Шире океана только небеса

      Вспышка. Яркий отсверк серебристой звезды. Существующей или канувшей в небытие – не узнать, пока не подлетишь на корабле ближе. Пока не вырвешься с кладбища человеческого на кладбище звёздное – совершенно пустое, бескрайнее и безмолвное; погасшие звёзды не разговаривают. Они молчат, зная всё наперёд.       Цзин Юань обожал наблюдать за звёздами. Равно как и слушать хорошую музыку.       Впрочем, за все сотни лет он так и не взялся за лютню, однако успел полюбить её трепетное иномирское звучание, побудившее приставить ко двору нескольких музыкантов, разбавивших тишину искусной игрой на кото, сямисэне и сякухати. В один из дней Яньцин позволил себе замечание, мол, генерал, похоже, стареет, раз ему стала нравится такая древняя и странная музыка. Юань отшутился. Что ж, не стареет – взрослеет.       Морщин на его лице не прибавилось, волосы не покрылись проседью, а несколько редких серебристых волосков не давали о себе знать, затерявшись в густых волосах словно песчинки в море. Тело его – с крепкими узловатыми мышцами, тренированное и закалённое боем – почти не изменилось за пару сотен лет. Даже шрамов новых не появилось – в Лофу тишь да блаженное спокойствие, о коих вспоминать только по книгам на пыльных полках библиотек.       Тембр сякухати стремительно нарастал, словно подгонял заблудший в когтистых ветвях разросшихся вишнёвых деревьев полуденный ветер. Угольно-серые тучи сгущались и отчего-то напоминали пухлых небесных медуз.       Цзин Юань сделал медленный вдох, поправил и без того идеально сидевший форменный кафтан и вошёл в просторное светлое помещение.       Когда Блейда доставили в Дом Кандалов, на нём, казалось, не было живого места: на теле чернели обширные гематомы и кровоточащие раны, обнажившие коралловый риф переломанных костей. Золотая вышивка на одежде скрылась в глубине багровых рек, нашедших мутный исток откуда-то сверху, а смоляные волосы слиплись в тяжёлые острые клинья. Сам он выл разъярённым зверем, безжалостно надрывая голосовые связки. Его тело безостановочно трясло и выворачивало, пылающие злостью зрачки бесцельно метались, перескакивая с одного лица на другое, а злостный оскал выплёвывал редкую бессвязицу слов. Его лихорадило, но он ни на мгновение не переставал биться в руках Облачных рыцарей, выворачивая им руки и безжалостно кромсая ногтями кожу. Те едва могли его удержать; чужая сила была настолько осязаемой, что густой алой аурой обволакивала словно горячий кисель.       Так совпало, что Цзин Юань как раз прибыл в тот момент, когда Кафка и неизвестный клерик пытались совладать с его беспамятством. Проявление Мары, конечно, не было чем-то необычным. Генерал и до этого неоднократно был свидетелем того, как она пожирала – заживо, перемалывая мощными челюстями всю человеческую суть вместе с костями – но в этот раз всё было иначе. В этот раз всё было совсем по-другому.       В этот раз Цзин Юань будто бы потерял опору из плоти и готов был вот-вот развалиться на части.       Вставшая перед глазами картина никак не хотела сходиться с привычным образом Блейда, её будто пришили белыми нитками, да по ткани из совсем другого состава. Однако с каждым новым криком горькое осознание всё ближе подкатывало к горлу. Всё настойчивее: стоило взглянуть на обезображенное гневом лицом, на горящий взгляд и кровь-кровь-кровь. Она была всюду, налипла несколькими слоями старой краски и впиталась в кончики пальцев.       В моменте ладони намокли. Всё тело прошиб тревожный нервный озноб, будто чья-то фантомная рука наживую пробила рёбра и ловко перевернула короб с чувствами давно забытой породы: вот тебе и злость цвета застывшей багровой крови, вот и растерянность – небесно-голубая, вот и безысходность – угольно-чёрная, а вот и страх – непроницаемый, плотный, набивший голову словно синтепон в мягкой игрушке.       Подперев ладонью стену, Цзин Юань постарался сохранить уверенность во взгляде и не выдать лихорадочный мандраж. Столько сражений и выигранных войн, столько лет на позиции генерала-арбитра, а всё его существо тянуло заледеневшей глыбой к полу лишь представит тот день, когда Блейд прекратит сопротивляться, когда Шёпот духа перестанет работать как надо и отдаст крошечный остаток чужой души на съедение эманаторам.       Как только ноги окрепли и обрели прежнюю стойкость, генерал покинул помещение и поднялся в гостевой зал. Крики оттуда были не так слышны, а какофонию дополнили звуки настенных часов, повторявших участившийся сердечный ритм, и им же вторившая паучья ветвь с обратной стороны стекла, скребущаяся о панорамное окно из-за вмиг нахмурившейся погоды.       Почти сразу он снял ставший душным кафтан и ослабил металлические застёжки на воротнике. Стянул красную ленту с волос и растрепал густую «гриву» дрожащей пятернёй. Видеть Инсина… таким, стоило ему больших усилий.       Вместе они провели почти всё детство; детство Цзин Юаня, конечно, Инсин тогда был намного взрослее. Но разница в возрасте не помешала привязаться к нему и неожиданно обнаружить в нём лучшего друга, наставника, напарника по оружию, кузнеца, выковавшего лучший меч, которому до сих пор не найти замены, и…       – Генерал, – крики с нижних этажей стихли, в дверном проёме появилась Кафка: на её неестественно-бледном лице особенно ярко выделялись большие лиловые глаза и вымученная улыбка, с помощью которой, она, вероятно, пыталась не выдать наросший на сердце страх.       – Как он?       – Через несколько дней придёт в себя.       – Я благодарен тебе за спасение… Блейда, – в горле было так тяжело, будто там находился ком из игл, гвоздей и металлического крошева, а сетчатку настойчиво стала раздражать копившаяся всё это время влага. Генерал попытался сглотнуть – не выходило, попытался проморгаться – перед глазами плыло. – Позволь узнать, почему…       – Почему я привела его сюда?       – Да. Почему ты привела его в Лофу?       – Не в Лофу. В твой дом, – он заметил крошки туши, размазавшиеся на её влажных от слёз нижних веках, и тут же обуздал нестерпимое желание подойти и сгрести её – растерявшую весь свой роковой вид, – в своих объятиях. И Эоны, не расплакаться бы самому: и его, и её эмоции резали на живую, и это при том, что они – оба взрослые люди, и казаться не нуждающимися в поддержке было необязательно. – Ему здесь становится легче.       Цзин Юань тихо выдохнул.       Он знал, что Блейду здесь становилось легче. Знал, что тот тайком высаживался в Лофу и видел, как тот незаметно пробирался на территорию его дома и подолгу сидел в укрытом от лишних глаз тенистом саду с разросшимися вишнёвыми деревьями. Как бесшумно проникал в его покои и устраивался вдали, в тени широкого книжного шкафа и плотных штор, наверняка не подозревая, что генерал не спал.       – Ты всё знаешь.       – Знаю, – она мягко улыбнулась и впервые посмотрела ему в глаза, слегка оживившись, будто вспомнила нечто приятное и трепетное. – Каждый раз когда я дотрагиваюсь до его высеченной проклятием души, меня пробирает могильный холод; такой трескучий, невыносимый, что может раздробить кости и сломить разум. Однако кое-что помогает мне справиться с этим. И это кое-что – это мысли о тебе. Он прячет их так глубоко, словно не хочет, чтобы я их нашла, и охраняет так ревностно, защищая от влияния смрада Изобилия, что первое время мне было даже неловко.       Юань на мгновение растерялся. Он никогда и никому не позволял лезть в его личное: семье, друзьям, незнакомцам в баре; сердечные переживания он держал так же глубоко, как, вероятно, и Блейд. Кафка вывалила их как содержимое сумки.       Дрожь в ладонях усилилась, сердце за рёбрами задрожало крохотным судном в бескрайнем штормовом море; посмотрели бы на него генералы-арбитры других кораблей – тут же подняли бы на смех. И это тот самый Цзин Юань? Генерал с превосходной репутацией, безусловной мощью и огромной силой, направляющей Повелителя Молний? На его месте сидел потерянный мальчишка, осунувшийся под каменной тяжестью осевших эмоций. Слабый и немощный. Незаслуживающий всего того, что имел.       – Мы хорошие друзья.       – Друзья… – Кафка беззлобно передразнила его. – Дорогой генерал, то, что я видела, не относится к дружбе. У Блейдика взращено намного больше, чем ты можешь себе представить.       – Я не хочу представлять.       – Ты боишься.       – Это не твоё дело.       – Это и правда не моё дело. Ты взрослый мужчина и блистательный тактик, и не мне тебе говорить, как поступать, но знаешь… не позволять Блейду вспомнить о вашей связи – слишком жестоко, не находишь?       – Я пытаюсь его защитить.       – Ты пытаешься защитить себя, а не его. Боишься снова остаться один, как тогда, когда Заоблачный квинтет…       – Он не должен ничего помнить – это для его же блага. Я не хочу видеть как он снова страдает.       – Блейдик не в состоянии разобраться где реальность, а где вымысел, а ты пользуешься влиянием Мары и Шёпотом духа. Морочишь ему голову, заставляя думать, что его чувства – ложь. Ты обманываешь его.       – Не тебе меня судить, ты права, – защитная реакция выдаёт с головой; он улыбается, но его голос крошится как сахарное печенье.       – Ты так жесток, генерал.       Что плохого в том, чтобы защищать то, что любишь? Чувства для мечника, оказавшимся под влиянием Мары, стали подобны яду, сводящему с ума.       Так что же жестокого в том, чтобы срубить свои, и не дать разрастись другим?       Во благо, конечно. Ведь так им было лучше... пожалуй.       Цзин Юаню потребовались долгие несколько дней чтобы принять случившееся. Всё это время мигрени не оставляли его ночью, а водоворот мыслей уничтожал днём. Чем бы он ни пытался заняться – всё ни в какую. Отчёты не писались, партии в шахматы не складывались, а тренировки проходили так, словно он вообще не находился в своём теле.       Однако Блейд быстро шёл на поправку, и как только пришёл в себя, то генерал тут же оставил рабочий кабинет и дела.       В помещении, которое выделили для бывшего члена Заоблачного квинтета, пахло травами, лекарствами и жжёным деревом. Желтоватый свет танцевал на серых стенах, удлинял тень вазы с красными паучьими лилиями, скользил по полу и забирался по покрывалу наверх – на небольшую кровать, рассчитанную на одного; мазал тёплым по коже с многочисленными шрамами и лишь не добирался до глаз, будто боясь отражавшейся в них пустоты.       Блейду не шёл мертвенно-бледный цвет.       – Генерал, – приставленный к Охотнику лекарь обомлел и засуетился. – Одну минуту. На спине осталась раны, сейчас я их обработаю и…       – Я сам, – тут же отрезал интонацией необычно твёрдой, сухой, не терпящей возражений. – Ты свободен.       Из чужих рук он перенял небольшой раствор и стерильную ткань. Блейд лежал в одних свободных штанах и наблюдал за ним глазами совсем кукольными, стеклянными, смотрящими не то на что-то, не то сквозь. Взглядом таким чистым и заинтересованным, что напоминал взгляд ребёнка, видящего что-то в первый раз и не понимающего как с этим взаимодействовать.       Цзин Юань мягко ухватил его за плечо и помог приподняться. От недавних повреждений почти не осталось следа; в тех местах, откуда торчали кости и влажно блестели страшные багрово-чёрные рифты несовместимых с жизнью ранений, кожа и всё что под ней срослись без рубцов и стыков. Однако от старых шрамов некуда было деться. Все те что он успел получить до своей смерти, лежали на его коже не клеймами, а напоминаниями о принадлежности к человеческому роду. О своих человеческих слабостях и потребностях, о своей неизменной сути. Заглянув ему за спину, Цзин Юань тихо выдохнул. Несмотря на высокую регенерацию, раны – продолговатые и рваные, точно следы от оторванных крыльев – срастались там особенно медленно.       Пока он возился с бинтами и раствором, Блейд внимательно наблюдал за происходящим не отнимая взгляд. За всё время он не проронил ни слова, ни звука. Совсем ничего. Даже дышал очень тихо. Только глядел заинтересованно – пожалуй даже слишком, – и беспрекословно выполнял простенькие просьбы, вроде: «наклонись», «расслабься», «дыши глубже».       Кажется, Блейд даже не замечал, как неосознанно собирались крупицы влаги в уголках его глаз, и как на руках и покрывале появлялись маленькие влажные пятнышки.       Кажется, Цзин Юань сам едва не расплакался – со всей невыносимой тяжестью накопленной обиды и грусти, застрявшей в глотке и лопнувшей в нём как раздувшийся пузырь, когда услышал первую обращённую к себе фразу: «кто вы?»       Кто он?       Скомкав в пальцах простынь, он сжал ладони и бессильно возвёл подбородок к потолку. Крепко зажмурился и досчитал до пяти, намереваясь открыть глаза и увидеть стены своей комнаты, пляшущие тёмные тени от искусственного камина и старый широкий меч на подставке. Что угодно, лишь бы не мертвенно-бледный оттенок этой комнаты. Лишь бы не мертвенно-бледный оттенок на его лице.       Жаль только, что он уже в не том возрасте, когда эта методика работала.       – Я Цзин Юань… генерал Лофу Сяньчжоу, – улыбка поджатая и кривая, а глаза – полные солёных луж, блестевших в свете ярких ламп ничуть не тусклее звёзд на обесточенном краю города.

***

      Когда Блейд открыл глаза, первым что он увидел – был яркий солнечный свет, подсвечивающий летавшую в воздухе пыль точно маленькие копии застывших в космическом пространстве небесных тел – он когда-то читал о них, кажется. Вторыми – чёрные волосы, спадавшие с его плеч. Третьими – свои руки; на коже вились бледные полосы, напоминавшие изломы на лепестках молодых камелий. Он заинтересованно провёл пальцами вдоль ладоней и очертил изгибы своих запястий, касаясь на пробу.       Мягко. Кажется, его руки не были такими раньше.       А какими были тогда?       Когда Блейд открыл глаза, весь мир молчал. Ни звенящих голосов, ни путанных мыслей, ни тревог. Тело преисполнилось необычной лёгкостью, невесомостью, которую он переживал так давно, что уже успел позабыть каково это. И лишь единственным заземлявшим фактором служил покой, взросший где-то глубоко внутри, там, где фантомной болью пульсировала потревоженная старая рана.       Отчего-то клонило в лёгкий сон.       Запахи постепенно ударяли по пробуждавшемуся осязанию: свежие листья, красные цитрусы, выстиранное хлопковое бельё и… прогретая под солнцем кожа и запах чернил. Блейд опустил голову и наткнулся на взгляд распахнутых золотистых глаз. Радужка такая насыщенная, что напоминала догорающее закатное солнце и цветы одуванчиков.       Запах недавней тренировки и чернил совершенно точно исходил от этого человека. Однако кто он? Блейд совсем не помнил его.       Когда он назвал своё имя, то ситуация не прояснилась, тем не менее оно показалось смутно знакомым, отдающим теплом на языке и на кончиках пальцев. Как тепло камина. Как тепло дома; не того, который дан по месту рождения и предопределению, а который выбрал сам.       Его лицо смутно казалось больше чем знакомым – родным.       Неожиданно захотелось коснуться его беспорядочно лежавших волос, пропустить пряди между пальцами и оттянуть у корней. Вжаться в них лицом и почувствовать запах – они тоже пахнут чернилами или душистым мылом? Бобами тонка или юдзу? Забавно, но Блейд даже не помнил значения этих слов, но они отчётливо ассоциировались с этим… Цзин Юанем. Как и слова: «забота», «любовь», «предназначенность», «узы».       Любовь.       Любовь – это слово казалось больше чем знакомым – родным.       Любовь, приросшая к имени Цзин Юань.

***

      Генерал приходил к нему по понедельникам и вторникам, а ещё по средам и четвергам, и по пятницам тоже – под конец рабочей недели дел совсем не оставалось. Он говорил обо всём что приходило на ум, читал принесённые с библиотеки книги, чистил красные апельсины, а как только небо темнело и отчётливо различался стрекот спрятавшихся в кустах жучков, то пересаживался в кресло в дальнем углу и ждал, пока чужое дыхание не выровняется.       Необычайная способность к самоисцелению поражала. Блейд шёл на поправку намного быстрее чем долгоживущие, но медленнее чем хотелось бы генералу. Быть всё это время рядом давалось непросто; человек, с которым провёл всё детство и юность, с которым делил спальный мешок и свои самые сокровенные мысли, для которого не пожалел бы последней провизии, да и чего там, сколько раз рисковал своей жизнью, не узнавал его лица. Все проведённые вместе годы и разговоры вдруг стёрлись из его памяти, оставив одну огромную пропасть. Как её преодолеть – Цзин Юань объективно не знал, но всякий раз когда негативные мысли туманили разум, он вспоминал слова Кафки о том, что амнезия – всего лишь временное последствие.       Временное, но какое болезненное.       Когда Блейд вспомнил как держать меч, он не смог не воспользоваться возможностью снова увидеть его в бою.       В предобеденное время, когда рассеянный свет солнца размывал синеву неба до бледно-жёлтого, а с торговых лавок доносился запах свежеиспечённых булок, корицы и жжённого сахара, Юань решил отправиться на старый учебный полигон. Ранее тот предназначался для тренировок членов Заоблачного квинтета и простирался на десятки километров, почти не касаясь жилых кварталов, теперь же был совсем заброшен и огорожен неоновой лентой, запрещающей вход.       Стоявший у входа Облачный рыцарь тут же поднял копьё, увидев шедшего чуть впереди Блейда:       – О-охотник?! Приказываю немедленно остановиться, иначе…       – Всё в порядке, – Цзин Юань вынырнул из-за его плеча и ободряюще улыбнулся, сделав жест рукой. – Хорошая бдительность, рыцарь.       Генерал почувствовал собравшееся в кулаках мечника напряжение, которое он вполне мог бы высвободить сшибающим с ног апперкотом. Однако как оно появилось – так же быстро и рассеялось, стоило только ступить на территорию полигона, хранившего в себе множество далёких отголосков их совместного прошлого: продолговатые широкие борозды от драконьих когтей и бесчисленные следы от разных видов клинков и оружий, глубокие вмятины на гигантских железных контейнерах из-под яликов и развалины напрочь снесённых бетонных стен. Блейд шёл вдоль одной из таких и мягко вторил пальцами пыльным каменным клеймам; эти рубцы не рассасывались, как и шрамы на его теле, полученные примерно в один промежуток времени.       Взяв дистанцию в метр-полтора, Юань медленно шёл следом.       Небо на этой границе не такое приветливое и совсем не бескрайнее, каким казалось с окон собственной спальни. Здесь оно застыло в окружении тяжёлых ливневых туч, готовящихся вот-вот разразиться.       – Я помню это место, – умерив растянувшуюся тишину, Блейд обернулся, сжимая в руках пыльную перламутровую чешуйку, найденную, очевидно, где-то рядом. – Я был членом Заоблачного квинтета.       – Это было хорошее, безмятежное время, – генерал мягко улыбнулся ему, а затем воззвал к мечу, тут же появившемуся руке. – Что на счёт небольшого спарринга?       По правде, они не сражались уже добрую сотню лет, но Цзин Юань не забыл каково это – когда против тебя стоит не просто мастер меча, а боевой товарищ, который вопреки потере воспоминаний довольно быстро вспомнил о слабых местах генерала.       В эту импровизированную битву Блейд проиграл, но не расстроился, а даже воспрял духом. А ещё похвалил его – генерала, – похлопав по плечу и сказав, что кузнец, выковавший для него меч, потрясающий человек.       Зависнув на пару мгновений, Цзин Юань улыбнулся, заметив яркий блеск в оживившихся глазах. И правда, потрясающий.       Ему так сильно хотелось об этом сказать, но он промолчал, сглотнув едкую вспышку трусости.       Следующие дни были похожи друг на друга: разговоры, книги, тренировки и сон. И кажется, генерал хорошо справлялся со своей задачей, потому что Блейд и правда начал вспоминать. По кусочкам, обрывочно, он подолгу смаковал информацию и не произносил ни слова, рассматривая то пейзаж за окном, то профиль Цзин Юаня. На последнем задерживался особенно долго. И это волновало. До дрожи. До липкого страха.       К Блейду быстро возвращались воспоминания, но одна часть паззла постоянно ускользала из его рук. И вот же, что связана она была с генералом, отлично играющим свою роль: он улыбался и жонглировал чувствами, прилагая все усилия чтобы тайна ненароком не вскрылась.       Это не проходило для Цзин Юаня бесследно. Он чувствовал себя не по себе. Прямо скажем – погано. Не то от испуга что теряет нечто важное, не то от сковывающего поперёк груди бессилия, когда не можешь двинуться ни вперёд, ни назад. Вокруг – сплошная пустота, и любой шаг станет причиной падения, вот только куда: в объятия бесконечных сожалений или в чужие руки, всегда казавшиеся оплотом, способным защитить от плохого. Он не хотел продолжать лгать, но и признаться не находил в себе сил. Вся воля уходила на попытки заткнуть отчаянно кричавшее сердце, потому он переключался и рассказывал о каких-то забавных историях, произошедших с ним и Яньцином на последнем задании.       Однако как бы не был хорош рассказчик, долго продолжаться так не могло.       В один из дней Блейд слушал его историю, но взглядом завис на чём-то другом, будто тема разговора его не интересовала, а сам он витал совсем в другом облаке мыслей.       – Сколько мы знакомы? – вдруг оборвал чужой рассказ.       – Ммм… пожалуй, долго, – мягко улыбнулся Цзин Юань. – Точной цифры не назову. А что?       – Тогда я спрошу иначе. Кто мы друг для друга?       Действительно, кто?       Блейд ещё тогда отличался особой внимательностью, позволявшей чутко считывать чужие эмоции и видеть сокрытое от посторонних сердец. Из-за этой проницательности молодой Цзин Юань раздражался и убегал в густой терновник или заброшенный храм, ведь надо же, всё-то этот герой видит. Сейчас бежать было некуда, разве что взгляд отвести: на вазу со свежими красными цветами, на мерцающий в небе белоснежный месяц, на старинный меч, оставленный в углу.       Хотелось начать с самого начала и рассказать о том, как с того самого возраста когда голос ломался, кости росли и крепчали, а сердце становилось горячее и требовательнее, Цзин Юань понял, что его тяга к Инсину имела ненормальную природу. Как он стал чаще замечать, что в его присутствии всё больше робеет, что самые простые слова выпадают из головы, а взгляд застаивается – бездумно рассматривая черты лица, подмечая бледные родинки и веснушки, упрямый изгиб губ и то, как прикрывает глаза когда смеётся. В память неотъемлемой частью впечаталась его манера размеренно говорить, заваривать чай по вечерам, обязательно хвалить за успехи и всегда быть где-то здесь, рядом; Юань никогда не сомневался в его поддержке и всегда находил тёплый одобрительный взгляд куда бы ни шёл.       Он всегда знал, что Инсин на его стороне и никогда не хотел, чтобы это знание переставало быть важным. Но события в Лофу перевернули всё с ног на голову, и Юаню не оставалось ничего, кроме как затолкнуть свои чувства поглубже. Решение не усугублять состояние Блейда далось ему намного сложнее, чем принять на себя ответственность по защите Лофу в роли генерала-арбитра.       Хотел ли он с тех пор признаться ему снова? Да. Сожалел ли он что не может сделать это? Сто раз «да».       Первую влюблённость не выбирают. Но всё-таки будь у Цзин Юаня выбор, он бы не сделал другого.       – Кто мы друг для друга? – настойчиво повторил Блейд.       – Бывшие напарники. Мы состояли в Заоблачном квинтете и…       – Я хочу услышать другой ответ.       – У меня нет для тебя другого ответа, – Цзин Юань пожал плечами, намереваясь поскорее сбросить этот разговор, наверняка не понимая, что Блейда изводит назойливое чувство тревоги, которому он не может дать объяснение. – Мы хорошие приятели. Ты помогал мне с фехтованием, когда я был совсем ребёнком.       – Поэтому ли когда ты рядом – я чувствую себя спокойнее?       – Так бывает. Знаешь ли, некоторые люди чувствуют себя лучше когда знают, что кто-то из близких есть рядом.       – Ты говоришь о простых истинах, а я говорю о чём-то большем. Я начал думать об этом с тех самых пор, как ко мне частично вернулись вспоминания. Это как… слово, которое вертится на языке, но которое никак не можешь вспомнить. И оно раздражает, лихорадит и не даёт душе успокоиться. Поэтому… я хочу понять, – уже не такой болезненно-бледный, без графитовых мазков под глазами и нерешительности во взгляде, он выглядел убедительнее чем в день катастрофы.       – Блейд, я…       – Расскажи мне обо всём.       – Ты совсем ничего не помнишь? – он заметил, как мечник опустил взгляд, как неосознанно напряг ладони, скомкав края пледа. Как привёл в движение литые мышцы на руках и как поселил на спокойном лице смятение. Юань шёл ва-банк; он попросту не знал, что стало бы с ним, выдави тот хоть единое слово, вспомни бы он их незадавшееся прошлое.       И Блейд молчал, потому что словами о чувствах не передать в той самой мере, в коей он ощущал их – запертых в костяной клетке. Слова не имели того веса и ценности, и он, после смерти переставший говорить так много и часто – мертвецы не разговаривают, верно? – руководствовался этим знанием.       И потому осторожно коснулся чужого запястья, обняв его перебинтованными пальцами.       Действия лучше слов.       Цзин Юань посмотрел на их руки словно на разбитую вдребезги вазу. Всё пропало. От одной мысли протёртое сердце забилось осоловело, готовое вот-вот поменять своё месторасположение, протолкнувшись через горло и вывалившись на свежие белые простыни.       – Послушай, я ещё многое не могу вспомнить, но уверен, что многое хотел бы тебе рассказать… – озвучил быстрее, чем успел додумать у себя в голове.       – Я не уверен, что хочу это слышать, – Кафка была права, Юань боится не за него, за себя. Он боится оказаться в том самом возрасте, когда грудь распирало от чувства любви – не того, о котором ведают в рассказах, а которое намного более приземлённое, порочное, бьющее навылет, благо что не разрывает колющим снарядом изнутри. В настоящих реалиях им нельзя было любить. Обоим. Цзин Юань так решил.       – Послушай, я не помню своих родителей, не помню своё детство. Часть моей жизни словно отсекли клинком, а может я родился сразу таким – взрослым и проблемным. Но это…       – Ты не проблемный, – тут же возразив, Юань осёкся и прикусил язык; привычка быть для Блейда щитом никуда не делась и срабатывала сама по себе. – Каждый имеет право на ошибку.       – Моя ошибка стоила слишком дорого. Но не смотря на поражение Марой я не могу отказаться от... это сложно объяснить, и я не уверен, что объясняю правильно, но… я уверен в том, что чувствую. Я уверен, что связан с тобой нечто большим чем дружба, о которой ты мне всё время говоришь.       Ладонь накрыла кожу согревающе-тёплым, заботливо втёрла в старые шрамы и раны безмолвную клятву, которую дают перед алтарём. Цзин Юань готов поклясться, что слышал шёпот в своей голове. Шёпот о том, что нужно использовать шанс и не отпускать-неотпускать-неотпускать-неот…       Хоть раз сделать не так как «надо», а как хотелось.       – Что ты хочешь знать? – рот стремительно немел, словно под действием местного анестетика, и каждое слово выцеживалось из-под твёрдой массы застоявшихся мыслей. Можно было бы предположить, что всё это сон – тяжёлый, липкий, сгрузившийся на трещащую клетку рёбер, – но кожа на запястьях горела, и голова шла кругом, как не могла будь он во сне.       – Всё.       Мог ли Цзин Юань довериться своим чувствам? И мог ли он верить чужим?       Каким бы ни был ответ на вопрос – он всё ещё его любил. Прикипел, привязался и не хотел отпускать. И он на самом деле был уверен, что всё это время поступал правильно, ведь если бы Блейд обо всём забыл, его жизнь стала бы куда проще. Но с каких пор «правильное» стало выше любви?       – Правда в том… что я признался тебе за несколько дней до катастрофы.       – И… что я ответил? – ни раздирающего грудь гнева, ни ломающей кулаком рёбра злости.       – Ты не успел ответить.       – Я не помню. Совсем ничего не помню.       – Со слов Кафки я узнал, что твои самые яркие эмоции и чувства затерялись где-то… там, – Цзин Юань ткнул пальцем в чужую грудь, вздымающуюся слишком сильно для человека.       – И ты. Ты всё это время…       – Я просто хотел спасти тебя.       – Ты ничего об этом не говорил – и не делал.       Верно ли было сказать «не делал»? Пожалуй. И оправданий на этот счёт не было, да и если бы нашлись, то он бы не решился произнести их вслух. Совсем не по тому что во рту стало сухо, а тело готово было вытрясти всё барахлящее содержимое на пол, а из-за того что он на мгновение задумался, насколько абсурдно было укоренять в своей голове мысль, которая была ему совсем не по размеру. Взять её за основу, поверить и следовать ей, ведущей тяжёлой извилистой тропой прямо в тупик.       Возомнил себя агнцем Божиим; чёртова святая добродетель, раскурочившая наживую.       Но Блейд смотрел на него без единого зачатка злости, который Цзин Юань мог бы использовать чтобы оттолкнуться: извиниться за ложь или сказать, мол, какая глупость, вспоминать о признании, данном несколько сотен лет назад. Однако было одно «но», и это «но» жило в Блейде все эти годы. И было оно не озвучено, подавлено, спрятано, и неизменно протягивало корни глубоко внутрь, а ветви тянуло к солнцу – солнцу напротив, с волосами цвета ранней-ранней пшеницы и глазами – цветущими одуванчиками.       За окном небосвод озарился яркой вспышкой, и воцарившееся напряжение тут же осадили звук и запах начавшегося дождя. Такого громкого, что можно было отчётливо различить как к устланному толстым слоем пыли бетону холодным бисером воды прибило страх; пригвоздило словно тяжёлой кувалдой, разбило и позволило уйти сквозь расщелины в полу.       – Дай нам шанс. Всего один шанс, – Блейд любовно обхватил ладонь; его собственная была сухой и на удивление мягкой, идеально подходящей по размеру к ладони генерала. А потом поднёс её к губам и мягко поцеловал выступ костяшки, оттянувший тонкую кожу до бархатно-белого. Затем следующий, и последующий. Он делал это совершенно искренне. Делал то, что хотел. Без намёка на жалость и просьбы.       – Не дам, – уголок губ предательски пополз вверх. – Он у нас есть, и я его не отбирал.       Если ошибка, то пусть не будет приросших к ногам сожалений, а если правильный выбор…       Цзин Юань с наслаждением отметил каждую перемену на чужом лице, проскользнувшую так же быстро, как и юркий луч спрятавшегося за тяжёлой тучей солнца: движение тени у выступа кадыка, облегчённый выдох и кроткое движение губ.       За мягким шорохом одеяла последовал звук ступивших на паркет босых ног. Блейд собрался, взял себя в руки и подавил рьяно бившую благодарность. Он перебрался на край постели, а затем с сердечным требованием и безмолвной нежностью обнял Юаня, мягко скользнув ладонями по напряжённой спине. Тот в который раз за день успел растеряться, но обнял в ответ с сокрытой готовностью, будто сердце давно решило всё за него.       Гнетущая неуверенность рассеивалась, не находя себе места между прижавшихся друг к другу тел. Равно как недоверчивость и тревожность, померкших под переливчатым светом открытых друг другу сердец.       Когда время стремительно утекало – бессмысленно было тратить его на пустое смятение.       Блейд не хотел ждать. Он хотел обнимать, целовать, трогать. Найти и запомнить каждую деталь. И, вернув в руки уверенность, он смело обхватил крепкие предплечья, проскользил ладонями к выступам лопаток и направился вдоль позвоночника вниз, к изгибу чувствительной поясницы, спрятанной под несколькими слоями одежды. Цзин Юань мягко улыбнулся и подался вперёд, требовательно вовлекая в поцелуй – первый, запоминающийся. Сперва лизнул поперёк, а после проник языком между раскрывшихся губ и попробовал вкус горячего рта, из которого днём с огнём слов не вытащить. Блейд ответил сразу, тесно прижимая к себе.       Всё ещё сложно поверить, что вот оно – то, к чему шёл столько лет. И поверить в это оказалось так же сложно, как и на следующий день. И на день после. Чего не скажешь про Блейда, моментально приспособившегося к новой реальности. Его походившая на гладкий фарфор кожа не пунцовела, и робости в своих действиях он не допускал: при случае обнимал, целовал, да так, словно подросток, и в первый раз без доли сомнения остался в постели Цзин Юаня после полуночи, прижавшись сзади настолько тесно, что дыхание перехватило. Без спроса и без разрешения, которое Юань, по правде, давать не собирался, потому что уже можно. Уже нужно. Они уже вместе.       Вместе.       Цзин Юань не мог описать какого это – быть вместе. Оно не шло ни в какое сравнение со всеми «вместе», которые были до, и выходило далеко за радужный спектр. Инсин же вполне описал бы это одним словом – кинцуги; так в некоторых домах реставрировали разбитую керамику, склеивая осколки и заполняя трещины золотом. Его, разбитого, нежные чувства и способность любить заполнили так же, подарив новую жизнь.

***

      – Отвратительный чай, – Блейд забавно скривил лицо и поставил керамическую чашу на стол. Не то чтобы он был главным любителем и оценщиком чая, но тот факт, что генералу-арбитру подавали «это», вырвал лёгкое возмущение из его рта.       – Новая иномирская кухарка прибыла к нам с Пенаконии. В её доме завариванием чая занимались андроиды, поэтому она ещё не до конца обучилась здешним технологиям.       – Такое ощущение, что она и не начинала.       – Не будь таким категоричным, – Цзин Юань толкнул его ногой, а затем довольно улыбнулся, почувствовав как к лодыжкам вернулись ладони, бережно сохранившие для него жар чашки.       В характере Блейда было больше снисхождения и принятия, порой – жертвования, однако тем больше он позволял проявить себя, чем дольше находился в Лофу Сяньчжоу. Юань бы соврал, сказав, что такие перемены ему не нравились. Напротив – он был рад наблюдать за тем, как внутренние барьеры отслаивались подобно старым обоям, являя нежную человеческую суть: местами чувствительную, местами требовательную.       – Генерал! Генерал! – дверь шумно отворилась, а на пороге показался молодой лейтенант Облачных Рыцарей: собранный, с бойким выражением лица, волевым взглядом и мечами наперевес. Он быстро оглядел кабинет и недоверчиво прищурился, увидев сидящего на диване мечника, оглаживающего пристроенные на своих коленях генеральские лодыжки. – Ты…!       И мгновения не прошло как Блейд расплылся в улыбке и с лёгкой насмешкой показал ему язык: не по-ребячески, а кротко – по-мужски. Цзин Юань мелкой колкости не заметил, так как в это время держал во рту красную ленту и старательно собирал волосы в хвост, а потому Блейд заочно вывел себя победителем в их негласной борьбе за внимание.       – Кажется, генерал всё ещё не обучил вас смирению.       – Смириться с этой… «проблемой» невозможно, – Яньцин по-детски надул губы и ни на секунду не отнимал взгляд от его лица. Блейда с одной стороны это забавляло, а с другой – вызывало уважение, ведь мало кто осмеливался так просто смотреть в глаза убийцы, отступника, предателя, Охотника за Стелларонами, и много кого ещё, чьи титулы он успел услышать в свой адрес за всё пребывание на Сяньчжоу.       – Что именно вы подразумеваете под «проблемой»?       Закончив с волосами, Юань тихо вздохнул. Яньцин относился к нему крайне ревностно, выстраивая вокруг защитный купол и прилагая все усилия, чтобы самостоятельно разобраться с недоброжелателями. Это можно было бы списать на примерную лейтенантскую преданность, однако она никак не вязалась с тем, с какой прыткостью парень отваживал ухажёров и требовал к себе внимание. С каким желанием он носился за генералом, помогая ему в делах и без устали совершенствуясь, чтобы стать ему равным. Поведение Яньцина поминало Цзин Юаню маленького себя; он точно так же бегал за Инсином, с недоверием косясь на всех, кто забирал его внимание больше нужного. Меру нужного, конечно, он определял своей крошечной ложкой.       – Яньцин, не забывай, что Блейд – мой старый друг, товарищ, и…       – И искусный мечник, который мог бы показать несколько интересных приёмов.       Юношеское лицо тут же переменилось и смягчило черты.       – Ты… то есть вы… – тут же начал он.       – О, то есть уже «вы», интересно, – Блейд беззлобно усмехнулся и поймал благодарный взгляд со стороны. – На днях проведём небольшую тренировку.       – Правда?       – Правда. А пока, лейтенант, будьте так добры оставить нас.       Яньцин в моменте запутался, свободно петляя между раздражением и радостью. К Блейду он всё ещё выражал недоверие и настороженность, словно к шпиону, пробравшемуся в тыл, однако «взятка» – если обещанную тренировку можно было таковой назвать, – сладко подогревала юношеский запал.       Как только молодой лейтенант плотно прикрыл за собой дверь, Юань подпёр ладонью щёку и обворожительно посмотрел из-под полуприкрытых светлых ресниц:       – Кажется, ты очень хорошо ладишь с детьми.       – Волк чуть постарше, но её переходный возраст я успел застать.       – Вот как. Ты прямо-таки мастер заманчивых предложений?       – От моего не откажешься?       – Тоже пригласишь на тренировку?       – Я подготовил кое-что интереснее тренировки.       – О как. Я заинтригован, – сложив ноги в позе лотоса и склонив голову в бок, Цзин Юань походил на кота. Домашнего и ленивого, не двигающегося с места пока не услышит звук шуршащего пакета или стук сухого корма о дно миски. Перенял ли он повадки от Мими или с детства был таким – мечник совсем не помнил.       Плавно двинувшись в бок, Блейд коснулся выступа его подбородка, подушечками пальцев плавно провёл по контуру лица. Кожа упругая и немного колючая из-за коротких жёстких волосков, которые генерал иной раз ленился убрать, но, тем не менее, не отращивал до той длины, которую можно было бы увидеть если присмотреться вблизи.       – Ну так что? – подставился под ладонь и едва не заурчал, ластясь к своему человеку.       – Сколько энтузиазма. На тебя совсем не похоже.       – Если ты пытаешься уколоть за мою безучастность, то не старайся. Я всё ещё генерал Лофу Сяньчжоу.       – Ленивый генерал Лофу Сяньчжоу.       – Ну если я ленивый, то ты эгоистичный.       – Пожалуй, да. Поэтому хочу украсть тебя с корабля.       Юань выдохнул, чувствуя себя центром чужой вселенной, вокруг которой совершенно естественно двигались небесные тела и сосредотачивался космический свет. Это не тоже самое что привязанность Яньцина или верность подчинённых, ставящих желания и приказы генерала в абсолют. Это совсем иное чувство, блаженно вывернувшееся и ёкавшее в груди лишь из-за того, что прочно привязано к образу Инсина.       Обогнув ладонью выступы челюсти, Блейд плавно перебрался через изгиб шеи, остановившись у вершин позвонков. Цзин Юань инстинктивно подался вперёд; так близко, пока мир перед глазами не потерял чётких очертаний, а требовательные поцелуи не остались на чужих губах, отдающие терпким, опалённым кипятком чаем.       – Так что там с предложением?       – Почти забыл.       – Вот как можно затуманить тебе разум. Несколько поцелуев и…       – Боюсь, мой генерал, это не так работает.       – Ну вот, а я уже собирался использовать это как рычаг.       – Так вот о предложении. Тот корабль с гербом в Звездочёте Навалия, он ведь твой?

***

      Закрыв дверь каюты, генерал почувствовал себя мальчишкой, сбежавшим из дома без разрешения родителей. Но это не посеяло в сердце страх и не заставило безостановочно трястись руки, наоборот – он словно погряз в мягкости воздушного белого облака, напоминавшего клочок сахарной ваты. Всюду тишина и спокойствие, умиротворение. И свобода. Блаженная свобода, позволившая разомкнуть с груди хомут, отлитый тяготами взрослой жизни. Та самая свобода, которой ему не хватало на посту генерала-арбитра. И не то чтобы у него не было возможности взять и оставить на время дела; глава Комиссии по предсказаниям с готовностью брала обязанности на себя, только вместе с обязанностями она не могла забрать груз чужой ответственности, а Юань не любил перекладывать на чужие плечи свои проблемы.       – Давно не выбирался? – Блейд словно читал его мысли.       Прямо перед глазами в комической пустоте лежали ярчайшие звёздные скопления и тянулись цветные облака пыли, скрывающие рождения новых звёзд. Последние напоминали небесные рифты, раскалывающие небо и оставляющие на них яркие борозды: огненно-красные, золотистые и меловые. Такие не увидишь ни в атласе, ни по телевизору, ни через телескоп. Разве что в Грёзе, но то иное – искусственное. А сейчас Цзин Юань видел их собственными глазами; самую настоящую межзвёздного бездну, и это, как в самый первый выход в открытый космос, производило на него сильнейшее впечатление.       – Хотел бы я бывать здесь чаще.       – Всё так же любишь смотреть на звёзды, – ладони нашли пристанище на генеральской талии и легко обхватили её с двух сторон.       – Я не настолько искушен их видом.       – Мы часто путешествуем между мирами, всё ищем, охотимся.       – И ты не боишься? – Цзин Юань посмотрел вниз – на длинные ровные пальцы, иссечённые шрамами разного возраста, и позволил себе расслабиться. В его руках, казалось, он нашёл свою милость.       – Чего?       – Неизвестности.       – Решение шагнуть вперёд не всегда бывает лёгким, но я не считаю это слабостью. Слаб тот, кто стоит на месте и ничего не делает, а под ногами идущего всегда появится тропа.       – Ты прав. Как и всегда.       Если бы тембр голоса имел цветовую окраску, то у Блейда бы он был закатным солнцем: топлёно-оранжевым. Спокойным, вкрадчивым, убаюкивающим. Мягким пушистым пледом накрывающим плечи и голову. У Юаня голос был бы под цвет молодой луны: ослепительно-белым, выводящим меловым светом из ночной темноты. Как раз то, в чём нуждался Блейд, заплутавший в непроходимом лесу бесчисленных сожалений и скорби, а сейчас позволивший себе мягко оглаживать бока поверх тонкой рубашки; генерал вышел из кабинета без своего привычного обмундирования. И это, пожалуй, тоже помогало тому почувствовать себя более свободным. Хотя, казалось бы, куда уж свободнее, когда и так бороздишь по бескрайнему звёздному простору, в котором их корабль – меньше песчаной крупинки.       Цзин Юань обернулся и посмотрел в глаза напротив: вид ничуть не хуже космического пространства, и Блейд в нём первооткрыватель; целует первым. Уверенно и с нажимом проникает в чужой рот, оттягивает нижнюю губу, несильно кусает верхнюю, вкладывает любовь, которой в этом месте ни конца ни края. Цзин Юань только для вида берёт инициативу, но довольно скоро сдаётся. Сегодня он не хочет проявлять свои генеральские замашки и позволяет Блейду руководить. Принимая правила, тот медленно подталкивает его к ковру с высоким ворсом и помогает улечься.       – Я хотел бы попробовать кое-что.       Интерес проявляет себя быстрее, чем Цзин Юань успевает что-либо ответить. Его лицо тут же расцветает: щёки слегка румянятся, а брови заинтересованно ползут вверх. Он немного подтягивается и облокачивается на локти, склоняет голову так, что искушающий изгиб шеи притягивает к себе внимание и словно безмолвно приказывает подарить ей цветок.       Интересно, сколько цветов видела эта почва?       Блейд невнятно сглатывает и отвлекается на ближайшую тумбу. Копошится в содержимом одного из ящиков и довольно быстро возвращается, садясь рядом.       – Ты позволишь? – он говорит уверенно, одновременно демонстрируя содержимое своих рук: верёвки кроваво-красные, на вид крепкие и гладкие, и маленький фиал с персиковым маслом, наверняка очень ароматным. Откуда это всё появилось на борту генеральского корабля, сам генерал не знал. Явно не такими верёвками инженеры пользовались в работе, и явно не таким маслом техники смазывали неподдающийся заржавевший металл.       Цзин Юань бегло осмотрел принесённое «сокровище», поднял взгляд на Блейда – лицо непроницаемое, прикрытое восемью ширмами; кажется, добрая половина уже разрушена. А затем без лишних слов ложится на ковёр, готовый вверить всего себя в заботливые руки.       О, руки у Блейда не только заботливые, но и любимые. Ими он раздевал его нарочито медленно, освобождая от одной ткани и берясь за другую: пуговица за пуговицей, приспустить рубашку с плеча, влажно коснуться губами оголившегося молочного выступа и вернуться к пряжке ремня. Цзин Юань помогал ему в той мере, которую тот готов был принять. Себя он не трогал, но бёдра и ноги охотно приподнимал, помогая снять брюки и бельё.       Избавившись от последней детали одежды, Блейд закатил рукава собственной рубашки, облизывавшей рельефы крепких мышцы, а после – освободил руки от белоснежных бинтов. Растёр немного масла между пальцев и с совершенно очаровательным видом и решительностью в глазах навис над генералом, заслонив собой тусклый свет. Тот блёклым ореолом лёг на его матовые плечи и пригладил смоляные локоны свисавших редкой ширмой волос.       Кажется, Цзин Юань забыл как дышать, а мозг от нехватки кислорода раскрыл целый окоём ощущений, обнаружившийся где-то на границе действительности. Ведь, Эоны. Вот Блейд касается его груди и аккуратно тянет верёвку, намеренно задевая твердеющие соски, вот подкладывает под неё палец, проверяя не туго ли. Вот неторопливо проводит масляными пальцами в тех местах, где кроваво-красное соприкасается с молоком его кожи. А вот со знанием дела вяжет красивый и крепкий на вид узел, а потом проделывает всё то же самое снова и снова. И снова. Пока предплечья, грудь, живот и бёдра не оказываются в красных тенётах.       Удивительно, что к нему не применяли даже толики силы, но чужие прикосновения ощущались так, словно они затрагивали намного глубже чем верхний слой эпидермиса, и Цзин Юань не мог думать ни о чём другом. Только прислушиваться и явственно видеть, как чужие пальцы рисовали на его теле бесцветными красками; как плели поверх алыми лентами. Тело среагировало моментально, но прикрыться нельзя – руки связаны.       Блейд тратит добрую часть фиала, щедро смазывая кожу, а как только конец верёвки сплетается с остальной частью бондажа, становясь для генерала новым каркасом, то всё сущее в мгновение ока становится ничем. Он ослеплённым от возбуждения взглядом смотрит сверху вниз, не пропуская ни одного узелка, стянувшего лоснившееся от масла тело, и снова возвращается вверх, очарованно поглощая каждый изгиб.       Смотрит неотрывно. Жадно.       Как хищник, поймавший свою жертву.       Любовно.       Как щенок в одиночной камере приюта.       И вспомнить бы те строки, прочитанные в любимых сборниках хайку, чтобы описать уровень трепетного восторга и неуёмного желания. Но нет, не может. Цзин Юаню чертовски идёт лежать перед ним в таком виде: обнажённым, связанным, борящимся с лёгким смущением, но не потерявшим природной смелости.       В столкновении двух противоположностей ясно виделась чарующая и неподдельная красота и, несомненно, истинность притяжения не подвергалась сомнению. Как инь и янь. Как белое и красное. Как сила и слабость. Таким и было тело генерала – поджарое, тренированное, с видимым рельефом твёрдых мышц и упругой гладкой кожей, с необыкновенно узкой для мужчины талией и соблазнительной округлостью ягодиц. В глазах Блейда оно было совершенным и привлекало в той же степени сколько понимание того, какой силой обладал Цзин Юань, и как она – эта сила – сейчас преломлялась. Аккуратно и красиво сплетённые кроваво-красные верёвки сделали его тело совсем хрупким, таким нежным на вид. И Блейд никак не мог насладиться им. Чувствовал себя совсем слабым для того чтобы оторваться от созерцания и прекратить плыть взглядом как потерявшийся корабль в океане молочного цвета.       Пауза затянулось, а чужое возбуждение молчаливо притягивало к себе: отвердевший член дёрнулся, мелко качнувшись над животом и оставив на коже влажный мазок. Цзин Юань проследил направление чужого взгляда и не выдержал – слегка повернул бёдра в бок.       Попытку прикрыться Блейд оценил; улыбнувшись, он нависает сверху. От кожи под пальцами веяло теплотой и запахом розовых персиков, отдававших неспелой кислинкой на языке. Желание обуздать не может и склоняется ещё ниже, пока не утыкается носом во внутреннюю сторону бедра и не чувствует острую потребность попробовать его на вкус.       Как топлёное молоко.       Ведёт языком выше, натыкаясь на сплетения красных нитей. И выше. Чем выше поднимается, тем интереснее становятся звуки и тем больше нетерпения назойливо трётся на запястьях и в области сердца. Там горит, и стонет, и ноет. Но Блейд не поддаётся. Он собирает волю в кулак и дразняще обводит языком пах, не касаясь ни яичек, ни члена. Проходя мимо нарочито медленным и мокрым движением, пока в конце концов не натыкается на косую мышцу живота.       – Эоны, ты…       Блейд его совсем не слышит; он слишком погрузился в процесс изучения чувствительной кожи, каждое прикосновение к которой вызывало волну мурашек и требовало скулящих всхлипов. Цзин Юань хочет надеяться, что о разгорающемся пожаре внутри него знает только он, но увы, запах дыма вырвался далеко за пределы тела.       – Пожалуйста.       Кожа сладкая, мягкая, легко запоминает укусы и наливается кровью. Мечник чередует широкие мазки с самыми нежными поцелуями.       – Пожалуйста.       Спускается ниже, обновляя влажный след, и обнаруживает, что если сделать кончик языка твёрдым и провести им по мягкой складочке в стыке бедра и мошонки, то голос у Цзин Юаня опускается до сладко-томного.       – Пожалуйста!       Снисходительно поднимает голову и понимает, что межзвёздный вакуум стремительно просочился через стены каюты. Ведь его чертовски ведёт, качает, а вторящие голосу золотистые глаза красноречиво просят пощады. И кто он такой чтобы не повиноваться.       У Цзин Юаня сердце давно не на том месте, где было до. Кажется, оно заплутало где-то в пучине влажных внутренних органов и отчаянно желало спасения. Голос совсем не слушается, а пальцы на ногах поджимаются с такой силой, что успели вырвать несколько клочков с ковра. И чем дальше – тем лучше-хуже.       Предметы перед глазами меркнут и крошатся, и даже звёзды за окном гаснут, стоит ему почувствовать жар чужого горла и тесноту рта, когда Блейд покорно берёт в рот. Необъяснимый трепет тотчас заколотил под коленками, и если бы Юань не лежал на ковре, то точно не почувствовал бы земли под ногами. Впрочем, абсурдно говорить о земле, когда находишься в космосе. В самой, мать его, сердцевине скопления космической материи, вычистившей мысли изнутри черепных костей.       Забывшись, Юань инстинктивно толкается в заботливо греющий его член рот. Стенки чужого горла то сжимаются при сглатывании, то слегка вибрируют, когда мечник позволяет себе отпустить тихий стон; Юань его не слышит – чувствует. Равно как и тёмные локоны волос, спустившихся с плеч и лежавших шёлковой тканью на напряжённом животе; их бы потрогать, намотать на ладонь, да только верёвки всё ещё удерживали его от права самовольничать. Более того – они начинали ощутимо тереться о кожу. Конечно, не из-за того, что Блейд был беспечен и повязал его туго – о, он связал его с особой аккуратностью и бережностью, – а потому что Цзин Юань не мог удержаться на месте, то и дело дёргался и подмахивал бёдрами, в беспамятстве пытался дотянуться до чужого тела, приводя в движение красный бондаж.       – Пожалуйста, – то ли просьба, то ли приказ. Который раз за сегодня?       У Блейда взгляд разгорается пожаром: огненно-красным, как языки пламени, для которого Цзин Юань служил воздухом; отнимешь и вскоре погаснет. Сталкивается с двумя золотистыми звёздами.       – Пожалуйста что?       Генерал не сводит с него глаз, смотрит прилипчиво. На то, с каким усердием тот ласкает его член: как жарко мажет вспухшими губами по стволу, как тычет мокрую головку о щёку, как влажно блестит его подбородок и рот, и как в этот момент пронзительно смотрит он сам. Юань почти разлепляет сухие губы чтобы ответить на вопрос, но спотыкается, чувствуя, как между ягодиц проскальзывают чужие руки.       Блейд раздвигает влажными от персикового масла пальцами сжатые мышцы и, в конце концов, проскальзывает внутрь. С готовностью ловит движение бёдер и одновременно насаживается ртом на член; мягко пропускает тот глубоко в глотку.       На глазах выступают слёзы, не то от дискомфорта двигавшихся между ягодиц пальцев, не то от своей усилившейся чувствительности. Не то от движений, с особой любовью ласкающих его тут и там. Последнее волновало особенно сильно и перекрывало собой всё вокруг. За все семь сотен лет его никогда не любили так. И Блейду не надо об этом говорить, ибо Цзин Юань умеет слышать не ушами, а сердцем.       В этом моменте он почти забывается, полностью сосредоточенный на чужих пальцах и рту, и пропускает момент, когда пустоту внутри тела заполняет крепкий член. Когда на его шею опускают жаркие поцелуи и легонько прикусывают. Когда спустя время наращивают темп и когда сквозь космический шум начинают отчётливо доносится мокрые шлепки тел, тяжёлое дыхание и множество других звуков, которые в любой другой день генерал посчитал бы вульгарными. Впрочем, не ему говорить о степени вульгарности, когда тело так остро реагировало на контроль. На сосредоточенную в чужих руках мощь, способную уничтожить его, не оставив даже горстки костной пыли. Его это, черт возьми, возбуждало.       Цзин Юань дышит часто и рвано, почти задыхается и смотрит слезливыми глазами на потолок каюты, на блестящее марево за окном и на склонившегося над ним Блейда, то сокращавшего амплитуду движений, то сокращавшего время между толчками. От этого чередования, казалось, можно было сойти с ума. Впрочем, Блейд тоже был далеко не в себе. Распластанное под ним тело хотелось сжимать до ярких пятен и бесконечно любить; греть, обнимать, ласкать.       Он развернул его боком, закинув ногу себе на плечо и, не разрывая зрительного контакта, мокро лизнул вдоль лодыжки. В тот же момент Цзин Юань перестал ориентироваться во времени и пространстве. Держаться больше не было сил, и Блейд узнал об этом – оставалось надеяться, что не из-за бесконтрольного скулежа и градом обрушившихся постыдных просьб, – а потому накрыл ладонью истекавший влагой член.       Слепо уткнувшись лицом в ковёр, Юань выгнулся насколько позволял бондаж и крупно содрогнулся, кончая в чужую руку.       Сквозь стоны бившего в груди сердца он отчётливо различал тяжёлое дыхание над собой. Блейд крепко вгонял в него член, впечатывал пальцы в кожу и цеплялся за красные верёвки пока сам не дошёл до разрядки, излившись в тесное влажное нутро. Этот сокровенный момент Цзин Юань успел запечатлеть в памяти, и как только мечник смог поднять голову, то смело протянул к нему руки. Мягкими влажными ладонями он накрыл его горячие щёки и очертил исцелованный изгиб губ.       Заметив прожжённый конец алой верёвки, свисающей с чужого локтя, Блейд мягко улыбнулся. Поддавался, всё-таки.       Спустя небольшой островок времени он восстановил силы и помог Юаню избавиться от оставшегося бондажа. В каких-то местах верёвки всё же натёрли нежную кожу, вид на которую вызвал лёгкий прилив вины. Не кровавые раны, а покраснения, и всё же Блейд взялся мазать их остатками масла, надеясь что следы не останутся.       Спустя ровно одну проскользнувшую за окошком планету, они, улёгшиеся на мягком ворсистом ковре, принялись считать звёзды.       – Был бы ты звездой, а может целой звёздной системой?       – Что ж, пожалуй, звездой. Маленькой, далёкой и холодной. А ты?       – Тебе подходит, – кротко смеётся Юань и переплетает их пальцы крепче, норовя не упустить крохи драгоценного момента, в котором они оказались здесь и сейчас, одни, посреди космической пустоты и причудливых светлых туманностей. – Хорошо, тогда и я был бы звездой. Большой и горячей как… двигатель этой махины.       – Температура двигателя «этой махины» составляет всего…       – Зануда.       – Тогда позволь я ещё позанудствую, – острыми клычками Блейд любовно мажет по чужой шее, теперь уже собравшей на себе рисунки и цвета намного более колоритные, чем мерцавшие за толстым стеклом дрейфующего в глубине космоса корабля. – Ты ведь знаешь, что столкновение звёзд – красивое и необычайно редкое явление. А столкновение двух конкретных звёзд имеет вероятность близкую к нулю, то есть почти невозможную. Так вот… если мы оба выбрали быть звёздами, то я истратил бы все вероятности, все шансы, поставил бы всё, лишь бы встретиться с тобой вновь.       – Я уже и забыл сколько в тебе лирики.       – Останешься? Ночью напишу тебе хайку.       – Хочешь задержаться здесь ещё на один день?       – С тобой – навсегда.