Август
Рон растерянно чешет затылок и пожимает плечами. Солнечный зайчик скользит по его лицу, проворно пересчитывает веснушки и исчезает в окне. — Ты говорила, что тебе все нравится. Гермиона возмущенно закрывает молнию на фиолетовом чемодане. Кажется, все. — Ты обещал мне жизнь, а я уже год вытаскиваю ноги из трясины. На вешалке остаются серая ветровка и старый голубой зонт. Гермиона пихает зонт под мышку и снимает ветровку с плечиков. Пожалуй, да — все. Больше ничего не осталось? Она обводит комнату взглядом и тихонечко-тихонечко, чтобы Рон не услышал, вздыхает. Диван, на котором они играли в шахматы, — Гермиона всегда морщилась, когда фигуры наигранно кричали, сходя с доски, книжный шкаф с «Ведьминым досугом», старенький стол с прожженной столешницей, ваза с желтыми нарциссами, тонкий белый тюль на окнах, выцветшие обои и слабый запах затхлости. И, конечно, груда мятой одежды, небрежно сброшенная на спинку стула. — Не понимаю, — он придерживает дверь рукой, мешая ей выйти, и его рыжие волосы смешно торчат в разные стороны. — Деньги есть — немного, но хватает же. Находится наконец-то время только на нас двоих. Никакого Гарри в палатке, если ты понимаешь, о чем я. Так что тебе еще нужно? — Ты слишком хорош для работы в магазине, — Гермиона энергично дергает ручку чемодана. — И Джордж прекрасно справляется один, ты это знаешь. — Фред умер, — произносит Рон так сухо, словно его рот превратился в пустыню. — Смерть Фреда никак не связана с твоим желанием жить в дне сурка, — Гермиона резко сует руку в карман, ища мелочь на автобус. — Ты никуда не движешься, у меня от этого зубы сводит. Рон как-то странно ухмыляется. Точно такую же ухмылку она видела в Хогвартс-экспрессе девять лет назад. — Как будто ты куда-то движешься в своем Министерстве, — произносит он чересчур громко. — Одна сплошная иллюзия движения, и ты застряла сильнее, чем я. Чушь. Гермиона слегка вздрагивает от звука захлопнувшейся двери, но не оглядывается, твердым шагом спускаясь с холма к остановке. Полная чушь.Октябрь
Не открывая глаз, она чувствует обнаженной кожей шелковистую гладь постельного белья. Пахнет терпкими мужскими духами вперемешку со стиральным порошком. В полумраке спальни едва заметно выступают темные предметы: большой, во всю стену, стеклянный шкаф с зеркалом, комод на изогнутых ножках, мягкий пуфик у кровати — и широкий письменный стол с тускло блестящими ручками. Нарядно — и пусто. — Заварил чай, — голос Малфоя выплывает из осенней дремоты, в которую погружена спальня. — Тебе разве не пора выходить? — А кофе нет? — Гермиона приоткрывает глаза, когда еще почти незнакомая ладонь проводит линию по ее спине. — И оденься, пожалуйста. Малфой криво улыбается. Его светлые тонкие волосы сбились на сторону и непривычно взлохмачены. — Кофе не пью, у меня от него изжога. Гермиона переворачивается на бок и подпирает голову рукой, рассматривая его совершенно бесстыдно и зачарованно. — Ты какой-то невероятно осенний. Как будто осень въелась в тебя своей золотой ржавчиной. Он слегка приподнимает худое плечо и отворачивается. Его тонкий бледный профиль размытой линией вырисовывается на фоне серого окна, покрытого мелкими каплями дождя, зарядившего еще на прошлой неделе. — Не жалеешь? — спрашивает он глухо, не поднимая голову. — На меня все еще косо смотрят. — Я ушла от Рона, ты забыл? — Гермиона на секунду вспоминает полумертвые нарциссы в мутной вазе. — На меня смотрят как на сумасшедшую. Лаванда недавно даже перешла на другую сторону улицы, чтобы не столкнуться со мной. А у тебя, кажется, все не так уж и плохо. Паркинсон же отлипла, наконец. Драко пожимает плечами и, вслепую найдя под кроватью футболку и боксеры, молча одевается. — Я все-таки не понимаю, как ты здесь оказалась, — признается он, палочкой зажигая тусклую лампу. — Нам обоим нельзя столько работать, Грейнджер. Мы сходим с ума и пытаемся куда-то убежать. Гермиона заворачивается в шуршащее одеяло и садится в кресло напротив него, придвигая к себе чай и тарелку с печеньем. — У нас с тобой — ненадолго. — Почему? — он хмурится, глядя на нее исподлобья. — Месяц прошел. — Я видела фото. Ты забыл в ванной. Драко недовольно поджимает губы. В его серых глазах — безнадежность и отчаяние. — Это несбыточно. Посмотри на меня — и посмотри на нее. Она такая далекая, хрупкая, нежная, — а я все еще отмыться не могу от крови, и во рту — послевкусие этой чертовой майской ночи. Как я к ней подойду? Гермиона со звоном ставит чашку на блюдце и невозмутимо заправляет прядь волос за ухо. — Возьмешь и подойдешь. Она тоже помнит ту ночь, пусть и мимолетно. И я не понимаю — я что, не нежная и не хрупкая, по-твоему? Драко молча смотрит на нее несколько секунд, щурясь, потом качает головой. — Ты цельная, словно вытесанная из мрамора, и только слегка припорошенная хогвартской пылью. А вот мы с Поттером — по уши в этой майской ночи. Гермиона задумчиво трогает пальцами губы и долго мешает ложечкой остывающий чай.Февраль
Гарри привычным движением взъерошивает иссиня-черные волосы и вешает куртку на стул. Официантка, невысокая смуглая девушка с мятым передником, подбегает спросить — не хотят ли они чего-нибудь сразу, и Гермиона торопливо заказывает большой чайник чая с чабрецом. — У нее тренировки, у меня тренировки. Съезжать от родителей она пока не хочет. Я не знаю, если честно, чем это все закончится, — Гарри снимает запотевшие от тепла очки, расставляет чашки и тут же широко зевает. — Спать хочу, сил нет. И вроде бы ложусь до полуночи — но никак не уснуть. А от усыпляющего зелья у меня голова утром раскалывается, сижу на занятиях и не соображаю ни черта. Гермиона снимает шарф и бросает его на соседний стул. В маленьком кафе в Косом переулке душно, и от роя чужих голосов в ушах неприятно звенит. Приглаживая распушившиеся от ветра волосы, она тихонечко рассматривает усталое лицо Гарри. — Тебе никогда не приходило в голову, что мы можем быть вместе? — спрашивает она, улыбаясь, но сердце отчего-то колотится. Гарри громко давится чаем и быстро стирает брызги тыльной стороной ладони. — Гермиона, я не люблю библиотеки. — Очень смешно, — она откидывается на спинку стула и встряхивает волосами. — Я серьезно. Может, мы всю жизнь были так близко, но никогда не догадывались. И вот: у меня не складывается с Роном, у тебя — с Джинни. Гарри хмурится, и в глазах мелькает непривычная настороженность. Он заметно поеживается и наклоняется к ней. — Ты разве не с Малфоем встречаешься? Ее щеки из бледных, замороженных метелью, становятся пунцовыми — так быстро зимой в тепле распускаются розы. — Уже нет. И это вышло случайно. Я даже сама себе не знаю, как все объяснить. Я все время куда-то иду, вперед, вперед, и мне нужно понять, что я трачу жизнь на нужное, понимаешь? Я даже перешла работать в другой отдел, но не уверена, что задержусь там. Разумеется, я подала заявку на должность ассистента в отдел ядов и противоядий, но с нынешним начальством у меня нет ни малейшего шанса. Гарри кивает, снова зевая, и медленно наливает в чашку практически бесцветный, слегка желтоватый чай. Очки сползают на самый кончик его носа. — Тогда я тебе не нужен. Я на ногах еле стою, Гермиона, всеми руками, всем естеством пытаясь удержать самого себя. Странно — ты всегда такая внимательная, а последнее время словно не видишь ничего. Из меня куски валятся — я останавливаюсь, подбираю и приклеиваю. Твой шаг равен моим десяти — не догнать. — Я могу помочь? — тихо спрашивает она и, подавшись вперед, нежно смахивает прядь волос с его лба. — Хотя бы немножко? Гарри отрицательно мотает головой. Они молча сидят, вертя чашки на блюдцах, и вокруг них жужжит оживленное кафе.Апрель
— У Джинни хороший потенциал, — Виктор снимает кашемировый шарф и аккуратно убирает его в сумку с нашивкой в виде снитча. — Думаю, она будет неплохо смотреться на матчах, особенно с ее яркой внешностью. Гермиона засовывает руки в глубокие карманы пальто. Солнце пригревает по-весеннему обманчиво, и стоит ему спрятаться за бегущие облака, как обнаженную шею окутывает прохладный ветер. — Никогда не понимала суть квиддича, — признается она негромко, глядя на кипящую жизнью улицу. — Но я рада, что ее приняли в команду. Кто знает — может, вы еще и сыграете. Виктор, кажется, не слушает, озадаченно рассматривая номера домов и остановившись у указателя. Его крупные красноватые губы, шевелясь неуклюже, как и он сам, вслух прочитывают названия улиц. — Не ожидала тебя встретить, — добавляет Гермиона негромко и оглядывает его с любопытством. — Ты, по-моему, вообще не изменился. Что делаешь в Лондоне? — Приехал посмотреть стадион и прикупить вещи в Косом переулке. У вас выбор большой, — Виктор достает из нагрудного кармана сложенный вчетверо пергамент и зажимает в коротких толстых пальцах. — Составишь компанию? Или тебе нужно возвращаться в Министерство? Гермиона рассеянно нащупывает в кармане пару сиклей. Откуда они там взялись? — Я взяла отгул на сегодня. Всегда забываю, сколько длится отборочный матч. Виктор замедляет шаг и изучает ее несколько секунд. Его черные волосы подстрижены совсем коротко и некрасиво, но темно-карие глаза смотрят успокаивающе и безмятежно. И этот взгляд обнадеживает — она давно ничего не хотела так, как умиротворения. — Ты изменилась — сумасшедше изменилась. — Брось, — Гермиона раздраженно машет рукой. — Все только и говорят об изменениях — днями и ночами. Гарри собирает себя по кускам, Малфою кажется, что его руки в крови, Джинни пропадает на тренировках, пытаясь забыть про смерть Фреда, а я — я ничего не чувствую, как будто меня война не коснулась. Так, кисточкой махнула — и прошла. — Наверное, потому, что тебя она коснулась очень глубоко. Такое не сразу ощущаешь. Гермиона не отвечает, продолжая шагать рядом с ним и неспешно разглядывая пробуждающийся от зимы Лондон. Может быть, он и прав. Просто она не оставляет себе времени вспоминать. Шагать, шагать — и шагать. Жить. Дышать. Быть полезной. Быть нужной. Быть любимой. И самой любить — по-настоящему, не по привычке. — Рон на меня с такой неприязнью таращился, — Виктор вдруг улыбается и поправляет ремешок спортивной сумки. — До сих пор ревнует? Или у вас что-то случилось? Ты, кажется, писала, что у тебя очень сумбурный год. Гермиона вздыхает и запрокидывает голову к небу, покрытому облаками, как веснушками. — Мы с Роном расстались. И потом — потом были другие мужчины, и я в них и в себе совершенно запуталась. Все, что делаю — постоянно работаю и продолжаю идти. А они все остаются там — за плечами. Виктор изучающе смотрит на ее задранный подбородок и улыбается. Он, действительно, не сильно изменился — разве что взгляд стал более серьезным и вдумчивым, и спина — прямее. Он останавливается и кивает на маггловскую кондитерскую с ажурной вывеской. — Может, купим пирожных и посидим у меня? Я снимаю квартиру на соседней улице. Гермиона нерешительно поджимает губы и проводит ладонью по лбу. К нему — домой? С другой стороны, Виктор здесь, как обычно, всего на несколько дней, а поговорить с кем-нибудь, кто выходит за привычный семейный круг, хочется уже очень давно. Да что там — если бы ее пригласил незнакомец — она бы согласилась не раздумывая. Незнакомцам все видится иначе — бесстрастно, в холодном стальном цвете. Нерешительно приподняв плечо, она все-таки кивает — и останавливается рядом с ним у мигающего зеленым сигналом светофора.32 мая
Гермиона садится на скамейку в маленьком сквере напротив Министерства и закрывает глаза, подставляя лицо солнцу. Теплый ветер ласково касается губ — и она с удовольствием, изо всех сил вдыхает в себя весеннюю, но уже пахнущую летом свежесть и аромат цветущих лип. Дальше — куда? То, что она делает сейчас — бессмысленно. Можно разработать хоть тысячу законов и поправок, но их не внесешь ни в головы, ни в сердца. То, как она живет сейчас — нелепо. Один калейдоскоп из чувств и запахов, и тот — бесцветный. — Вы уволились? Гермиона неохотно приоткрывает глаза и щурится. Человеку, который всегда ею пренебрегал, который всегда ее игнорировал, теперь что-то понадобилось. Невероятно. — У меня перерыв. — Ну, слава Мерлину, — Снейп смотрит на нее с некоторым раздражением. — А то я уже решил, что зря искал вас по всем отделам. Вы приняты. Гермиона проводит рукой по лицу и непонимающе хмурится. — Принята? Куда? — Ко мне, в ассистенты, — Снейп очевидно злится и недовольно поджимает тонкие губы. — Или заявление о соискании на должность подавал ваш двойник? Гермиона растерянно скрещивает вытянутые ноги. Подошвы едва касаются твердой, сбитой в камень, земли. — Я писала вам в январе. — Именно, — Снейп внезапно садится рядом с ней на нагретую солнцем чугунную скамью и тяжело вздыхает. — Все это время я пытался найти кандидата лучше вас. Я читал каждое чертово письмо, хотя половину можно было отсеять сразу по ужасному почерку. Я надеялся и верил. Клянусь вам — надеялся и верил, что есть кто-нибудь, хоть немного лучше вас. Что же, я проиграл и готов слушать ваш голос с утра до вечера и уже пытаюсь разработать рецепт зелья от мозолей на глазах. Гермиона тихонечко выдыхает, глядя на него искоса. В вырезе расстегнутой черной рубашки видны кривые шрамы, красноватыми молниями бегущие от шеи вниз. Склоненный профиль с обрамляющими его темными волосами, едва касающимися плеч, кажется уязвимым и одновременно невероятно цельным. — Я подумаю, — отвечает она негромко и одергивает блузку. — До завтрашнего утра. — Не валяйте дурака, Грейнджер, — Снейп поспешно встает и вызывающе смотрит на нее сверху вниз. — Второй раз предлагать не буду. И вашего утра я ждать не собираюсь, но полчаса, пожалуй, предоставлю. Гермиона задумчиво смотрит вслед его худой фигуре с узкими плечами — черной и загадочной посреди красочной весны. И тут же решительно поднимается на ноги. Дальше — за ним.