Смерть во времени

Мальчик опирается ладонями о согнутые колени, чтобы отдышаться. После пробежки сердце колотится быстро-быстро. Все тело трясет, как от пропущенного сквозь него электричества: мальчик однажды тронул сломанного андроида и, едва оправившись от удара током, разозлился и доломал его окончательно. Теперь он жалеет об этом: с андроидом можно было поболтать, и тот всегда был готов его выслушать. — Ты должен больше работать, — говорит папа. Грозный, гигантский, как обратившаяся в человека гора, — он вернулся таким после войны, и мальчик слишком быстро понял, что папа уже не будет прежним. — Я не хочу! — едва поспевая за ним, говорит мальчик. Неожиданно громко, как будто стена, которая до этого всю жизнь сдерживала его эмоции, вдруг дает трещину. Папа, поднесший ко рту зажженную сигарету, замирает. — Что значит “не хочу”? — чуть слышно спрашивает он. — Ты должен. Ты обязан. Ради своего будущего и ради своей семьи. Семья — вот, что важнее всего! Это то, ради чего я пахал как проклятый все эти годы! И если ты не планируешь страдать, то ты не получишь приемлемые результаты. Так уж заведено в этом мире: польза из уроков получается только тогда, когда они сопровождаются болью. Понимаешь? Мальчик поднимает глаза. Высоко-высоко в вечно задымленном небе маячат силуэты крошечных птиц. Они вольны улететь куда угодно. Они свободны. Впервые он услышал слово “свобода” от мамы. Мама играла в театре и в жизни, ярко красила губы, пила золотистое шампанское, кружилась под отзвуки старых песен и украшала шею поддельным жемчужным ожерельем. Она всегда пахла чем-то сладким, и, когда она обнимала мальчика, он всегда украдкой старался понюхать ее шею или потрогать ее мягкие шоколадные волосы. Еще он всегда покорно щелкал коммуникатором, когда она просила сфотографировать ее, но фотографии никогда не могли передать ее красоту. Мама уже неделю как “уехала по делам”, и он вдруг понимает, что она не вернется. Интересно, станет ли она наконец свободной? — Мама не вернется, — говорит он вслух, и язык тут же прилипает к небу. Мальчик водит носком по асфальту, ощущая невысказанную злость папы. Он чувствует на себе строгий взгляд, который бегает из стороны в сторону, изучая и пугая. Зачем он это сказал? Почему не смог промолчать? Он вечно все портит. Правильно, что мама от них ушла! Никто бы не захотел такого глупого сына! Папа тихо ругается. — Нет результата без жертв и трудностей! Ты должен делать то, что должен. Что я тебе талдычу каждый день? Что с тобой будет, если война повторится, а? На меня смотри! Большие пальцы резко дергают его за подбородок. Кажется, что земля уходит из-под ног, и мир бешено вращается. — Я не знаю, — признается мальчик. — Не знаешь? — его тащат к порогу дома. Он ждет, что папа снова высыпет тяжелые маслянистые патроны на его ладонь и отправит упражняться в стрельбе на задний двор. Вместо этого его подталкивают к шкафу. — Я сотни раз говорил тебе про мир в огне, про сожженные дома, про разрушенные жизни, чтобы ты не знал?! Дверь шкафа захлопывается слишком быстро. Пол твердый и жесткий. — Слюнтяй! Посиди и подумай над своим поведением, — режет папин голос вперемешку с харкающим кашлем. Он всегда так кашляет с тех пор, как вернулся с войны. Хриплый голос быстро отдаляется, и последнее, что мальчик успевает услышать, это: — Сколько шагов до Цитадели? Сможешь ли ты сосчитать? Сможешь ли ты ты угадать? — грубый голос говорит это на манер какой-то ретро-мелодии. Сродни тем, под которые мама так любила кружиться в танце. Мальчик прижимается виском к двери, пытается уловить отзвуки этой странной песни, но слышит лишь тишину. И кровь, которая неистово барабанит в голове. — Папа? — неуверенно зовет мальчик. — Кто-нибудь? Он водит руками по стенкам шкафа, тихонько шипя каждый раз, когда натыкается на зазубрины, оставляющие уколы на пальцах. Несколько раз бьет по створкам, но те никак не поддаются. Он жалеет, что рядом нет любимой игрушки, которую мама подарила ему после очередной премьеры в театре. Нечто серое, всклокоченное, оскалившееся. Обычно это нечто валяется на подоконнике и смотрит на Риверсонг за стеклом безжизненными пластиковыми глазами. Черными, маленькими и тупыми глазами. Очень похожими на его собственные. Наверное, поэтому мама принесла ему этого чудика. Нечто среднее между собакой и медведем. Маленькое, испорченное, бракованное существо. Мальчик прижимается к дверям. Воздух стремительно заканчивается, и он чувствует сам Хаос за своей спиной. Ручейки темноты обвивают его за шею, гладят под подбородком, целуют в висок. Не больно. Только кажется, что металлическая основа его позвоночника-импланта вот-вот рассыпется. — Сколько шагов… Как же это посчитать? — он смотрит в темноту, думая, что она ответит. Ему кажется, что она гладит его по волосам, и что у нее мамины пальцы. И он спрашивает ее снова и снова, даже когда двери шкафа открываются, и сильные руки вытягивают его обратно. Еще ему кажется, что в последнюю секунду перед тем, как увидеть свет, он слышит ответ, но почти сразу же забывает его. И тогда мальчик решает, что отправится куда угодно, — только чтобы расслышать его получше. Гор подскочил, ударившись головой о настольную лампу, — оказывается, после нескольких солнц без сна он не заметил, как задремал прямо за столом. Сонный, он подошел к умывальнику и по привычке сполоснул руки и лицо, наблюдая за тем, как еле теплая светло-коричневая от ржавчины вода постепенно превращается в прозрачную. После короткого сна он чувствовал себя разбитым и ему казалось, будто он что-то забыл. Но он никак не мог вспомнить, что именно. Утюг выключен. Плита тоже. Ботинки почищены. Заявление на отпуск отправлено начальству. Но его все равно потряхивало. Дни умиротворения миновали. Дни злости, похожие на кровь, разлитую в воздухе, — тоже. Он будто замер в междумирье, не понимая, когда можно будет двигаться дальше. Вокруг — только сырая, густая темнота, заполнившая сознание и заставляющая действовать на автомате, чтобы окончательно не свихнуться. Пары солнц превратились в кровь, бинты, шприцы и смутное, назойливое понимание того, что он может потерять единственный возможный ориентир и никогда не увидит Цитадель. Гор наполнил ведро, прихватил тряпку и сдвинул доски, скрывающие вход в подвал. Едва не скатился кубарем по разваливающейся лестнице. Нелепо прижимая ведро к груди, он кое-как спустился и на коленях принялся оттирать въевшиеся багровые пятна, тщательно подсвечивая их фонариком. Потом перешел к обшарпанным стенам, разрисованным картинами из когда-то горячих капель крови — у этих стен будто были уши и глаза, они умели получать удовольствие от увиденной жестокости и криков жертв. Физический труд всегда успокаивал его и прочищал мозги, оставляя звенящую пустоту в голове. Уже спустя пару минут он мысленно сочинял письмо единственному человеку, который мог понять его. Две… Нет, три… Нет, шесть строчек. Да, шести строчек, пожалуй, хватит. Холод подвала становился невыносимым. Отодвинув ведро с растворенной содой и спиртом, Гор вытащил из кармана маркер и быстро начеркал на использованной салфетке: “Доброй вам луны брат Александр! Прошло много времени с вашего последнего письма. У меня все постарому. Из нового. Я нашел магистра. Кажется, я сделал что то ужасное. По вашим словам я говорю себе, что особенный и мне открылась истина. Но во снах я всегда чувствую как с меня слезает маска. Возможно даже с кожей. Это весьма болезненно. Я вижу не себя, а человека который ничего не может изменить. Брат Александр, от вас уже довно нет новостей. У вас все хорошо? С уважением брат Гор” На самом деле Гор хотел написать совсем другое. Если бы он мог, если бы боги благословили его даром сочинения текстов, он бы добавил, что мир вокруг похож на горящую, разваливающуюся штуку. Или на едкую и вызывающую рвоту гадость. А он находился в нем один и у него было чувство, что рано или поздно он сдастся на милость безумия и будет погружаться в небытие, пока оно не одержит окончательную победу. И да, он сделал нечто ужасное. Он сотни раз делал подобные вещи, так почему ему так плохо именно сейчас? Он поднял взгляд. Ему не хотелось подниматься на первый этаж и опять сидеть на жеваном матрасе в полосочку в ожидании чего-то. Но он все-таки вернулся наверх. Прикурил свободной рукой. Луна, заглядывающая в окна, будто положила прохладную ладонь на его лоб, и ему полегчало. Подумав, он написал “довно” через “а” и сложил салфетку аккуратным треугольником. Со вздохом посчитал стоимость пересылки: бумажная почта была дорогим развлечением богатеев, но он научился не полагаться на коммуникаторы, которые тщательно контролировало правительство. “Вы живете в иллюзии. Вы до сих пор не знаете реальность. Когда вы поймете это, вы увидите, что вы — ничто. И, будучи ничем, вы — все,” — так гласило последнее письмо брата Александра, и он коснулся аккуратного плотного листа, бережно прикрепленного на стене. — А ты когда-нибудь видел оранжевое небо? — спросил голос, захлебывающийся смехом. Гор дернулся, случайно сорвав лист. Почувствовал вибрацию этого голоса в груди. — Нет, никогда, — услышал он. Приятный, мягкий и совершенно чужой баритон. — Ах, какое упущение!.. Хочешь, проведу тебе экскурсию? Гор бросился в комнату. От недосыпа он умудрился забыть о самом важном. Как это возможно? Он окончательно потерял бдительность? А если он зря оставил этих двоих наедине? Может, Хет уже сдал его? Лампочка издевательски подмигивала, швыряя ему в лицо его собственные мысли. — А, вот и ты, — в комнате обнаружился крепкий мужчина с бородатым лицом. Джин, вспомнил Гор. Коллега, на досуге занимающийся изготовлением протезов. Мастер, который, по мнению Гора, завышал ценник в два раза. Но выбирать не приходилось. — Тебя не дозовешься. Уснул, поди? Мысленно Гор поаплодировал его проницательности. — Хорошо, что вовремя остановили кровотечение и держали конечность в приподнятом положении, — Джин что-то записал в коммуникатор. Его глаза сияли доброжелательным любопытством, черные волосы змеились по плечам. — А куда делась отсеченная часть конечности? Она бы нам сейчас очень пригодилась… Не дожидаясь ответа, он хлопотал вокруг Хета. Щупал то, что осталось от его ноги, и спрашивал: — Тебе не больно? Тебе не больно? Хет в ответ хихикал, уворачиваясь. — Зачем тебе такая некрасивая борода? — выпалил он, дотянувшись до смуглой щеки Джина, и Гор с неожиданным облегчением понял, что магистр не чувствует боли. Возможно, он так и не осознал, что остался инвалидом. Хотя прошло уже немало времени. Гор потер виски, пытаясь вспомнить, какое сегодня число. Джин смутился: — Потому что без бороды я выгляжу как баба. — А что же в этом плохого? Джин вежливо улыбнулся и кивком подозвал Гора, замершего у двери с самокруткой: — Твой дружок точно не употреблял какие-либо запрещенные вещества? Гор вынужден был признать, что, пожалуй, употреблял. Если быть совсем уж честным, он самолично вколол Хету почти убийственную дозу сонного зелья, а потом добавил каких-то сомнительных обезболивающих и синтетического опиума. Но об этом Джину знать точно не стоило. Если бы не Хо, которому Гор позвонил и с ходу сочинил какую-то неправдоподобную историю, Джина вообще бы здесь не было. — Так я и думал. Человек в трезвом уме ни за что не отпилит себе конечность. Инстинкт самосохранения, знаешь ли! Даже мои постоянные клиенты, которые стали жертвами моды на протезы, в первую очередь бегут за помощью профессиональных хирургов. Не говоря уже о тех, кто теряет руку за рулем гравикара, обдолбавшись синтетическим опиумом, — его негромкий голос отчего-то заставлял Гора нервничать. — Я не знаю, как это вышло, — твердо сказал он. Джин только хмыкнул, и по рукам Гора пробежали мурашки. Но мастер, казалось, уже забыл о нем, и принялся увлеченно разглядывать объект своей работы. — Сустав в хорошем состоянии. Я смогу сделать протез без дополнительных креплений. Только проведу несколько тестов правой ноги, чтобы протез был похож по размеру и весу… — Тестируй, — на лице Хета блуждала блаженная улыбка, с пухлых губ снова сорвался игривый смешок. — Мне нравится, когда играют в доктора. Ты долго учился своему искусству, ученый человек? Глубокая затяжка. Выдох. Перед глазами заплясали цветные пятна. — Не слишком, — Джин польщенно склонил голову. — Но твое умение завораживает, — Хет опустил ресницы и на секунду впал в забытье. — Ему плохо? — Джин снова очутился рядом с Гором. Как у него получалось перемещаться так быстро? — Он сейчас под воздействием синтетического опиума, так что ему очень даже хорошо. Плохо будет завтра. Кивнув, Джин вернулся к замерам. Гор видел, как щеки магистра порозовели, дыхание ускорилось. Блестящие серые глаза воодушевленно следили за чувствительными сенсорами прибора, который должен был выявить места прикрепления электродов. — Уверен, что тебе нужен протез именно сейчас? — Джин наклонился к уху магистра, и тот потянулся навстречу, будто не хотел пропустить ни слова. — Шрамы выглядят совсем свежими… Как давно провели ампутацию? — Ему нужен, — перебил Гор. — Нужен, нужен, — эхом откликнулся Хет. Он отбросил болтавшуюся штанину и быстро дотронулся до собственного бедра. Будто хотел смахнуть россыпь золотистых веснушек с белой кожи. — Эй! Не так быстро, светлая голова. У тебя слишком холодные руки! Он ловко отстранился от ладоней Джина, но тот мягко вернул его на место, снова налаживая прибор. Терпению этого парня можно было позавидовать. — Придется сделать тебе горячую ванну, — в голосе Хета послышался игривый смешок. — А какая же ванна без бокала хорошего Локридского игристого? Эй, человечек! Ты, как там тебя… Да нет, не ты! Вон тот, некрасивый! — он ткнул пальцем в Гора. Гор прикладывал нечеловеческие усилия, пытаясь не думать о топоре в шкафу. Даже начал жевать кончик самокрутки и чуть не подавился откушенной бумагой. Хет скорчил рожицу: — Ну же, подойди сюда! Мерзкий, громкий голос. За четырнадцать солнц Гор измучился больше, чем за последний год. Эти магистры, эти пафосные твари, привыкшие приказывать… Кажется, он вообще перестал различать другие звуки: только надоедливые насмешки Хета вперемешку с сердитыми окриками, и стук собственного сердца. И самым несправедливым было то, что он даже придушить эту тварь не мог. — Чего тебе? — спросил он, невольно делая шаг вперед. — Нальешь нам с господином Джином чего-нибудь крепкого? — Могу предложить стеклоочиститель, — процедил Гор. Хет расхохотался. — Извини его, он такой дурачок, — он доверительно прижался к плечу Джина и громко прошептал: — На самом деле он экономит на очистителе и живет как свинья. Ужас, правда? Он с осуждением уставился на Гора, и тот невольно посмотрел на разводы поверх оконного стекла. — Необходимо менять повязки каждые два часа, — Джин записывал замеры, упрямо игнорируя комментарии Хета. — Уже умеешь держать равновесие? — Не-а. — Следить за заживлением рубцов? — Не-а. — Передвигаться с дополнительной опорой? — Что такое дополнительная опора? — Ладно, — Джин устало потрепал его по плечу. — Работаем с тем, что есть… Хреново, что здесь не найти регенератора. Хет с интересом всмотрелся в его симпатичное лицо с крупными чертами и широкими бровями. — Откуда ты знаешь, что такое регенератор? — вкрадчиво спросил он, поглаживая широкую ладонь мастера. Гор впервые увидел, как Джин нервничает. Мастер дернулся, но Хет сильнее прижался к нему: — Это изобретение Цитадели, и мы бы никогда не допустили, чтобы оно попало к людям, — его затуманенные глаза расширились. На губах играла странная усмешка. — Ты не можешь знать о нем. Если ты, конечно, не магистр. — Я не магистр, — тихо ответил Джин. — Это я вижу, — Хет с раздражением разжал руку и снова улегся на кушетку. — Да уж… Странные настали времена. Больше он не удостоил мастера ни единым взглядом. — Они всегда были странные, — казалось, Джин почувствовал себя неуютно без его повышенного внимания. Он поспешно сложил приборы в потрепанный чемоданчик и набросил кожаное пальто. Когда он проходил мимо, Гор напрягся, стараясь уловить малейший сигнал о том, что перед ним все-таки магистр. Ничего. Только легкие наполнялись дымом, и по коже все еще бежали мурашки. Джин слегка склонил голову: — Не нальешь мне воды? Гор протер рукавом стакан и исполнил просьбу. — Ты ведь точно не магистр. Какое отношение ты имеешь к их миру? — негромко спросил он. Джин сделал глоток. — Никакого. Я живу в своем собственном. Гор покосился на кровать: — Но он знает, кто ты? — Ничего он не знает, — отмахнулся Джин. — Он по самые уши обколот наркотой и едва ли помнит даже собственное имя. — Тогда… — Слушай, — Джин миролюбиво поднял руки, все еще сжимая в одной из них стакан, — я знаю, что ты ходишь в Братство, я знаю, чем ты занимаешься по ночам, я знаю, какого цвета на тебе трусы, и я знаю, что ты сегодня ел на завтрак. И не спрашивай, как это получилось, я все равно не скажу тебе, но зато могу сказать патрулю Отдела обеспечения безопасности, и можешь мне поверить, я сделаю это быстрее, чем ты успеешь проломить мне череп. Так к чему нам создавать друг другу проблемы, почему бы мне просто не выполнить свою работу и не свалить по-тихому в закат, а? Гор приоткрыл рот. Потом осторожно его закрыл. — Когда тебя ждать? — наконец спросил он. Он вдруг очень явно почувствовал, что зашел слишком далеко. Попытался узнать то, что лежало за пределами его понимания, и теперь даже почти не злился за то, что его щелкнули по носу. Только смотрел исподлобья, ожидая ответ. — Я приду через два дня, — с достоинством изрек Джин. — С протезом? — Обижаешь, — Джин приподнял шляпу, и длинная прядь густых волос упала на его лицо. — Сделаю самый качественный в Урании, легкий и прочный. Ювелирные схемы, идеальные сенсоры. Ни грамма дешевого металла! Ты еще своим внукам его завещаешь! — Сомневаюсь. Глаза Джина затуманились, но он почти сразу проморгался и рассмеялся: — Может, будущим деткам? Плодитесь как кролики и наслаждайтесь жизнью, ведь так нам завещала Матерь богов? — Не имею представления, — буркнул Гор, всем своим видом показывая, что гостю уже пора. — Не имел удовольствия с ней пообщаться. — И совершенно зря. Видишь ли, высшие силы не так уж сильно отличаются от нас… — он многозначительно подмигнул и расплылся в мерзкой хитроватой улыбке. Гору захотелось отрезать ему голову и приколотить ее к стене. Вместо этого он молча приложил свой коммуникатор к чужому, дожидаясь подтверждения оплаты. — На нашу следующую встречу сбрей свою бороду, светлая голова! — крикнул Хет и, подмигнув, растянулся на кровати. Прикрыв глаза, он безмятежно засопел, и Гор покосился на часы. Время вколоть пленнику зелье. Обычно к этому моменту руки уже не слушались Гора, и он промахивался, не попадая в тоненькую голубоватую вену и оставляя следы на коже. Джин неожиданно рассмеялся: — У тебя такая веселая жизнь. — Это ты просто еще мою смерть не видел, — проворчал Гор, почти подталкивая его к выходу. Через минуту в закрывшуюся дверь снова постучали. — Что ты умудрился здесь забыть? Телефончик пациента, что ли? — Гор остервенело дернул ручку и замер. Стоило на секунду потерять бдительность — и на тебе! — на пороге уже стоят двое из Отдела обеспечения безопасности. Помедлив, Гор отступил. Мол, проходите, мне скрывать нечего. — Чашку кофе, офицеры? От усталости его маска трещала по швам, но он не увидел ни малейшего подозрения в их глазах. Значит, снова пришли не за ним. От этого осознания он даже почувствовал легкий укол досады. “Почему тупые они, а стыдно за это мне?” Вытянувшись, один из полицейских прогрохотал: — Отдел обеспечения безопасности, именем зако… — Вижу, не дурак, — вздохнул Гор. Пошевелил пальцами, прикрыл глаза, пытаясь настроиться на нужную волну. Он ел совсем недавно, но магия ускользала, расщеплялась, трепетала и никак не могла сгуститься в осязаемое намерение. Но спустя секунду что-то будто завладело его губами, и он спокойно произнес: — Скажу сразу, я никогда не видел здесь никаких детей. Вообще. Особенно я не видел одну конкретную рыжую девочку с верхнего этажа, которая везде бегает и сует нос не в свои дела. И никто в этом доме не видел никакую девочку. И вы тоже никогда ее не видели, можете смело подтереться ордером, который вам выдало начальство, если оно вам вообще его выдало. Он отвернулся, и из его носа хлынула кровь. — И отныне у вас нет задачи важнее, чем поиски человека, который отравил котика донны Муро, — он зашелся в хриплом кашле. — Спасибо и до свидания. Надеюсь, больше не увидимся. “Что я вообще несу? — Гор захлопнул дверь, вытирая кровь с лица. — Зачем я все это делаю? Не конкретно с полицейскими, а просто… Зачем?” Он зажмурился и опустился на пол в прихожей. Почему он не смог просто проигнорировать тот факт, что их миром кто-то управляет? Что заставляло его выслеживать магистров, ненавидеть и с остервенением потрошить их внутренности? Что за внутреннее чутье подсказывало ему, кто из тысяч людей вокруг — враг? Если вдуматься, само его существование было слишком нелепо, чтобы быть правдой. Десятки раз он мог исправить свою жизнь, но даже когда он разгадал секрет величайшей магии, он не сделал буквально ничего. Он мог переехать, разбогатеть, стать чуть ли не председателем Альянса… Да хотя бы наколдовать себе новую мебель! Но он предпочел вернуться на изматывающую работу и сидеть на обшарпанном полу. Наверное, Калан был прав, когда в Церкви Братства завел с ним разговор о воле. Гор мог оправдываться тем, что у него есть великая миссия, что он истребляет убогих, ушлых ублюдков, вредящих людям. Но кому нужно это истребление? Кому нужно его обостренное чувство справедливости, кроме него самого? Самим людям? Но он не любил людей, он просто не умел. Умри они — и он не стал бы о них жалеть. Даже о тех, кто умел красиво складывать слова, сочленять знаки в формулы, изобретать технику, лекарства, машины, оружие. А люди не любили его в ответ, и они никогда не узнают о том, что он в одиночку пытается менять мир к лучшему. Тогда в чем был смысл, если он не мог изменить не то, что мир, — даже самого себя? Будто повинуясь какому-то приказу, он посмотрел в темноту. Напротив сверкали два глаза. Неморгающий пронизывающий взгляд будто выламывал изнутри кости. Гор почти не дышал, даже сердце, казалось, перестало биться. Пленка пота застыла на коже. Он вспомнил, что так и не вколол пленнику зелье. Для него почти не существовало страха, он всегда действовал, как отлаженная машина: убить, обмануть Отдел обеспечения безопасности, сбежать, насытиться, пробудить в себе магические силы. Но теперь он действительно боялся. Боялся того, что Хет осознает произошедшее. Боялся, что тот свихнется и не покажет ему Цитадель. — Принеси мне ежевику, — сказала темнота. В мутные окна заглядывало неоновое марево и блестело, переливалось… — Что такое ежевика? У темноты прорезалась острая белая улыбка. — Ежевика — это ежевика, никчемный ты балбес. — Ладно, — сказал Гор. На большее его не хватило. Силуэт на кровати зашевелился. — Куда ты дел мою кожу? Такого вопроса он не ожидал. — Какую… — С ноги, бесполезная скотина! — заорали из темноты. — Куда ты ее дел? — Выкинул, наверное, — пробормотал он. — Не смей! Она очень нежная и бархатистая! Знаешь, сколько крема от матушки Цифи я на нее угробил? “Насыщает клетки влагой и питательными веществами, устраняет раздражение, уменьшает выделение жиров,” — голос будто передразнивал диктора из телевизора. Тени от лампы вырастали и подступали ближе. — Ладно, — тупо повторил Гор. — Что “ладно”? — Я достану ее из мусорки. Под его собственной кожей будто поселилась луна, и он, казалось, горел изнутри. — Так-то лучше, — Хет ухмыльнулся, и, честное слово, Гор никогда не видел уличной шлюхи с таким распутным выражением, как у него. — А скажи-ка мне… Скажи-ка, почему ты презираешь магию, но сам хочешь ее обрести? Гор успел возненавидеть его традиционные ежевечерние разговоры обо всем и ни о чем. Обычно он справлялся при помощи сонного зелья, но теперь, обшарив карманы, он с содроганием понял, что запас закончился. — Магия — лишь инструмент, — он уныло дернул вывернутый карман. — Она не вызывает у меня никаких эмоций. Я презираю тех, у кого она сейчас в руках. Я хочу справедливости. — Тогда представь, что магия окажется в руках не только у тебя, но и у всех, кого ты знаешь. Что будет тогда? Думаешь, люди смогут распорядиться ей лучше? “Я уже ничего не думаю, — мысленно ответил Гор. — Просто отстань от меня, просто заткнись и перестань задавать вопросы, на которые у меня нет ответа”. — Мы же высшая форма жизни, — Хет перевернулся на другой бок, и Гору захотелось подскочить к нему с нравоучениями о том, что поврежденную конечность нужно держать в приподнятом положении. Может, медицинские познания передаются воздушно-капельным путем, и он просто заразился от Джина? — Мир не вращается вокруг вас, — устало уточнил он. — Вращается. — Какая наглость. — Ну да… Гор все-таки поднялся с пола и подошел к кровати. Снова прикрыл поверхность раны стерильной салфеткой. Почему она так долго не заживает? Когда они уже смогут отправиться в путь? — Вы, люди, прикольные, спору нет, — Хет неожиданно изогнулся и потрепал его по макушке. — Но развитие цивилизации — это гонка со смертью... Однажды прогресс вашей цивилизации не сможет избежать катастрофы и тогда для множества людей все закончится. Конец света неизбежен. Просто представь: крах технологий, куча мертвецов, слепые собачки или что там еще обычно пробуждает сочувствствие… Его язвительный голос бил по ушам. — Мне все равно, — искренне ответил Гор. — Ну тогда не называй себя борцом за справедливость и не ной больше про сложную жизнь людей, потому что начхать ты на них хотел. Ты ставишь себя выше них. Ты сам наверняка считаешь их нужды — низменными, а их мировоззрение — ущербным. Они — серая масса, потому что они не видят то, что видишь ты. По сути, они просто декорации для твоего потрясающего кровавого пути, — Хет кое-как отодвинулся, освобождая место, и приглашающе похлопал ладошкой по простыне. Гор присел на кровать, боясь задеть его. — Тогда что заставляет меня двигаться дальше? — он будто говорил сам с собой. — Что, если не желание справедливости? — Это я у тебя должен спросить, — Хет почему-то веселился, разглядывая его. — Может, тебе просто нравится убивать и мучить. Может, это твое хобби. Что-то типа вышивки гладью или рисования пейзажей. Луна роняла свет на прекрасное лицо, еще не искаженное болью. — Ты хищник, который жрет других хищников. Ты думаешь, что мир без нас был бы лучше, но если бы нас не было, тебе пришлось бы жрать самого себя. А может, ты и без нас этим занимаешься, а? — Я не хочу говорить об этом. — Но ты продолжаешь говорить, — Хет засмеялся, закинув руки за голову. — А почему ты не любишь говорить о себе? — Просто не люблю. — Уверен, это не правда. Думаю, ты просто не нашел подходящего слушателя, который бы понял тебя. Знаешь, что самое забавное? Гор молчал. — Знаешь или нет? А? Знаешь или нет? А? А? — Все-таки придется тебя усыпить, — пробормотал Гор. — Обухом по голове. Хет надулся. — Я же просто спросил! — Нет, не просто. Ты прилепился как дерьмо к подошве. — Это я-то дерьмо?! — он замолчал с оскорбленным видом, но надолго его не хватило, и он затараторил: — Забавно, что без нашего существования твоя жизнь окончательно потеряла бы смысл! Так уж все устроено: мир строится на борьбе противоположностей, на каждое решение найдется контраргумент, на каждую тварь — другая, которая ее уничтожит, а положительного не бывает без отрицательного. Все на свете имеет тесную связь со своей противоположностью. Даже Цитадель и Урания… — Цитадель похожа на Уранию? — Не-а. Она красивее в миллион раз, хотя у нас совпадает количество уровней, некоторые названия улиц, даже здания... Цитадель и Урания будто зеркально отражаются друг в друге… — он выдержал театральную паузу и заговорил совсем иным, бархатистым и вкрадчивым голосом: — А может, я тебе вру и Цитадель такая же, как твой скучный мир. Ты не узнаешь, пока не посмотришь на нее. А без меня не посмотришь, не-е-ет, — протянул он. Неожиданно его хитрые, высокомерные глаза стали другими. Совсем человеческими. Возможно, они всегда такими и были. — Скажи честно, ты ненавидишь меня за то, что я лжец? — Не только. Еще ты вор. И… — Гор почувствовал, что ему не хватает воздуха. Будто в глотку заливали отраву. — Ты — злая насмешка надо всем, что могло бы быть мной. Вы, магистры, совершенно не знаете цену жизни. — Зря ты так думаешь, — ответил Хет с неожиданной грустью. Его эмоции сменялись так быстро, что от этого кружилась голова. — Я всему знаю цену, просто ничего не умею ценить. И никто в этом мире не умеет. Но я, например, ценю спелую ежевику. Кстати, где она? И что у тебя с лицом? Отвернись к стене! Твою рожу можно использовать как обложку буклета бюро похоронных услуг! Больше всего Гору хотелось бить его по челюсти до тех пор, пока он не сможет говорить. Бить его по рукам до тех пор, пока он не сможет ими шевелить. И навсегда закрыть ему глаза, чтобы он на него не смотрел. “Он просто не в себе, — подумал Гор, пытаясь успокоиться. — Он не контролирует свою речь”. Но почти сразу вспомнил, что действие сонного зелья должно было уже закончиться. Возможно, Хет ведет себя так не из-за наркотика, а просто потому что… Потому что. Этого было достаточно. Его спину бесцеремонно пощупали. — Само твое существование удивительно, — теперь голос Хета звучал очень нежно, взгляд излучал восхищение. — Уникально. Зачем ты вообще живешь на этом свете? Почему Матерь богов до сих пор позволяет такому нелепому созданию ходить по Урании? Почему тебе на голову не упал кирпич или тебя не сбил случайный гравикар? Интересно, насколько далеко бы разлетелись твои мозги? Интересно, обратил бы хоть кто-нибудь внимание на твой переломанный труп? Ах, вот это была бы умора! Его плечи вдруг затряслись от еле сдерживаемого смеха. Холодные огни неона плясали вокруг их зыбкого островка на кровати, и Гора вдруг окатило обжигающей ненавистью. Позабыв про наставления Джина, он стряхнул магистра с кровати и, схватив за волосы, подтащил к зеркалу. — Тебе смешно? — почти рычал Гор, удерживая пленника за талию и заставляя смотреть на собственное изувеченное тело. — Может, это тебе поможет немного прийти в себя, а? У тебя сейчас меньше прав, чем у той самой слепой собачки. У тебя нет выбора, нет собственного мнения, нет голоса. Скажу — заткнешься и будешь тихонько лежать. Скажу — пойдешь, вспорешь себе брюхо, вырежешь кишки и приготовишь из них ужин. Скажу — и… У него закончились слова. Луна спряталась за облако, погружая мир в темноту. — Прости, — на ухо выдохнул голос. Забитый, тихий, дрожащий, будто сломанный, он грел слух лучше любой музыки. — Прости меня, пожалуйста. Я не хотел ничего такого, пусть все будет хорошо, ладно? Горящие темно-серые глаза наполнились влагой и смотрели с неожиданной покладистостью, почти с преданностью, — Гор видел это даже в полумраке, и снова удивительно ясно осознал, насколько же бессилен. Он даже не мог швырнуть Хета в подвал: вдруг ценный пленник умрет от переохлаждения? В последнее время ему катастрофически не везло на охоте. Кто знает, сколько придется ловить следующего магистра? Он уже слишком дорого заплатил за свою несдержанность, когда позволил себе отрубить ему конечность. Устыдившись непонятно чего, он перетащил магистра обратно на кровать. В дверь позвонили, и Гор подорвался, надеясь на возможность выместить бессильную злость на вернувшемся офицере. Но на пороге его встретила знакомая рыжая макушка. — Опять ты разгуливаешь ночью, — пожурил он, даже не пытаясь остановить проскочившую Ас со скрипкой в руке. Только почувствовал, что тупая ярость отступает. — Принеси мне ежевику, использованный ты гандон! — завопила темнота позади. От покладистости не осталось и следа. — Мне просто не спится, — девочка заглянула ему за спину. — Кто это там у тебя так страшно ругается? — Никто, — быстро сказал он. — Радио. Ас прищурилась. — Твой коммуникатор на тебе. Как же ты тогда слушаешь радио? — У меня много коммуникаторов. На самом деле у него их было два, и их “по старой дружбе” собирал Хо из каких-то подручных средств и списанных железяк, — поэтому корпорации и власти в случае чего не могли отследить его. А еще эти коммуникаторы постоянно закрывали вкладки, удаляли письма и сбрасывали звонки, — потому что таланты Хо в инженерии по-прежнему оставляли желать лучшего. — Кто это там пришел? — поинтересовались из темноты. — Ты принесла мне ежевику, малышка? Ас забежала в комнату быстрее, чем Гор успел одернуть ее. — Ого! Вы друг нашего соседа? — она вежливо поклонилась. — Здравствуйте, дон! — И тебе не хворать. Ты учишься музыке, да? — Хет шире распахнул невероятные глаза и с улыбкой поманил ее пальцем. — Сыграешь мне что-нибудь приятное? Ас прижала скрипку к щеке, скосив взгляд на Гора: — Твой друг такой бледный! Может, приготовишь ему что-нибудь вкусное? — Я не голоден, — слишком поспешно заверил Хет. — Пожалуйста, просто поиграй мне. Вы ведь наверняка тоже проходили девятую симфонию? Ас быстро кивнула. Музыка запредельной чистоты будто незаметным лезвием вспорола сердце, сочась светом. Хет выдохнул: — Малышка, это кошмар! Тебе ничего на уши не роняли? Медведя там или слона? Неужели ты не слышишь? Ты сразу начинаешь неправильно! Уже там, где соль мажор, а у тебя сплошной ля минор… Он ловко выхватил скрипку из маленьких рук и будто преобразился. Даже красивый профиль стал острее и злее. — Вот так, — прошипел он, перехватив смычок. Молниеносная свирепая мелодия понеслась выше. Как огненный цветок. Как космос внутри и снаружи. Это было настолько запредельно, что Гору захотелось сунуть голову под кран с ледяной водой, чтобы избавиться от нереальности происходящего. Ас обиженно захлопала глазами. — Отдайте скрипку, дон. — Не отдам. — Отдайте! — Не отдам! Ты ужасно играешь и знаешь что? Ты никогда не научишься играть лучше! Возобновилась обжигающая мелодия, заставляющая вибрировать клетки человеческого тела и растворяться в ней, позабыв про исполнителя. Будто музыкант вычеркнул себя из мира, оставив вместо связующей нити только музыку, готовую оборваться в любой момент. Ас выбежала из квартиры быстрее, чем Гор сбросил с себя оцепенение. Ему оставалось только укоризненно смотреть на магистра. — Что? — Хет моргнул, откладывая скрипку. — Я просто ненавижу детей. Меня пытать можно общением с этими маленькими засранцами! Знаешь, эта рыжая бестия такая надоедливая, похожа на симфонию господина Ина. Ты необразованный и не знаешь, кто этот магистр, но можешь поверить мне на слово, симфонии у него — тихий ужас! Я ведь всегда все ассоциирую с музыкой. Каждый звучит по-своему. Очень часто люди звучат как звон времени. Еще как дорогие мобили — да-да, у них тоже есть звук, не удивляйся! Как высокие дома, как золотые унитазы. Иногда — как свет серебряных звезд или как ураган. И в тебе есть музыка, — он придвинулся ближе. — Особенная. — Правда? — Правда, — он улыбался. Перед рассветом неон за окном рассеивался, опадая неуклюжей фиолетовой дымкой. — И какая музыка — я? — Тебе честно? — Да. — Я такую ужасную музыку не слушаю. Хет откинулся на простыню и бережно прижал инструмент к груди. — Я тебе ее не отдам, — заявил он. — Ну и не надо, — Гор не знал, как попросить его сыграть еще, поэтому счел за благо ретироваться на кухню. Там у него запершило в горле, но он все равно закурил еще одну самокрутку. Его не покидало чувство, что скоро, совсем уже скоро, случится что-то очень-очень важное. Но важное не произошло ни на следующий день, ни тем более на следующий, когда Джин принес протез, и Хет, кажется окончательно протрезвел. Игнорируя советы Джина, он таращился в пустоту и даже не посмотрел в сторону “светлой головы”. В сторону Гора, впрочем, тоже. Протез действительно оказался легким в управлении и идеально контролировался импульсами мозга, но Хет предпочитал не пользоваться им и просто сидеть в одной позе целыми днями. Будто спал с открытыми глазами. Вопреки ожиданиям Гора, он стал ужасающе спокойным. Очень редко он разговаривал сам с собой, но изъяснялся так быстро и тихо, что Гор не понимал ни слова. Однажды он не выдержал и набрал номер Хо. — Что делать, если человек разговаривает сам с собой? — спросил он вместо приветствия. — Значит, человека нужно отвести к доктору, — невозмутимо ответил Хо. Несмотря на юный возраст, он мог рассуждать на удивление трезво. “А если это не человек?” — мысленно спросил Гор, но вслух только хмыкнул. — А ты что, уже и до этого докатился? — весело спросил коллега. — Пока держусь. В трубке загремело оборудование. — Ты когда на работу выйдешь? — Хо повысил голос, перекрикивая шум станка. — Без тебя тут совсем скучно. Никто не ходит за мной по пятам и не пересказывает странные теории заговора. — И вовсе я не хожу за тобой по пятам! — вскинулся Гор. — Ага, ага, как же, — засмеялся Хо и повесил трубку, наказав ему побыстрее “возвращаться к людям, пока совсем не одичал”. — Матерь богов, что же мне делать?.. — пробормотал Гор. Ему казалось, что Змей не слишком покровительствует ему, что он им не доволен. Немудрено, после того, как он сбежал из преданно служащего Змею Братства, да еще и прихватил с собой пленника! Может, хотя бы ужасающая Матерь богов его слышит? Он уже замучился переносить Хета, как мебель, с места на место. Содействие магистра заканчивалось тем, что он обхватывал его одной рукой за шею, чтобы не свалиться на пол. Или, возможно, из желания задушить. Гор бы не сильно удивился такому повороту событий. — Ты хотя бы помнишь дорогу до Цитадели? — изредка спрашивал он, но всякий раз натыкался на молчание и только изредка — на неторопливый кивок. Иногда Гор пинал Хета, проверяя, не умер ли он еще. Тот ойкал и отодвигался, но на этом его активность заканчивалась. Еще он иногда демонстрировал привязанность к скрипке, которую так и не согласился вернуть Ас. Он любил щипать струны, извлекая молниеносно сочиняемые злые мелодии, в каждой ноте которых звучало: “катись во Мглу”. На очередном восходе двух солнц Гор в очередной раз принялся резать размороженное мясо. Было слышно, как за окнами прокладывают путь гравикары, мельтешат тысячи спешащих шагов и бесконечно долго завывают сирены Отдела обеспечения безопасности. Эта какофония снаружи казалась особенно громкой из-за тишины в помещении. Раньше Гор даже не замечал, насколько тихо в его квартире. Раньше ему хватало криков, которыми полнился подвал… — Почему ты ее до сих пор не съел? От неожиданности Гор выронил нож, и тот застрял в щели между половицами. — Давай мне, — сухо сказал Хет. — Ты омерзительно готовишь. Я помогу. — Не нужна мне помощь, — как-то по-детски огрызнулся он и потянул за рукоятку. — Ты мне скажи, ты дурак, что ли? Кто ест ноги? Надо было жопу у меня отрезать, она хотя бы большая и мягкая. Ну, была до вынужденной диеты у сектантов… — Хет обернулся, придирчиво разглядывая свою пятую точку. Согнул протезированное колено и потряс бедром. — Да нет, слушай, она и сейчас просто супер! Нож все не поддавался. — Ну можно я приготовлю? Ну пожалуйста! — Нет. Хет взорвался: — Да чтоб все твои дети, твои внуки, твои правнуки и праправнуки до седьмого колена в жизни зад не оторвали со стула! За десять солнц это была его первая вспышка эмоций. Эта злость вызвала у Гора улыбку и он быстро отступил, позволяя Хету неуклюже пройти к столу. Тот принялся распахивать шкафчики, но неожиданно замер: — Ты был прав, — тихо сказал он, глядя куда-то перед собой. Его глаза горели печальной нежностью, которую Гор никогда прежде не видел на его лице. — Надо было уйти, когда была возможность. Но я слишком хотел посмотреть, что будет. До сих пор хочу, если честно. — С кем ты разговариваешь? Хет проморгался. Раздраженно глянул на него. — Разве это так важно? — Отвечай на вопрос. Пальцы Хета молниеносно вытащили нож из половицы и развернули лезвие в его сторону. — Давай, — сказал Гор. Его затрясло от нахлынувшего восторга. Будто все резко встало на свои места. — Но если промажешь, я с наслаждением сломаю тебе позвоночник, вырву все твои части тела, которые торчат, и засуну их во все твои отверстия. Я накормлю тебя твоей собственной печенью, а легкие оставлю напоследок, чтобы слушать, как ты умоляешь тебя убить. Я обглодаю каждую из твоих косточек и, возможно, даже не поленюсь отправить фото всем твоим друзьям, родичам и сватам. Не знаю, как я их найду, но как-нибудь найду. Возможно, убью и их тоже. Договорились? У Хета рука ходила ходуном. — Ничего страшного, тогда я сам вскроюсь, — холодно заявил он и перевернул нож. По руке зазмеилась тонкая струйка крови. Этого Гор допустить не мог. — Мама, — неуверенно говорит мальчик, — зачем это? Он уже достаточно большой, чтобы понимать, что грустные люди режут себе руки, а потом умирают. Он еще слишком мал, чтобы осознавать, что такой порез не причинит серьезного вреда. Его мир сужается до зазубренного лезвия, скользящего по маминой коже. У нее очень красивая белая кожа, и сама мама тоже очень красивая, и его впервые пробирает настоящий ужас, когда он слышит ее слова: — Я больше не могу так жить! — она надрывно кричит. — Даже мой ребенок меня не слышит, что еще мне остается? Я больше не хочу этого. Хочешь, чтобы меня больше не было? Ты этого хочешь? — Я не хочу! — ее крик передается ему, и он тоже кричит, холодея от страха. Глаза предательски щиплет. — Не смей повышать голос на мать! Я сделаю это, сделаю прямо сейчас, слышишь? — Но ты же можешь… Умереть... — язык спотыкается. Он очень боится сказать это вслух. Сердце пытается пробить пол, дотянуться до людей, которые живут этажом ниже, но он уже знает, что никто его не услышит. — Я для того это и делаю, дурак! — Не называй меня так, — просит мальчик. Ему это кажется чем-то очень болезненным и жутким. Однажды он услышал рассказ о девочке, которую ее мать называла дурой, и в итоге она действительно стала очень-очень глупой и неспособной даже самостоятельно надеть башмачки. Это посеяло в нем суеверный страх: вдруг это действительно такой вид материнского проклятия? Что с ним будет, если он и правда вот так отупеет? — Я не хочу, чтобы ты умирала! Я сделаю все так, как ты хочешь, хорошо? — он смотрит, как нож отправляется обратно в ящик стола и с радостью выдыхает, когда мама неожиданно ласково говорит: — Конечно, ты этого не хочешь, ты же у меня самый лучший, самый добрый и умненький, да? “Теперь я знаю, что ты все делала неправильно, матушка. Тот нож был тупым, а порез был неглубоким, это была просто одна из твоих игр, почти как в театре”. Он потряс головой, возвращаясь в реальность, и поймал себя на том, что чуть не сломал чужие пальцы, когда выбивал из них нож. — Дурак, — рассмеялся Хет, пытаясь оттолкнуть его и прижимая к груди ушибленную руку. Его глаза сияли. — Я ведь резал не вдоль. Он продемонстрировал красное запястье. Гор перестал его рассматривать, только услышав сигнал поступившего сообщения. Номер был знакомым. “Братство заглянет через две луны”. Он понятия не имел, почему Калан, охранник Братства, теперь помогал ему. Но сейчас было не до выяснения отношений. “Они злы?” “Очень”. Гор довольно улыбнулся и поднял нож с пола.