А тебя не заебало?

Рома еще никогда не чувствовал себя настолько неправильным, как в данный период своей жизни. Каждый день был наполнен превозмоганием, отвращением к себе и колючими мыслями, и все из-за этого ебучего Петрова. Наверное, все это началось, когда к тому подкатила одна очень классная девчонка из параллели. Рома на нее не претендовал, как и на кого-то другого. После многих неудачных попыток добиться Морозовой, Пятифан вообще, так сказать, «отошел от дел», всецело принял постулат «братву на сиськи не меняют» и сосредоточился на деятельности банды, а девчонок отодвинул на задний план. Ну, максимум, мог съязвить Катюхе, пошло пошутить с кем-нибудь в коридоре или шлепнуть по заднице, как делали почти все парни его пубертатного возраста. Это казалось нормальным, но на большее Ромка не рассчитывал. Надоели ему любовные прерии. В этот же раз он задумался. Пятифан привык быть в центре женского внимания — с самой начальной школы он был видным красавчиком, пусть и не особо этим пользовался. Охомутать Полинку все равно не вышло, так что проку от удачно сложенного лица не было никакого. Тем не менее, рядом со своими друзьями он никогда поклонниц не замечал и быстро к этому привык. А тут вдруг Аленка, блондинка из параллели, за которой ухлестывали минимум три старшеклассника, клеится к Антохе. Что-то странное. И тогда, стоя в коридоре поодаль, Ромка не слушал Бяшкины смешки и подколы в сторону белобрысого и его «любови-моркови», а вглядывался в лицо друга и пытался понять, что такого в нем нашла девушка, что сейчас так кокетливо наматывала прядь на палец при разговоре. Рома действительно недоумевал, ведь Антона он никогда не воспринимал больше, чем друга. Это, в целом, неудивительно, ведь — зачем? Но он и никогда не задумывался, что Петров может кому-то понравиться. Для него Тоха всегда был тем самым пацаном, что лишь чудом заслужил какой-никакой авторитет и таскался повсюду третьим, иногда скрашивая досуг членов команды Вольтрона. Только и всего. С того дня Ромка начал наблюдать за Антоном внимательнее. То ли любопытство, то ли пошатанное ощущение главного сердцееда школы заставляло всматриваться в лицо, движения и эмоции Петрова в попытке разглядеть то, за что он может понравиться. И Пятифан разглядел. Антон был из той категории людей, на которых приятно смотреть, даже если ты не испытываешь к нему любовного интереса. Он сильно изменился за четыре года, превратившись из неотесанного шестиклассника с круглыми щеками в весьма статного шестнадцатилетнего юношу. Тоше повезло, он вобрал лучшие внешние черты своих родителей. Ромка, когда знакомился с Кариной и Борисом, злобно удивлялся, как у таких людей мог получиться непонятный комок вместо ребенка. Да, в те года Пятифан не очень лестно думал об Антоне, даже несмотря на то, что тот уже был его корешом. Зато теперь он понял, что Тоше просто нужно было больше времени, чтобы сформироваться. Да еще как… Плечи его стали шире, пусть он все еще не был таким же спортсменом, как Ромка, волосы будто стали послушнее и больше не торчали так беспорядочно в разные стороны, голос сломался и наполнился глубиной, детская округлость сменилась более выраженными чертами лица — скулами, островатым подбородком. Может быть, если бы Рома увидел Антона в толпе, то задержал бы свой взгляд на пару секунд лишь из-за белых локонов, но Рома видел Антона именно что вблизи. Ему предоставилась возможность замечать все новые и новые элементы Тошиного поведения, что притягивали внимание, словно магнитом, и открывались только при непосредственном общении. Да, лицо у Антона стало симпатичным из-за возраста, но это лишь поверхность. Самым кайфовым Рома считал поведение друга. Он пристально наблюдал за эмоциями Антона, за тем, как тот смешно щурится, когда на его очки ложится луч света, как он морщит нос от попавшего в легкие дыма от Ромкиной сигареты, как вскидывает брови в немом удивлении, округляя такие ясные глаза, как подрагивает ресницами и как улыбается одной стороной губ в сдержанном смешке. И движения его всегда такие плавные, завораживающие до мурашек, запястья точеные, вскидывающиеся в жестикуляции, губы тонкие и часто немного поджатые в раздумьях. Вообще Антон часто думает, видимо, в силу своей творческой натуры, и наблюдать за этим для Ромы было одно удовольствие. Взгляд Петрова всегда становился чуть потерянным и бегающим, не видящим окружение, брови напряженно смыкались у переносицы, губы кусались, становясь багровыми. И в эти моменты всегда можно было глазеть без страха, что твой настойчивый взгляд поймают, ведь Тоша сейчас где-то там, в своем мире фантазий, а не здесь. Роме всегда было интересно узнать, о чем его друг думает, когда вот так «отключается», но Пятифан вдруг понял, что они недостаточно близки, чтобы вести столь задушевные разговоры. Да, они сблизились за последние годы, но доросли только до уровня «кореш по банде», а наедине никогда подолгу не оставались, и их беседы не уходили в особо щепетильное русло. Это даже расстроило. Именно поэтому Ромка начал ненавязчиво укреплять дружбу. Настолько ненавязчиво, что и сам не заметил, как к середине выпускного класса в школе он с Антоном стал пусть и не разлей вода, как с Бяшей, но очень даже близок. Молчание, порой повисающее между ними, больше не казалось таким неловким, всегда можно было поговорить отдельно и о чем-то своем, стало интересно слушать о мыслях Антона и точно так же рассказывать свои. И Тоша всегда был понимающим, внимательным и до одури очаровательным. В общем, Рома понял, за что тот может нравиться девушкам. Только вот привело это к новой проблеме. Пятифан начал понимать, что слишком уж часто он о своем друге думает, слишком сильно трепещет перед новой встречей и слишком резко вздрагивает от случайных прикосновений. И сам же к этим прикосновениям порой тянется. Рома отбрасывал все переживания ровно до того момента, пока в один день не поймал себя за тем, что пялится на переодевающегося перед физрой Антона чересчур внимательно. Он и сам не заметил, как замер в пол оборота с майкой в руках и смотрел на изгибы окрепшей от взросления бледной спины. Ромка тогда успел вовремя отвернуться и спрятал свой беспокойный взгляд, чувствуя, как кровь приливает к ушам и щекам. И не только к ним. После школы Пятифан вернулся полным недоумения, сел на диван и долго думал над своим поведением, мыслями и реакцией тела. Тогда он сильно испугался, но на следующий день не прекратил впиваться в Антона глазами. И раздевать его ими же. Для Пятифана начался тяжелый период двойственности, он будто раскололся на две части. Одна, при появлении Тоши, будь то реальный Петров или мысленный, трепетала и млела, растекаясь по груди теплыми чувствами, вторая впрыскивала в кровь яд отвращения. Отвращения к себе и своим скрытым желаниям, а именно — быть с Антоном как можно ближе и гораздо больше, чем просто друзьями. Не сыграл на руку и период пубертата. Много вечеров Ромка проводил в ванной, стоя перед зеркалом и рассматривая каждую черту своего лица, пытаясь найти причины такого состояния. Такого, когда сначала прячешь ладонь под резинкой нижнего белья, а потом стыдливо смываешь под холодной струей остатки своего позора. Рома себя натурально ненавидел, когда смотрел в холодные карие глаза в отражении. Он стал тем, кого всегда презирал. И тогда он пытался себя исправить. В школе он специально смотрел на девчонок. Смотрел неотрывно, заглядывался на неприличные места, что стали формироваться в силу возраста, пытался флиртовать, очень пошло шутил. Это помогало только до того момента, пока он снова не оказывался дома в одиночестве, один на один со своими фантазиями и мыслями, что, несмотря на «неправильность», были до одури желанными. Хватая воздух ртом, облизывая пересохшие губы, лихорадочно двигая рукой ниже пояса, в голову все равно лезли не грудастые красотки из журналов для взрослых, а Антон. Роме было жутко стыдно воображать друга в самом неприличном свете, а на следующий день смотреть в его же глаза. Пятифан чувствовал себя больным, и иногда винил себя в том, что сам начал доводить себя до такого. Порой сердце разрывало от одной только мысли, что он влюбился в парня, что он хочет парня. И еще хуже становилось от осознания, что с той репутацией, которая выстроилась вокруг его суждений по поводу однополой любви, на взаимность рассчитывать не стоит. Если Антон хоть когда-нибудь узнает об истинных чувствах и мыслях Пятифана, то наверняка рассмеется прямо в лицо. Ромка стал скрывать свою любовь не только от себя, но и от друзей, все также продолжая строить образ разгульного самца, что говорит о девушках только в сексуальном свете. План был таков — если он будет нагло врать, неприлично шутить и выражать некую озабоченность, то даже если его обвинят в ненормальных наклонностях, то это выступит в роли подушки безопасности. К концу учебного года Рома уже привык вести двойную, так сказать, жизнь. В школе любовался Антоном, кидал косые взгляды в раздевалке, ненароком касался, дома видел неприличные сны и фантазии, а в разговоре с членами команды Вольтрона обелял себя поведением откровенного мудака-альфача. Пятифана это даже успокаивало — иногда он почти верил, что сохнет по телкам, а не по Тоше. В самом же деле он лишь больше запутывался, а подавлением своих чувств взвинчивал их до максимума. Сейчас Ромка идет, пожевывая фильтр сигареты, и молится, чтобы Бяша, как всегда свинтил на перекрестке, и можно было напроситься к Антону в провожающие. Последние дни мая расслабляют не на шутку, и даже предстоящие выпускные экзамены не тревожат, когда за окном такая чудесная погода. Почти лето, дожди прекратились, солнце не скупится на тепло и лучи, так что прогулки Вольтронов снова возобновляются и порой длятся до самой ночи. Вот и сейчас на поселок уже опускается сумрак, загораются фонари, собирая у своих лампочек полчища мошек, и воздух наполняется свежестью и прохладой. Ромка слегка задумчив, так что просто курит, выпуская дым размеренно, и слушает Бяшкины рассказы о том, как весело ему было ходить в походы прошлым летом. Он пытается уговорить парней пойти с ним, когда закончится школа, и даже почти получается. — Ну ладно, пойду я, на, — говорит Будаев, когда ватага друзей доходит до перекрестка. Пятифан мысленно ликует и отбрасывает сигарету, выпрямляя спину, — До завтра! — Пока, — бросает Ромка, поглядывая на улыбающегося Антона, а потом провожает фигуру Игоря взглядом. Пятифан немного молчит, теребя ткань спортивок в кармане, а потом всецело поворачивается к Тоше, — Пройдусь с тобой? Антон кивает и сразу направляется в сторону лесной тропы, а Ромка семенит за ним с сияющими глазами. В последнее время он старается проводить с Петровым больше времени наедине, ведь после лета тот может уехать. И пусть Тоша еще не говорит, куда подастся после выпуска, ибо и сам не определился, Пятифан пытается сожрать каждую секунду, проведенную вместе. Ну так, на всякий случай. — Чем завтра планируешь заняться? — спрашивает он, когда парни входят в объятия леса. Летом чаща не кажется такой ужасающей, как в холода или ливни, наоборот — всегда приятно пройтись в полумраке под шелест листьев и раскидистых еловых лап. Еще и в Тошиной компании. — М-м-м, не знаю. Аленка звала гулять, — отвечает Антон неторопливо, растягивая гласные. Ромка цокает языком и нервно достает из кармана еще одну сигарету, зажимая зубами. Эта Аленка ему уже всю плешь проела. Она все еще клеится к Тоше, и пусть тот не отвечает на ее знаки внимания напрямую, оставаясь на расстоянии, но и общение не прекращает. И от одного только имени на «А» у Ромки голова раскалывается в приступе ревности. Будто ему и так душевных терзаний не хватает. Пятифан закуривает и задумчиво проводит большим пальцем по губе, после чего смотрит на Антона искоса. — Слышь, Тоха… — А? — А ты уже ебался? — С девушками? — усмехается Антон, чуть запрокидывая голову к небу и задорно улыбаясь. — Ясен хуй, не с парнями, — скалится Ромка, а сам изнутри аж весь сжимается от такого уточнения. — Нет. Пятифан округляет глаза от той простоты, с которой Антон отвечает. Ромка, в силу своей хулиганистости и быдловатости, знает, что в кругах «настоящих мужиков» не принято признаваться, что ты еще зеленый. Одно из важнейших правил пубертата парней — не говорить, что дрочишь, и врать, что ты уже спал с девчонками. Ну, или хотя бы имел хоть какой-то интимный контакт. Антона же, видимо, все эти пацанские правила не особо волнуют. Либо он очень доверяет Ромке, и последнему хочется верить именно в это. Тем не менее, Пятифан продолжает гнуть свою линию лютого любовника. Он делает дополнительную затяжку и слишком показательно расслабляет плечи. — А я вот ебался, — важно тянет Ромка, постукивая кулаком по деревянным перилам моста, что парни сейчас преодолевают, в такт шагам. Ему очень любопытно узнать, как Антон отреагирует, и очень хочется увидеть хотя бы отголосок ревности. Пятифан понимает, что вероятность этого равна нулю, но надежда умирает последней. — Да ну? — откликается Тоша, удивленно хмыкая. Ромка смотрит на него мимолетно и видит лишь ухмылку. Ту самую, фирменную, с нотками уверенности. И Пятифана это сбивает с толку. — Не веришь? — Верю-верю, — чуть-ли не смеется Тоша, прикрывая губы рукой, — И с кем же, боюсь спросить? — Да так… Ромка опускает уголки губ вниз и чешет репу, будто бы вспоминает имена, а сам ощущает на себе пристальный взгляд. Парни преодолевают мост и снова оказываются в сгущающихся потемках леса. — Есть девчонка из параллели… — выдает наконец Пятифан, теребя меж пальцами несчастную сигарету. — Как зовут? — Она попросила не говорить. — Ах, она попросила… — отвечает Антон с явной насмешкой в голосе, после чего скрещивает руки на груди и замедляет шаг, останавливаясь посреди тропы. Ромка оборачивается на него в недоумении и вопросительно выгибает одну бровь дугой, — Рома, а тебя не заебало? — А? — на выдохе выплевывает Пятифан, так и замерев с поднятой рукой, сигарета в которой не добралась до губ. — Притворяться. Антон хитро щурится и снова улыбается одной стороной губ, и выглядит он как мать, что поймала своего ребенка на лжи. Ромку пробирает мелкой дрожью, и он прикладывает много усилий, чтобы испуг, пробежавшийся от затылка до копчика, не отразился на его лице. Он медленно сдвигает брови к переносице и фыркает, а сам лихорадочно думает, где же проебался. Неужели Антон его раскусил? Или просто дразнит? — В смысле? Притворяться в чем? — грубо отвечает Рома, откинув сигарету в кусты и спрятав обе руки в карманах. — Что ты весь такой из себя… — начинает Тоша, медленно шагая прямо на Пятифана. Тот пытается сохранять спокойствие, но его грудь уже прерывисто вздымается от волнения, а ладони потеют. Он шагает спиной, чтобы не подпускать Антона ближе и не дать ему возможности увидеть испарину на висках, — донжуан. Дамский угодник. — А с чего ты взял, что я притворяюсь? — огрызается Ромка, чувствуя, что горло саднит от того усилия, с которым он сдерживает дрожь в голосе. — Да ты же нагло врешь. Все эти шутки, которые начались непойми из-за чего, доебы до девчонок в школе — все это цирк, — говорит Тоша уверенным голосом, не прерывая зрительного контакта, а Ромка сглатывает. Потому что Антон все-таки говорит правду, и Пятифану слегка не по себе, что Петров нашел в себе силы и смелость эту правду высказать. Похоже, за время их дружбы, Тоша перенял некоторые черты от Ромы, став наглее и храбрее. Рома же, под влиянием Антона и его характера, видимо слегка размяк, потому что сейчас не находит, что ответить и как себя защитить и заметно робеет, — Тебе же ни одна из девчонок не нравится. — Т-ты че? Ты меня п-пидором типа щас назвал? — нервно усмехается Ромка, упираясь спиной в преграду в виде дерева. Антон останавливается в полуметре от него и внимательно смотрит в глаза. И взгляд у него такой пронзительный, что Пятифан не удивится, если с помощью него друг читает мысли. Хотя у Ромы наверняка все и так на лице написано. Петров поджимает губы и опускает руки по швам. — Назвал, — спокойно говорит он, заставляя Пятифана подавиться воздухом. Он уже готов показательно ругаться, злиться и размахивать руками в протест, но Антон вдруг упирается рукой о дерево рядом с его головой и немного склоняется вперед, отчего Ромка замирает, будто цепями перевязанный, — Ром, я хоть и ношу очки, но я не слепой. Тоша говорит тихо и от его голоса у Пятифана перехватывает дыхание. Он понимает, что в таком положении не сможет сказать ничего путного, а в следующую секунду ситуация становится еще более не располагающей к победе. Антон припадает губами к уху и шепчет, возложив одну ладонь на Ромкино плечо: — Ты думал, я не замечаю? — Ч-чего? — без намека на уверенность говорит Пятифан, чувствуя, как рука опускается по рукаву футболки к предплечью. Когда холодные пальцы касаются разгоряченной кожи, Ромка аж внутреннюю сторону щеки прикусывает, чтобы не вздохнуть. Он все еще держит руки в карманах, сжимая кулаки, и не торопится отстранять Антона. Тем не менее, в его голове идет ожесточенная борьба, по исходу которой хотелось бы это сделать. Петров, может, провоцирует Рому, чтобы потом разнести молву о Пятифановском пидорстве, или просто подшучивает. Но как же хочется и дальше ощущать щекотливое дыхание на мочке уха и ползущие по запястью пальцы. — Как ты… — продолжает Антон, еще чуть склоняясь и теперь прижимаясь своей грудью к Ромкиной, — постоянно пялишься. Рука скользит к животу и очерчивает полукруг. — Как натянуто шутишь про секс. Ведешь себя по-идиотски, пытаясь что-то скрыть. Пальцы перебирают складки подола и поддевают шнурки спортивок. — И как ты постоянно трахаешь меня взглядом, — выдыхает Антон, прежде чем накрыть ладонью уже прилично затвердевший пах и немного сжать. Рома не выдерживает и шипит, смазано выругавшись, и прикрывает веки. Тоша — настоящий дьявол под личиной ангела, и сейчас Пятифан чувствует его первый образ сполна. Кто ж знал, что скромный, тихий, пусть иногда и нагленький, очкарик окажется таким… Рома даже не может подобрать слова, каким именно. Антон усмехается в Пятифановскую шею, задев губами кожу, так что Ромка вздрагивает и приоткрывает рот, чтобы что-то сказать, но слова не идут. Его поймали, как нашкодившего щенка, и теперь ни один аргумент не противостоит обличающим словам. Тоша слегка отстраняется, смотрит в карие глаза с задором и не ослабляет хватки в паху, — Скажи, тебе уже сосали? Пятифан хлопает глазами и буквально чувствует, как горит его лицо. — Да, — сипло врет он, не желая отпускать свой образ и открывать правду до последнего. — Тогда сравнишь, — говорит Антон, всем своим видом показывая, что он не верит. Касания с члена исчезают, отчего Рома почти что скулит в протесте, но потом его пробивает волной адреналина, когда Тоша начинает опускаться на колени прямо на землю. — Чего ты?.. — пьяно спрашивает Пятифан, рывком вынув руки из карманов, готовый в любой момент схватить друга за плечи и поставить на ноги. Антон смотрит снизу исподлобья и улыбается совсем слегка, и Рома может видеть в его глазах искорки наглости даже сквозь полумрак. — Ты же постоянно шутил про отсос, чего такого? — тянет Петров, игриво перебирая пальцами от колен до бедер. Он фиксирует ладони на чужой тазовой кости и почти касается резинки спортивок. — Это ж все хуйня, — скулит Ромка то ли от стыда, то ли еще Бог знает от чего. — Я знаю, — спокойно говорит Тоша, хватаясь таки за одежду, — Я остановлюсь, если попросишь. Антон замирает так, на коленях, и выжидающе буравит Пятифана взглядом, а тот закусывает нижнюю губу и напряженно думает. Все происходящее настолько странное и нереальное, что кажется, будто это очередной сон или фантазия. Но нет, вот он — Петров, в непозволительной близости от паха, готовый отсосать. Зачем, почему, для чего? Кто бы знал. И Рома борется с внутренним желанием продолжить, метается из одного угла своей души в другой. В итоге нахмуривается, фыркает и запрокидывает голову назад, уткнувшись в дерево затылком. — Мудак, — шипит он, — Делай уже, что хочешь. Пятифан задерживает дыхание и закрывает глаза, когда чувствует, что Антон стягивает его спортивки. Оголенный стояк тут же окутывает прохладой вечера, но Петров еще пару мгновений не прикасается. Наверняка, разглядывает, и Ромка от понимания этого смущается, как малолетка. Он хочет опустить взгляд и удостовериться, но не решается, так и стоя в напряжении и вжимаясь спиной в дерево. Тело окутывает приятная и неожиданная волна жара, когда головкой Ромка чувствует что-то горячее, скользкое и влажное. Язык. Пятифан прикусывает костяшку согнутого пальца, чтобы постыдно не застонать, когда Антон облизывает уздечку и обхватывает головку губами, медленно погружая член в рот, соблазнительно причмокнув. Ох блять, это настолько неправильно, что аж хорошо. Петров движется медленно, позволяя Ромке почувствовать каждый миллиметр внутри ротовой полости, щедро смачивает член слюной. Он доходит почти до середины и толкается дальше, но, видимо, не может, потому что останавливается, а Пятифан чувствует спазм чужого неба членом. — Ох, блять… — шепчет он, переместив руку ото рта к глазам и накрыв их ладонью. Точно так же медленно и будто дразня, Антон движется обратно, выпуская член изо рта полностью. Он томно вздыхает, пару раз вкручивающими движениями проводит от головки до основания рукой и усмехается: — Ты точно девственник. — Ах ты… — вздыхает Ромка, поддавшись провокации. Он отнимает руку от лица и смотрит вниз, и как только Антон ловит его мутный от возбуждения взгляд, то берет в рот резко и уже чуть больше середины, отчего сердце у Пятифана готово встать на паузу. Он рвано вздыхает, приложив ладонь к горяченной щеке, и старается не отводить взгляд. Потому что зрелище, что перед ним предстало, завораживающее, пошлое и до безумия красивое. И даже лучше, чем он себе представлял в голове. Антон прикрывает веки и начинает активное движение головой, от которого у Ромки кровь в жилах разве что не кипит. Он слегка бьет кулаком по коре дерева и сбивчиво дышит, сдерживаясь, чтобы не зарыться пальцами в белоснежные и слегка отливающие голубизной на лунном свету волосы. Звуки, что Антон издает специально, только усиливают возбуждение. Он мычит, шумно дышит носом и впивается руками в Ромкины бедра, почти подталкивая его навстречу собственному рту. Пятифан постоянно бормочет что-то несвязное, его мозг плывет, так что сил думать о последствиях вообще не остается. Он только наслаждается теплым обволакивающим член чувством и прыгающими в поступательных движениях Антоновыми локонами. Петров немного замедляется, почти полностью выпускает член изо рта и уделяет больше времени головке, параллельно поднимая очки на лоб. Он тяжело дышит, позволяя себе передохнуть, и его вздохи смешиваются с хриплыми Пятифановскими. — Это пизде-ец, — невольно произносит Ромка, заикнувшись, после чего Антон приподнимает голову. Он замирает с языком, представленным к головке, и смотрит прямо в глаза нечетким от плохого зрения взглядом. Пятифан впивается в кору дерева ногтями, потому что уже от этого развратного зрелища готов кончить. Петров ухмыляется и, не отрывая взгляд, заглатывает член почти до основания. Он сдерживает кашель, сжимает пальцы на Ромкиных ногах, но не останавливается, ускоряя темп, и почти бьется носом о лобок. Принципиальный. Пятифан горит изнутри, чувствуя скорый оргазм. Он позволяет себе аккуратно накрыть голову Антона ладонью и пару раз провести по влажным волосам. Ромка не сдерживает пару неприличных стонов, сухо выдыхает и запрокидывает голову, кончая. Все его тело обволакивает моментальной усталостью, колени подгибаются, готовые повалить хозяина, с виска скатывается капля пота. Пятифан зажмуривается до искр перед глазами, которые не пропадают даже когда он открывает веки и смотрит на шумящие кроны деревьев. Антон все еще держит член во рту, позволяя сперме полностью выйти, после чего отстраняется. Рома тут же испуганно смотрит вниз и суетливо натягивает штаны, падая перед Тошей на корточки. — Блять, прости… — тараторит он, замечая на нижней губе друга перламутровую каплю, — Выплюнь. Антон улыбается, опуская очки на переносицу, и немного запрокидывает голову, демонстрируя шею. Пятифан, как завороженный, смотрит за кадыком, что подскакивает и потом опускается. Ему пиздецки стыдно, а Петров смотрит на него, как ни в чем не бывало. — Я пошел домой, — констатирует он сквозь сбитое дыхание, утирает губы тыльной стороной ладони и встает, шатко шагая по тропе. Рома готов волосы рвать от того недоумения, что на него наваливается. Он тоже подскакивает и семенит за Антоном. — Что это было? — возмущенно спрашивает Ромка, поравнявшись с другом. Тот лишь жмет плечами, загадочно улыбаясь. Пятифан потирает лоб в раздумьях и несмело спрашивает: — Давно ты знаешь? — Давно. — Епт… Антон. — М? — хмыкает Тоша, с явным интересом рассматривая краснющее Ромкино лицо. Тот останавливает Петрова, схватившись за локоть, и поворачивает к себе. Потом еще немного медлит, накрывает чужие щеки руками и припадает своими губами к все еще влажным Антоновым. Тот сразу, видимо машинально, отвечает на поцелуй, мягко двигая губами. Ромка сам не понимает, зачем он это сделал, но после того, что произошло в чаще, это уже не так смущает. Он даже не чувствует отвращения, понимая, что эти губы пару минут назад обхватывали его собственный член. Пятифану еще предстоит узнать мотивы Петрова, в идеале понять, откуда блять в нем столько пошлости — желательно, почувствовать на примере и еще не раз — и о многом поговорить, но пока он просто наслаждается поцелуем. Таким нежным, что это никак не коррелирует с событиями ранее. Ромка отстраняется, смотрит в Антоновы глаза и тут же по-инерции хмурится. — Ты всех целуешь, кто тебе сосет? — игриво произносит Петров, заставляя Пятифана закатить глаза. — Блять, ну ты первый, получается, — усмехается Ромка, ткнув Антона в плечо. Чуть погодя он шепотом добавляет: — Первый во всем, кстати. — Я и так это понял, — отвечает Петров уже без насмешки, после чего продолжает путь по тропе. Рома идет рядом с ним, закуривает, думает и улыбается. Странный вечер, странные обстоятельства, но как же ему радостно, что все сложилось именно так.