Два месяца назад.
Ровно два месяца прошло с того момента, как я изолировался от всего мира. Теперь мне было чуждо всё, что происходило вне моей квартиры. Каждый раз, когда нужно было идти в магазин, чтобы в итоге наполнить холодильник чем-то около съедобным, меня бросало в дрожь. Снова идти в неизвестность?
Его слова так плотно осели в моей голове, что они будто стали непосредственной частью моих душевных терзаний. Будто этого мне было мало. И всякий раз в шёпоте листьев я различал:
« Просто уйди из моей жизни! Исчезни! »
Я был не прав, но уже бежать извиняться было поздно. Он больше никогда не возьмёт трубку, и я вскоре насовсем забуду его голос. А те слова, которые маячат перед глазами всякий раз, когда я их закрываю, из раза в раз всё тише и тише. Превращаются в размеренный шелест листьев на улице.
Поначалу все друзья заметили моё резкое снижение активности. Раньше мог часами проклинать весь белый свет, а сейчас из меня и слова не вытащить. Я, как воплощение пофигизма, отмахивался от переживаний с их стороны. Неохотно объяснял, что всё в норме, а им кажется. И я тогда превозмогал себя, как никогда раньше. Хоть взгляд мой померк, кожа заметно побелела, язык заплетается, я всё ещё отдавал дань уважения своим друзьям, которые всегда были со мной. Они обязаны были знать. Пусть при украшенную донельзя ложь, но знать. Это был плевок в
их душу. Впрочем, в
мою тоже.
И всё же... Теперь они перестанут мне сочувствовать, зная, что мне ни капельки не легче.
Прислонившись как-то вечером к стеклу, я ненароком начал пальцем выводить очертания кленового листа. Обещал же сам себе, что низачто не стану напоминать себе о нём, но... Хоть так я давал себе надежду на то, что он меня простил. Будто этот рисунок не исчезнет через мнгновения, а будет вечно находиться на стекле...
То были детские сказки. Как ни крути, а за два месяца разлуки я понимал, что Кадзуха принял верное решение, останавливать его было бессмысленно. И тогда, и сейчас.
Пока я был ослеплён ревностью, он терпел. Но даже у такого милого человека, как он, кончается терпение. И оно кончилось.
Кадзуха всегда любил осень. Я как бы не очень, но ради того, чтобы быть на одной волне с ним, притворялся, что мне тоже. На самом деле я любил весну. Но он об этом никогда не узнает. Я не хочу, чтобы он знал, что я ему врал. Не любит ложь.
Было ли это глупо? Скорее всего. Но, по крайней мере, теперь неважно.
Я отгородился от всех, чтобы просто быть одному. В тишине и мраке было хорошо. Из мыслей меня вытаскивал только капающий звук. Снова протекал кран. Но, посидев минуты две, я начинал уже привыкать и снова уходить в себя. Изредка, когда капающий звук усиленно пробивался сквозь пелену сознания, я вздрагивал и руки мои по инерции выставлялись в защитном жесте. Я вертел головой, всматриваясь в пустоту, будто сейчас он зажжет свечи, как в детстве, поставит свечку на стол и пристроится рядом со мной, чтобы я смог слышать его дыхание.
Но ожидание затягивалось. Два дня, три дня, неделя, месяц...
Одна капля – одна разбитая надежда, стекающая медленно в водопровод.
Только недавно, когда холодильник снова опустел, меня как током шибануло. Стоит вспомнить шёпот – я дрожу. Взгляд мой был прикован на улицу. На редких призрачных прохожих, их невзрачные зонты и на летающие в воздухе листья. Даже за стеклом я слышу этот шелест. В миг показалось, что в квартире похолодало. В моих венах кровь застыла.
Я снова услышу
его голос?
В такую же погоду мы встретились в
последний раз. В последний раз я мог видеть его улыбку, которая теперь с намёками была у всех прохожих. Та
тёплая улыбка перестала быть индивидуальной и померкла, став обыденностью для всех. Это ужасало меня, одновременно и безумно злило. Как мог Каэдэхара стать серой массой, которая бесцельно плетётся в тумане домой?
От него не оставалось ничего, кроме воспоминаний, что скреблись на душе. Прошлое бы лучше отпустить, а я всё никак не решаюсь. Я пытаюсь глотнуть кислорода, чтобы не задохнуться в мутной воде слащавых речей.
Это тоже было желанием Кадзухи, которое принёс очередной кленовый лист:
« Просто старайся жить хорошо, не цепляйся за меня, ведь скоро ты не сможешь этого сделать... »
Я неспеша надеваю куртку. По правде – в голове туман, а ощущение, будто я вижу всё через призму серости. У меня получается взять бумажный пакет только со второго раза. Этот пакет сделал сам Кадзуха... Как бы я не пытался унять дрожь – она была неконтролируемой.
« Зачем я должен уходить? Там холодно и зябко! » — эхом раздаётся в моей голове.
Но, если я не хочу сдохнуть от голода, тогда нужно схватить пакет покрепче. Мне кажется, что он тёплый, а я лишь остужаю его своими ледяными руками. Нужно идти, пока не стало слишком поздно. Пока не вышли маньяки, коих в переулке было немыслимое количество. Более того, голод также не хочет ждать, подгоняя меня. Я фыркаю на это, но оглядываюсь в последний раз на окно.
Листья... Снова у окна танцуют полуночный танец с ветром.
Шёпот... Мне кажется, что иногда я слышу его громче, когда задумываюсь об этом.
Опомнившись, я вылетаю из квартиры и быстро закрываю её. Похож на какого-то психбольного. Дёргаю ручку, когда перевёл дыхание. И ещё раз.
Я отхожу на небольшое расстояние, но...
« Ты не закрыл дверь! Иди и проверь! » — развернулся и сократил дистанцию за считанные секунды. Проверил ручку ещё раз. И ещё раз.
Украдут? Или... Хотя бы не сегодня. Но нужно было спешить. Чем быстрее зайду в магазин, тем будет безопаснее. Взгляды прохожих... Они похожи на мертвецов.
Когда я успел стать таким нервным? Уже и сам не помню. Это меня иногда настораживало, но в потоках других мыслей я этого не замечал. А как долго я не общался с друзьями? Нет, они со мной всё ещё переписываются, но я слишком не хочу выходить на улицу. И проходить рядом с тем местом, где я с ним впервые...
— Кадзуха... Знаешь, мне кажется, что я стал чувствовать что-то странное, — говорю я и сцепляю пальцы в замок.
— Неужто? Я тоже. Скоро же концерт, — Кадзуха, слегка подув на свою непослушную чёлку, раскидывает руки в стороны и слегка сползает по лавочке вниз. — ты что-нибудь...
— Да я не про это, — закатываю глаза. Кадзуха был таким, на самом деле, милым, когда говорил так непринуждённо.
Без тени лживости в действиях. Он мне помог однажды донести книги до библиотеки. А я замечу, что никто больше этого не сделал. Слово за словом и... Я понимаю, что он настолько прекрасен и чист душой, что теперь я могу ему доверять. Или, скорее всего, просто доверять больше, чем остальным. Верить кому-то – приносить себе боль, ведь так?
— А если шутки в сторону, то, поверь, иногда я ощущаю себя легче с тобой, чем с кем-либо, — смущённо оповещает меня Кадзуха, мельком заглядывая в мои глаза.
« Люблю » — приносится у меня в мыслях, пока я смеюсь над тем, что чёлка моего друга снова закрыла ему глаза.
Слово за словом... И мы стали вдруг ходить всегда и везде вместе. Это я сейчас, сидя на лавочке, понимаю – потрачено время было не зря. Не зря я не отходил от него ни на шаг, не зря он звал меня лучшим другом.
Мой друг любил поэмы, а я стихи, желательно на тяжёлые темы. Он любил тишину, а я веселье, которое никогда не глушили душевную боль. Он любил осень и багряные листья, а я весну и подснежники, окрашенные в мой красный цвет. Мы были ярким примером высказывания "противоположности притягиваются". Сейчас мне подвернулась ещё одна возможность, чтобы посмотреть в его глаза. Пусть я никогда этого вслух не скажу, но они у него были особенно выразительными.
— Что ты придумал с концертом? — не смотря на то, что я уже всё решил, мне нужно немного времени, чтобы собраться с силами.
— Как-то совсем тяжко, — вздыхает он, поправляя рукав, — но... Я придумал нечто интересное. — бросает на меня неоднозначный взгляд.
— Хм... — я задумываюсь, но лишь для вида. Я знаю, что он хочет сказать, поэтому продолжаю, перерезая попытки Кадзухи меня удивить. — Мы сделаем совместный номер.
— Именно! — закивал Кадзуха, улыбаясь широко-широко. — Схватываешь всё на лету! Ты на гитаре, я – вокал. Срастёмся.
— Но... По поводу чувств... Я думаю, что... — мои щёки заалели сильнее, чем кровавая луна. Говорить об этом, на самом деле, так волнительно. А вдруг это будет игрой в одни ворота?
— И я думаю, что у тебя температура, — Кадзуха тянет ко мне левую руку и проверяет температуру. Улыбается с каким-то новым оттенком. Совсем нечитаемым, что меня жутко раздражает. Я теряюсь, когда не могу прочитать жесты и мимику кого-то.
— Нет же! Дурак! — я снова злюсь. Он мастер обрывать такие моменты, — Что... Я тебя люблю! — предпринимаю последнюю попытку.
Кадзуха сначала молчит, продолжая улыбаться. У меня всё сжалось внутри. Время ожидания неслось то невообразимо быстро, то невообразимо медленно. Он сел нормально и...
— Я думаю, что это взаимно.
Он не медлит и целует меня. Такое странное лёгкое чувство... Кадзуха у меня точно первый во всём. Этот поцелуй был такой первый и сладкий, что моё сердце с каждой секундой лишь таяло. Он осторожно обнимает меня за плечи и...
— Молодой человек? — раздраженно спрашивает женщина.
— Простите! — извиняюсь я и начинаю выкладывать продукты быстрее. Поддался воспоминаниям и забыл, что нахожусь в магазине. Позор.
Женщина кивнула мне и стала пробивать товар, а я доставал кошелёк. Оглянулся по сторонам, но никого не было, кроме людей, которые стояли за мной. Я чувствую какое-то странное тепло, будто кто-то буквально на мне повис. Но так делал только...
— Молодой человек! — строго чеканит кассирша. Я перевожу на неё взгляд и смущённо улыбаюсь. Моё оружие – обаяние. Она немного успокаивается, глядя на меня. Или из-за моего жалкого вида?
Сделал я всё, что нужно и стал тихонько, совершенно неспешно, идти к выходу. Останавливался пару раз и проверял купленный товар. Даже старики были быстрее меня. Но... Я даже под угрозой расстрела не хотел выходить на улицу. Вдруг встречу
его? А как в глаза смотреть? А вдруг встречу друзей? Они увидят мой вид и о чём подумают?
Зябкий холод, пришедший прямиком из моих кошмаров, окутывает с головы до ног не хуже мрачной воды. Огромные лужи были на каждом шагу. И краем глаза, как только я решался сделать шаг, видел промелькнувшие в отражении серебристые волосы. В такие моменты я старался отвлекаться на что угодно, лишь бы боковым зрением не замечать знакомого силуэта. Не особо хотелось этого признавать, но мне очень страшно. Страшно однажды увидеть кого-то похожего на него. Увидеть, в конце концов, его.
Боязно от этой мысли. Да ещё ж как...
Шёпот ненавистных листьев... Я снова об этом думаю. От этого их "слова" всё чётче и чётче:
« Я думаю, что это взаимно. »
« З-зачем ты это сказал? »
« Прощай... Мне скоро обязательно станет лучше, но сейчас я не очень хорошо себя чувствую. »
«Знаешь, я всегда считал, что моя...»
Листья так и норовили прилипать ко мне.
Я стараюсь идти максимально быстро, не замечая ни луж, ни машин. Иду, стараясь не оглядываться, перебивая редкий "шёпот" другими мыслями. Это на время помогало, поэтому я позволял себе облегченно выдохнуть.
Вскоре я завидел свой подъезд. Спасение, не иначе. Поднялся на свой этаж и, будучи вполне уже расслабленным, неспешно открываю свою дверь, поставив пакет, где еды хватит ещё на неделю, на бетон, что сопровождалось довольно громким звуком. Оборачиваюсь, чтобы успеть успокоить тревожные мысли про маньяков, поджидающих неподалеку.
Делаю шаг в свою крепость.
— Квартира! — говорю я, будто кто-то и вправду ответит. Но оно вырвалось само.
Снимая куртку и обувь, тут же иду на кухню заваривать чай. И пакет разбирать.
Кухня моя была маленькой, зато уютной. В свете дня она представала тёмной, но мне всегда нравились неяркие цвета. У окна стоит стеклянный стол, а рядом одинокий дубовый стул. Холодильник находится в углу. И, странно звучит, но у меня очень много шкафчиков. А противоположная стена полностью отдана в руки искусства. Декор из верёвок... И всё это было идеей Кадзухи.
Это было и, вроде как, радостно, ведь напоминание навсегда... Но я старался никогда не вспоминать, кто поспособствовал всему этому.
Расставание прошло тогда тяжко. Но и я тогда не стал его держать насильно. Каюсь. Желание это сделать было очень сильным. Настолько, что я тогда чуть не побежал следом и реально не схватил его за руку. Только криков и истерики не хватало. Я моральный урод. Потом пару дней мой мозг ещё не осознавал ничего. Я по прежнему писал Кадзухе СМС, не особо обращая внимания на то, что он не отвечает и не читает. Тогда у меня было состояние сродни... Деперсонализации.
Писал, дабы написать.
Стадия отрицания. И она прошла достаточно незаметно, подобравшись к стадии психоза. Метался из стороны в сторону, бросал вещи, если писали друзья – срывался. Вечно думал о том, что я сделал не так и почему он решил расстаться со мной... Ходил вокруг, но так и не осознал – причиной всего был
я.
Если бы не моя ревность, выходящая за рамки, если бы не собственничество... То, верно, мы бы к такому не пришли.
И жить в постоянном страхе – это не весело. Он нашёл бы себе нового партнера, а я не могу отпустить его. Не могу... Я не могу! Слишком многое с ним связано, чтобы так просто его отпустить! Моя поддержка, опора, душа, мой смысл... Не со мной...
Моя яркая алая звезда погасла и встала в ряд к невзрачным.
Чайник вскипел. Я налил себе чай, специально оставив пакетик в кружке. Нужно сделать его крепче. Сажусь за стол и смотрю в окно. Какое счастье, что ветер стих и я смогу теперь спокойно наблюдать за звёздами. Какое счастье, что пролетела звезда! Вот только я ничего не стал загадывать. Мне не нужно, да и тем более в эту чепуху верил только Кадзуха, а я лишь улыбался, когда улыбался он.
Я бегу от шёпота лишь из-за того, что не хочу слышать его слова... А в голове мои грубые ответы. "Шёпот" листьев – те слова, которые моё сознание отлично запомнило. Листья... Кадзуха их любил, всегда принося целые гербарии. Всё сводится к тому, что я никогда не освобожусь от влияния Кадзухи. Наверное, не хочу. Но эти напоминания развивают во мне такие чувства, что я иногда хочу умереть. Умереть и забыться сладким сном, лишь бы ничего не напоминало о нём.
Кадзуха был единственным, кто добрался почти до финальной точки. Может быть и это как-то влияет на мою плачевную ситуацию?
Делаю глоток чая, который отдавался в горле необычным жжением... Но мне было плевать на это. Так что, не смотря на боль, я продолжал делать глотки. Обожгу всё – это будет правильно. За все ужасные поступки полагается карма. Есть дешевый горький привкус на языке – достаточно. Хоть не чистый кипяток.
***
Не без надежды рука тянется к телефону. После этого я захожу в давно забытый чат с Кадзухой, где последние сообщения были только два месяца назад. Кленовый лист мне "подсказал" это сделать.
А сообщения мои он так и не посмотрел. Уже, пожалуй, забыл, кто такой Скарамучча. Было очень обидно. Эта обида выжигала все внутренности, прямо как горький кипяток, который звался чаем.
Не стал я читать прошлые сообщения от него. Не хочу ворошить забытое. Не хочу биться в истерике. Хотя, наверное, так я больше никогда не буду реагировать. Но что я про себя знаю? Уже ведь давно утонул в протеворечивых действиях и мыслях, из которых меня спасал только шёпот листьев. Но это разжигало ещё больше противоречий, нежели тогда, когда я совершенно наедине с собой.
С самим собой я крайне редко. Лишь тогда, когда пью успокоительные, не думая в принципе ни о чём. Вот
настоящий я.
Нет... Сколько я себя помню, настоящим я был только
с Кадзухой. Своей целеустремленностью, которую, по правде, я всё ещё ценю, этот светлый человек смог добиться своего. Подружился с таким, как я. Он подарил мне столько всего хорошего, что я ценю до сих пор. Только ночами корю себя, ведь позволял слишком многое.
Я не умел любить. Ревность и страх быть брошенным брали верх. Я не замечал, что он медленно угасал в моих объятиях. Не замечал, что, целуя, губы его были бледнее раз за разом. И не заметил, если бы Кадзуха не сделал то, что сделал. Это было лучшим решением. Верным.
Сейчас... Сейчас было очень досадно. Досадно, что я не увижу ничего, что связано было бы с Кадзухой. Потому что из всего остались лишь мои воспоминания о нём, похожие люди, листья. Листья, раз уж на то пошло, можно и собрать. Гербарий, говорят, получается всегда красивым.
Он говорил мне, что нужно идти дальше, не оглядываясь назад. Я не верю, что он остался позади... Тот, кто вёл за собой меня, разгоняя тьму. Тот, с кем я был связан судьбой... Покинул меня. Покинул и оставил лишь записку. Покинул и обрёк на мучительное поглощение тьмой.
— Скарамучча! — Кадзуха резко обернулся ко мне, когда я позорно пискнул.
Хотя... Как тут не пищать, когда тебе наступил на ногу какой-то жирный толстосум-обидчик? Ещё и ухмыляется так... Гадина. Всё, что я могу сделать – сверлить в его лбу дырку. Показал бы характер, но тут возник Кадзуха!
Тем более... На кону стоит моя записка, которую я хотел ему отдать. Если сейчас что-то сделаю, тогда этот жирдяй прочитает её вслух! Дружки этого жира на ножках смеются надо мной. Мне вообще не до них – куда уж тут обращать внимание на метры в уродских кепках, которые сами за себя постоять не могут?
Прячутся за толстого? Молодцы. Я бы им набил морду. Но Кадзуха...
— А это кто у нас? — этот сумоист повернул голову в сторону Кадзухи. Ой, Кадзуха... Уйди... Ты не должен видеть мой позор...
— Отпусти моего друга! — громко сказал он, чем выдернул меня из мыслей о провале.
— А если нет? — весело поинтересовался мой "обидчик". Его друзья не сводили с меня взгляд. И зря... Было бы время – я выколол бы им глаза.
— А если нет, то... — Кадзуха загадочно улыбнулся и затих, а его взгляд помрачнел.
« Боже! Так пугающе и завораживающе! » — восхищался я, так как видел такого Каэдэхару впервые. Я стал пристально следить за его действиями и даже не общал внимание на то, что дружки жирдяя что-то мне говорили. Да и мне на них... Кхм... Мне безразлична их судьба. Знаю ведь – прямая дорога в гроб.
— То я тебя... — тихо продолжал Кадзуха, идя прямо на... Как там его звали? Ай, не суть. Самое главное, что сейчас Кадзуха был нереально крутым, что я хотел даже визжать от восторга! Впервые!
Каэдэхара подошёл максимально близко к живой цистерне, заставив меня на секунду смутиться. Но я знал, что Кадзуха уж точно не станет... Кхм.. Вдруг целовать этот скотский жир. А когда этот идиот побелел аки бумага, то во мне проснулся интерес. Что Кадзуха мой такого сказать?
— Ребята! Уходим, живо! — скомандовал пацан. Остальные два оболтуса, подвергшиеся моей мысленной расправе, сначала ничего и не поняли. Конечно, ведь главарь им всегда всё разжевывал, а тут так резко и, казалось, беспричинно что-то начал командовать.
Он рванул куда-то в коридор, перестав нависать надо мной, крикнув, чтобы олухи активнее двигали ногами. Они переглянулись, но, потеряв из поле зрения босса, убежали без всякий подгонов.
Наконец-то они оставили меня в покое.
Кадзуха подошёл ко мне, а я успел наступить на мою выпавшую записку. Будто это просто бумажка. Он хмыкнул и, кажется, догадался, из-за чего я уже в мыслях сделал жест рука-лицо. Но вслух он сказал:
— Ты как? Всё хорошо?
— А... Да. Они ничего ещё не сделали. Тебе спасибо, — я позволил себе благодно улыбнуться. Кадзуха осмотрел меня, будто не стал верить моим словам.
— Пойдём на улицу. Там солнце и нет этих идиотов, — неожиданно предложил Кадзуха. Он может говорить слово «идиот»?
— Твоё желание, — пожал плечами я. — пойдём!
***
Безумно жаль, что всё теперь – это болезненные воспоминания.
Вздрагиваю, когда слышу шорох. Осторожно наклоняюсь и вглядываюсь во тьму, под крики своего сознания о том, что это могут быть грабители. А может, в этот раз из темноты выйдет он?!
А может быть, что шорох – обычная книга, которую я неровно положил. Реальность всегда расходилась с мечтаниями. Иногда это было хорошо, а иногда – нет. Просто хочу мечтать, что он рядом и что у нас не было никаких расставаний. Хотелось бы, только всё разбивается о жестокую реальность и моё сознание.
Безумно жаль, что вся жизнь после этого идёт трещинами. Я не могу их заделать ничем, а они день ото дня всё больше и больше. До тех пор, пока моя жизнь не перейдет в режим существования.
Шёпот кленовых листьев не позволял поддаться унынию. Но он даже не догадывался, что делает ситуацию ещё хуже... Потому что я не перестаю думать о Кадзухе ни на секунду. Думать о том, кого ты больше не встретишь?!
Уже поздно что-либо делать, но...
Кто-нибудь, помогите!
Смотрю на сообщения, которые Кадзуха оставил без должного внимания:
Вы
Я тебя люблю!
Люблю, понимаешь?!
Почему ты это сделал?! Зачем?..
Мне так одиноко без тебя! Ты был для меня всем... И я хочу тебя хотя бы поблагодарить.
Ты всегда был первым... Даже чаще, чем я.
Тебе же это не поможет?
Знаю, благодарить – малое действие, которое я могу для тебя сделать. Ты сделал гораздо больше. Ты хоть и говорил, но мне интересно... Почему ты оставался со мной? Ведь всегда слышал от меня истерики. Прости. И они были по любому поводу...
Но ты всё равно меня любил?
Прости, что не говорил этого раньше. Я был просто тварью. И это мягко сказано! Я не достоин твоего внимания. Ты – самый светлый человек в этом порочном мире!
И я вечность буду ждать ответ. Против воли... Против воли? Я уже запутался... Просто буду ждать, пока ты зайдешь в сеть и скажешь мне, как сильно меня не любишь...
Не жалей меня, Кадзуха...
Лишь во снах я буду вспоминать
твоё бледное донельзя лицо, безжизненный взгляд в сторону, перерезанное горло с застывшей алой кровью и нож в твоей руке...
Просыпаясь от собственных рыданий, перед глазами будет стоять текст из записки:
« Моя привязанность к тебе слишком сильна.
Порой совладать с телом нельзя.
Для меня единственный выход – смерть,
Извини меня, не плачь обо мне.
Знаю, что способ не лучший уйти.
Знаю, оставлять тебя – это подло,
Но, знаешь, ты сам меня выводил.
Мои губы белы, мои губы дрожат,
Но кленовые листья частичку души сохранят.
Мысли о тебе всё сводят с ума,
Сейчас ты здесь видишь мой отчаянный шаг.
Глупо повёл себя. Так виноват!
Хочу лишь закончить, что теперь не скажу:
« Знаешь, я всегда считал, что моя любовь к тебе так крепка! Это поражает! »
»
Я напоминаю себе о том, что Кадзуха
мёртв уже два месяца. Сразу после того, как мы расстались. Чувства бессилия и, теперь уже безответной любви, разрывают меня на части. Я сжёг записку лишь для того, чтобы не напоминать себе о
нём, чтобы не чувствовать его одеколон...
Но я не выполню волю шёпота кленовых листьев. Я начинаю часто дышать, а в горле ком, что не растопит даже кипяток. Агония выжигает с ужасающей силой всё. Мне трудно дышать, трудно осознавать происходящее...
Мне ужасно больно от осознания, что я столько ему не рассказал. Стыдно за то, что после захоронения я больше не хожу к могиле Каэдэхары Кадзухи, лишь бы он не видел мои тусклые глаза.
Пожирает тревога, потому что Кадзуха был
единственным, кто заглушал её. Теперь его нет, а тревога въедается в сознание.
Мне кажется, что я смогу однажды пойти за ним. Когда-нибудь рассказать обо всём. Догнать, крепко обнять и ни за что не отпускать.
Лишь в лелейных снах
или...
« Я бесконечно люблю тебя! » — уносит ветер последние слова багряного кленового листа.
