Погасший огонёк

Смех зверей стоит в ушах. Рык. Он вынуждает Антона бежать, зажмурив глаза, прятаться, словно напуганного Зайчика. Ветер обжигает кожу морозом, бьет по щекам. Его ноги утопают в снегу, рыхлом, холодном. Он попадает в ботинки, неприятно мокнет. В этом снегу тонкая девичья кисть выделяется ярко, словно могильный крест. Антон замирает, чувствует, как внутри сердце падает в пятки, а он, следом за ним, на колени. Зарывается пальцами в снег, раскапывает его, не обращая внимание на то, как сильно они мёрзнут, как леденеют, двигаясь с трудом. Оля в этом снегу лежать не должна. Она должна спать в кровати, видеть красочные сны, что совершенно не вяжутся с серой реальностью будней в их семье. Антон придерживает голову сестры, смотрит в её лицо, такое юное и нежное... Живая! Это единственное, что волнует его в этот момент. То, что его сестра дышит, смотрит, позволяет ему выдохнуть на пару секунд, расслабиться. Пока он не ведет пальцами вниз, под снег, что скрывает нижнюю часть тела сестры. Антон каменеет моментально, дрожит, пропуская мимо ушей первые вопрос, который произносит Оля. Но слышит второй. — Антон, почему ты не отвечаешь? — голос у Оли слабый, совсем безжизненный. Она сама выглядит такой бледной, что еще чуть-чуть и сольется цветом кожи со снегом, что окружал их. В кромешной темноте леса только её лицо и оставалось его путеводным огоньком. И этот огонёк слишком быстро затухал. А Антон... Антон не знал, что сказать сестре, ведь все, что нащупали его пальцы внизу — противно мягкую мокроту. Рука утонула в кроваво-красном цвете, что выделялся на белом снегу яркими пятнами. И этот яркий цвет застелил весь взор Петрова, заставил дурноту подкатить к горлу. Он не мог произнести ни слова, бессмысленно пялясь на то, что осталось от ног Оли. А осталось там ровным счетом ничего. Кишки были оборваны, спутаны между собой, из них же вываливались остатки ужина, смешанные с чем-то странным... Антон бы назвал это конфетами, что они успели съесть по дороге к Замку, если бы не знал, что на деле это были останки других детей. Он позволил своей сестре... Боже, что же он натворил. Пальцы натыкаются на что-то более объемное. Печень. Недоеденная, рыхлая снизу. Сова, видимо, посчитала её не самой лучшей закуской. Проще от этого осознания не становилось. Сова была слишком зациклена на его сестре. Слишком часто являлась к той, пугая Олю своим присутствием. И как он только мог поверить, что звери могли быть хорошими! Как он вообще допустил эту мысль? Антон чувствует, как его пальцы трясутся. Не от холода вовсе, от страха, от паники, что впивается в него когтистыми лапами. Такими же, которыми Сова разрывала живот его сестры. Он убирает руку, отстраняет, чувствуя, как вслед за ней на колени выпадает что-то маленькое. Кажется, селезёнка. Петрова вновь мутит, потому что глаза сестры постепенно опускаются ниже. Он хочет закрыть ей глаза, не дать посмотреть, но руки у него в её же крови. В ошмётках плоти, которые Сова не доела. Глаза Оли округляются, становятся больше, в них отражается настоящий ужас. Антон отдал бы все на свете, чтобы этого не происходило. Чтобы сестра не шла за ним к зверятам, чтобы осталась в кровати, тёплой и уютной, а не лежала на ледяной подушке, что стала для неё обивкой гроба. В тишине ночного леса раздался пронзительный крик.