Liebestraum

      Лёд переливается золотом в приглушённом свете ламп над вновь отстроенным баром. Аластор водит пальцами по краю гранёного стакана лениво, мерно покачивая головой под плавные аккорды Либерштраума. Грёзы любви звучат почти насмешливо, будто сама случайность изволила тонко пошутить.       Люцифер, кажется, тоже улавливает иронию, улыбаясь уголками губ и забавно приподнимая одну бровь, его лицо так и выражает задорное «Серьёзно»? Аластор на невысказанный вопрос лишь пожимает плечами. Он словно возвращается в родные тридцатые, когда вечерами вот так вот наслаждался обыденными человеческими вещами, совершенно не думая ни о рае, ни об аде.       Комната приятно дрожит перед глазами, тени танцуют по стенам в медленном подобии вальса. Возможно, в крови капельку больше алкоголя, чем задумывалось, но блаженная тишина в голове елейно подстрекает не останавливаться. В конечном итоге, контроль над собой невозможно держать до идеального бесконечно, если ты не сам господь бог. Вероятно.       Взгляд от узорчатых лиловых обоев скользит обратно к повелителю Ада. Шутка про рост отчаянно жжёт кончик языка, но отпустить её, равно разрушить ту мирную атмосферу, уютным покрывалом прикрывшую их прошлые разногласия на эти пару часов, каким бы кощунством не ощущалось это хрупкое молчание.       – Так, отчего не джаз? Я слышал, прославленный радио-демон верный его поклонник. – Люцифер отвлечённо постукивает подушечками пальцев по барной стойке. Он не выглядит так, будто ждёт ответа, будто в принципе говорил что-то. Аластор готов подумать, что бывшему ангелу банально неловко, но едва ли это действительно так.       – О, порой всем нам хочется чего-то отличного от привычного порядка вещей, – демон позволяет улыбке стать шире. Она всё ещё не касается глаз, устоявшейся привычкой, правилом даже, ютясь на лице. Музыка заливается в особо тревожном мажорном волнении, на секунду перекрывая любые другие случайные звуки, и затихает, сменившись расслабленным блюзом. – Налить вам ещё?       Люцифер качает головой, выпрямляя спину. Это никак не меняет факта, что демон смотрит на него сверху вниз, и, боги, если Аластор может сдерживать слова, то над тем, что генерирует его мозг, он не властен. Остатки ледяного бурбона холодят горло, даря ощутимый контраст с жжением спирта в глубине пищевода. Джин Дир поёт о полуночной любви не менее забавно, чем ноктюрн Ференца Листа играл ранее.       – Пожалуй, и тебе было бы неплохо остановиться, – Король Ада неоднозначно машет рукой куда-то в сторону трости-микрофона. Карминовый глаз на ней мягко моргает в ответ на движение. – Боюсь, такими темпами Фрейд, бедная душа, устанет чихать сегодня ночью.       – Что ж, думаю, пока я не обращаюсь к вам «папочка», за его спокойствие можно не волноваться. – Аластор откровенно веселится, наблюдая, как застывает лицо его собеседника в ответ на беззлобную словесную шпильку. Ему определённо доставляет удовольствие эта выразительная эмоциональность. Хочется сотворить что-то по-хулигански авантюрное. Демон тенью стекает со стула, материализуясь в метре от Люцифера, заставляя того развернуться на сто восемьдесят градусов, и замирает в полупоклоне с протянутой к падшему ангелу рукой. – Потанцуем, ваше величество?       Будь он трезвее, подумал бы трижды, но Мимзи, какой бы взбалмошной сплетницей она не была, охарактеризовала его пугающе точно. Немного джаза с виски, и вот Аластор уже пытается втянуть его падшее высочество в танец. Однако, не ему одному черти пляшут полонез в туманных водах рассудка, потому что в следующее мгновение кисть встречается с кистью и они уже кружат в странном подобии вальса посреди тёмного холла.       Танец – какофония чувств в движении, управляемое стихийное бедствие, отдушина, великолепие которой сравнимо разве что с убийством. Аластор тянет Люцифера ближе, когтями едва касаясь спины. Он уверен, эти когти восхитительно смотрелись бы внутри, прорезая бледную кожу вдоль позвоночника.       – Даже не думай порвать мне камзол, радио-психопат – вполголоса роняет падший ангел, точно прочитав мысли, тем не менее, слишком недовольным не выглядит. Они смотрятся комично с нелепо огромной разницей в росте, пытаясь затянуть друг друга в сложный пируэт. Импровизированный вальс на особенно высокой ноте как-то незаметно трансформируется в медленный фокстрот.       – И в мыслях не возникало раздеть вас, – Аластор плавно проходится ладонью вдоль предплечья, хватая вторую кисть крепко, так, чтобы не получилось вырваться не приложив усилий, и резко дёргает вверх, прогнувшись в противоположную сторону. Признаться, хотелось заставить Люцифера встать на носки, но в итоге демон лишь сам сгибается сильнее. Неприятный просчёт. – На данный момент я не планирую расставаться с содержимым своего драгоценного желудка.       – Было бы, чем дорожить. А так, гнилым куском мяса больше, гнилым куском мяса меньше – не велика разница, – каблуки белоснежных сапог ловко отстукивают в ритм, заглушая скрипучие стоны половиц и распугивая ищущих, чем бы поживиться, тараканов. – Хотя, польщён, что мысли о моём теле заставляют тебя нервничать вплоть до рвотных позывов.       – Это был не комплимент, – улыбка ползёт выше, кожа вокруг губ болезненно натягивается до идеальной глади. Чеширский кот, существуй он в реальности, позеленел бы от зависти. Аластор не признается вслух, но их неспешная перепалка определённо добавляет танцу шарма. Ненависть и уважение – восхитительное подспорье для страстного танго.       – Это был он, – Люцифер щериться в ответ ужасно самодовольно, подхватывая очередную смену музыки с той же лёгкостью, с которой невзначай, будто играючи, проходится по демоническим нервам. Позволяет развернуть себя, отрывисто прижавшись спиной к груди, позволяет себе быть ведомым. И ощущение власти, сколь бы мнимым оно ни было на самом деле, будоражит.       – Ваша самооценка удивительно непропорциональна вашему росту. – Аластор плывёт в своём ощущении реальности, словно ему опять слегка за двадцать и перед ним восхитительная в своей агонии, давящаяся собственной кровью и ужасом в глазах, первая жертва. Он переходит на шёпот, неосознанно склоняется ближе, завороженный моментом. Люцифер бы восхитительно смотрелся в тягучем, калёном золоте, пульсирующей струёй окрашивающим шею.       Чувственная композиция Освальдо Фреседо обрывается на исходе второй минуты, погружая холл в неожиданно плотную тишину.       – А ты, дай угадаю, как благородный джентльмен, всё хочешь это исправить. – Люцифер ожидаемо поворачивается с вопросом в глазах. В красноте радужки по инерции ещё поблёскивают искры веселья, которые, тем не менее, угасают, стоит королю осознать, что он буквально касается носом чужого лица.       Напоминает их первую встречу – танец, закончившийся столкновением взглядов и лбов. Разве что Мимзи, прервавшей их тогда, здесь взяться неоткуда, да и всебдящая Чарли давно спит. Аластор готов признать иронию в повторяющемся сценарии. Уши кротко дёргаются в странном напряжении. Будь он чуть менее бессовестным, почувствовал бы неловкость, однако вместо неё есть лишь нарастающее желание перегрызть находящееся в столь опасной близости от зубов горло. Люцифер неловкость, видимо, не способен испытывать по определению, оттого застывает тоже, обронив какую-то нелепую шутку про оленей, смотрит настороженно-заинтересованно.       Они стоят так секунд десять, даже не моргая, на одиннадцатой, бог свидетель, – бесстыдно целуются. Люцифер беззастенчиво лезет слишком длинным, чтобы это казалось удобным, языком ему в рот, скользит вдоль верхнего нёба, аккуратно проходится вдоль пилы из желтоватых резцов, даже не стараясь высвободить раздвоенный влажный кончик, когда Аластор на пробу зажимает его между остриями зубов. Он понимает концепцию. В извращённом смысле поцелуй похож на кошмарно бессмысленное поползновение сожрать оппонента одними лишь губами и языком. На проверку всё оказывается чуть сложнее и, к приятному удивлению, менее слюняво.       Ему требуется совсем немного времени, чтобы действительно втянуться. Музыка возобновляет свой ход. Воздух дрожит в ритме размеренного джаза. Почти мазохизм – позволять самому раздражающему не человеку на свете целовать собственный рот и отвечать тем же. Аластор обдумает это примерно никогда. Ну или когда протрезвеет достаточно, чтобы хотя бы попытаться убить сначала Люцифера, потом себя.       – К тебе или ко мне? – король ада отрывается от облизывания его нижней губы, нелепо двинув бровями вверх-вниз. Это, должно быть, выглядит соблазнительно в его воображении, на деле – просто смехотворно. Если Лилит повелась, насколько же отвратительным был Адам. Впрочем, в те времена выбор перед ней стоял не слишком большой. Аластор недовольно шипит, но, к своему священному ужасу, всё еще хочет продолжить их маленький эксперимент.       – Вы побываете в моей комнате только в том случае, если мир окончательно сойдёт с ума и в аду круглые сутки будут идти дожди из сладкой ваты.       – Понял, значит, ко мне, – Люцифер моргает, склоняя голову в бок. Он кладёт поблёскивающие в тусклом освещении ладони в смолено-чёрных перчатках на талию, с неожиданной силой притягивая Аластора ближе. Прикосновение отчётливо ощущается даже сквозь плотную ткань пиджака, незнакомым чувством оседая на дне живота. Уши дёргаются второй раз за вечер. – Хотя, знаешь, я мог бы устроить этот маленький сахарный армагедон.       – Не рискну усомниться, ваше высочество. – Они возобновляют движение в плавном покачивании под фортепьянное соло. Не вальс, но его измученный призрак. В привычных обстоятельствах, Аластор не примянул бы возмутиться такому упрощению прекрасного, однако в моменте, стоило признать, слишком отвлекает сквозящая в незатейливой близости интимность. Её мелодичное звучание пронизывает насквозь соприкосновением тел, пьянящим запахом бурбона и его же вкусом, в своей и чужой слюне.       Люцифер ведёт его в бок, довольно резко втягивая в поворот. Комната кружится перед глазами, начиная плыть в ализариново-красных бликах слепящего света. Аластор тревожно отмечает, как голени встречаются с чем-то пружинистым, чувство равновесия покидает его в секундной дезориентации, и в ответ на внезапную потерю контроля демон реагирует так, как привык за полсотни лет в Аду – улыбается настолько широко, что, со стороны кажется, его красивое лицо просто разойдётся сейчас напополам, разорвёт серую кожу точно по изогнутой линии рта. Зрение приходит в норму не сразу, требуется как следует проморгаться, чтобы осознать, куда переместил их портал.       – Должен признать, вы ещё больший любитель патетики, чем я предполагал, – У Люцифера прядь светлых волос выбившаяся из причёски покачивается в такт дыханию, радужка темнее на пару тонов, словно художник подмешал к палитре рубинового вина или капель с двадцать венозной крови. Вид его, нависающего над Аластором так, что их лица находятся на одном уровне, заставляет слюну скапливаться подозрительно быстро, хочется не то лизнуть, не то откусить кусочек.       – Поверь, поживёшь с моё, начнёшь искать развлечение во всём, что делаешь. – Это всё еще новое чувство. Едва ли можно вспомнить хоть один раз, когда он лежал под кем-то, позволяя чужим острым, будто только заточенный клинок, когтям скользить по шее, оставляя неглубокие царапины вдоль короткой линии шилоподъязычной мышцы. Один глубокий разрез – и нижней челюстью двигать было бы крайне неприятно. К счастью, его компаньон на вечер не собирается предпринимать попыток убийства. По крайней мере, в данный момент.       – Впрочем, я предполагал, что вы не такой короткий. Моя ошибка, очевидно, думать о вас в лучшем свете. Больше не повторю. – Аластор честно старается расслабиться, заглушить статические помехи, медленно вымещающие из головы все мысли, обманчивой уверенностью собственного голоса. Рука тянется вверх, пальцы практически ныряют в блондинистую укладку, растрёпывая её сильнее, впиваются в макушку стаей голодных коршунов, стоит губам коснуться груди. Аластор позорно пропускает момент, в котором его жилет на пару с рубашкой оказываются расстёгнуты. Прохлада приятной волной омывает обнажённую кожу.       – Я мог бы завязать тебе рот, – Люцифер откидывается назад в картинной задумчивости, нарочито выразительно смотрит на порванный галстук-бабочку в своей ладони, будто на самом деле размышляет, стоит ли запихнуть его прямо в зубы радио-демона. Аластор пользуется шансом положить ладони на открывшиеся виду бёдра, широко проезжаясь по гладкой ткани белых штанов вверх, остановившись у туго натянутой ширинки. – Но ты же тогда просто взорвёшься от невозможности сплёвывать скопившийся яд.       – А вы сегодня удивительно терпимы. Знал бы, что алкоголь так влияет на вас, спаивал бы чаще.       Чуждо – вот как ощущается ситуация. Дико, странно, сюрреалистично. Она ломает давно устоявшийся шаблон, в котором удовольствие способны доставлять лишь ограниченное количество вещей: убийства, музыка, театр, крах фондового рынка в двадцать девятом – в список никогда не входил секс и, если уж на то пошло, Дьявол. Особенно Дьявол. Но томные, ленивые, почти дразнящие поглаживания вдоль напрягающихся мышц живота, всё ближе и ближе подбирающиеся к ремню брюк, длинный язык, сосредоточенно вылизывающий его губы, горько-сладкий, терпкий запах одеколона, перемешанный ноткам крепкого бренди, кружащий вокруг них с самого танца отзываются в теле горячими искрами только зажжённого кострища.       – Я просто научился пропускать мимо ушей девяносто процентов твоих слов. Если нам приходится сосуществовать в одном пространстве, лучше я заострю внимание на твоей симпатичной оленьей мордашке, чем на тех отвратительных вещах, что оттуда время от времени вылетают. – Люцифер задорно подмигивает и кладёт одну руку ему на член, всё ещё скованный слоям ткани.       Это было ожидаемо. Они лежали на кровати в комнате короля ада полураздетые и потеющие, явно не собирающиеся останавливаться только на поцелуях, но у Аластора всё равно сбивается тщательно контролируемое дыхание от осознания реальности происходящего, уши жмутся к волосам, непривычно растрёпанным от ёрзания по матрасу. Желание цыкнуть на них, как будто от этого будет толк, забывается в следующий же момент. Потому что Люцифер в нетерпении щёлкает пальцами, и брюки рассыпаются тысячами переливающихся, светящихся в фиолетовом пламени частиц. Его чуть влажная ладонь плотно обхватывает головку. Мозг коротит от прикосновения к чувствительной коже.       Хочется отвернуться, не глядеть почти стыдливо глаза в глаза, не чувствовать, как тело реагирует на что-то столь низменное и первородное кошмарной отзывчивостью, когда тёплая, будто нагретая иллюзорным солнцем, кисть по-змеиному плавно скользит по стволу, ослабляет хватку, стоит ей подобраться ближе к основанию, и резким выточенным движением вновь возвращается к верхушке. Это не столько физическое удовольствие, сколько глубинное мазохистское, совершенно извращённое удовлетворение от непривычной за всю сознательную жизнь и последующее посмертие открытость. Недопустимо. Отвратительно.       – Люди, конечно, прозвали меня светоносным, но я же не свечусь буквально. Ты мог бы перестать делать вид, что я фара посреди леса. – В голосе Люцифера отсутствует насмешка, его интонация сквозит лёгким, словно морской бриз, полуудивленным упрёком. – В смысле, секс ведь процесс обоюдный.       Аластор не собирается давать комментарии. Он в самом деле осознаёт - настолько увлёкся анализом ощущений, что всё время лежал неподвижно. Фокус внимания переключается на безучастно застывшие на чужих бёдрах руки. Слабым усилием воли пальцы оживают, когти царапают ткань рядом с ровным рядом жемчужно-белых пуговиц, беспринципно, из особенной, свойственной характеру вредности режут штаны. Люцифер только приподнимает бровь, помогая приспустить их вместе с кричаще пёстрым бельём. В установившейся тишине слышен его негромкий вздох. Демон не уверен, облегчение это от того, что он случайно-специально не резанул кожу или от того, что упруго стоящий член наконец освободился от долгого давления.       Мысль трогать чужое достоинство не кажется привлекательной, как бы интересно не было посмотреть на реакцию. Дилемма однако не длится долго, потому что в королевской головушке, видимо, щёлкает понимание. Люцифер будто смягчается сразу, сдувает с носа вновь выпавшую из укладки прядь – та колышется несильно, но положение не сильно меняет, размеренно надрачивающая ладонь останавливается, но касаться не прекращает. Его бледное, в холодном свете хрустальной люстры словно бы мраморное лицо, обычно столь эмоциональное, застывает в искреннем спокойствии. Губы сталкиваются снова, но лишь на мгновение.       Аластор вздрагивает, чувствуя укус в плечо, следующий настигает его у края грудной мышцы, следующий – ещё ниже. Густая, вязкая слюна скапливается во рту, и он сглатывает, отчётливо ощущая её фантомный след глубоко в горле. Язык короля ада обвивает основание члена. Простынь комкается в беспорядочные складки под пальцами, резко контрастируя своей белизной с серостью кожи. Притягательность в мерзости происходящего не даёт решительности остановиться. Единственный за весь вечер стон глухо теряется в пустоте самочувствия, когда головка утыкается в теплоту щеки.       Сердце особенно ощутимо бьётся, подобно разбушевавшемуся морю – беспорядочными волнами бьётся о рёбра, стоит Люциферу взять глубже, не успокаивается даже когда Аластор крепче сжимает зубы и смотрит куда угодно, блуждает по комнате отсутствующим взглядом. Мягкость матраса неожиданно неприятно соприкасается со спиной, рога зудят и мурашек от тянущей из приоткрытого окна прохлады слишком много. Он правда этим занимается? Запоздалая трезвость приходит неторопливо-неотвратимо, тошнотой оседает на сухих ресницах. Уши жмутся к голове с большей силой, заметно подрагивая в ответ на каждое движение чужой макушки. Безмолвие комнаты рвётся в нарастающих помехах.       Аластор кончает.