Остановка

      Ночь выдалась душная, липкая. Жар шёл от толпы в зале, от стен, и даже пиво в наполовину опустошённом пластиковом стакане оказалось тошнотворно тёплым. Хотелось на свежий воздух, но и на улице его не оказалось. Только когда Олина машина тронулась с места, ветерок из открытого окна принёс какое-то облегчение.       Миша откинул голову на спинку кресла, прикрыл глаза от блаженства. Оля предложила включить кондиционер, но он только отмахнулся — подставить лицо ветру ему было приятнее.       — Миш, а ты чего там не умылся? — на повороте образовалась пробка, и Оля тоже приоткрыла окно, чтобы закурить.       — Да где там… я лучше дома в душ залезу, там разве нормально умоешься?       — Там в бардачке есть влажные салфетки, протрись хоть.       Миша рассмеялся и вдруг резко подался к ней, чтобы от души чмокнуть в щеку. От неё дохнуло теплом, потом и выдохшимися к концу дня цветочными духами — отстраняться не хотелось. Миша поцеловал её ещё раз, ниже, у самой шеи.       — Что, не нравлюсь?       Оля хихикнула, невольно поджимая плечи — наверное, стало щекотно — и похлопала его по колену:       — Нравишься, нравишься, но ты смотри, опять остановят.       Оля переключилась на дорогу и убрала руку с его ноги, но с видимой неохотой, чуть помедлив; и в этом промедлении, в этой доле секунды было немое обещание. Сердце мягко и приятно стукнуло. От плотного потока воздуха, нырнувшего в тронувшуюся машину, по телу пробежали мелкие мурашки. В голубоватом полумраке Миша разглядел, что оставил у Оли на щеке белый развод от грима, но решил ничего об этом не говорить.       Салфетки, убийственно пахнущие ромашкой, и правда отыскались в глубине бардачка.       — А ты не останавливайся! — в зеркальце замаячила Мишина загримированная физиономия с тёмными провалами глаз, и он принялся тереть её салфеткой, — ты будешь за рулевого, а я — штурман, во. Уйдём как-нибудь.       Оля рассмеялась, но поток Мишиных мыслей уже нёсся совсем в другом направлении. Взгляд его метался от зеркальца к Олиному лицу, которое то проваливалось в тень, то снова вспыхивало под огнями вывесок и светофоров. Она вздыхала от духоты и теребила ворот своего летнего платьица, взмокшего на жаре и липнущего к её коже. Теребила будто бы даже неосознанно, но всякий раз Миша ощущал крохотный укол азарта, представляя, что сейчас движение будет чуть-чуть другим, что она ослабит лямку платья или опустит её…       Хотелось закурить, но сигареты остались в рюкзаке, закинутом на заднее сидение. Вместо этого Миша комкал салфетку, проводил рукой по волосам, по примятым, опавшим уже иголкам. Перед глазами маячила дорога, пешеходы, мнущиеся на краю тротуара, и прыгающая на поворотах ёлочка ароматизатора, но взгляд тянуло к капелькам пота на Олиной верхней губе и задирающемуся подолу её платья. Миша опустил голову, чувствуя, как улыбка сама собой появляется на его лице. Ему казалось, что он осязает Олин жар своими губами и ладонями, даже не прикасаясь к ней, и эта мысль отдавала тягучим теплом у него в животе.       Сидеть стало совсем невыносимо.       Иногда Оля коротко смотрела вбок, в его сторону — смотрела в правое окно, маневрируя на дороге, — но сейчас бросила взгляд и на него, и Миша ощутил этот взгляд, почти как жар её ладони на своём колене.       Он потянулся было к ней, но класть руку ей на бедро, пока она ведёт машину, не решился. Только коснулся, чуть-чуть, невесомо, костяшками пальцев.       — Давай заедем воды купить, — вдруг предложила Оля, — я пить хочу.       Она свернула с дороги, покружила у супермаркета, сердито сопя себе под нос, но места припарковаться, несмотря на поздний уже час, не нашлось. Миша повертел головой.       — Давай я это, в ларьке куплю. А ты встань во дворе где-нибудь.       Они заехали во двор жилого дома неподалёку, непривычно тихий и безлюдный после шумного проспекта. Из огромного куста сирени, у которого Оля остановила машину, выпрыгнула серая кошка и затрусила куда-то вглубь двора.       Миша вылез из машины и побрёл к ларьку. На ходу он шарил в карманах в поисках мятых десятирублёвых бумажек и тихо радовался тому, что поблизости никого нет, а продавщица увидит в окошко только его лицо и ничего ниже пояса. Совсем рядом, через пару домов, гудела улица, но Мише казалось, что город остался далеко позади. Как будто даже время остановилось, и всё погрузилось в сон: во всём дворе горело лишь одно окно, из ларька доносился невнятный шум радио — и всё.       Вернулся он с двумя бутылками воды и новой пачкой сигарет. Оля ждала его, приоткрыв окно и докуривая сигарету.       Миша выпил почти пол-литра воды залпом, а потом налил себе пригоршню, прямо так, из бутылки, умыл ей лицо и шею. Он жмурился от удовольствия, заливал себе рубашку, а рядом с ним так же шумно вздохнула от облегчения Оля, которая, напившись воды, откинулась в своём кресле. Она прижимала к груди холодную ещё, запотевшую бутылку воды, и не сводила с него глаз, блестящих и будто потемневших в обманчивом сумеречном свете.       Миша коснулся ладонью её колена, чуть сжав, огладив большим пальцем разгорячённую кожу её бедра, и его голос прозвучал глуховато, почти умоляюще:       — Поехали домой.       Её ладонь легла поверх его руки, не отталкивая, наоборот — теснее прижимая к себе, и Миша подался было вперёд, но Оля его опередила, они смешно стукнулись носами. Он почувствовал, как она убирает мокрые пряди с его лица, как ласково собирает капельки воды у него со лба, как её рука вдруг нырнула вниз, на внутреннюю сторону его бедра, а потом туда, где он ждал её прикосновения весь вечер.       Миша не выдержал, улыбнулся ей в губы.       — Что, прям тут?..       Оля явно смутилась, отвела на секунду глаза, но не отстранилась.       — А чего ждать? — она вдруг тоже заулыбалась, сама будто удивившись своей смелости.       И в самом деле, чего ждать? Сколько уже в их жизни было запертых на ключ гримёрок и спешных разрядок после концерта?       Они засуетились, им стало весело от нахлынувшего азарта, они заговорщицки заулыбались. Миша пошарил руками по бокам сиденья, стал искать, как откинуть спинку. Пока он расстёгивал на себе бриджи непослушными от спешки пальцами, в полумраке машины он разглядел, как Оля задрала подол платья, как стянула с себя бельё, приподнявшись над сиденьем и неловко задев руль коленом. Мишу снова обдало жаром от приятного волнения — непривычно, странно было видеть это движение именно здесь, в машине, под тихое бормотание радио, в желтоватом свете приборной панели.       Он помог Оле перелезть через коробку передач и сесть к себе на колени, прижал её к себе, тёрся носом о её шею, плечо, вдыхал запах её разгорячённого тела. Улыбался тому, как она скользнула руками под воротом рубашки, как целовала его мокрое ещё лицо, как собирала губами капельки воды и пота у него на шее и груди. И тому, как она ждала его прикосновения — когда он сам нырнул рукой ей под платье, и она с радостью подалась ему навстречу.       Было жарко, тесно. Миша чувствовал, как рубашка липнет к телу, как пот собирается под Олиными руками. Втереться друг в друга сильнее уже, казалось, было невозможно. Он чувствовал своей щекой её влажную разгорячённую ладонь, плечом — руку, которой она держалась за спинку кресла для равновесия, бёдрами — её колени; она будто обнимала его всем телом. Мишу окатило приятным, волнующим теплом от её нетерпения и натиска, и хотелось так же стиснуть, обнять её всем телом в ответ. Хотелось вцепиться в неё крепче, вдавить в себя сильнее с каждым новым рывком, помогая ей, но он себя одёрнул — чтобы ей не было больно, чтобы не оставить синяков. Вокруг не было ни души, но они старались не шуметь. Только машина тихо поскрипывала под их натиском, и шуршало Олино платье, задранное, скомканное, насквозь мокрое. И только один раз они оба прервали тишину — еле слышно, но со сладостной дрожью наслаждения в голосе.       Миша запрокинул голову, разомлев, прикрыв глаза, ощущая себя так, будто его вынесло на берег ласковым прибоем. Почувствовал, как Оля без сил положила голову ему на грудь, чувствовал её разгорячённую щёку и рассеянно гладил её по волосам, убирая вымокшую прядь ей за ухо.       — Ну ты как?       — Офигенно, — она бормотала ему в шею, устало и тихо, будто их кто-то мог услышать, — мне всегда вот так хотелось, как сейчас…       — В машине?       — Ага.       Мишу это немного удивило, но приятно заинтриговало. Не исчерпан, оказывается, запас откровений на третьем году супружеской жизни.       Отдышавшись, Оля села прямо, с Мишиной помощью встала с его колен и переползла обратно к себе на водительское сидение. Включила свет и стала рассматривать себя в зеркальце, попыталась пригладить растрепавшиеся волосы, пока Миша застёгивал бриджи и рубашку. Оля вдруг ахнула.       — Ты меня всю гримом испачкал!       Миша безудержно расхохотался. В доме рядом с ними вдруг загорелось окно, заскрипела рама.       — Да заткнись ты! — заорали откуда-то сверху, — Люди спят!       Оля не выдержала, прыснула и тоже захохотала, навалившись на руль.       — Всё, штурман, поехали. А то ещё спустится и погонится за нами...       Машина зашумела очнувшимся мотором, и на проспекте в окно снова плеснуло ночным воздухом, разгорячённым и пыльным. Миша смотрел на мельтешащие машины, на вывески магазинов, не в силах удержать довольной улыбки. Почти всю дорогу они молчали, но спиной он чувствовал, что Оля тоже тихо улыбалась их новому секрету.