит из исповедальни и облизывается, подходя к Минхо. Его щёки красные, а пальцы дрожат, и всё, чего хочется Минхо — увидеть, как Джисон выглядит во время оргазма. — Обопрись спиной о стену, — шепчет Минхо, наблюдая за растерянным Джисоном. Минхо опускается перед ним на колени, перед этим расправив рясу, укладывая вокруг ног, как юбку. — Смотри на меня, Джисон. — Мин- — Отец, Джисон. Для тебя — Отец. — Блять, — вскрикивает Джисон, как только Минхо касается кончиками пальцев чужого стояка и цепляет пуговицу, стягивая брюки до середины бёдер. — Не ругайся в церкви. Джисон весь напрягается, и Минхо уже начинает волноваться, что что-то произошло, но чувствует пальцы в волосах, больно оттягивающих голову. Отсюда Джисон ещё красивее. — Вам бы, Отец, самому рот прополоскать. Или занять чем-то другим. — Как скажешь, — мычит Минхо, скользя пальцами по уже мокрому члену. — Будь тише, Джисон. Вся агрессия ушла и оставила после себя только желание окунуть Джисона в любовь и нежность, на какую Минхо только способен. И он дарит её, как может, здесь и сейчас. Оставляет поцелуи на бёдрах и животе, скользит губами и держит Джисона, когда у того начинают дрожать колени. — Минхо, пожалуйста, почему ты такой медленный? — хнычет. Минхо поднимает голову и произносит, смотря в глаза: — Я не медленный, Джисон. Я мог бы позволить тебе трахнуть мой рот, но хочу видеть, как ты распадаешься на части от нежных поцелуев и внимания к твоему прекрасному телу. Хочу увидеть твоё лицо во время оргазма и ощутить, каково это — целовать тебя. Он знает, что делает с Джисоном — выбивает его из колеи и держится рядом, чтобы подхватить в момент падения. Минхо хочется быть тем, кто увидит сильные и слабые стороны Джисона. Хочет знать, чему он улыбается, а что заставляет плакать. Минхо хочет всего Джисона. Кончик языка толкается в уретру, и Джисон скулит и стонет над ним, цепляясь то за волосы, то за плечи. Минхо старается не думать о том, что сосёт чужой член прямо в церкви. В святилище, куда люди приходят замаливать грехи. Сосёт так, будто от этого зависят жизни, заглатывая в самое горло и позволяя Джисону толкать член за щёку, скользя по ней пальцами. — Минхо, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Он близко. У Джисона дрожь во всём теле, и Минхо стонет от осознания, что сделал это с ним. Вибрация проходится по члену и раздаётся крик. Минхо поднимает голову и наблюдает за выражением лица Джисона, открытым ртом, откинутой головой и слезами на щеках. Если бы он дышал — Минхо уверен — его грудь бы тяжело вздымалась и опадала. Минхо выпускает член изо рта и сглатывает сперму, морщась от солёного привкуса. — Минхо, иди сюда, пожалуйста, — хрипит Джисон, цепляясь пальцами за его плечи. Этот поцелуй самый голодный, который у Минхо когда-либо был. Джисон толкается ему в рот так, будто трахает, выбивая остатки души от тела. Минхо может поставить всё своё состояние на то, что слёзы Джисона во время поцелуя — от счастья и переизбытка эмоций. Собственный член требует внимания, но Минхо игнорирует его, сжимая чужую талию и позволяя трахать себя в рот, как послушная кукла. — Спасибо, — шепчет Джисон, когда видит, что Минхо не хватает кислорода. — За что? — удивлённо спрашивает. — За то, что показал, каково это — получать удовольствие и разваливаться от нежности. Джисон утыкается лбом в его плечо и плачет, оставляя мокрые пятна на рясе, но Минхо не против — только обнимает сильнее и прижимает к себе, согревая обоих. — Ты мне нравишься, и я не знаю почему ты появился именно в моей церкви, но, предполагаю, потому что недалеко отсюда некоторое время назад произошло убийство молодого парня, фотографии которого я не видел, пока не познакомился с тобой и не перечитал все статьи в Гугле. Если ты позволишь, я хочу стать тем, кто будет для тебя поддержкой в хорошее и плохое время. Тем, к кому ты придёшь, когда будешь понимать, что не справляешься. Я не знаю, почему ты стал призраком и обретаешь тело, когда мы соприкасаемся. Не знаю, как долго ещё ты будешь появляться, но готов ждать тебя столько, сколько потребуется. Не знаю, сколько времени у нас есть, но каждая минута с тобой — луч надежды. Я хочу попросить тебя лишь об одном, если ты согласен, Джисон. — О чём? — едва слышно спрашивает, сжимая Минхо в ответ. — Не исчезать, когда тебе больно, плохо или страшно. Джисон застывает и не даёт никакого ответа, пока Минхо не произносит: — Пообещай мне, Джисон, не сбегать, иначе я не справлюсь. Я волнуюсь о тебе каждую минуту, когда ты не рядом. Не знаю, вернёшься ты или нет. Не знаю, всё ли с тобой хорошо. Пообещай, пожалуйста. На последних словах по щекам текут слёзы, а голос ломается, дрожь пробивает всё тело, и Минхо удивлённо выдыхает, когда Джисон поднимает голову и оставляет поцелуи на его лице, стирая губами слёзы. — Я не знаю, смогу ли, но буду стараться, если ты принимаешь меня таким — грязным и сломанным чужими руками. — Ты не грязный. Сломанный и разбитый — да, но мы сможем. Ты сильный, Джисон. Никто из них не знает, сколько времени у них есть и что будет дальше, но у Минхо живот сводит от радости и тревоги, когда Джисон шепчет: — Обещаю, что постараюсь не сбегать.