Прихоть

Было больно. Боль пронзала каждую частицу его существования. Огромный особняк клана Дубов на миг стал самой настоящей тюрьмой, коей когда-то была Пенакония. Во сне умереть нельзя. Истина, непреложная. Жаль, что до боли лживая. Тварь пронзила грудь, там, где бьется сердце. Удивительно, что мужчина смог проснуться после такого. Зарянка не смогла. Впрочем, его любимая сестра никогда сильной не была. Глава клана Дубов не позволил девочке такую роскошь, тщательно оберегая «прелестное создание» от бед и проблем Семьи. И сейчас сожалел об этом. Хотя толку? Толку от чертового сожалению, когда она уже мертва? Подняться было сложно. Воскресенье никогда не был тем, кто поднимался с колен? И что сейчас? Лежит посреди огромного зала, без шанса на спасение и пытается встать, словно это все имело смысл. Он проиграл. Проиграл столь выиграшную партию и чёртов уличный пес обвел его вокруг пальца. А, может быть, все было вовсе не так. Может быть, белому Дубу нужно было, чтобы уличный пес его обыграл? Кто такая бродячая псина против непоколебимого столетнего дуба? Лишь небольшая неприятность. — Уж не ожидал встретить тебя в готовой позе, дорогой мой. — Знакомый голос заставляет с трудом поднять голову и удивленно вскинуть брови. — Что? Дворняга обвела благородного господинушку вокруг пальца? — Бутхилл. — Утверждение сквозит усталостью. — Какого дьявольского черта ты тут делаешь? — Ну, как же! Я так хотел навестить мою дорогую Зарянку, проверить как она, что с ней? Ну, и тебя заодно. Представь, мой дорогой… — Мужчина с длинными бело-черными волосами замолкает, явно пытаясь придумать что-то цензурное, чтобы оно могло вылетить из этого грязного рта. — Возлюбленный, какое я испытал удивление, когда узнал, что она мертва!!! Воскресенье морщится, с усилием поднимается. Закатывает глаза. Бутхилл выглядел эффектно. Было странно видеть его после такого количества времени. Еще страннее после произошедшего. Человеком (можно ли назвать челочеком того, в чьей груди вместо живого бьющегося сердца, вставлена железка?) Бутхилл был странным. По меньшей мере. Завертывающий приятные слова так, что они звучали оскорблением. Устраивал анархию и любил ее. Скалился, когда стоило просто улыбнуться. Был несдержанным и во многих аспектах просто глупым, на чуткий взгляд Воскресенья. — Ты знаешь значение слова: «возлюбленный», идиот? — Вздох тяжелый, пропитанный отчаньем. — У меня цензура в настройках, птичка. По-другому, не получится. — Киборг обножает острые зубы в подобие улыбки. — Зачем явился? — Воскресенье устало опускается по стене и пусть смотрит снизу-вверх, в янтарных глазах отчетливо чувствуется превосходство. — М, говорю же, пришел навестить твою великолепную сестру. Я ее фанат! Самый преданый! — То есть дело не в неком галактическом рейнджере? Так непрошенно зашедшей в гости? — Хмык такой явственный, что киборг мог услышать его даже на том расстояние, котором находился. — Ну, и ради этой… — Губы его сжимаются в попытке произнести брань, однако вылетает лишь — восхитительной леди. У меня с ней, если помнишь, старые счеты. Но в первую очередь, конечно, ради вашего птичьего семейства, я вновь тут! На глазах у публики. — Публики в моем лице? — И все-таки Воскресенье улыбается, искренне. Было приятно видеть того, кто играл свою собственную роль и ничью больше. Бутхилл, не смотря на их странные во многом отношения, был по-прежнему слишком уж искренен. И сейчас, когда единственнооо любимого и родного человека больше нет, для главы Дубов это было очень важно. — Пока только в твоем, да. — Бутхилл подходит ближе, садится на корточки и заглядывает в янтарные ледяные глаза. В моменте становясь серьезным. — Как ты мог позволить этому старому псу убить ее и почти убить тебя? Как, птичка? Воскресенье прикрывает веки, будто прячась. Словно имел право на игры в прятки. — Я… — Но ответа нет. Потому что глава клана совсем не знает, что отвечать. Как объяснить киборгу, что он просто не мог предугадать это? Как смотреть в красные глаза самого верного фаната сестры и своего самого надежного союзника и признавать тот факт, что он ошибся? Проиграл? Проиграл на своей территории. Холодный металл руки Бутхилла прикасается к щеке. И Воскресенье, противясь сам себе, льнет к нему. К нечеловеку, от которого сейчас получал куда больше ласки, чем от тех, кто состоит из красной крови и плоти. — Больно? — Что? Смерть Зарянки? Да. Больно. Очень. Из меня будто половину вырвали и оставили зиять эту огромную дыру. — Воскресенье отвечает честно. Нет смысла врать тому, кто не станет тебе вредить. — Я не о том. — Вздыхает Бутхилл, пересаживаясь еще ближе. — Я о теле. Тебе больно? — А, это… Пустяки. В конце концов, то был просто сон. Грезы. — Так это просто отчаяние? — Вопрос заданный все тем же до боли серьезным голосом, заставляет сглотнуть. — Да. Оно. Но у меня все еще есть козырные карты на руках. Бутхилл выразительно поднимает брови. — Да? Какие? — Ты. Ты — мой козырь. — Воскресенье пожимает плечами. — Мы оба знаем, что ты не будешь против. Тем более во имя мести. — Ты собираешься с помощью меня мстить? — Хмыкает Бутхилл. Он привык быть использованным. Тем более кем-то вроде главы клана Дубов. Уже не удивляет. — Неужели ты будешь против? Так сложно выполнить мою единственную прихоть? — Глаза цвета дешевых побрякушек сужаются, Воскресенье отодвигает голову от руки киборга и недовольно качает головой, выражая неодобрение. — Единственную? О, птичка, она далеко не единственная. И даже не будет последней. — Бутхилл обнажает острые зубы. — Ты можешь проводить этих идиотов, можешь дергать их за ниточки, как тряпичные куклы, которыми они и являются. Но со мной так нельзя, мой возлюбленной друг. И ты, это знаешь. Я делаю только то, что хочу я. Усмешка ползет по тонким губам главы, он складывает руки на груди, откидывает серебряные волосы. — Точно. Я и забыл, что ты характерный за время твоего несвоевременного отсутствия. Будь ты здесь… Если бы ты не укатил, черт тебя знает куда, она была бы жива. Ты бы не позволил ей умереть. — Воскресенье качает головой. Перекладывает свою ответственность на другого, даже нечеловека. — О нет… Восхитительный мой, пальчики бы твои поцеловал, это твоя вина. И только твоя. Ты не смог это предотвратить. Великий мастер манипуляций и игрок из тени не смог уберечь свою собственную младшую сестру от столь ужасной смерти. Даже не во сне. Наяву. — Бутхилл поднимается и смотрит неожиданно холодно. Киборг знал Воскресенье, как себя самого. И у «крылатой башки» никогда не получится обвести его вокруг пальца. — Однако же. Я здесь ради этого. Так что не пытайся играть со мной, глава Дубов. Я помогу. Так уж и быть. Стану козырем в твоих тонких пальцах. Кстати, ты еще играешь? — Собираешься поцеловать мои пальцы? У тебя на них гиперфиксация? — Воскресенье ухмыляется. Склоняет голову к плечу и внимательно наблюдает. — Я не такой псих, как ты, чтобы ловить такие штуки. — Хмыкает в ответ Бутхилл и опускается рядом с Воскресеньем, гремя железом. — Верно. Ты хуже. — Бутхилл в ответ лишь пожимает громоскими плечами. — Может вспомним старые добрые времена? — Какие? Когда мы закрывались в кабинете моего отца и сношались? — Я бы назвал это. — Бутхилл вновь сжимает губы. — Заниматься любовью. — То есть трахались. — Воскресенье снова улыбается и негромко смеется. — Ну, вроде того. — Соглашается Бутхилл и у него смех выходит искаженным, словно скрип старой вывески, которых на Пенаконии так давно не было. Воскресенье не понимает, когда его горячие губы коснулись едва теплых губ Бутхилла. И кто первым из них двоих потянулся, тоже уверен не был. — Исполню очередную твою прихоть, птичка. — Шепчет на ухо Бутхилл, острыми зубами касаясь уха. Воскресенье тяжело сглатывает, цепляется за плечи, обтянутые кожей. — Это твоя прихоть. — Хрипло отвечает ему, заглядывая в единственные родные глаза. Вторых родных глаз у него больше нет. — Тогда, исполни ее ты. — Киборгу не отвечают. Лишь прижимают к себе, целуя в щеку и пальцами зарываясь в длинные волосы. — Понежничать решил? — А ты против? — Нет. — Бутхилл валит главу на пол, прижимая его своим весом. Кисти рук оказываются в плену механических пальцев. — Ты знаешь, я думаю, что мог бы поймать ту штуку, про которую ты говорил, на твои пальцы. — И вновь зубастая ухмылка. — Я не позволю тебе снять перчатки. — Выдыхает Воскресенье, пытаясь вырвать руки. — Знаю. — Нос Бутхилла зарывается в волосы. Воскресенье сжимает зубы, позволяя грязному лицу киборга касаться его. Как позволял всегда. Потом он обязательно уйдет в душ и будет сдирать с себя кожу, в глупых попытках смыть прикосновения. — Но что мешает целовать их сквозь перчатки? — Чокнутый. — Как и ты, птичка. Мы оба такие. Может потому и обиваемся вокруг друг друга, м? — Бутхилл смеется, холодными пальцами ведет по лицу, прямо к шее, сжимает ее лишь на краткий миг. Так, чтобы Воскресенье вздрогнул и тихо простонал. — Тебе всегда нравились странные вещи, птичка. — Шепчет на ухо, дыханием касаясь трепещущих крыльев за головой. — Заткнись и просто возьми меня. — Вновь смех, похожий на скрип. Воскресенье морщится. Вновь порывается вырвать руки. — Нет, птичка, сегодня руководить буду я. На правах твоего козыря. — Бутхилл опускается ниже, острые зубы касаются сонной артерии. При желании киборг мог бы проткнуть ее, оборвав жизнь Воскресенья наяву. Но делать этого не собирался. — Игрок руководит козырем, Бутхилл. — Вздыхает глава, позволяя киборгу все. Если бы Бутхилл сейчас достал свой дурацкий винтажный револьвер и выстрелил в Воскресенье, он бы и это позволил. Даже не сопротивлялся. — Поменяемся сегодня ролями, птичка. — Вторая рука слишком быстро раздевает Воскресенье для того, кто обладает неповоротливыми железными пальцами. Холодная рука спускается к груди, киборг сжимает соски. Бедра Воскресенья уже давно зажаты меж железных коленей и начинают неметь. Воскресенье их просто не чувствует. Бутхилл выкручивает сосок, на ухо шепчет что-то о револьвере, преставленном к горлу Воскресенья что-то о мести и козырях. Но глава Дубов не слышит, его внимание сосредоточено на боли в сосках и немеющих бедрах. Он задыхался, Бутхилл затмевал его всего своим непомерно огромным железным телом. И от этого было хорошо до звезд в глазах. — Пока меня тут не было, я кое-что провернул со своим телом. Тебе понравится. Даже обещание дать могу. В конце концов, тебе всегда нравились сумасшедшие вещи. — Острые зубы впиваются в сосок и новый задыхающийся стон вылетает с губ Воскресенья. И Бутхилл издает короткий смешок. — О чем ты? — Пока секрет. Когда киборг наконец отпускает руки Воскресенья, но лишь для того, чтобы перевернуть его, поставив на четвереньки. — Спину прогни. Будь хорошим. — Шепот проникает в уши, Воскресенье тихо стонет и послушно прогинается, выставляя задницу на обозрения Бутхиллу, тот тут же сдирает штаны с него и ледяные пальцы сжимают ягодицы. Воскресенье не знает откуда у Бутхилла смазка и презервативы. Совершенно не представляет. Но когда два чертовски огромных железных пальцев проникают в его анус одним грубым движением, все же решает задаться этим вопросом. Впрочем, тот быстро исчезает из головы. Бутхилл хоть и заботился о растяжке, но делал это очень в своей анархичной манере. Движения пальцев были хаотичные, грубые, проникали глубоко, вырывая все новые и новые хриплые, сипящие стоны из глотки Воскресенья. Киборг разводит пальцы на манер ножниц, смазка грязно хлюпает, вытекает из ануса, течёт по бедрам. Зубы Бутхилла кусают белую кожу ягодиц, выпуская пару капель крови. Шипение Воскресенья заглушает все то же похабное хлюпанье смазки, пока Бутхилл продолжает раздвигать стенки кишечника, не обращая внимание даже на несвойственную для главы брань. — Блять, скажи, что это ебучая смазка, а не кровь. Клянусь, я разберу тебя на запчасти! — Рявкает Воскресенье, поворачивая голову. ему не позволяют. Бутхилл за шею прижимает к своей груди. Глава стонет от разницы температур, железное тело киборга было слишком холодным. — Не ругайся, птичка. Я почти случайно. — Зубы касаются уха, пальцы выскальзывают из ануса, и прижимаются ко рту Воскресенья. — Слижи. Воскресенье уворачивается от пальцев, морщится и кривится. — Я не буду этого делать. — Мы сегодня играем по моим правилам, не забывайся. — Скрипучий голос проникает в голову, но глава Дубов не позволит себе опуститься до подобного, даже если отчаянно хотел где-то внутри себя. Рука отпускает тонкую шею, Бутхилл перехватывает руку, целует пальцы сквозь перчатки, длинный язык облизывает их. И Воскресенье думает о том, что пора достать новую пару. Пальцы все еще около рта. Металлическая рука тянется к поясу, что-то вытягивает из-под него. Холодный ствол револьвера очень быстро оказывается под горлом Воскресенья. На миг в янтарных глазах скользит ужас, в голову бьет мысль, что Бутхилл не убьет его и страх, почти животный ужас, сменяется похотью в глазах. — Птичка в клетке. — Револьвер ползет по шее. — Не бойся, он не заряжен. Впрочем, ты и не боишься. тебе нравится. — Ответ Бутхилл не получает. Но он его и не ждет. Тазом прижимается к заду Воскресенья, вжимается в него, давит револьвером на глотку. Пальцы сами открывают губы, проникают в рот. Язык главы клана Дубов облизывает пальцы, обтянутые контрецептивом, кусает металл, едва сладковатая смазка проникает во вкусовые рецепторы и Воскресенье тихо мычет, жаль Бутхилл был не способен чувствовать вибрацию. Ствол оружия ползет по щеке, железная рука сжимает сосок лишь на миг, чтобы тут же переместиться за спину Воскресенья. Слышится звук молнии, янтарные глаза закрываются, когда член киборга прижимается к обнаженным ягодицам. Бутхилл трется им промежность, вдавливая и не позволяя прочувствовать Воскресенью все. Револьвер сдвигается по груди вместе с трением члена об ягодицы. Спускается к паху, прицел касается стоящего члена главы. Бутхилл прижимает Воскресенье к себе, механический член проникает в анус быстро и неожиданно. Ствол старого винтажного пистолета прижимается к члену. Слишком много. Слишком, черт возьми, много. Смазка продолжает хлюпать вместе с резкими, почти грубыми, толчками. Слишком хаотичными. Металл оружия продолжает касаться стоящего органа, вторая рука на шее, сжимает ее. Серые мокрые волосы касаются лица робота. А толчки становятся все более хаотичными, в какой-то момент Воскресенье перестает стонать, лишь хрипит, сходя с ума. Сам льнет к Бутхиллу и тянется к еле теплым губам. Но Бутхилл не целует его. Язык облизывает губы, слюна стекает по подбородку. То был не поцелуй, скорее чертово хаотичное сумасшествие. В котором Воскресенью, так помешанным на порядке, было хорошо. Киборг отрывается от разгоряченного Воскресенья спустя мгновение. — Помнишь, я говорил про небольшую модификацию своего тела? — Да. — Тихий еле слышимый хрип. — Надеюсь, ты готов к пенаконским горкам. — Чт… — Договорить не успевает. Вибраци, словно от резинового члена, проходится по всему телу Воскресенья. Чертов механический член Бутхилла вибрировал в нем. Посылая маленькие электрические разряда по стенкам ануса вместе с каждым грубом толчком, стимулируя простату чересчур сильно. До боли в пояснице. — Тебе нравится, да? Светлым разумои завладело вожделение, не так ли, птичка? — Воскресенье спиной чувствует ухмылку Бутхилла. Однако не отвечает. Вопрос был риторическим. Он лишь хрипит в ответ, поддаваясь назад, на встречу толчкам и вибрации. Револьвер все продолжал прижиматься к члену. Воскресенье не выдерживает. Слишком много всего. Сперма падает на красный ковер, течёт по бедрам, из горла вырывается хрип. Бутхилл продолжает толкаться в безвольное тело. Револьвер был возвращён обратно за пояс, вибрации от члена уже не было. Но Воскресенье больше не обращает внимание на все происходящее, мысленно он был уже в душе и смывал с себя грязь сегодняшней ночи. Но лишь мысленно. Наяву Бутхилл остановился лишь спустя еще огромное количество толчков, из его глотки вырвался стон. Когда член покидает его анус, Воскресенье опускается на колени, тяжело дыша. Переворачивается на спину. — Ты останешься здесь? В особняке? — Ты против? — Нет. — Отлично. Потому что я бы все равно остался, птичка.