Saison des fraises

      На юго-востоке Франции в месте слияния рек Рона и Сона расположен город Лион. Далеко не самое популярное место для туристов, — что и делает город комфортным для проживания.       А тем, кто предпочитает тихие и спокойные районы, можно поселиться в округе Ле Бротто с очень живописными пейзажами. Район для любителей тишины, пеших прогулок и природы. Идеальное место для художника.        Именно здесь, в одном из многоквартирных домов, и живёт скромный, талантливый, но пока ещё не оценëнный обществом художник Годжо Сатору. На втором этаже квартиры расположена мастерская, где и рождаются, но не видят света десятки полотен, вышедших из-под руки их создателя.        Художник рисует в основном для себя, для собственного развития и любования. Лишь единицы его творений уходят к тем, кто смог разглядеть в его творениях нечто большее, чем просто мазню. Сатору уверен, что после смерти он, как и самые знаменитые художники, точно прославится. Признание всегда приходит поздно.        На творчестве, пылящемся в шкафах его мастерской или под плотной тканью в кладовой, много не заработаешь, поэтому приходилось посвящать себя ещё одному делу, к счастью, приятному и всегда прибыльному.        Сатору содержал десятки теплиц с клубникой, которая выращивалась круглый год, даря радость ему и его клиентам. Приятное занятие с приятной отдачей, ещё и вкусное. Но это не то, чем хотел заниматься Сатору — это хобби, а не стиль жизни.        Отчаяние, неудачи, испорченные картины, изрезанные им канцелярским ножом в гневе, разлитые краски и сломанные палитры и кисти — всё это последствия отсутствия вдохновения. Нет ничего страшнее для художника, чем отсутствие желания творить. Это кризис. Это фиаско.        Художник погибал в унынии, однообразии и серости без музы, вселявшей в него страсть к рисованию. Не спасал ни алкоголь, ни женщины, и даже любимые сладости не могли принести должной энергии, дабы взять чёртову кисть и сотворить шедевр, а не бездарную мазню.        Утешение он находил лишь на грядках с красной сочной клубникой, в её аромате и вкусе. Вкусовые сосочки пищали от восторга, вкушая сладкий клубничный сок, пачкающий губы и язык.        Он готов был удавиться крошечной клубничной семечкой, зарыть себя на грядке, прячась от давящего со всех сторон кризиса, пока взгляд не зацепился за нечто прекрасное, мгновенно пробудившее в нём жажду испачкать руки в краске, дабы запечатлеть увиденное.        Это муза, — мысль родилась мгновенно в голове. Сомневаться не стоило. Да и не было смысла. Впервые за полгода он был чётко убеждён: если возьмёт в руки кисть — сотворит нечто прекрасное. Столь же удивительное, как и девушка с пшеничными волосами, срывающая ягоды клубники в небольшую корзинку. Впервые Сатору радовался, что открыл теплицы для посещения.        Ноги сами понесли его вперёд, прямиком к музе, облачённой в белоснежное платье. Он остановился напротив, вглядываясь в мягкие черты лица незнакомки, запоминая каждую деталь, чтобы позже точно повторить её образ на полотне.        Взрыв Вселенной — это её взгляд, направленный на него из-под пушистых ресниц. В её глазах конец света и новое начало — новая жизнь. Ураган и штиль — безумное сочетание. Эти глаза убьют, высосут душу и тут же вернут к жизни. Не голубые — синие, насыщенные, яркие, полные тепла. Её глаза несравнимы ни с чем. Сатору даже усомнился в своей способности изобразить её взгляд на полотне. Есть ли у него подобные цвета краски и мастерство для этого?        — Простите, мы знакомы? — голос её тихий, осторожный, спрашивает мягко, глядя на него из-под пушистых ресниц.        — К сожалению, нет, — сглатывает слюну, которая едва не стекает по подбородку, и поправляет ворот рубашки. Муза очаровывает его порочную душу одним лишь взглядом. Он утопает в её чарах всё глубже. — Эти теплицы принадлежат мне.        — Вот как! Наверное, это здорово — заниматься выращиванием ягод. Клубника очень полезна для иммунитета. Слышала, что её употребление даже замедляет старение организма.        — Не знал об этом, но, наверное, так и есть. — На мгновение он даже задумался: ел бы он клубнику каждый божий день, оставался бы вечно молодым? Вряд ли. Но было бы здорово. — Могу узнать ваше имя?        — Моё имя? — девушка напряжённо обернулась, её взгляд метался по сторонам, она выглядела так, будто боится чего-то. — Мари, — прошептала она, резко срывая с куста крупную ягоду.        — Мари, откуда вы? — он заинтересованно наклоняет голову, касаясь пальцами ягоды, к которой тянулась её ладонь. Желание прикоснуться к ней так же непреодолимо, как и сделать глоток вина за ужином. Это полезно.        — Я… из Японии.        — Я тоже! — срывает ягоду, вкладывая её в ладонь девушки. — Не был на родине уже четыре года. Как жаль, возможно, упустил шанс встретить вас раньше. Какая досада.        Понимая, что он пытается с ней флиртовать, Мари краснеет, — но едва может сдержать улыбку. Владелец теплицы красив, он столь же прекрасен, как и ночной Париж, как дорогое изысканное вино, доступное лишь состоятельным особам. Внимание такого человека приятно для девичьего сердца.        — Этот румянец вам к лицу, Мари. Посмотрите, вы словно ягода с этой грядки — такая же красная, спелая и сочная.        Он знает, что делает и что говорит, он мастер своего дела. Его слова влияют на девушку именно так, как он и предполагал — она робеет, вонзая в него свой дивный взгляд, наполненный смущением и интересом.        — Надолго в Лионе?        — Я…        — С кем ты тут болтаешь! — её обрывает полный недовольства и злобы голос. Мужская рука касается её плеча, с силой разворачивая к себе хрупкое тело. — Я ведь сказал тебе: ни с кем не разговаривать! Не поняла!        — Прости, Сукуна… я… это владелец теплицы, он просто рассказывал о сортах клубники. Ничего такого, — Мари сглатывает, испуганно поджимая губы.        — Мне всё равно, ты ослушалась меня! Вечно нарушаешь правила! Бестолковая! — Сукуна резко тянет девушку на себя, одаривая грозным взором. Буквально рычит ей в лицо, подобно животному, крепко сжимая запястье. — Мы уходим.        Сатору порывается что-то сказать, а может, и сделать. Он даже открывает рот, желая заступиться за девушку, как замечает блеск кольца на её пальце и такое же на пальце мужчины.        Она замужем.        Неприятное чувство щекочет между рёбер, глаза наполняются печалью, а он лишь смотрит, как какой-то тиран обижает и уводит его новоиспечённую музу в неизвестность. А ведь он даже не знает, увидит ли её вновь и надолго ли хватит этого вдохновения, полученного от неё за несколько минут.        Следующая встреча была столь же неожиданной, как и первая. Сатору увидел её в роскошном чёрном платье на выставке. Сам пошёл сюда от скуки, надеясь черпнуть немного вдохновения из чужого искусства. Этот план провалился, но поход оказался не напрасным.        — Любите современное искусство, Мари? — он останавливается рядом с девушкой, достаточно близко, чтобы она смогла уловить аромат его парфюма. Пьёт шампанское, неотрывно глядя на безвкусную картину. — Я нахожу это полотно бездарной мазнëй. Дети рисуют лучше.        — А… думаю, так и есть. Современное искусство порой сложно назвать искусством. Красоты в этом нет.        — В этой безвкусице так точно, — делая ещё один глоток, Сатору оборачивается к ней. — Осмотрев каждое полотно здесь, я пришёл к выводу, что все они бездарны. Единственное, чем можно здесь любоваться — это вы.        Сатору бестактный. Он не обращает внимания на посторонних, нахально касаясь пальцами нежной кожи на щеке девушки. Одним касанием он заставляет её дрожать и шумно сглатывать.        — Я замужем, — Мари нехотя убирает его руку от своего лица, выискивая взглядом Сукуну в толпе. Благо его не видно. Он слишком занят сейчас, и это её спасение.        — Я уже понял, — кривит губы в ухмылке, опуская взгляд на вырез её платья. Он совсем небольшой, можно увидеть лишь часть груди, совсем немного, — но этого достаточно, чтобы вызвать его интерес. — Я забыл представиться. Меня зовут Сатору, и я художник.        — Правда? — глаза Мари раскрываются подобно лепесткам розы по утру, уголки губ приподнимаются в лёгкой улыбке. — В каком жанре вы творите?        — Я не ограничиваю себя узкими рамками, рисую всё, что нравится: пейзажи, портреты, абстракцию, — всё по настроению.        — Могла ли я видеть ваши картины ранее?        — Не думаю, я не знаменит, по крайней мере, пока. Когда-нибудь, возможно, мои картины станут достоянием не как Пикассо или Да Винчи, но хотя бы как их блеклая тень.        — Скромность украшает художника.        — Я далеко не такой скромный человек, Мари, — Сатору нахально касается её руки, притягивая к себе.        Рукав платья задирается, и его взору открывается посиневшее запястье, которое девушка поспешно пытается скрыть, отводя взгляд, полный печали, к висящему полотну.        — Ваш муж агрессивный, не так ли? — этот вывод кажется ему самым очевидным, и, судя по взгляду Мари, попадает в цель.       — Он… сложный человек.        — Он бьёт вас?        — Сукуна импульсивен, властен и груб. Он не умеет рассчитывать силу. — Мари почему-то решает поделиться с новым знакомым своими проблемами. Быть откровенной оказалось несложно. Чужим всегда легче открыться, да и она так давно ни с кем не говорила о своих проблемах.        — Зачем же жить с тем, кто позволяет себе поднимать руку? Разве этого вы заслуживаете, Мари, — он вновь берёт её руку, смотрит в глаза, поглаживая тонкие пальцы. Не было бы здесь людей, он бы исцеловал её руки просто потому, что хочется. Она бы улыбнулась, он уверен.        — Не всё так просто. Сукуна — тот, кого выбрали родители. Браки по договорённости — всё ещё обыденное дело в Японии. Мне остаётся лишь смириться с этим.        — Вот как! Значит, нелюбимым муж?        — Полюбить его сложно.       — Ещё бы, такая зазноба. Сколько ему? Лет триста? Выглядит как плод любви птеродактиля и кактуса, да и сам такой же доисторический. Одного взгляда на него хватило, чтобы понять, что он ископаемое. Ну, совершенно неподходящая пара для нежного цветка, как вы, Мари.        Девушка в ответ дарит улыбку. Давно она не слышала ничего подобного ни о муже, ни о себе. Приятно. Как же приятны внимание и комплименты Сатору. Возможно, она наивна и глупа, но ведётся на его флирт.        — Я бы очень хотел нарисовать вас.        — Меня? Не думаю, что достойна портрета.        — В таком случае не стоит думать, лучше соглашайтесь сразу. Встретимся завтра в парке, как раз погода обещает быть солнечной. Под прямыми лучами солнца ваша кожа будет выглядеть ещё лучше, словно сияние ангела. Впрочем, вы и есть ангел, Мари. А запечатлеть ангела — подарок для бездаря, как я.        — А вы… не ограничиваете себя в подборе слов, в общении с дамой. Флирт и лесть — ваш язык общения? — Мари краснеет, но упрямо смотрит в голубые глаза, позволяя их обладателю перебирать её пальцы.        — Флиртовать с красивой девушкой — святое, а лесть… какая ещё лесть? Я искренний. К тому же сделать комплимент очаровательной музе — святой долг художника. Надеюсь, увидимся завтра, — поцеловав хрупкие пальцы, Сатору дарит ей свою фирменную игривую улыбку и уходит, точно зная, что её мысли будут заняты остаток дня только им.

****

       Мари спит неспокойно. Мимолëтная встреча и короткий разговор с новым знакомым не дают ей покоя. Сатору — человек, способный проникнуть в чужие мысли и поселиться в них за долю секунды; он умелый рыбак, закинувший удочку лениво и небрежно, но с чёткой уверенностью в успехе. Он поймал её парой слов и прикосновений. А ей, лишённой внимания и любви, этого хватило.        Сукуна никогда не давал ей должного внимания, нежности и любви. Он эгоист, всегда всё только для него, а желания и нужды Мари оставались призраком, блуждающим в стенах квартиры — никому не нужные и не интересные. Лишь только во снах желания становились явью. Как, собственно, и этой ночью.        Лицо Сатору было расплывчатым, а вот его руки, его длинные изящные пальцы, элегантные запястья и даже ухоженные ногти отчётливо виднелись перед глазами. Эти руки творили волшебство, невесомым пёрышком скользя по её обнажённому телу. Они были везде, дарили тепло каждому сантиметру кожи, ласкали нежно, аккуратно, но с явным желанием.        — Хорошая девочка, — Сатору из сна хвалил её, неспешно поглаживая её промежность, пачкая пальцы в липких выделениях — её возбуждении — вызванного его умелыми руками.        Он касался её с такой же любовью и осторожностью, как и наносил мазки кистью на полотно. Она и есть его полотно — чистое, драгоценное, созданное для лучшей в мире картины.        — Папочка доволен. Ты такая мокрая, моя нежная муза, — Сатору улыбается, касаясь вздымающейся груди губами. Целует с тем же наслаждением, как и во время поедания сочной спелой клубники. Мари и есть его клубника. Наслаждаться ею — святое.        — Пожалуйста… — извивается, с силой сжимая простынь между пальцами. Его губы, его поцелуи, его прикосновения — пытка. Самая сладкая и желанная пытка. Но хочется большего.       — Чего просит моя муза? — его голос нежный, дразнящий, он смотрит в глаза, проталкивая палец в её лоно. Дразнит стенки возле входа, срывая с алых губ приглушённые стоны. — Скажи папочке, чего хочешь. Где тебя поцеловать или может коснуться? Скажи, моя сладкая ягода. Сейчас твоё время, сезон твоего великолепия доминации над другими. Будь смелой и скажи.       — Хочу тебя, папочка. Хочу тебя везде, — краснея, Мари двигает бёдрами, желая сильнее насадиться на его пальцы, на эти божественной красоты пальцы.       — Я тебя слышу, — томный выдох, лёгкий поцелуй в губы, и вот уже второй палец проникает в неё. — Я тебя чувствую.       Поцелуи всё ниже, всё более влажные, долгие, страстные. Горячее дыхание на коже пробуждает мурашки, табунами бегущие по всему телу; томные вздохи, всё звонче вырывающиеся из горла. Губы касаются живота, шершавый язык щекочет, скользя ниже и ниже. Мари громко охает, когда язык накрывает клитор.        Художник вырисовывает замысловатые узоры своим языком на всей её промежности, чертит линии, круги и мажет, собирая излишки краски. Он наслаждается процессом изготовления своего шедевра.       — Ты готова к призу?        Она лишь слабо кивает и тут же получает желаемое — его член заполняет её до краёв. Ритмичные толчки, грязные фразочки и целая ночь любви в объятиях горячего художника.        Проснувшись утром, Мари стыдливо краснела, чувствуя, насколько промокло её бельё. До этого момента она и не догадывалась, что её возбуждают мужские руки и желание быть чьей-то маленькой девочкой. Да и эротические сны с незнакомцами для неё в новинку. Раньше удовлетворять её приходили лишь герои кино и любимые персонажи аниме.        Сукуна смотрел на неё недовольно, будто знал, с кем и что она делала во сне. Впрочем, его взгляд никогда не был окрашен теплом. Он не любил её ни по жизни, ни даже в постели. Каждый раз однообразный: за волосы и лицом в матрас. Мари ненавидела его и секс с ним. Истинного наслаждения она не получала ни разу наяву.        — Дрянная девчонка, с кем ты трахалась во сне? — его пальцы с силой вонзаются в её подбородок.        — Ни с кем… — её обрывает пощёчина. Сильная, обжигающая кожу пощёчина. Больно, но плакать Мари уже перестала, боль притупилась, да и Сукуна ненавидел слëзы. Лучше перетерпеть.        — Смеешь мне врать в лицо! Я слышал твои стоны, видел, как ты извивалась в постели подобно шлюхе. Нравилось, да! Отчего же со мной такая тихая и недовольная? — снова хватает за подбородок, тянет к себе, грубо проникая ладонью под бельё.        Прикосновения его рук неприятны, омерзительны. Его руки некрасивые, в них нет ничего, кроме грубости, они не способны дарить девушкам наслаждение. Потому Мари кривится, чувствуя его палец внутри.        — Не нравится? Снова не так? Может, на моём члене тебе понравится скакать? — грубо опрокидывает хрупкое тело на стол, задирая подол ночной рубашки.        Чувствуя всю безысходность, Мари молчит, закрывая глаза. Сукуна злится, когда она оказывает сопротивление, в такие моменты он причиняет ей боль сильнее пощёчины. Да — неприятно, унизительно, — но лучше так, чем ходить с побоями, пытаясь их скрыть косметикой.        Её спасает звонок телефона Рëмена. Деловой звонок, важный звонок.        — Везёт тебе сегодня, — шлепает её по заднице и отходит в сторону. — Не смей никуда выходить, понятно?        — А в магазин?       — Никуда.       Сукуна уезжает по делам, обещая вернуться поздно вечером. И как только он уходит, Мари спешит и сама покинуть квартиру, желая вновь увидеть нового знакомого. О времени встречи они не условились, — лишь о месте, — но парк огромен, есть вероятность и вовсе не встретить Сатору.       Около часа Мари бездумно прогуливалась в парке, наслаждаясь прохладным клубничным коктейлем. Клубника сейчас на каждом шагу в самых разных видах. Сейчас сезон.        Уже отчаявшись увидеть светловолосого художника, Мари замечает его на лавке перед мольбертом, — он что-то вырисовывает с каменным сосредоточенным лицом, крепко сжимая кисть между пальцами. О, эти руки, они богоподобны, они величественнее любой, даже самой идеальной линии подбородка. Это эстетическое удовольствие — смотреть на длинные мужские пальцы, его широкие ладони и даже побелевшие костяшки.        Глядя издалека, Мари представляла самые разные вещи, что могут сотворить эти руки. Представляла, и вместе с тем её бельё становилось влажным. Похоже, у неё присутствует небольшой, а может и большой фетиш на красивые мужские руки. Хотя после эротического сна это было уже очевидно.        Подходить к Сатору и не дай Бог мешать ему, Мари не хотела, — но ноги уже вели к нему. Этот незнакомец завлекал её к себе успешнее, чем клоун Пеннивайз детей своим красным шариком.        — Моя муза, — Сатору замечает её сразу, стирая всю серьëзность с лица. Приход девушки вызывает улыбку и дрожь в пальцах. Рука дёргается, и он делает лишний небрежный мазок, — но испорченная картина не волнует его.        Он приглашает её сесть рядом, без разрешения берёт за руку, целуя пальцы, пахнущие сладкой ягодой.        — Могу говорить неформально, Мари? — в ответ согласный кивок. Она совершенно не против. — Ты выглядишь сегодня великолепно, в чëм я ни капли не сомневался. Солнечные лучи столь нежно ложатся на твою кожу, лёгкий ветер треплет волосы… Я обязан нарисовать тебя. Не торопишься ли ты?        — Нет, — говорит быстро и чётко, не давая себе времени подумать о Сукуне и его реакции, если он узнает, где она или придёт домой раньше и не застанет её там. Страшно, но побыть в компании привлекательного мужчины слишком сильно хочется.        Сменив полотно на мольберте, Сатору устроился поудобнее и взялся за палитру. Он боялся делать первые мазки, но руки уже обмакивали кисть в краске, выводя первую тонкую линию — начало сотворения портрета.       — Как давно ты живёшь в Лионе?        — Около месяца, — отвечает она. — Но я здесь не навсегда. У мужа дела в этом городе, поэтому мы временно живём здесь.       — И как долго ещё будешь оставаться здесь?        — Не знаю… Возможно, ещё несколько месяцев или полгода, всё зависит не от меня.        — Я расстроен этим известием. Может, разведëшься?       — Всё не так просто. Сукуна не отпустит меня. Он скорее убьёт меня, чем даст развод.        — Какой же он ублюдок, — Сатору скрипит зубами, вглядываясь в лицо девушки. От его взора не укрывается лёгкое покраснение на её щеке. — Он ударил тебя?        — А? — невольно касается щеки, что и становится ответом на вопрос. — Это…       — Твой муж — ничтожество, он недостоин созерцать и просто быть рядом со столь изумительным цветком, как ты, Мари.        — Ты не знаешь меня…        — Я художник, я вижу то, что скрыто от других. Я могу смотреть глубже, видеть больше. В тебе я вижу истинную красоту, эталонную, светлую душу. Израненную душу, — он водит кистью по полотну, вырисовывая контуры лица. Давно так воодушевлённо он ничего не рисовал. — Ты достойна любви. Страстной, но нежной любви, ты достойна того, кто будет целовать твои руки и каждый миллиметр тела. Моя муза достойна лучшего.        — Намекаешь на себя? — осторожно спрашивает она, чем вызывает его улыбку.       — О, Мари, я дьявол в обличии ангела, я богохульник и повеса. Я — худший вариант.        — В сравнении с моим мужем любой человек — ангел во плоти, даже несмотря на пороки и скелеты в шкафу. Вряд ли ты настолько ужасен.       — Твоя светлая вера в мою порядочность впечатляет. Но я из тех чертей, Мари, что любят осквернять святыни. Я хороший парень, только на фоне кого похуже. Мои намерения к тебе… откровенно говоря, не только творческие, но могу оправдать себя тем, что желать привлекательную девушку вполне нормально для любого мужчины.        Честность Сатору пугает и в то же время подкупает. Он не обманывает её, а говорит прямо о своих помыслах. Он ненадёжный во всех смыслах, но так ли это плохо, когда она — замужняя девушка — смотрит на него и жаждет воплощения сна в реальность. Он незнакомец, она его не знает, но это не мешает ей желать почувствовать его руки и губы на самых разных участках своего тела.        Это неправильно, но Мари думает о том, что он мог бы дать ей больше, чем Сукуна, мог бы научить её искусству любви, ведь творческие люди хороши во всём. Сатору точно знает толк в любви.        Неловкость от собственных мыслей сковывает тело, отправляя сердце в безумный пляс. Она не любит Сукуну, их брак — пустышка, и всё же мысли о возможной измене бьют по достоинству, она уже чувствует себя грязной изменщицей. Это неправильно. Она не из тех, кто предаёт и бросается в объятия первого встречного. Она порядочная…        — Научи меня, — срывается с её губ.        — Научить чему?       — Любви.        В ответ он лишь улыбается, продолжая рисовать её портрет. Это кропотливое дело, занимающее уйму времени, а он только наметил основные штрихи. До завершения работы ещё далеко, но, чувствуя, как его начало реагирует на просьбу девушки, Сатору понимает, что сегодня не закончит портрет. Да и рисовать, когда мысли заняты другим нельзя.       — Ты ангел, Мари.        Он быстро собирает вещи в сумку, закидывает её на плечо и уводит Мари в укромное место — совершенно безлюдный проулок за чертой парка. Ужасное место, но тихое, идеальное, чтобы преподать ей урок любви.        Мари тает и дрожит, ловя его поцелуй своими губами. Цепляется за широкие плечи, позволяя себе насладиться поцелуем. Она не думает о Сукуне, о грязи своего поступка, — всё это не имеет значения, ведь впервые за долгое время ей приятно ощущать чужие губы на своих.        Как сладко на губах, как упоителен поцелуй и как трепещет всё внутри. Мари полностью отдаётся напору Сатору, прижимающего её к стене, — его поцелуй наполнен страстью, которой он щедро делится с ней, сминая и покусывая губы. Вечность бы простоять в проулке, отдавая себя во власть художника.        — Крошка Мари, ты так стараешься, — шепчет ей в губы, поглаживая бока, слегка сминая платье. — Твои губы заслуживают тысяч страстных поцелуев. Я бы целовал тебя днями и ночами. Что скажешь, моя муза?        — Ты и правда дьявол, но я… хочу быть испорченной тобой. Только… не думай обо мне плохо, я…        — Не волнуйся об этом, я понимаю твою жажду к любви. Просто представь, что никакого мужа нет. Сними кольцо и спрячь его. — Мари делает так, как он и сказал, пряча кольцо в сумочку. Это простое действия позволяет расслабиться. — Молодец, — за её смелость он дарит ей влажный поцелуй, поглаживая по волосам. — Как бы я хотел показать тебе всю прелесть искусства здесь и сейчас, но это место недостойно видеть твоё обнажённое тело. Но мы можем с чего-то начать, — Сатору берёт её за руки, опуская к своему паху, накрывая выпирающий член её ладонью. — Если хочешь.       Мари растерянно хлопает ресницами, вспоминая, насколько жесток с ней Сукуна, когда его член оказывается у неё во рту. Она ненавидит минет, так же сильно, как и секс с ним. Это неприятно, но, возможно, с Сатору ей всё понравится.        — Что такое, я тебя расстроил? Прости, наверное, я тороплюсь. Не хотел задеть тебя…        — Нет-нет, всё в порядке, я хочу.        Сглатывая излишки слюны, Мари всё же решается идти до конца и крепче сжимает пальцы, оценивая размеры, сокрытые за тканью штанов. Сложно сказать, что именно там скрывается, — впрочем, она и не хочет гадать. Опускается на колени, расстëгивает ширинку и смело достаёт член. Сравнивать она не собирается. Сатору есть чем гордиться. Он прекрасен.        Плотно сжимая член в руке, она подносит губы к головке, легко касаясь ими розового кончика. Смыкает губы, облизывая. Вкус Сатору приятен, а тот факт, что он не схватил её за голову, загоняя член по само основание — радует и придаёт уверенности.        Облизывая член со всех сторон, обильно смачивая его слюной, Мари берёт его в руку, круговыми движениями лаская длину, проталкивая его глубже в рот. Не спешит, старается наслаждаться сама и сделать как можно приятнее Сатору, с восхищением наблюдающим за её действиями.        — Крошка Мари, тебе так идёт член во рту, — шумно дыша и слегка прикрывая глаза, он касается пальцами её щеки, чувствуя собственную плоть, что упёрлась в щëку. — Ты так изумительна.        Его похвала придаёт уверенности и желания стараться ещё лучше. Ей нравятся его поглаживания по волосам, его одобряющий взгляд и улыбки; нравится, как он зовёт её крошкой, и нравится стоять перед ним на коленях с членом во рту. Внутри всё трепещет от желания прижаться к нему сильнее и назвать своим папочкой. Это желание настолько искреннее, насколько и смущающее. Не просто так ей снилось подобное. Это то, чего она тайно желала.        — Как же ты хороша, чëрт возьми.        Мари довольно стонет, лаская языком чувственную головку, продолжая активно стимулировать рукой длину. Уделяет особое внимание уздечке, лаская её заострённым кончиком языка вверх-вниз и из стороны в сторону, иногда посасывая. Целует головку, вырисовывая круги языком вокруг дырочки уретры, всё так же надрачивая то, что не вмещается в рот.        Сосёт неспешно, старается изо всех сил, слушая вздохи, полные блаженства — явный знак того, что справляется она хорошо. Стоны Сатору приятно ласкают слух, подобно её любимой сонате, написанной Бетховеном. Человека искусства нужно сравнивать лишь с другим искусством. Им нужно наслаждаться, как лучшим десертом искусного кондитера.        — Крошка Мари, прошу, возьми глубже, я уже на грани, — он сильнее сжимает её волосы, член подрагивает во рту, — но он не торопит и не берёт силой, — он ждёт, пока она сделает всё сама. И как только она заглатывает глубже, максимально расслабляя рот, с его губ слетает громкий стон.        Он кончает, несильно толкаясь, упираясь головкой в заднюю стенку её горла, заполняя рот спермой, которую она охотно глотает, собирая остатки губами, облизывая член. Можно сказать, что ей понравилось.        — Моя волшебная муза, благодаря тебе я нарисую сотни картин и каждую посвящу тебе.       Сатору опускается рядом с ней, вовлекая в новый страстный поцелуй.        — Я научу тебя любви. Приходи на выходных в мою мастерскую.

****

       Встречи с художником в его скромной мастерской стали чем-то привычным за последний месяц. Ради этих моментов и этих встреч Мари и жила, терпела издевательства мужа. Она не испытывала больше угрызений совести, ложась в постель с, по сути, своим любовником, — он единственный, кто радовал её и скрашивал пребывание в Лионе. С Сатору легко, с ним интересно, с ним приятно, причём это касается всего: от разговоров до любви на смятых простынях, кое-где испачканных в краске.        Но Сукуна начал что-то подозревать, замечая её слишком радостной в последнее время, а он терпеть не мог счастливую Мари. Проверял её телефон, следил, — но ничего не находил. Мари была осторожна, что и злило Рëмена. За это он наказывал её, грубо имея в постели, отчего Мари испытывала отвращение к самой себе. Сукуна отбирал у неё остатки гордости и любви к себе, нещадно уничтожал, растаптывал её, превращая в ничто. Терпеть это стало невыносимо.        — Кто он? С кем ты трахаешься, сучка? — он снова бил её, снова пытался узнать секрет и всё разрушить. — Молчишь?! Думаешь, я ничего не знаю? Ты, запомни, — хватает за горло, вжимая в стену и шипит в лицо, — ты никому не нужна, кроме меня! Кто ты без меня? Ничтожная дрянь, подстилка! У тебя ничего нет!        — Есть, — шепчет она, отталкивая его от себя. Надоело терпеть. Её предел достигнут.       — Что ты сказала?        — У меня есть деньги, есть своё дело. Не забывай, что часть бизнеса принадлежит мне. Это ты без меня никто! И я могу и хочу жить дальше без тебя. Я ненавижу тебя!        — Храбрости набралась, — снова ударяет по лицу, отчего Мари теряет равновесие и падает на пол. — Выбрось из головы свои мечты, идиотка! Ты будешь со мной вечно, а про своего любовника можешь забыть, ты его больше не увидишь, ведь больше не выйдешь из дома.        Угрозу Сукуны Мари воспринимает серьёзно, потому решает не медлить, и как только он уходит в ванную, она убегает, прихватив с собой лишь сумочку с самым важным и необходимым. На улице дождь, уже вечер, но ей всё равно — нужно скорее скрыться. Она твëрдо решила, что больше не вернётся к Сукуне. Лучше умереть, чем снова терпеть его, побои и насилие.        Она вся промокла до нитки, на улице совсем стемнело, когда она добралась до квартиры Сатору. Он не прогонит её. С ним безопасно. Хотя бы на время, пока она не решит, куда уехать. Но оставлять Сатору не было желания, хотелось просто остаться с ним навсегда.        Мари глупа, ведь не смогла не влюбиться в привлекательного художника, для которого она лишь муза, которую он любит рисовать, смотреть и вдохновляться, и, конечно же, раскладывать по всей своей квартире и мастерской. По крайней мере, она убеждена в этом.       — Моя Мари, ты вся промокла, — Сатору не стал спрашивать, почему она здесь так поздно, стоило увидеть её в промокшей одежде, как он тут же завёл её в квартиру. Сбегал за полотенцем и принёс ей одну из своих рубашек, помогая вытереться и переодеться в сухое.        Девушка молчала всё время, и он сперва не хотел ничего спрашивать, пока не заметил новый след на её щеке. Невесомо коснулся покраснения кончиками пальцем, желая в этот момент стереть с лица земли того, кто причиняет ей вред, кто делает ей больно.        — Могу я остаться у тебя?        — Конечно.        — Это не надолго, думаю, мне нужно уехать подальше отсюда, чтобы Сукуна не достал меня. У меня уже нет сил терпеть всё то, через что он меня проводит.        — Хочешь уехать? А как же я?        — Ты ещё найдëшь для себя музу, Сатору, как и девушку, с которой можешь спать.       — А если я не хочу другую музу и девушку? А если я не хочу тебя отпускать, Мари?        — Ты… не говори глупостей, я просто одна из, — девушка грустно поджимает губы, нервно перебирая пальцами край рубашки, пахнущей Сатору. Его запах свежий, с нотками аромата краски и сладостей, так любимых им.        — Ты правда так думаешь? — он тоже грустит, заглядывая в её глазах. Ему неприятно, но он не злится. Сатору всё понимает.       — Ты сам сказал, что являешься дьяволом, что ты неподходящий вариант. И ты не раз говорил, что не хочешь отношений, так что я просто смотрю правде в глаза, анализируя то, что было.        — Тебе страшно, и я понимаю почему. Я много чего говорил, но мысли способны меняться, как полотно в руках художника. Чем больше мазков — тем прекрасней картина. Чем больше тебя в моей жизни, Мари, тем лучше я и как художник, и как человек. Ты стала для меня кем-то больше и важнее, чем просто муза и партнёр. И если теперь ты готова уйти от своего мужа, я могу сказать тебе это, могу попытаться забрать тебя себе.       — Сатору…        — Не оставляй меня, Мари. Обещаю, что смогу позаботиться о тебе. Останься со мной, и тебя больше никто не обидит, не прикоснётся, если сама не захочешь. Мари…        — Я правда тебе нужна? — она цепляется за него, смотрит в глаза в поисках ответа, — но он уже дал ответ, сказал то, чего она хотела. Он лишь ждал подходящего момента.       — Я бы не отпустил тебя всё равно. Забрал бы у него в любом случае, ведь ты заслуживаешь дышать свободно, быть свободной и много любви. Хочу быть тем, кто всё это тебе подарит.        Возможно, Мари глупа, но она верит ему, отдавая всю себя в его руки, что каждый раз так нежно касаются её кожи. Даже если Сатору обманет, она простит, ведь за какой-то месяц он дал ей больше, чем кто-либо за всю жизнь. Он научил её любви, научил наслаждаться близостью, показал, насколько может быть хорошо. Он подарил ей крылья и надежду, а больше ей ничего и не нужно.       Ей не страшно. Хуже уже не будет. Нужно просто поверить и попробовать узнать наверняка, как всё сложится дальше.        Сатору относит её в свою спальню, усаживая на край кровати. Сам опускается рядом, целуя её колени и прохладные, ещё не согретые после вечерней прогулки бёдра. Он согревает её поцелуями и своими горячими ладонями, отдавая всего себя в каждом прикосновении и поцелуе. Художник слаб перед своей музой.        Разводит бёдра пошире, оставляя дорожки поцелуев на самой нежной части, самой чувственной части. Слегка прикусывает кожу, лаская её языком, засасывает, оставляя яркие следы на бледной коже. Эти засосы и следы зубов интимные, только он их увидит, как и отныне, только для его взора открыто обнажённое тело девушки.        — Нравятся мои поцелуи? — слегка приподнимается, расстëгивая пуговицы на её рубашке.        — Да.        — Да? — смотрит с нажимом, распахивая края рубашки, под которой ничего нет. Он без проблем касается её груди ладонями, зажимая твёрдый сосок между пальцами.        — Да… папочка.        — Моя крошка Мари, не смущайся, ведь мы с тобой уже так играли, — усмехаясь, он неспешно отстраняется. — Подожди немного, я сейчас вернусь.        Сатору отсутствует всего несколько минут, возвращаясь в спальню с тарелкой клубники и растопленным шоколадом. Садится рядом, отставляя всё это на край.        — Это первые плоды нового сорта клубники, хочешь попробовать? — он не ждёт ответа, поднося крупную ягоду к её губам. Неотрывно смотрит, как зубы вонзаются в плоть клубники, откусывая часть, как красный сок пачкает её губы, и крошечная капля стекает по подбородку к шее. — Вкусно?        — Очень.        — Она такая же сочная, как и ты, крошка Мари, — отдавая ей и вторую часть клубники, он опускает руку ниже, накрывая её промежность, собирая часть соков пальцами. — Как я и говорил, такая же.        Мари смущается, когда он облизывает пальцы, показательно глядя ей в глаза. Это выглядит пошло, но Сатору к лицу подобные действия, он гармоничен в лёгкой пошлости. Он возбуждает своим довольным мычанием, слизывая её соки с пальцев. Он правда наслаждается её вкусом, подобно любимой ягоде. Таким образом даёт ей увидеть, насколько она обожаема им.       — Сладкая Мари, моя хорошая девочка, я сотру из твоих воспоминаний всё плохое. Ты будешь помнить только меня и каждый подобный момент, когда я любил твоё тело.        Когда он просит снять рубашку, Мари охотно избавляется от неё, оставаясь обнажённой. Садится ближе, как он просит, и позволяет испачкать грудь в шоколаде; позволяет выдавить клубничный сок на шею и отвечает на поцелуй, поедая ягоду, раздавливая её губами, давая соку свободно стекать по подбородку. Так сладко и вкусно. Это лучшее, о чём она могла мечтать этим вечером. С Сатору хорошо.       — Коснись меня, Мари, почувствуй, насколько сильно папочка хочет тебя.        Её рука мгновенно касается выпуклости, смело поглаживая сквозь ткань. Он каменный. Он сильно возбуждён. И это, как и его игра, усиливает и её возбуждение. Как же ей нравится быть его девочкой, называть папочкой и получать его любовь и заботу. Возможно, ей этого всегда не хватало — человека, который позаботился бы о ней, так как ни отец, ни Сукуна не делали этого.        Но Сатору другой. Ему это тоже нравится.        — Могу ли я помочь тебе?       — Я потерплю, не беспокойся. Сперва позабочусь о тебе.        Его губы касаются шеи, слизывая кисло-сладкий сок, оставляя влажные следы, лёгкие укусы и россыпь алых пятен-меток от уха до самой ложбинки между грудей. Он больше не сдерживает себя, позволяя метить девушку, как свою, не беспокоясь, что эти следы заметит её муж и ей достанется. Целует и касается так, как хочет, зная, что ей понравится.        Левая рука ныряет между ног, нащупывая клитор, поглаживая его круговыми движениями, пока губы касаются груди, слизывая ещё незастывший шоколад. На фоне шум дождя за окном, гроза и тихие вздохи девушки, тающей подобно тому шоколаду под его губами.        Художник чертит линии губами — пачкая рот в шоколаде, играя кончиком языка с твёрдыми сосками и пальцами исследуя жаркое лоно, жаждущее его проникновения. Входит пальцами, зная прекрасно, как она любит его руки и то, на что они способны. Сколько раз Мари целовала его пальцами, перебирала их, поглаживала — её любовь к его рукам не знала границ. Она радуется и громко стонет, наслаждаясь его пальцами внутри.        Сжимая сосок губами, слизывая шоколадные капли, Сатору уже представляет, как измажет её пики в клубничном соке и насладится новым вкусом её груди. Кусает, жадно посасывает, сильнее проталкивая в неё пальцы.       Её грудь — произведение искусства, лучшее полотно для творчества его виртуозного языка. Он может позволить себе всё, любые действия, будь то нежные крошечные поцелуи или грубые укусы до лёгкой боли. Мари нравится всё и теперь он понимает, почему. Не только из-за получения нового опыта, а больше потому, что ей нравится он. И именно это понимание пробуждает в нём желание ласкать её беспрерывно.        — Сатору, — протяжный вздох слетает с губ, пальцы путаются в его волосах, мышцы влагалища сжимаются вокруг его пальцев — Мари достигает оргазма. И только с Сатору она познавала эту высшую ступень наслаждения. Только с ним на самом деле было хорошо.       — Моя Мари, насколько же ты волшебна в моменты своего удовольствия. Я обязан запечатлеть этот момент на полотне, — вынимая пальцы и вытирая рот ладонью, он опрокидывает её на кровать, пошире разводя ноги, любуясь блеском влажного лона. — А ты обязана стать моей первой натурщицей. Будешь лежать вот так и позировать мне, а я буду дрочить, рисовать и взрываться от желания оказаться между твоих ног.        — Сатору, с тобой я готова на любое безумство.        — Я порчу тебя, — смеётся, сбрасывая ненужную одежду, и тянется за презервативом, тонко пахнущим клубникой.        — Я не против.        — Вот как. Здорово, — надевает презерватив и тянет её к себе, разводя ноги ещё шире. Дразнит, водя кончиком члена по влажным складкам, проникает на пару сантиметров и снова выходит. Мари дёргается, нетерпеливо двигая бёдрами, желая ощутить его в себе. — Что такое, крошка Мари? Хочешь чего-то? Скажи папочке, что ему сделать, чтобы порадовать тебя? — снова смеётся, неторопливо поедая клубнику, продолжая дразнить членом.        — Пожалуйста, возьми меня, папочка, — девушка смущённо ëрзает, пытаясь словить его член и получить желаемое, в Сатору всё продолжает есть клубнику, всё дразнит. Но это, стоит признать, ей нравится. Нравится просить и извиваться под ним, нравится видеть его хитрые глаза и ухмылки.        — Хочешь мой член, Мари?        — Да, хочу.        — Вот так? Или примем другую позу? Хочешь, я возьму тебя сзади? Ты можешь выбрать всё что угодно, твоё желание — не пустой звук.        — Возьми меня, как хочешь сам. Я этого хочу.        Довольно зажмуриваясь, Сатору отбрасывает хвостик клубники в сторону и наконец-то входит, заполняя собой, сплетая тела в волнующем танце самой любви.        Трудно найти слова, чтобы описать это невероятное ощущение от единения двух тел. Блаженство, наслаждение, граничащее с потерей сознания от каждого ритмичного толчка. Сатору вовсе не нежный в такие моменты, — он любит погружаться до конца, ощущая сдавливание каждым миллиметром своей плоти. Максимально глубоко, быстро, но не переходя черту.        После этого уже никакие членораздельные звуки не могут быть произнесены. Мари подвластны только стоны, вздохи и крики. Она наслаждается каждым движением, с каждым толчком погружаюсь всё глубже в какую-то искрящуюся бездну, где нет ничего, кроме страсти.        — Моя Мари, — и снова шепчет он, ставя её на колени и поглаживая ягодицы, дарит им новые ощущения от смены позы, ускоряя движение бёдер. Гладит её спину, бёдра, ягодицы, слушая её страстные симфонии. — Скажи, что ты моя, Мари.        — Твоя… — выдыхает, цепляясь за простынь, блаженно повторяя: — Твоя, Сатору.        Она готова повторять это, пока не охрипнет. Готова отдаваться ему, доказывая раз за разом, кому она принадлежит. Только ему — талантливому художнику, творящему из неё женщину, достойную любви.        — Моя девочка, — Сатору теряется в своих чувствах, увеличивая темп, сильнее толкая её таз к себе навстречу. Она не просто муза, она билет в новую жизнь без кризиса и блуда. Встретить её тогда в клубничной теплице — судьба. Он верит в это, потому и не отпустит её никогда.        Заканчивает он первым, растягивая удовольствие плавными финальными толчками, тем самым помогая и ей достигнуть конца. Мари чувствовала, как взорвалась изнутри, теряя всякую связь с реальностью. Безумный сладостный поток подхватил её, вознося ввысь, давая узреть россыпь звёзд на небе и золотой свет, наполняющий всё естество.        Тело дрожит, оргазм всё ещё крепко держит в объятиях, когда Сатору покидает её и укрывает одеялом, крепко прижимая к себе. Быть с ним здесь и сейчас — как плыть по реке мира и покоя, где каждая клеточка пропитывается любовью, блаженством, благодарностью и тишиной.       — Я вызову твоего мужа на дуэль и убью его.        Нет! Сатору вовсе не портит момент этой фразой, ведь в этом весь он — такой, какой есть.        Дальнейшая встреча с Сукуной неизбежна. Развод с ним не будет чем-то простым. Он подарит проблемы и заберёт кучу нервных клеток. Но уже в следующем году, когда снова начнётся сезон клубники, Мари будет свободна от золотых оков тирана.       — Твои картины хотят купить, Сатору!        — Да ерунда! Поедим клубники?