Новый смысл

Один. Один месяц после происшествия с Аманаи Рико. Сугуру сминает в руках жестяную банку из-под лимонада. На улице все ещё по-летнему жарко, и нет ничего лучше освежающего напитка. Сугуру рассеянно оглядывает улицу в поисках мусорки. Вокруг ни души — в самый разгар солнцепёка совсем не удивительно, что все сидят где-нибудь в прохладном месте. На улице тихо, кажется, весь мир застыл в ленивой неге, даже животные разбежались кто куда, лишь бы не находиться под палящими лучами. Вдалеке виднеется море, но даже оно кажется неподвижным — ветра сегодня нет. Цвет моря завораживает. Ближе к горизонту темно-синее, почти черное, к берегу цвет будто пропадает. Море похоже на глаза Аманаи Рико. Сугуру вздрагивает. Наваждение рассеивается, как всякие надежды на ветер в такую погоду, уступая место мрачному чувству опустошенности.

"Аманаи больше нет".

Сугуру переводит взгляд на дорогу и выдыхает. Из ослабевших пальцев с громким стуком выпадает жестянка. "Черт", — мысли текут лениво, будто поддавшись общему настроению. Сугуру смотрит на упавшую баночку. Баночка ярко блестит в ответ. Ее помятые бока будто бы насмешливо сверкают, бьют светом по глазам. Сугуру смаргивает слезы, разворачивается и уходит. Он старается не думать ни о море, ни о Аманаи Рико, ни о чертовой банке из-под лимонада. Когда Сугуру выходит из-за угла, о баночке он больше не вспоминает. *** Два. Два задания после смерти Аманаи Рико. Сугуру выдыхает через рот. Сигареты гадкие на вкус, но прекрасно помогают на время заглушить собственные мысли. Новая затяжка и полные лёгкие дыма. Никотин потихоньку растворяется в крови, вызывая кратковременное чувство головокружения и спокойствия. Сугуру снова выдыхает и переводит взгляд на снующих туда-сюда людей. Приближался Новый год, и большинство стремилось купить подарки близким пораньше. Вон там стоит пожилая пара и о чем-то мило переговаривается между собой. Чуть правее у витрины ребенок что-то громко рассказывает матери, а та только смеётся в ответ. С другой стороны от них стоит компания подростков, которые шумят на всю округу. Их, кажется, человек пять или шесть, но шуму от них как от целой толпы. Парни хлопают друг друга по плечам, травят какие-то глупые шутки, а девушки смеются так, будто это самое веселое, что они когда-либо слышали в своей жизни. Сугуру слышит отголоски этого смеха и улыбается. “Как-то мы с Сатору…” Шапка слетает с головы одной из девушек, и у Сугуру вдох застревает в горле. Грудь сдавливает, и он на секунду забывает как дышать. У девушки черная коса с синим отливом и, кажется, есть эта дурацкая повязка, которую вечно носила Аманаи. Изо рта вырывается неразборчивый хрип, руки тянутся вперед. Сугуру закрывает глаза, считает до трёх и выдыхает. У девушки обычные темно-коричневые волосы, а повязки нет и в помине. "Показалось, — думает Сугуру. — Ничего страшного". "Все могут ошибаться", — добавляет он поспешно. Сигарета догорает также быстро, как и его надежды на спокойствие в ближайшее время. Сугуру выбрасывает окурок, наступает на него и выходит из переулка. Ему надо купить подарки. *** Три. Три слова. "Все в порядке". Сугуру смеётся и заверяет всех, что просто устал. В выпускном классе и вправду забот немеренно. Окружающие верят ему. Говорят, больше заботиться о себе, облегчённо выдыхают и – верят. Сугуру смеется, напоказ шутит и делает вид, что проблем у него никаких нет – так, сущие мелочи, нервы перед экзаменом. Окружающие добродушно щурятся, шутят, мол, тоже когда-то такими были, ничего, пройдет, все сдают и ты сдашь, и где-то внутри тихо радуются, что не пришлось выслушивать проблемы подростка. Только Годжо все ещё смотрит с подозрением. Косит своими потрясающими глазами – не верит. Сугуру смеётся ещё радостнее, выуживает из себя остатки этого чувства, пытается убедить Годжо, что все в порядке. "Я бы тебе первым сказал, если бы что-то случилось!" — заверяет он. И Годжо напоказ расслабляется, хлопает по плечу и начинает что-то щебетать о девушках, пирожных и свиданиях… и продолжает косить всеми шестью глазами. Не верит. Сатору всё-таки удается поймать Сугуру. Он затаскивает его куда-то в подсобку – маленькое и тесное помещение. Сугуру продолжает упрямо молчать, даже когда Сатору переходит на серьезный тон, а после и на уговоры. Он выглядит до ужаса жалко и отчаянно , пытаясь достучаться до Сугуру. — Поговори со мной! — Сатору кричит. Его глаза яростно сверкают и становится ясно: он не отступит. — Хватит молчать и запираться в себе! Я твой друг, я все пойму… Сугуру, мы вместе… вместе… — у Сатору ком в горле и слезы блестят на глазах, но не льются, голос хрипит, а нос хлюпает. — Скажи хоть что-нибудь. Не молчи. Сугуру не хочет говорить, но все же пересиливает себя и выдавливает: — Со мной все в поря… — Если ты сейчас скажешь, что все в порядке, я тебе врежу. — Сугуру, пойми, я не хочу давить на тебя, но… Ты выглядишь не просто плохо, ты выглядишь ужасно, понимаешь да? – с грустной улыбкой добавляет Сатору. — Ты не один. Мы вместе…ммм…вместе попали в эту ситуацию и вместе из нее и выйдем. Все будет хорошо, окей? Я…Я беспокоюсь за тебя, – Сатору говорит это медленно, подбирает каждое слово, чтобы ненароком не задеть, не всколыхнуть ничего лишнего и болезненного. – Ты не один, я с тобой. Сатору уважает Сугуру и заботится о нем, что бы кто ни думал, Сатору не был эгоистичным и самовлюбленным засранцем. Сугуру знает это, но внутренние демоны сильнее – он не может сказать ни слова, будто моментально забыл все языки, на которых говорил, внутри лишь пустота, выжженная пустыня, в которой падает то ли снег, то ли серый пепел. По щекам начинают литься слезы. Сугуру хочет рассказать, но горло сжато в спазме и вместо слов вылетают лишь приглушенные стоны. Сатору вскакивает и одним слитным движением перемещается к Сугуру, хватает его за плечи, что-то кричит – Сугуру не слышит. В голове лишь гул и отвратительно ничто. Мир сужается до одной маленькой точки – глаз Сатору. Таких невыносимо прекрасных и обеспокоенных его, Сугуру, состоянием. Это почему-то кажется невыносимо смешным, и Сугуру хохочет, громко и искренне, словно Сатору рассказал ему до жути смешной анекдот. Сатору перекидывает его руку через плечо, свободной рукой подхватывая за талию и что-то неразборчиво шепчет. Сугуру улыбается снова. А после теряет сознание. Годжо больше не пытается с ним заговорить, а Сугуру настолько устал, что рад уже и этому мнимому спокойствию. Сугуру Гето в порядке, точка. А мысли Сугуру Гето не в порядке. Его жизнь была как прямая дорога: четкие принципы, ясные цели и правильные идеи. А потом на дороге откуда-то взялась лужа – черная, гадкая, пахнущая просто ужасно. И Сугуру со всего размаха вступил в эту лужу, а потом в ещё одну, и вот он уже по колено в грязи, тонет в своих темных мыслях. Они как вязкая жижа — вляпаешься так, что ни выйти, ни отмыться. Мысли роятся, липнут одна к другой и гудят-гудят-гудят. Сугуру не знает, как это заглушить, а бороться ни сил, ни желания. Поэтому Сугуру устало улыбается и делает вид, что ничего серьезного. В комнате общежития прохладно. Сугуру ставит босые ноги на пол и ежится. Пол ледяной и слегка шершавый, ступать по нему откровенно неприятно. Рядом на диване дремлет Сатору, и Сугуру не хочет его будить. Годжо примчался к нему в комнату пару часов назад и почти сразу отрубился. В последнее время, Сатору посылают на задания во все уголки страны – нет возможности не то что провести время вместе, иногда они даже пересечься не успевают, ведь график у Годжо ужасен. С одного задания на другое, с другого на третьей и так до бесконечности – любая минута рядом друг с другом бесценна. Поэтому хоть у Сатору и есть своя комната в общежитии,большую часть времени он проводит у Сугуру. Сугуру проходит мимо дивана и задерживает взгляд на лице Сатору. В полумраке тот подобен прекрасной статуе, которую лепил искуснейший из скульпторов. Сатору выглядит как произведение искусства даже сейчас — уставший, с синяками под глазами, растрепанными волосами и обветренными губами. Сугуру переводит взгляд за окно и следит за лучами восходящего солнца. Ночь неспешно отступает, переходя в рассвет. В свете бледно-жёлтых лучей лицо Сатору выглядит ещё лучше. Один особенно яркий лучик мазнул по векам, и Годжо перевернулся, что-то неразборчиво буркнув. Сугуру усмехается. Сколько бы времени ни прошло, Сатору все также не любит, когда ему мешают спать. Помнится, после инцидента с Рико, Сатору проспал почти неделю, вставая только с целью поесть да сбегать в туалет. Сугуру медленно моргает. Несмотря на усталость, он сейчас вряд ли сможет уснуть, поэтому он тянется рукой к тумбочке, вытаскивает сигареты и зажигалку и подходит к окну. Скрипит старая оконная рама – в предрассветном зареве звук кажется слишком громким. Свежий утренний воздух проникает в комнату. Сугуру вздрагивает и бросает взгляд на Сатору, который лишь плотнее закутывается в плед и едва заметно морщится. Сугуру усмехается. Искра, и сигарета горит. Сугуру вдыхает и задерживает дыхание. Если бы кто-нибудь год назад сказал ему, что он начнет курить, то Сугуру бы рассмеялся в лицо этому человеку. У него перед глазами был пример Шоко, которая часто курила, но при этом всегда говорила, что на это уходит слишком много денег. Но тем не менее курить она продолжала, объясняя все один ёмким словом: “Привычка”. Сугуру тогда лишь согласно кивнул: привычка — дело страшное. В какой-то момент Сугуру пробует курить. С непривычки горло дерет будто наждачкой, и он кашлем тушит сигарету. Во рту ещё надолго остается привкус, и Сугуру зарекается курить. А потом пробует снова. Во второй раз идёт легче, но все ещё тяжело. Сугуру вдыхает табачный дым, успевает сделать затяжку, прежде чем снова закашляться. Он опять клянётся никогда не пробовать. Но спустя мгновение снова подносит сигарету ко рту. Спустя пару пачек он начинает понимать, почему люди курят. Выдох; и дым причудливой струйкой тянется вверх. Сугуру бездумно пялится на бледное небо. Мысли в голове текут лениво и будто с неохотой, глядишь, и повиснут одна на другой, утянут вниз так, что и не вспомнишь, о чем думал. Сатору на диване снова что-то неразборчиво мямлит и переворачивается — в последнее время спит беспокойно, вечно ворочается туда-сюда. Из-за переутомления, скорее всего, и из-за волнения о Сугуру. У самого Гето тоже проблемы со сном — от стресса, так что вместо привычного совместного сна на одной маленькой кровати, Годжо отправляется на диван. Только от этого ещё хуже. Будто шаг назад в пропасть. На душе зыбко и зябко. Мысли тонут в весенней меланхолии, как звуки тонут в рассветном сне. Ещё шаг — провалишься будто под лёд. Утонешь с концами в этом болоте. Захлебнешься. Сугуру задумчиво вертит сигарету в руках и думает, что делать дальше. Рассеянный взгляд скользит по комнате: часы в форме забавного черного кота, которые подарила Шоко (по ее словам, они напомнили ей Сугуру), маленькая фигурка жабы на полке (ее откуда-то притащил Сатору), пара томов манги и расстеленная постель. Взгляд так и норовит соскользнуть на Сатору, и Сугуру пытается сдержаться: боится разбудить. Знает ведь, что если посмотрит, то подойдет. И все же смотрит. Белые вихры так и манят к себе, зовут проверить, насколько они мягкие. И Сугуру сдается: выбрасывает окурок, закрывает окно и подходит к дивану. Сатору перед ним абсолютно беззащитен, и Сугуру находит это до ужаса трогательным — от доверия щемит сердце и слезятся глаза. Он тянет руку к волосам и легонько проводит. На ощупь они совсем пушистые, будто перья. Кажется: дунешь и улетят. Такие... Неземные. Как и весь Сатору. Сугуру мягко щурится, по сердцу разливается теплота вперемешку с нежностью. Внезапное, будто бы пойманное за хвост умиротворение окутывает со всех сторон. Сугуру с тяжестью отмечает, что не помнит, когда чувствовал подобное в последний раз. Ему кажется, что он тонет. Сугуру тошнит. От себя, от реальности, от людей вокруг. Ему хочется выплюнуть внутренние органы вместе с тяжёлыми мыслями. Сугуру отвратительно, мерзко просто до ужаса. Кажется, ещё чуть-чуть и он растечется, развалится на мелкие кусочки. Внутри крутятся черные, липкие, словно деготь мысли. Клеятся друг к другу и давят-давят-давят. Его жизнь напоминает побег от лавины — тяжело, невозможно и в конечном итоге приведет к смерти. Сугуру уже почти перестает бежать и просто ждёт пока его “сметёт”. Сатору жмется к руке даже в полусне, слегка вздрагивает. Трепещут ресницы. Сатору жмурится и открывает глаза. Вопросительно смотрит — в последнее время, касания — редкость. Голос хрипит из-за сна и Сугуру снова замирает — дыхание перехватило. — Что-то... случилось? Сатору говорит с надрывом, как тяжелобольной. Сугуру откашливается. — Ничего, спи. Сугуру нагло врёт. *** Четыре. Торг и депрессия. Сугуру знает, что его мысли ненормальные. Они неправильные, напрочь фальшивые и злые, но он ничего не может с ними сделать. Вся его система мира рассыпается, будто пепел слетает с сигареты — медленно и неотвратимо. Старые убеждения тлеют, оголяя что-то другое, что-то темное. У него больше нет сил делать вид, что этих мыслей нет. Они были — факт. Рико умерла из-за этих гадких обезьян людей — тоже факт. И с этим надо было что-то делать — ещё один. Сугуру знает, что долг сильных — защищать слабых. Сугуру знает, что массовое убийство — это не то, за что его погладят по головке. Сугуру знает. Он умный и все понимает. Сугуру больше не чувствует этого. Весь мир вокруг будто стал кривым отражением самого себя. Белое превратилось в чёрное, а чёрное — в белое. Все вверх-вниз, туда-сюда и абы как. Структура мира стала напоминать разбитое зеркало, которое Сугуру попытался склеить, каким бы нелепым это решение не казалось. Кусочки больно резали кожу, скользили, падали и бились ещё сильнее. Теперь, когда красивую серебристую гладь покрывала сеть тонких черных трещин, в зеркале больше не отображалось ни капли правды. Со стороны это можно принять за какое-то извращенное искусство, но если приблизиться и заглянуть… мысли о красоте тут же превратятся в сплошной ужас и отвращение. Сугуру стал таким зеркалом: основа мира развалилась, а пробелы и стремилась заполнить самая темная часть его личности, пугающая всех, кто посмотрит. Сугуру надеется, что это из-за поглощённых проклятий, а не его настоящих мыслей. Сугуру в это не верит. … Кипяток в душе жжёт кожу, пар застилает глаза и Сугуру кажется, что он не в ванной комнате, а заперт в своей голове. Сугуру задыхается и открывает глаза — от стресса он начинал дремать в любом месте и положении. Вот и сейчас. Задремал. — Чёртовы обезьяны... Шёпот на грани слышимости. Тихо, шипяще, на выдохе. С горьким послевкусием и еле уловимой перчинкой. Жжётся. Все вокруг начинает плыть словно во сне. Шум воды насмешливо шепчет, тени бегают по углам, перетекают одна в другую и смеются-смеются-смеются. Сугуру застывает и, кажется, не дышит. Мир сузился на одной точке впереди, маленькой трещинке на кафеле, почти царапине. Ровная белая полоска искривилась и, издевательски вильнув хвостом напоследок, сложилась в слово…"Обезьяны". Все затихает. Время будто застыло и Сугуру не то, что не дышит, не моргает даже: боится спугнуть момент. Ещё чуть-чуть и ему откроется истина, самое важное в его жизни, его цель, его смысл, его... В голове почему-то всплывает образ Годжо. Наваждение стекает вместе с потоками воды. Сатору даже тут умудрился влезть — вытащил его из дурмана, навеянного сознанием. Находясь где-то далеко-далеко. На задании, как обычно. Сугуру выдыхает и начинает дышать. Дышать это хорошо, если дышишь, значит живой. Жить Сугуру не хочет, но дышать ему нравится. А ещё, если он умрет, Сатору расстроится. Или Сугуру, по крайней мере, на это надеется. *** Пять. Принятие или, разговоры, что не доводят до добра. — Какие девушки тебе нравятся? Сугуру медленно моргает и застывает в удивлении. Хайбара рядом неловко запинается на полуслове. — Простите...Что? — Ну, какой у тебя типаж девушек? Блондинка выглядит нетерпеливо, сверлит любопытным взглядом, дёргает ногой в ожидании, как будто ответ Сугуру — истина в последней инстанции. "Парней, — поправляет про себя Сугуру, — беловолосые, голубоглазые и самовлюбленные муда..." — Девушки, которые много кушают! — Хайбаре все ещё неловко, но тем не менее, он отвечает на поставленный вопрос. Хоть тот и был, кажется, адресован только Гето. Сугуру скептически смотрит на Хайбару и выгибает бровь. — Все в порядке. Она хороший человек, я уверен. У меня глаз на такое наметан! — И ты говоришь такое сидя рядом со мной? Слова вырываются раньше, чем заторможенной сознание успело их обдумать. — Ага! Хайбара улыбается ещё ослепительнее. Как только лицо не треснуло? Девушка фыркает: — Парень, это был сарказм. Хайбара как-то очень смешно взмахивает руками и спешит ретироваться, потирая шею и шепча то ли извинения, то ли проклятия. — Это твой кохай? Такой милый, — девушка дружелюбно усмехается. — Ему следуют быть более осторожными с людьми, особенно потому что он шаман. Сугуру устало прикрывает глаза и мечтает оказаться где-нибудь подальше от всех: в его текущем состоянии разговоры сильно выматывали. — Итак, ты собираешься отвечать мне на вопрос, Гето-кун? — Отвечай первой ты. Внезапно в голове рождается мысль: Сугуру до сих пор понятия не имеет, с кем разговаривает. И он решает спросить. — Я Цукумо Юки. Шаман особого ранга. Слышал обо мне? — Цукумо всматривается в его лицо и пытается отследить реакцию — кажется, ей любопытно, что он о ней думает. Такая непосредственность забавляет Сугуру. Он лениво улыбается. — Вы же... Юки радостно восклицает: — Всё-таки слышал обо мне! Сугуру невозмутимо продолжает. — ...Шаман особого ранга, который никогда не отправляется на задания, а вместо этого просто катается по свету. Лицо Цукумо выражает такую большую обиду: — Ненавижу школу… Шучу, но это правда, — лицо Цукумо меняется, пропадает вся шутливость и она становится серьезной, — мои цели и цели магического колледжа отличаются. Люди здесь пытаются бороться с симптомами, а я хочу разобраться с самим корнем проблемы. — Корнем проблемы? Сугуру начинает догадываться. Понимание захлёстывает его и глаза неверяще расширяются, брови стремитильно ползут вверх. Она имеет в виду... — Мир без проклятий. Я хочу создать мир, в котором не будет проклятий. Где они не будут рождаться. Юки собирает руки в замок, будто готовясь к чему-то важному. Перебирает пальцы, смотрит прямо на них. И выглядит такой собранной, такой серьезной. Явно хочет сказать что-то...что-то, что большинство не воспримет спокойно. — Я дам тебе урок. Во-первых, что такое проклятые духи? … Речь Цукумо завораживает. Сугуру слушает внимательно, изредка спрашивая интересующие его детали. Голос Юки, спокойный и внушительный, гипнотизирует. Сугуру будто слышит откровение небес: его бросает то в жар, то в холод, ладони потеют, пульс ускоряется, зрачки расширяются. Он чувствует себя под чем-то, все его мысли находят выход и Сугуру наконец понимает, что происходило все это время. Мозг начинает просчитывать варианты, лихорадочно ища решение проблемы. Глубоко в душе он знает единственный выход, но до сих пор боится признать его. — Надо перебить всех не-шаманов... "Как обезьян", — мысленно заканчивает Сугуру. Он так долго отрицал саму идею убийства, что она даже не пришла ему в голову при поиске решения. Губы сжимаются в тонкую линию, и в голову почему-то приходит Сатору. Сугуру хочется то ли плакать, то ли смеяться. "Раньше, я учил Сатору думать о простых людях. Учил, что нельзя их убивать, что нельзя зашибить ненароком. Ему же всегда было плевать, но стоило один раз привязаться и все — образцовый шаман. А я... А я отвратительный". Сугуру запрокидывает голову назад и надрывно хохочет. Его смех отдает горечью и сожалением. Юки подозрительно смотрит на Сугуру и, кажется, начинает сомневаться, что ее идея завести этот диалог была хорошей. — Это благородный план. Или же, можно сказать, что это самый простой выход из ситуации. Юки задумчиво кусает губу и легонько покачивается вперёд-назад. — Если мы начнем потихоньку истреблять не-шаманов, то рано или поздно их остатки начнут эволюционировать. Просто чтобы выжить. Прямо как птицы, что получили крылья. Используя страх и чувство отчаяния. Юки выдыхает и тянет губы в улыбке. — Но, к сожалению, — Цукумо поднимает руки вверх, — я не настолько безумна. А ты? Ты ненавидишь не-шаманов, Гето-кун? Гето задумчиво переводит взгляд в окно напротив. За окном раскинулись заброшенные здания. Вид их говорил о разрухе и запустении. Здания были серыми, с полуобвалившимися стенами и прохудившейся крышей. Взгляд скользил вдаль, за эти полуразрушенные дома куда-то вперёд. — Я не знаю. Сугуру врал. Врал самому себе. Он больше не мог хорошо относиться к этим обезьянам, к этим глупым до невозможности существам, которые по странному стечению обстоятельств живут лучше, чем шаманы — венец природы. Шаманы, которые вынуждены умирать за них, защищать от того, что сами люди и порождают. — Я привык думать, что шаманы существует для защиты не-шаманов. Но в последнее время... В последнее время...— Сугуру глотает ком в горле и с усилием продолжает. — Я не испытываю к ним сочувствия. Он сказал это. Наконец-то смог выразить словами то, что беспокоило, что терзало разум, что засело проклятой идеей где-то на подкорке. От облегчения хотелось плакать. — Ценность слабых, уродство слабых. Я уже не в силах различить или принять это. Я смотрю на не-шаманов сверху, а потом пытаюсь отогнать эти мысли. Я больше не понимаю, что такое шаманизм и в чем его суть. Сугуру откидывается назад и смотрит в потолок. От него веет безысходностью, почти отчаяньем. — И... Я... Я уже не могу сказать, каковы мои искренние чувства. Юки тепло смотрит на него и легонько поглаживает собранные ладони. Поддерживает как умеет и от этого становится легче. — Никто не может. Юки рассеянно проходится рукой по светлым волосам. Чешет затылок и собирается с мыслями. — Смотри, ты ещё не дошел до этого, так что я объясню. Тот ты, который смотрит на не-шаманов сверху и другой ты, который отталкивает эту мысль это...мм, как бы сказать? Она задумчиво махает рукой и отводит взгляд вверх, слегка щурясь. Пытается этим набором движений объяснить эфемерную идею чего-то, передать мысль. Наконец она щелкает пальцами и озарено улыбается. — Так вот, эти две версии тебя по сути являются путями, которые ты потенциально можешь выбрать. И вот уже тогда путь, который ты выберешь, определит твои истинные чувства. Юки делает рукой какой-то неопределенной жест в пустоту, выписывает какую-то абстрактную фигуру и встаёт с места. — Наверное я пришла не вовремя, но уж очень мне хотелось встретиться с тобой и Годжо-куном... Мы трое, особого ранга, должны ладить друг с другом, верно? Цукумо усмехается и садится на байк. Надевает шлем и неловко замирает, будто колеблясь с какими-то словами. — Тебе больше не надо волноваться по поводу звёздного сосуда, — наконец решается она. — Вроде, они уже нашли другой сосуд, или же новый был рождён. В любом случае, Тенген-сама стабилен. Юки махает рукой в последний раз и уезжает. Сугуру машет рукой в ответ и думает, что же ему делать.