Напоследок

Звон разбившейся бутылки режет по ушам, заставляя проснуться. Неуютно ворочаться на кровати, плотно сжимая веки. Нельзя допустить, чтобы он узнал, что ты не спишь. Нельзя открывать глаза. Если чего-то не видеть, оно же просто исчезнет, да? Но грохот никуда не исчезает. Летит посуда в старенькой трёшке, сгущаются тени — высокие деревья скребут ветвями по стёклам. Ветер громко завывает, врываясь в детскую комнатку через открытую форточку. Иначе — нечем дышать. Всё пропахло перегаром и сигаретами. Влад сжимается в клубочек, жмётся спиной к стене, пытаясь стать как можно меньше. В моменте кажется, что так — безопасней. Загнанно дышит, страшно. Он знает, чем обычно заканчиваются такие ночи. У мамы новые синяки, а папа, захватив последние деньги, уходит на несколько дней. Но так, наверное, даже лучше. Так тише. Иногда вовсе хочется, что бы он не возвращался. Они тогда с мамой лучше живут. Мальчишка от чего-то в этом был уверен. Свет из под щели в двери — плохой знак. Он его сквозь сомкнутые глаза чувствует. Если в гостиную с кухни переместились, значит совсем разругались. Опять всё завтра будет вверх дном. Мама кричит — громко, пронзительно. — Нахабна тварюка, не лізь поперек, коли я говорю! — громко разносится по всей квартире. Тонкие, почти что картонные стены не спасают ни на секунду. Теперь отсиживаться в комнате нельзя. Обязательно нужно вмешаться. Спасти маму. Веки открываются нехотя. Все звуки как будто становятся в несколько раз громче. Сердце громко стучит в ушах. Кровать скрипит слишком громко, пол слишком резко обжигает холодом детские ступни. Свет под дверью дрожит, его почти полностью перекрывает чей-то силуэт. Влад знает, что ОН сейчас стоит и слушает. Кажется, что всё замирает. Босые ноги неуверенно шлёпают по полу — к двери. Страх разливается по венам. Но просто сидеть и слушать кажется трусостью. Силуэт за дверью двигается. Мама причитает, громко, жалобно: "ні, ні, ні. Заспокойся". Шлепок, что-то громко разбивается. Мама всхлипывает. Ручка двери дёргается. Громкий скрип отвлекает ЕГО от мамы. Свет слепит в глаза. Дальше — всё как в тумане. Воспоминаний о той ночи почти не осталось. Детский крик. попытка защитить забившуюся в угол маму. Детские кулаки, бьющие ЕГО по животу. Резкий удар головой о тумбочку. Кровь из носа, крики. Громкий плач мамы. Отчаяние заменяет страх, а после него приходит апатия. На следующий день всего этого как не бывало. Папа на работе, мама сперва воркует с кем-то на кухне, а после оставляет Влада одного, со словами: — Тато прийде — скажи, що я пішла до бабусі. Входная дверь громко хлопает. В квартире становится в несколько раз неуютней. Тьма в уголках квартиры сгущается, монстры под кроватью скребут когтями паркет. Одиночество не ощущается чем-то желанным. Тишина проникает в мозг и скручивается внизу живота животным страхом того, что ОН придёт раньше. Делать дома решительно нечего. Он смотрит на стоящие в пыльном углу игрушки и невольно вздыхает. За что ему это всё? Страх преобразовывается в обиду. Не обычную, детскую, возникшую потому, что ему чего-то не досталось. А настоящую, осознанную, почти взрослую, граничащую с безграничной усталостью. Ему не понятно, почему жизнь у него именно такая. Если Бог есть, то что сделал ему именно Влад? Разве заслуживал десятилетний мальчик отца-алкоголика и мать-изменщицу под одной с ним крышей? Заслуживал ли он ни на секунду не покидающий его детский мозг липкий страх? Наверное, нет. По крайней мере, так каждый раз твердила его мать, обнимая того за плечи и плача навзрыд. «Прости, синку, прости. Все обовязково змінитися. Той дядько, що вчора приходив — він хороший, він нас забере». Ни один дядя потом так и не приходил. Ни улыбчивый дядя Володя, подаривший ему игрушечную машинку. Ни хмурый дядя Сергей, что удосужил его лишь мимолётным взглядом. Ни дядя Леша, с которым они пару раз пили чай с конфетами — вкусными-вкусными, до этого Владу таких никто не приносил. Ни дядя Матвей, который даже сводил их с мамой в кино. Ни один из многочисленных «дядь» так и не вернулся. Но приходили новые — Олеги, Максимы, Коли. Приходили с мамой, но никогда к ней не возвращались. Влад трёт покрасневшие глаза, стирает с щек дорожку слёз. Ему стыдно за них. Он что, слабак, чтобы плакать? Сильные не плачут. Особенно мальчики. Он шмыгает носом и поднимает взгляд к окну. На улице дождь. Вокруг всё такое серое, что аж тошно. Тишина больше не пугает, она приносит лёгкую раздражённость от собственной слабости. Руки мелко трясутся от внезапно появившейся в голове мысли. Он заебался. Папин ремень ложится в руку необычайно правильно. Узел завязывается легко, а спортивный турник в коридоре оказывается достаточно крепким для того, чтобы выдержать его худое тело. Решиться — не сложно. Его абсолютно ничего тут не держит. Табуретка под ногами шатается. Громко топают соседи сверху, даже не подозревая о том, что происходит снизу. Стук — и табуретка на полу. Ремень обвивается вокруг шеи. Больно. Нечем дышать. Что-то шевелится в темноте. Подлетает быстро. Образ колышется. Ремень обрывается. Влад поднимает взгляд — перед ним что-то страшное, большое, нечёткое. — Ну, так и живу с тех пор, — договаривает чернокнижник, взгляд к кружке с чаем опуская. Илья молчит. Смотрит сочувствующе, неловко откашливается и сжимает кружку в руке. Ему сказать нечего. А всё, что можно, кажется слишком банальным, а таким показаться не хочется. Поэтому и молчит. Влад рукой от его взгляда отмахивается, глаза отводит, прячет. — Ну шо ты псом побитым смотриш, живой я, блять, не видиш? Нормально всё. Они за пару недель полного отсутствия альтернативы в общении (иначе Влад бы, конечно, не нуждался в Илье так сильно) необычайно сблизились. Со статуса простых «знакомых» перешли к друзьям. И сейчас, кажется, был достигнут апогей их зародившейся дружбы и доверия. Влад, изначально не придававший своим сверхъестественным силам какого-либо глобального значения и отвечающий на вопросы Ларионова лишь вскользь, сейчас сидел у него на кухне, рассказывая о попытке суицида. Подробности, а не мелкие отрывки фактов вонзались Илье куда-то в плоть и накрепко вкручивались в сердце, прорывая кожу. У него в голове не укладывалось, что мужчина, сидевший сейчас перед ним, в десятилетнем возрасте принял решение о том, что смерть лучше жизни. Безусловно, от природы награждённому скепсисом Илье было сложно поверить в байки о демонах, спасающих человеческие жизни ради того, чтобы те служили им в дальнейшем. Но не подмечать чего-то нечеловеческого во Владе было невозможно. За то время, что они провели вместе, Илья несколько раз ловил его на том, что он с кем-то разговаривал, негромко, себе под нос, ругался, сверлил взглядом пустоту. Несколько раз замечал, что, при, казалось бы, обычных диалогах, проскальзывало в нём что-то странное. Голос становился грубее, высказывания — резче, а и без того чёрные глаза превращались в два пробивающих до дрожи луча. В такие моменты казалось, что сейчас провалишься сквозь землю — прямиком в ад. Складывая всё это в целую картину, получалось вот что: либо иллюзионист приобрёл себе в друзья деревенского сумасшедшего (таким он Влада, естественно, не считал), либо самого настоящего чернокнижника. И из этих двух вариантов, конечно же, больше хотелось верить во второй. Друга Влад себе нашел, как и хотел где-то в глубине своего сознания. Только не учёл тот факт, что друга этого придется ещё и в тайну своей силы посвящать, постоянно объясняя, что он делает и зачем. Особенно сложно это было всвязи с неумолимы скепсисом, который лился из Ильи через край в виде множества уточняющих вопросов, которые не всегда были похожи на попытку лучше понять, а больше походили на допрос душевно больного. Но Толику Ларионов нравился, Череватому — тоже. А значило это лишь одно — никуда не денутся, пока сам Илья обоих за шкирку из своей жизни не выгонит. Маловероятно, что чернокнижник с бесом уйдут сами. Илья был спокойным, много улыбался и порой с детской наивностью верил на ходу придуманным рассказам. Хотя глупым он не был. Людей читал, как книги, в психологии много понимал и Владу рассказывал кое-что. Не то, чтобы тот интересовался, но в рамках их общения это звучало вполне естественно. Так и жили — после «прогулки» по кладбищу сначала просто здоровались (в частности Илья), а потом уже как-то незаметно и общаться начали, окрестив это все незатейливым словом «друзья». *** Всё на дворе, да и в доме за последний месяц было давно разобрано. Доски от сарая — порублены на дрова и сложены в конце участка, рядом с баней. Трава косилась, как только отрастала. Все ненужные тряпки из дома были без задней мысли отправлены в печь. Пауки с чердака выселены на улицу. Бесчисленные журналы либо разданы причитающим о важности хранения вещей на память соседкам, либо отправлялись вслед за тряпками. Илья даже чердак в бане разобрал, не без удовольствия порывшись в собственных детских игрушках. Единственное, о чём всвязи с внезапно возникшим в жизни Ларионова чернокнижником, которому тоже нужно было уделять внимание, он забыл — так это о погребе, в котором бабушка раньше хранила многочисленные закрутки, либо стоящие там до зимы, либо отправленные вместе с маленьким Ильей в город — на пробу родителям. Погреб представлял из себя небольшую, глубокую яму в земле, стены которой его отец когда-то с Божьей помощью укрепил досками. Над ямой возвышалось небольшое сооружение с проводкой (света сейчас там, правда, не было, лампочка давным-давно перегорела) и закрывающейся на замок дверью (прямо под крышей этого сооружения, как и до этого бабушка, Илья оставлял ключи, которые там были совершенно незаметными). Сейчас там, конечно, ничего не осталось. Только пауки, да надеющиеся на появление еды крысы. Разбирать почти нечего. Всё, что нужно было сделать — вынести оттуда полу-сгнившие ящики, по желанию протереть кое-где пыль, да заменить лампочку. Примерно этим Илья и занимался: таскал из погреба старые ящики, складывая их рядом с брёвнами от сарая. Пока вкручивал лампочку, тишина на улице стояла невообразимая. Слышно было только, как ветер дул, да птички пели. Даже надоедливый соседский петух, поорав несколько минут, благополучно замолчал, видимо, тоже не хотел портить хороший летний денёк. — Да ты всю деревню своими ритуалами погубишь! — раздался грозный и недовольный голос одной из его соседок. Илья от неожиданности дёрнулся, стукнувшись головой о низкий потолок погреба с тихим, едва слетевшим с губ «блять». — Да шо вы прицепились, — раздался ей в ответ до боли знакомый голос. Что там происходит, до него дошло почти сразу, и он, бросив дела, поспешил выйти к месту событий. Перед глазами стояла картина: высокий Влад стоял рядом с какой-то вцепившейся ему в локоть женщиной, ругавшей его на чём свет стоит. — Что значит «шо прицепилась»? Ты бросай нам козни строить! Вся деревня от твоих ритуалов поляжет, коли не прекратишь с бесами яшкаться! Вон уже сколько людей пропало, него Бога гневать! — причитала она, почти не останавливаясь. Слова повторялись, и чаще всего произносилась просьба «бросить колдовать». Влад стоял неподвижно. Только взглядом эту женщину насквозь прожигал, будто и не он это был вовсе. Заприметив Илью, он сразу в лице переменился, смоль с глаз ушла. Теперь он просто выглядел раздражённым. — Женщина, простите, у вас какие-то проблемы? Что-то случилось? — вежливо начал Ларионов, подойдя ближе. — Да какие тут проблемы, одна у всей деревни беда. От эта гадюка колдовская, всех жеж погубит, — снова начала она свою тираду, поворачиваясь лицом к подошедшему Илье. — Погубит? С чего вы взяли? — он бровь вопросительно выгибает, а сам взгляд Влада ловит. Тот лишь руку женщины со своего локтя сбрасывает, не уходит, но и в глаза не смотрит. Опять что-то себе под нос шепчет. — А как же не погубить! Ой, навлечёт он на нас Божью кару! Ой, навлечёт! Вот ты верующий, сынок? — женщина ему с надеждой в глаза заглядывает, единомышленника в нём ищет. Илья сперва с ответом не находится, чувствует на себе заинтересованный взгляд чернокнижника и тихо выдыхает «нет». Влад довольно хмыкает, а на губах у него гаденькая ухмылка расплывается. Женщина, это услышав, тяжело вздыхает и как бы невзначай делает от обоих шаг в сторону. — Это в любом случае неважно, — продолжает иллюзионист — почему вы так на человека взъелись? — Ты чего, милок? Колдун он, все знают. Небось, всю деревню нашу уже чертям своим продал на откуп. — Ну, подождите, зачем вы так про человека? Он может, наоборот, — договорить Илье не дают. Влад кладет ему ладонь на плечо и говорит, на удивление спокойно: — Не надо, — затем к женщине оборачивается, и голос у него в несколько раз ниже становиться. Даже Илье не по себе — ходить хотите еще? Та кивает, не найдя слов, чтобы чернокнижнику ответить. — Ось тоді йди звідси, поки ноги цілі - почти шипит он. —одержимый, — отшатывается от него женщина, переводя взгляд с Ильи на Влада — друга себе нашел. Она в спешном порядке уходит, пару раз оборачиваясь, чтобы обдать этих двоих испуганно-ненавидящим взглядом. Илья сдавленно посмеялся от абсурдности ситуации, а Влад, как будто находясь в трансе, буравил взглядом его висок. — Влад? На плече сидит Сгусток. Не Толик, темнее, злее. Он незнакомый, непонятно, зачем пришел. Колышется, лезет в ухо, шепчет что-то мерзкое. Влад цепенеет, слушает, не может ничего с этим сделать. не подвластно ему сейчас собственное тело. «Как ты думаешь, он правда тебя другом считает? Не-е-е-т!» «Кому ты нежен, такой бесноватый?» «Видишь? Смеётся над тобой, да?» — Съеби нахуй! Що за маячня ти несеш, чорт ебеный — бубнит ему в ответ, а у самого руки мелко трясутся. Знает ведь сила нечистая, на что давить. В глазах темнеет. Медленно, дышать труднее становиться. — Влад, — Илья его предплечье сжимает едва ощутимо — эй, всё в норме? — На кладбище мне надо, — сдавленно произносит он. Самого Ларионова как сквозь толщу воды слышит. Иллюзионист взгляд его ловит — рассеянный. В груди странное чувство беспокойства зарождается. Илья вздыхает, и, взвесив все за и против, помощь предлагает. Череватый сперва отказывается, но потом, сделав пару шагов и осознав, что ещё немного, и он в самом деле в ад провалится, машет Илье, мол, «за мной иди». До дома чернокнижника доходят на удивление быстро. Не разговаривают. Илья просто сзади идёт, взглядом по спине чернокнижника скользя то и дело — то ли просто рассматривает, то ли следит, чтобы состояние не ухудшилось. Ветер сильнее шуметь начинает, пыль с дороги в глаза летит. Мошки и комары оказываются в невообразимой опасности залететь кому-то из этих двоих в рот, нос, или (не дай Бог) глаз. Ларионов не слышит, но Влад всю дорогу с бесом, в бошку ему залезшим, переругивается. Тот под собственные ехидные смешки всё ещё какую-то ересь несёт, про родителей вспоминает (тут Череватый уже не сдерживается и громко посылает его нахуй). Илья от неожиданности вздрагивает второй раз за этот день. *** Громкий стук в окно заставляет проснуться, испуганно распахнув глаза и абсолютно ничего не понимая, озираться по сторонам. Взгляд мечется по комнате, ещё не тронутой даже первыми солнечными лучам. Останавливается на настенных часах. Три часа ночи, скоро рассвет. Но этот факт ни капли не успокаивает, даже не смотря на то, что вставать Ларионов, за эти полтора месяца, привык с первыми петухами. И три часа — это всё ещё слишком рано. Глаза слипаются, во рту пересохло, хочется обратно отрубиться, полностью игнорируя раздавшийся до этого стук. Но он повторяется. Илья испуганно вздрагивает, но вынужденно встаёт с кровати. Одеваться, естественно, не планирует, лишь натягивает пониже и без того растянутую футболку. По холодному полу шлёпает босыми ногами, забыв даже нацепить тапочки. Пока идёт, чуть не спотыкается о собравшийся ковер и кроет ночного гостя-шутника всевозможными проклятиями. Снова слышится стук. Ларионов вздыхает, открывая дверь на кухню, и, увидев за окном Череватого, застывает на месте, глупо хлопая глазами. — Ну шо ты замер? Давай быстрее. Разносится приглушенный голос чернокнижника. Иллюзионист заторможено и неуверенно кивает, быстрым шагом направляясь к входной двери. Выходить на терраску в одной футболке и трусах — холодно, но, очевидно, что теперь и возможности переодеться у него нет. Щёлкает замок входной двери, и перед ним предстает немного измазанный грязью и явно уставший Череватый. — Влад? — Помощь нужна. Есть лестница? — быстро выдает он, скользя по Илье изучающим взглядом. — Есть, на дворе. Что случилось? — Одевайся и пошли, — не собираясь объяснять ситуацию, бурчит чернокнижник. Илья молча смотрит на него пару мгновений, устало трёт глаза. Всё ещё не проснувшийся мозг требует немедленно вернуться в постель. — Заходи, — просто произносит он, прежде чем двинуться обратно в дом, чтобы одеться. Влад удивленно смотрит ему вслед, но заходит. Осторожно закрывает за собой дверь и проходит в дом, оставаясь стоять в прихожей. — Хороший человек, — многозначительно изрекает сидящий на плече бес — отзывчивый. — Да, — хрипло, но уверенно отвечает ему. Илья выходит из комнаты спустя пару минут и застаёт чернокнижника всё ещё стоящим у двери. Ничего не говорит, просто сонно зевает и понимающе ему улыбается. Влад залипает, но, получив оплеуху от собственного демона, вспоминает, зачем пришел. — Пошли. — Что случилось? - ещё раз предпринимает попытку получить ответ Илья. — Кота идем спасать. — Кота? — У тебя шо, со слухом проблемы? — Нет. Илья качает головой и ведёт Влада к себе на двор — за лестницей. Не останавливаясь, одним щелчком включает свет и машет рукой. — Какую? Череватый выбирает ту, что подлинней, и они вместе её через выход со двора на зада вытаскивают. Кое-как успев закрыть дом и ключ над крышей погреба повесить, Ларионов припускает следом за Владом, взвалившим (вообще-то тяжелую) лестницу себе на плечи. Несут её вдвоем. Череватый идёт впереди, показывает дорогу, а Илья плетётся за ним, не понимая. Знакомство с чернокнижником — это оживляющий глоток свежего воздуха в жизненной рутине или чьё-то проклятье, что однажды затянет Ларионова в гроб. Проходят они совсем немного, всего лишь пару домов, пока не доходят до пустующего, заброшенного и не ограждённого забором участка. Влад задирает голову, высматривая что-то в темноте, а затем, в утренней тишине раздается громкое и жалобное «мяу». Илья улыбается. Не обманул. В самом деле, пришли кота спасать. Ставят лестницу к дереву. Держится она крайне неуверенно. — Держи, что б я не наебнулся, — лыбится Череватый, и, убедившись, что лестница хотя бы на первый взгляд качается уже не так сильно, карабкается вверх. — Кс-кс-кс! — зовет он, скрывшись где-то за ветками дерева. Операция по его спасению длится около десяти минут, на протяжении которых Влад громко матерится, ругает, на чём свет стоит, испуганное, не идущее на контакт животное, но в итоге спускается с ним на руках. — Как ты его вообще тут заметил? —интересуется Илья, забирая кота из чужих рук. — Я с кладбища шёл, за ним собака погналась. А он сам жеж слезть не может. — А ты не мог его просто тут оставить? — озвучивает недосказанное Илья. — Да. — немного недовольно отвечает Влад. — А имя у него есть? Чей он? — Ларионов переводит тему, рассматривая упитанного чёрного красавца, сидящего у него на руках. — А я, блять, по чём знаю, есть у него имя или нет? У соседок своих спроси, — бурчит чернокнижник. — Будет Толиком. Над ухом Влада разносится довольный бесовский смех. *** Солнце приятно грело кожу, заставляло щуриться, когда открываешь глаза. К тому же, сегодняшний день выдался аномально жарким, и даже редкий, лёгкий ветерок не приносил той привычной прохлады. Вокруг стрекотали кузнечики, пели незатейливые песни птицы, переругивались между собой деревенские собаки, запертые хозяевами в ограждении небольших дворов. Приятное, не напрягающее молчание расслабляло, давало отдохнуть и телу, и мозгу, уносило разыгравшееся воображение и успокаивало дыхание. Влад рядом зашевелился, осторожно меняя положение онемевших от долгого лежания конечностей. Илья чувствует, как чужая голова ложится рядом с его, как умиротворённо дышит Влад, явно довольный тем, насколько близко подобрался. Вокруг вкусно пахнет. Свежескошенное сено, на котором они лежали, создавало ещё больше уюта. За несколько месяцев тут, Илья, на свою радость, наконец-то пожил медленной, никуда не несущейся и расслабленной жизнью, что полностью обволакивала разум и требовала лишь одного — не торопить её, дать себе передышку и пожить моментом. Здесь и сейчас. Для Ларионова здесь и сейчас было с Владом. Во время их встреч каждый раз происходило что-то, чего скептически настроенный иллюзионист не мог себе объяснить. И только сейчас, за неделю до его отъезда, они наконец-то не делали ни-че-го такого, что вызывало бы у него вопросы. — Чаво задумался, Илюшк? — раздается прямо рядом с ухом голос. Ларионов открывает глаза, щурясь от яркого света, но к Череватому не поворачивается. — Да обо всём. Мне же уезжать скоро, — вздыхает он, снова смыкая глаза. Влад молчит. Продолжение ждёт, как будто Илья ему душу изливать собирается. — Не хочу я, — в конце концов, продолжает он — хорошо у вас тут, спокойно. — Так оставайся. — Я не могу, там мама. Работа, вообще-то, любимая. У меня вся жизнь в городе. Чернокнижник глаза открывает, косит взгляд в Илюшкину сторону. «А я?» — на языке острым вопросом вертится. Да только не должен ему Илья ничего: ни рядом остаться, ни думать о нём. — Хуёво, чё ещё могу сказать? — всё, на что изобретательности хватает. — Влад. — Шо? — Я слышал, у вас тут 31 дискотека будет. Может, сходим? — Тебе сорок лет или пятнадцать? — ехидно спрашивает, а после, не скрываясь, ржёт. —Детство хочу вспомнить. Я в пятнадцать лет на такие и ходил. — А мне его вспоминать не шибко хочется. Илья глаза открывает и к нему поворачивается. — Влад. Почти нос к носу. У Череватого впервые в жизни перехватывает дыхание. Долго он так лежать не может, поэтому отворачивается и положение на сидячие меняет. Подбородок трёт, пока решение принимает. — Я подумаю. *** В помещении было душно, темно и многолюдно. Небольшой актовый зал, не расчитанный на молодежь со всех близлежащих сел, сейчас казался пародией на консервную банку. Чтобы куда-то пройти приходилось жаться к стенам, обтирая всю грязь собственной одеждой, а ещё не прекращая толкаться с людьми, которые явно не понимали, что места сейчас было необычайно мало даже для того, чтобы просто дышать. Не говоря о том, что кто-то умудрялся занять собой столько места, что хватило бы троим — отдельные личности притаскивали с собой огромные рюкзаки с алкоголем, другие, видимо, забывали снять с себя верхнюю одежду. За то, открыть или закрыть окна, шла постоянная война. Поэтому где-то половину трека тебе дуло в спину и проходилось холодом по ногам, напоминая, что это — последний день лета, а оставшееся время ты, как жираф, вытягивал шею, ловя ртом хоть немного воздуха, не смешанного с запахом перегара или сигарет. Единственным человеком, которому на этой «дискотеке» можно было позавидовать, был удобно устроившийся на сцене диджей, которого не касалось практически ни одно из созданных в этот вечер неудобств. Одному, сидя за ноутбуком, тесно ему явно не было, но открытая дверь, ведущая на улицу, обеспечивала ему не только свежий воздух, но и кучу комаров (с этого комментария Ильи, Влад, не скрываясь поржал). — Не ожидал, что это будет выглядеть так — честно признается Ларионов. Они выбирают относительно пригодный уголок рядом с лестницей, ведущей на сцену. Конечно, места там всё ещё недостаточно для того, чтобы не обращать внимания на окружавших их людей, но с включением очередного трека большинство засевших там стекается к середине импровизированного танцпола, освобождая пространство. — А на шо ты надеялся? Что тут один отжигать будешь? — лыбится Череватый, явно довольный тем, что теперь хотя бы на эту тему может шутить. До этого ситуация, в которой они очутились, казалась ему весьма отвратительной, но растерянное лицо попутчика заставляло развеселиться. — С тобой, — вздыхает Илья, расчищая заваленную вещами лестницу, чтобы можно было сесть. Влад не отвечает, прикусывает язык, чтобы что-нибудь не ляпнуть и отворачивается, решая, что эту фразу будет лучше тактично проигнорировать. Толик громко ржёт, устраиваясь в тени подоконника. — Чё, переиграли тебя? Влад даже взгляд на него не поднимает, поджимает губы и мысленно, но громко и отчётливо говорит ему сходить нахуй. Небольшая кафельная лестница приятно холодная. Настолько, что в какой-то момент чернокнижнику перестает быть жизненно необходимо набить диджею лицо за теперь долетавших до него комаров. Но места на ней всё равно мало. Сваленные на самую верхнюю ступеньку вещи при любом движении грозятся свалиться, на что Ларионов каждый раз недовольно вздыхает, но поправляет их. Влад не может за ним не наблюдать, ведь по его мнению, иллюзионист — самое интересное, что может произойти на этой «дискотеке». Череватый прижимается к стене, уже совершенно забивая на то, что испачкает свою водолазку. Ему жарко, а ещё хочется курить. Вместе всё это заставляет недовольно вздыхать и проклинать самого себя за то, что вцелом решил сюда заявиться. Илья жмётся ближе, возможно, даже ближе, чем нужно, но, не встретив сопротивления со стороны чернокнижника, добросовестно забивает. Колени соприкасаются, и это сбивает с мыслей каждый раз, стоит кому-либо из них пошевелиться. Оба сейчас выглядят не как двое взрослых мужчин, а как безнадежно влюблённые школьники, не умеющие говорить о своей влюблённости словами через рот и пускающие всё на самотёк, в конце концов приводящий к таким поворотам сюжета, что любой писатель бы позавидовал. — Кота заберёшь? — интересуется Илья, отрывая взгляд от танцующих и поворачивая голову в сторону Влада. — Нет, с голоду умирать оставлю. А шо? — Влад. — Да заберу, заберу. Шо ты за глупые вопросы задаёшь? Илья мягко и благодарно улыбается. Его завтрашний отъезд они еще ни разу не обсуждали, но у него было острое ощущение того, что скверное настроение чернокнижника было косвенно связано именно с ним. И эти догадки, на самом деле грели душу, потому что явно показывали, что Владу на него - не все равно. - Шо такой довольный, Аж светишься? «о тебе думаю» Сперва хочется ответь. Но, подумав, что в контексте их отношений это будет звучать весьма странно, этот порыв сдерживает. — Думаю, что лето было замечательное — от части не врёт. Скорее просто не договаривает. Череватый тянет показушно недовольное "о-о-о-й", и переводит взгляд на танцпол, но по нему видно — слушает. Ларионов на это лишь усмехается. Ничего необычного. — Ну, правда ведь: и дом бабушкин в порядок привел, хоть круглый год живи, и кота спас. С тобой вон познакомился, а самое главное — от города отдохнул, — перечисляет он. — А теперь целый год будешь от деревни отдыхать, — заканчивает его речь чернокнижник, сдерживая позыв добавить «и от меня». — Ты не хочешь чтобы я уезжал? - уже в лоб спрашивает. — Мне всё равно, — пожимает плечами Череватый. — Правда? — Да. «нет» громко и отчётливо говорит демон, рассматривая их с высоты своего места. — Опять ты хуйню нёсешь, — недовольно бурчит демон — потом жалеть будешь. Илья чуть тушуется, неловко пальцы скрещивает и вздыхает. Ну ладно. Влад, между прочим, свободный человек, ничем ему не обязанный. Его дело. Еще пару минут молчат. Ровно до того момента, пока Влад не поднимается и не протягивает ему руку. — Пойдем. — Куда? — Ну, ты же танцевать хотел. Илья брови вопросительно поднимает, но свою руку в чужую послушно вкладывает. Лишь потом понимает, что именно на фоне играет и почему людей на танцполе значительно меньше стало. Медляк. Влад Череватый только что пригласил его танцевать медляк. На губах глупая улыбка расползается, а он ничего с ней сделать не может. Чуть упавшее после недавнего разговора настроение тут же взлетает до небес. Влад на него не смотрит, просто за руку ведет чуть дальше от лестницы, чтобы не в самом углу танцевать. Руки у него тёплые — Ларионов ладонь чуть сильнее сжимает, пальцы свои греет. — Пиздец ты холодный — бросает ему через плечо чернокнижник, прежде чем развернуться и притянуть ближе к себе. Руки сами легли на плечи, а чужие спустились на талию. Мелкие мурашки табунами понеслись по позвоночнику, а бабочки в животе устроили кровавую бойню. Иначе не описать, сколько чувств одновременно пришлось пережить Илье в тот момент. И никогда прежде, за всю его жизнь не было у него настолько неловкого, но одновременно такого желанного танца. В начале они просто плавно покачивались из стороны в сторону под резкие шутки Влада. Но чем ближе был конец сегодняшнего вечера, тем сильнее он пугал. Ближе к середине трека Ларионов аккуратно притянул чернокнижника к себе, положил голову ему на плечо, обвивая своими длинными руками, а после почувствовал, как его неуверенно обнимают в ответ. Череватый нагнулся и тоже упёрся лбом ему в плечо, и напряженно молчал, пока снова усевшийся на нём Толик опять пускал свои чёрные лапки ему под кожу. Уж больно ему было интересно, каково это. *** На следующее утро, Влад, кажется, неожиданно для самого себя вызвался провожать Илью на станцию, даже не удосужившись придумать для этого хоть какой-то более-менее убедительный предлог. Просто заявился к нему с утра пораньше, чтобы точно не проворонить, и они вместе двинулись на автобусную остановку. Едут в почти гробовом молчании, только уже знакомый и какой-то родной водитель Марат иногда вкидывает в заполнившую автобус тишину какие-то фразы, но, поняв, что разговорить попутчиков не получится, уныло вздыхает и бросает эти попытки. Илья всю дорогу следит за сменяющимися в окне пейзажами. Они почти не отличаются от тех, что тут были, когда он только приехал. Но вскоре - он знает, листья с деревьев опадут, трава пожелтеет, и все это примет совершенно не презентабельный, блеклый и вовсе унылый вид. Сердце нещадно колотиться от волнения перед ближущимся расставанием, бьется о ребра, как птица в клетке, с такой милой, что кажется, будто вот-вот вырвется. Кажется, будто между ними остается какая-то явная, огромных размеров и очень важная недосказанность. Да вот только либо они оба ее успешно игнорируют, либо кажется так только Илье. Он чувствует коленом колено Влада, чувствует рядом со своей рукой его. И этот физический контакт заставляет немного успокоиться. Влад на него косится, рассматривает красивый профиль, волнение чужое чувствует, а как помочь — не знает. Смотрит на их руки и думает — к чёрту. Мизинцем его мизинец обхватывает, сжимает ощутимо. И прежде чем реакцию Ларионова замечает, отворачивается. Илья удивляется, но руку не одёргивает. Так дальше и едут. На самой станции пусто. Как и в день его приезда. Приветливая продавщица отпускает билет и желает удачной дороги. Да только оба в этот момент думают о том, что лучше бы электричка не приезжала. Расставаться не хочется. Громкий, приближающийся гудок оповещает том, что скоро закончится история этого лета, развезёт их по разным уголкам России и не даст встретиться ещё долго. Влад на Илью смотрит, запомнить получше пытается. А в голове хор набатом кричит: «целуй, целуй, целуй» Но этот призыв остаётся успешно проигнорирован. Он только хмурится, да губы поджимает, когда в поле зрения приближающаяся электричка виднеется. Внутри медленно, но стремительно разрастается пустота, вбирая в себя и колотящееся сердце, и лёгкие, перекрывая возможность дышать. Илья перед ним грустно улыбается, рукой шею потирает. — Знаешь, это было очень быстрое лето. Спасибо. Невысказанное «я буду скучать» мёртвым грузом повисает в воздухе. Влад сперва просто на него смотрит. По глазам всё понятно, да только электричка уже тормозить начинает, подгоняя. —Ты приедешь? — Следующим летом? — облегченно вздыхает Илья — Да. — Я буду ждать.