Очищение души

Это было ожидаемо: Авантюрин предложил сыграть. — На желание? — рассеянно уточнил Рацио, наблюдая даже слишком пристально за чужими руками. Всегда в перчатках, окольцованные пальцы ловко тасуют карты. Рукава закатаны, словно в честном-прелестном признании в намерении играть по-правилам. Как будто Авантюрин на такое был способен. Как будто Рацио не велся каждый раз. — Разумеется, — и тон такой… довольный. Это значит: он что-то задумал, и все идет по плану. Чего допустить нельзя. Они играют без слов какое-то время. Рацио вглядывается в каждое движение, в малейшее изменение позы, и вывод один: Авантюрин отвратительно устал. Оживление с него ссыпается кусочками разноцветной глазури. Он зевает одну карту, вторую, играет не с той руки. Сдергивает кольца, браслеты, снимает часы — чтобы не отвлекали. Заказывает ещё выпить, забывает про напиток и не отчитывает официанта за ожидание, хотя в другое время раскрутил бы на скидку. Семидесяти процентную. Его нездоровое стремление выгоду вырвать — следствие корпоративного духа. По крайней мере, так казалось первое время. Он жуткий трудоголик и одержим деньгами — стало казаться. У него притуплено ощущение боли, усталость игнорируется, и чем хуже идут дела, тем эффективнее он решает проблемы — было на самом деле. — Ваша удача сегодня дремлет, — замечает Рацио, — Сдавайтесь. Идите проспитесь. И поешьте хорошо, а не «фруктовый салат, который из винограда, который вино». Авантюрин смешно кривит губы: — Не дождешь- тесь. — По правилам компании переход на неформальный тон возможен только с явственного согласия второй стороны. Авантюрин кладет подбородок на сложенные руки и делает то, что умеет очень хорошо — шокирует. К одному простому движению люди бывают не готовы: он вздергивает очки на лоб и смотрит в упор. Когда Авантюрин сделал так в первый раз, Рацио замер на несколько секунд. Где-то в голове открылась дверца, а из нее вылетела папка со всей информацией о пигментации радужной оболочки глаза: отклонения, мутации, статистика самых распространенных оттенков. Следом — папка с расами и их кратким описанием. И еще одна, которую удалось быстро закрыть. У доктора Веритаса Рацио, как и у любого, были свои идеалы красоты, воспитанные солнечным морским краем, где ценили светлое, высокое и подобное Афродите. И эти идеалы он оберегал ревностно. Сейчас же Авантюрин смотрит в упор не несколько коротких мгновений, а дольше, и этим можно насладиться. Авгинов медом прозвали не из-за приторных привычек, сладких голосов или сахарной внешности. Медом – за глаза, в которые опасно смотреть. Если Медуза Горгона взглядом превращала в камень, то Авантюрин – плавил. Была гипотеза: народ с Сигонии обладал некоторыми способностями к гипнозу и мог свободно проникать в чужой разум. Отсюда и их удивительный талант к жульничеству, и дурная удача, которой завидовали, и падение планеты, потому что кто-то из верхов заигрался. Гипотезы нужно проверять, и доктор Рацио спросил, где можно познакомиться с сигонийцами. Авантюрин посмотрел на него… Авантюрин посмотрел на него смешливо и залез в самое сердце, обосновался там и теперь тревожит мысли. А еще Авантюрин пожал плечами и сказал, что доктор, конечно, может поискать встречи с сигонийцами. Это очень просто и сложно одновременно. «Потому что они лежат все в одной большой выгребной яме». И улыбнулся: жутко, перекошено — словно по витражу после трещины. Конечно он потом сморозил какую-то ерунду. Рацио запомнил и записал — сначала в документ в голове, потом стилусом в книжке. Авантюрин вздыхает и надевает очки назад, прерывая морок, пресекая взгляд: — Нда, даже тебя напугать не удалось. Сегодня вообще не мой день. И это тоже — неправда. Он откидывается на спинку кресла: — Возвращаясь к сказанному… Вас устраивают формальные рамки? Нет, я понимаю, что так меньше шанс кого-то назвать придурком, но ведь вы, доктор, не особо заботитесь о чьих-то чувствах. Рацио даже отрывается от карт: — Ложь. Мне важны чувства определенных людей. — Внезапно, — Авантюрин присвистывает, — кого же? — Учеников, которые ищут знания. Нескольких коллег. Носильницы Стелларона. И вас. Случается невероятное — Авантюрин роняет карты. — И если тебе нравится, то давай перейдем на «ты», — добавляет Рацио. Не то что бы это было чем-то важным, но… складка, которая залегла между светлых бровей, становится мягче: — Умеешь же удивить. Карты еще какое-то время порхают между ними, а потом Авантюрин поднимает ладони, капитулируя: — Ты выиграл. Какая жалость. Позор мне. Удача отвернулась от меня. Еще одна неправда. Чтобы так отвратительно отыгрывать роль, нужна причина. Рацио легко качает головой: — Я не приму победу там, где изначально не было соревнований. И партия не закончена. Авантюрин делает вид, будто это его оскорбляет. Поджимает губы, барабанит пальцами по столу. Нет привычного звона: он снял все побрякушки. — Мы с тобой поспорили. Достали карты. Ты выиграешь, если мы продолжим. Да и какой смысл тратить время, когда все и так ясно? Мне не везет сегодня, вот и все. А потом громче, и, о Эоны, почти со срывом в конце фразы: — Загадывай желание, я же знаю, что ты хочешь, чтобы я поспособствовал выдаче грантов твоей гильдии. Бери, пока дают, пока я могу ещё это сделать. — Кстати об этом. Мы получили финансирование от Алмаза… Авантюрин жутко жмурится, и цвет радужки сплывает в темный, от этого даже очки не скрывают. Он злится. Он ненавидит Первое Каменное Сердце в своем стиле — любезно. И за его приятными словами какая-то древняя, как каменный мед, ненависть. — Тогда мне стоит подготовить поздравления, — жесткая односторонняя ухмылка, схваченная пальцами монетка, смена тона. — Желание. Давай. Хоть что-нибудь, ты же знаешь примету. Попроси счет оплатить, не знаю. Или придумай что-нибудь. Авантюрин на мгновение превращается в того, кем его видят другие — очаровательного, сладкоголосолого — и кокетливо уточняет: «Когда такой шанс выпадет?» Выходит вымученно. — Ты выполнишь все, что я попрошу? — Даже в рамках неразумного. А что, есть незакрытые гештальты? — и улыбается тоненько. В том, что желания есть — Рацио себе признался еще давно. Поэтому просит: — Дай руки. Нет, ладонями вверх. Авантюрин выполняют просьбу точным, заученным жестом, и у Рацио возникает запоздалая мысль: надо было предложить место потише, менее людное. Потому что сдувать пыль с чужих секретов в прокуренном баре? Серьезно? То, что он собирается сделать… Ни капли не альтруизм и не доброта. Он залезет в чужую память, покопается в верхнем слое и вытащит что-то пугающее —сомнений не было. А потом надо будет объяснить, что это только на пользу, что это поможет вылечить старые раны. В конце концов… докторам же положено верить? Радио готов поставить на кон их зыбкую дружбу: выгорит — хорошо, нет — попробуем позже. Он смотрит на чужие — руки — в — своих. Свет дрожит на коже, спускается в бороздки старых шрамов на запястьях. По ним можно историю прочитать: жестокую и очень несправедливую. И Рацио читает. — Эй, — дергается Авантюрин, — эй. И ничего больше не говорит. Руки напряжены донельзя и дрожат. Если поднять голову, посмотреть на него сейчас, уверен Рацио, будет все выглядеть как праздное любопытство и попытка найти уязвимое, личное. Поэтому касаться — бережно, но телесно. Не говорить, но рассказывать каждым прикосновением, что он здесь не просто так. Правая рука пострадала меньше, но и ладонь, и запястье в сетке шрамов, белесых длинных, грубых и глубоких. Рацио говорит тихо, очень спокойно и очень медленно: — Вот этот от чего-то тонкого, вроде струны для музыкальных инструментов. И здесь тоже. — О, это презабавнейшая история! Как-то на концерте одна очаровательная басистка так хорошо играла, а я стоял так близко, что лопнувшие струны задели, — Авантюрин начинает совершенно бодро, а потом высокие нотки опадают, как пузырьки в газировке, — Не веришь? — Почему же? — Рацио гладит шрамы, — Басистка была, как и струны. И стоял ты близко. И тебя били. Авантюрин меньше ростом, изящнее и тоньше. Но удержать его на месте получается не поэтому. — Мне жаль, — говорит Рацио, — Мне жаль, что такие ублюдки есть во Вселенной, и мне жаль, что ты был там. Они не имели права так обращаться с тобой. — А вот и нет, — Авантюрин то ли кашляет, то ли хмыкает, — Я был рабом, а у рабов нет прав. Делаешь то, что скажет хозяин. На этом все. — Ты был особым рабом. Особым в самом плохом смысле слова, — Рацио прижимает пальцем линейное скопление шрамов, — Это стек. — Доктор, вы или очень много сомнительной литературы читаете или… — Ты. Мы перешли на «ты». Авантюрин сжимает руки в кулаки: — Или вы, доктор, хотите загадать что-то грязное? И специально рассматриваете шрамы? О, кстати, это не все. Но чтобы другие показать, придется раздеться. Мне сделать это? Мне принести стек? Мне встать на колени? Мне отсосать вам? В конце концов я сейчас связан вашим желанием. Рацио оглаживает запястья, а потом вкладывает свои ладони в чужие и сжимает — на одну тысячную силы. — Нет, не это. Ты знаешь про термы? Если будет нечего делать в следующий отпуск, прилетай на мою планету, я покажу лучшие. Авантюрин отнимает одну руку и опирается на нее подбородком, щурится: — Доктор, вы в курсе, что делают в банях? — Отдыхают душой и телом. Это ритуал очищения, когда смывается грязь. Во всех планах. А еще там делают массаж, который крайне рекомендуется офисным работникам. — Пфф. В моем договоре не прописан отпуск, так что увы, нет. — Тогда разреши помыть себя. Подбородок слетает с руки, и Рацио готов поклясться, что такое выражение лица видит у Авантюрина впервые. — Зачем? Рацио не сдерживается и закрывает глаза, чтобы потом просто ответить: — Потому что согласно твоему плану я загадываю что-то непристойное. Но для тебя непристойно не обнажение тела, а обнажение души. — Как пафосно, — Авантюрин возвращает ладонь к чужой ладони, — и умно. Я подумаю. Я согласен. — Спасибо, — Рацио быстро прислоняется к ладоням губами и лбом, — Я подготовлю все, когда тебе будет удобно. — Сейчас. Ну не смотри ты так. Шрамы ты уже тронул, куда хуже? И, — Авантюрин вздыхает, молчит, а потом дергает головой и смотрит как-то обреченно, — и я разрешил.