Четыре письма в Гермополь

*** Миновало более двадцати лун с того дня, когда жизнь Нейт в очередной раз изменило своё течение. И эти почти-два-года вместили в себя всё. Новые обязанности и требования. Когда, помимо шитья, было необходимо вести ежемесячные детальнейшие отчёты, которые в дальнейшем отправлялись в руки казначеям, настолько придирчивым и дотошным в вопросах распределения и трат денег из государственной казны, что считали они, казалось, буквально каждый кедет. И это ещё не говоря про готовность в любой момент сорваться с места и поехать вместе с отрядом, куда будет велено. Не-совсем-работа, от которой зачастую нельзя было отказаться. Заказы от знатных вельмож, жрецов, прочих государственных деятелей или чьих-то родственников. Требовали много, а платили почти ничего. Но изволь выполнить в срок и, не приведи Незримый, кому не понравится, как и что ты ответишь. Или улыбнёшься недостаточно искренне. Отекающие, ноющие запястья. Боль в спине и коленях, мешавшая нормально двигаться и спать. Усталость, которая не проходила даже если несколько часов пролежать в постели неподвижно. «Достойная» работа отбирала силы и здоровье не меньше, чем любая другая. Месть, соперничество и ревность. Несчётное количество раз, когда Нейт находила оставленные в мастерской готовые одежды для охотников (или, что ещё хуже — заказы для других клиентов) изодранными и порванными в клочья, и приходилось всё начинать заново. Косые взгляды, наговоры, обсуждения за спиной. Попытки выставить в неприглядном свете, или вынудить уйти самой. Осуществляемые тайно, исподтишка, или вполне открыто. Разве что до откровенных драк с расцарапанными лицами и выдранными волосами дело доходило редко — верховный эпистат поддерживал в отряде железную дисциплину и не допускал подобного ни среди охотников, ни среди обслуги. Бесконечные часы плача и истерик, переживать которые иногда помогали разве что Бенефут и Тизиан. Но чаще всего, ткачихе приходилось страдать в одиночестве. Да и не желала она никому лишний раз позволять видеть себя столь слабой, измученной и беспомощной. Тех, кому позволила бы, кому доверяла больше, чем самой себе, рядом давно нет. Едва ли будут снова. И сегодня, в день чествования и празднования явления миру богини Исиды, когда жители всего Та-Кемет* — от больших и величественных городов, до маленьких деревень и поселений — предавались восторженному упоению гуляя на улицах и площадях или тихой радости, в кругу семьи и самых близких, уставшая и разбитая Нейт тщетно пыталась хоть ненадолго спрятаться от грозившего накрыть её с головой беспросветного отчаяния. Но не в своём пустом доме, в стенах которого становилось порой лишь хуже, а в привычной и знакомой рабочей мастерской, пропахшей пылью и благовониями, куда сегодня точно никто не заглянет. Несколько зажжённых ткачихой свечей наполняли комнату неярким тусклым светом. Обычно, использовать их здесь воспрещалось, во избежание пожара, но увы, солнца сейчас не было, а сидеть в темноте было бы слишком даже для неё. «Надо отвлечься. Занять себя чем-нибудь. Вон, недошитые платки лежат, стоит доделать, чтоб потом суеты и спешки было меньше…» Руки орудовали иглой словно по наитию, интуитивно зная, что и как делать. Тонкий стежок. Ещё. И ещё один. Идеально выверенное расстояние, даже смотреть необязательно — пальцы сами знают и чувствуют, как надо. Было в этом занятии что-то сродни магии. Гладкая, без малейшего изъяна ткань. Нить, вплетающаяся в неё почти неразличимой глазу тонкой полосой, постепенно выводя причудливый узор. Фиолетовый. Золотисто-жёлтый. Синий. Зелёный. Красный. Рука предательски дрогнула, и иголка больно впилась в большой палец. Из маленькой ранки немедленно проступила тёмная капля крови, выглядевшая в слабом отблеске свечей крохотной свернувшейся змейкой. Нейт смотрела на неё, как заворожённая, не замечая, как по щеке начинают скатываться скупые редкие слёзы. Недошитые платки, выпав из рук, разлетелись по полу, покрывая его ярким цветастым ковром. Больно. Одиноко и обидно. За то, что все кругом способны предаваться беззаботной радости и счастью, невзирая на невзгоды и беды, а она — нет. Нейт… устала. Видит Незримый, как же она устала. Всё можно было изменить одним-единственным решением — уйти. Молча, без объяснений. Забрать вещи и покинуть Мемфис навсегда. Попробовать начать жизнь заново — в Тентире, Абидосе, Коптосе, Саисе — где угодно. Хватило бы у ткачихи решимости на подобный шаг? Определённо, да. Собиралась ли она так поступать? Никогда и ни за что. И дело было не только в том, что сама Нейт расценила бы подобное не иначе, как поражение. Уехать из-за минутной слабости — означало бы лишиться не самой худшей работы и достатка. Потерять доступ к какой-никакой, но информации, и подвести тех, кто на неё рассчитывает. Оборвать единственную тонкую нить, всё ещё связывавшую её с Реммао. Нейт писала в Гермополь нечасто. Лишь тогда, когда на то имелись веские причины и ей действительно было, что сообщить. Каждое послание сопровождалось дорожной корзиной, в которую ткачиха заполняла собственноручно пошитой одеждой из лучшей ткани, какую только можно было отыскать. То немногое, что она могла сделать для обоих братьев. Ответы в виде писем ей приходили и того реже. Но зато Ману — возничий, давний знакомый Нейт ещё со времён её работы в ткацкой мастерской, и её неизменный посыльный вот уже второй год кряду — каждый раз привозил обратно корзину, доверху наполненную всевозможным добром, начиная от костяных гребней, украшений для волос и нательных масел, и заканчивая инструментами для шитья, лечебными мазями и настойками на змеином яде, и с улыбкой передавал женщине: «Славные родственники у тебя в Гермополе живут, Нейт. Беспокоятся о тебе расспрашивают. И никогда — представляешь? — никогда не случалось так, что в обговорённое время на место никто не приходил…» Обычно, ткачиха со смехом отшучивалась и старалась перевести разговор на другую тему. При этом, крепче прижимала к себе корзину, искренне надеясь, что её лицо не очень уж заметно заливается краской. Реммао всегда предпочитал что-то делать, а не высказаться словами. Письма же, судя по манере изложения и характерному почерку, чаще всего писались Рэймссом. Поэтому, выбора у Нейт и не было никакого вовсе. Иллюзия, обман и только. Уехать — означало потерять обоих. Снова. И на этот раз — окончательно. Глаза нещадно резало и щипало, будто в них насыпали хорошую горсть песка. Сухие, чуть потрескавшиеся губы прошептали нечто неуловимое человеческому слуху. По-прежнему дрожащие руки сами потянулись за чистым куском папируса и чернилами. То и дело смахивая с щёк солоноватые капли, ткачиха принялась за спонтанное, необязательное, но такое нужное и важное для неё самой письмо, которому предстояло отправиться в Гермополь уже завтра: «Можешь не отвечать в этот раз. Просто помни, что я люблю тебя, богатый мой человек. Не могу, глядя в глаза сказать — хоть напишу. Обними за меня длинноволосого младшего сына Ра».*** До конца подавить волнение и сосредоточиться не получилось: выводимые иероглифы были неровными, чернила кое-где размазывались, а на самом папирусе виднелись следы от слёз. Перечитывать и исправлять написанное Нейт не стала. Боялась, что передумает, что разорвёт на клочки, сожжёт и будет смотреть, как осыпаются пеплом её глупые призрачные надежды, от которых следовало отказаться уже очень давно. «Может, боги хотят лишить меня разума? Может, Реммао действительно поступил, как и обещал, оставив всё позади, и от прежних чувств и привязанностей ничего не осталось? У них обоих своя жизнь, уже давно как, а я…» А Нейт была лишь балластом, тянущим на дно. Тенью прошлого. Коротким воспоминанием, не являвшимся чем-то по настоящему значимым. И не любили её никогда по-настоящему, не привязывались и не дорожили. Приносит пользу — хорошо, можно и отплатить чем. А всё остальное она выдумала, тщетно стараясь заглушить боль и тоску от одиночества. Потому что, видит Ма́ат, ближе этих двоих шезму для ткачихи не было никого. И не будет. А вот что для них значит она? Значила ли вообще…когда-нибудь? Письмо преспокойно лежало в задвинутой под стол корзине, поверх заранее заготовленной поклажи. Чернила постепенно высыхали, медленно въедаясь в лист папируса. Так же, как слёзы Нейт, обжигающие и горячие, сперва пропитывали ткань платья, а затем больно впивались в кожу, подобно кислоте. Женщина сидела на полу, обхватив руками коленки, и плакала. Её лицо скрывали спутанные растрепавшиеся волосы, а тело подрагивало от каждого всхлипа и сдавленного крика. Пламя свечей постепенно тускнело, погружая комнату в полумрак. Только сегодня. Нейт позволит себе пострадать лишь эти оставшиеся несколько часов до наступления нового дня. Выплачет всю горечь и боль, отравлявшую сердце, выплеснет её вместе со слезами наружу. И, если боги будут милостивы, завтра она сможет жить дальше. Сильная ведь. Справлялась как-то прежде. И сейчас должна. Потому что не возьмёт себя в руки сама — никто не поможет. Женщина настолько сильно погрузилась в пучину своих переживаний, что не услышала донёсшихся со стороны улицы негромких, но вполне отчётливых шагов. В следующий момент, в дверном проёме сквозь который потянуло холодным ночным воздухом, появился чей-то тёмный незнакомый силуэт: — …во имя Ра и Осириса, какой балбес додумался оставить в мастерской непотушенные свечи… Нейт?! Было трудно понять, кого эта неожиданная буквально во всех аспектах встреча удивила больше: молодого охотника, входившего внутрь с грозным видом, очевидно готовившегося столкнуться с каким-нибудь ротозеем из новобранцев, или на крайний случай, с незадачливым вором, или бродягой, или особо перебравшим хека горожанином, а теперь замершего с выражением откровенной растерянности и изумления на лице, или сидевшую на полу ткачиху, рассчитывавшую провести тут весь остаток ночи вдали от чужих глаз. Повисла неловкая пауза. Нейт, громко хлюпая носом, судорожно пыталась стереть с щёк слёзы, попутно бросая быстрый взгляд в сторону стола и убеждаясь, что корзина с письмом задвинута достаточно далеко и не попадёт в поле зрения Тизиана. Мужчина же, в свою очередь, нервно переминался с ноги на ногу, буквально не знал, куда деть руки. А конкретно — наполненный доверху кувшин, который он в этих руках держал. И, судя по характерному аромату, там было явно не вода, или молоко. — Что ты здесь…? Как ты здесь…? Только откровенный глупец не сумел бы сделать очевидных выводов — царивший в мастерской беспорядок и заплаканное лицо ткачихи говорили сами за себя красноречивее любых слов. Тизиан глупцом не был. Пытливый и внимательный взгляд карих глаз встретился с тёмно-зелёными. От былой мимолётной растерянности не осталось и следа. Плотно поджатые губы и прищур бровей выражали максимальную сосредоточенность охотника, и лишь едва заметно дёрнувшаяся щека свидетельствовала о том, что под внешним спокойствием скрывалось нечто иное. Раздражение? Досада? Злость? Поставив кувшин на ближайший к нему стол, мужчина решительно двинулся вперёд, в несколько шагов преодолевая отделявшее его от Нейт расстояние. Приблизившись, Тизиан опустился на пол, желая смотреть в лицо женщины прямым взглядом, а не сверху вниз. Крепко сжав ладонями чужие плечи, он аккуратно встряхнул её, вынуждая тем самым поднять голову: — Эй, Нейт, посмотри на меня… Что случилось? — спокойствие мужчины трескалось, словно плохая маска, а в интонациях его голоса отчётливо читалось волнение, которое охотник даже не пытался скрывать. — Почему здесь прячешься? Дурное произошло? Ткачиха натянуто улыбнулась, толком не зная, что ответить на простой, казалось бы, вопрос: — Я в порядке. Правда. Не стоит волноваться. На последнем слове, голос предательски дрогнул. Вымученные, насквозь фальшивые слова звучали так пусто, так неправдоподобно и чужеродно, что захотелось рассмеяться в голос. «Ох, лучше бы промолчала, дурная твоя голова. Не поверит же. Да на тебя со стороны посмотри, сразу всё ясно станет. Не умеешь в руках себя держать, так хоть хуже не делай! Язык прикуси, да вида не подавай, а ты… Глупая, недалёкая!» Тизиан громко и выразительно фыркнул: — О да, я вижу, — охотник с трудом сдерживался от сарказма. — Потому на полу сидишь. А слёзы, видимо, от радости. И выражение лица так и лучится счастьем. Нейт была готова выплюнуть не менее язвительную реплику в ответ, но силы окончательно её покинули, и единственное, на что их хватило — уткнуться в чужое плечо, в попытках спрятать лицо и заплакать чуть тише, чем прежде. Жест этот, преисполненный немой мольбой о помощи, ввёл Тизиана в состояние полнейшей растерянности: — Эй, ну чего ты? — мужчина неловко, будто стесняясь, обнял ткачиху. От напускной суровости и решительности не осталось и следа: сейчас, охотник, будучи человеком действия, просто хотел понять, что случилось, и каким образом он может помочь. — Расскажи, не бойся. У кого-то язык настолько поганым оказался, что решил нашу славную милую Хемет*** обидеть? Или…чего похуже сделал? Нейт сдавленно всхлипнула. На её лице появилась грустная улыбка: — Давно спросить хотела… Почему так зовёте? — женщина приподняла голову и внимательно посмотрела на Тизиана. — Я ведь о семье не рассказывала особо. Даже тебе. Тизиан грустно усмехнулся и аккуратно убрал с лица ткачихи пряди волос, ставшие мокрыми от слёз: — Да как-то…само собой вышло. Думали, какая напасть случилась, потому и молчишь. Ну, знаешь, как оно бывает, — мужчина неловко пожал плечами. –Болезнь, голод. Или убил кто. Мужа там, или детей… — он нахмурил брови, очевидно внутренне коря себя за то, что вообще начал об этом говорить. — Спрашивать напрямую не хотел. Не знал, как отреагируешь. Да и сейчас не стоило бы. Не моё дело, пусть мы, вроде как, и друзья. И пусть голос охотника звучал виноватым, но взгляд его выдавал скрытое любопытство и интерес. В котором мужчина, разумеется, не признается. Нейт вымученно улыбнулась: — Зря себя не кори. Не так уж сильно и ошибались, да и вопрос вполне закономерный, — она утёрла влажные от слёз щёки и нос. Вышло не особо эстетично и привлекательно, но ткачиха и происходила отнюдь не из благородных кровей. — Нет у меня никого. Уже много лет как. Потому…и больно бывает. Иногда. Как сегодня. Когда все радуются, празднуют со своими семьями, а я… Закончить фразу Нейт не сумела: слова застряли где-то поперёк горла, не позволяя говорить дальше. Сырое, будто кусок мяса, признание, далось ткачихе на удивление легко. Наверное потому, что в этот раз ей даже почти не пришлось врать. Ведь она действительно была одна. И это — внезапно — роднило её с тем, кто сейчас пребывал в полной растерянности, не зная, как правильно ответить, чтобы не сделать хуже. Ведь Тизиан тоже неспроста оказался здесь. И пусть он не был настолько поглощён работой, как его лучший друг — а про дружбу эпистата и его правой руки не слышал только глухой — и являлся куда более приятны и компанейским в общении человеком, ткачиха была готова поспорить: за этим явно крылось что-то иное. Именно поэтому, в карих глазах напротив читалось не только растерянность, но и…понимание? Спросить напрямую женщина так и не решилась. Тизиан ответил сам: — Все мы смертные, Нейт. Под волей богов и единым небом ходим, — уклончиво ответил охотник. — Порой кажется, что тяжело. Что сил справляться уже нет. Но потом будет легче, слышишь? Обязательно будет… Нейт улыбнулась в чужое плечо. Почти такие же слова когда-то сказал ей на прощание Рэймсс. Её названный сын. Её маленькое темноглазое солнце. —…а ты у нас Неферут, значит, — мужчина усмехнулся, однако ослаблять хватку не спешил. — Пожалуй, я знаю парочку охотников, кого эта новость обрадовала бы. Давно на тебя засматриваются. Нейт сердито фыркнула и даже умудрилась стукнуть Тизиана в плечо: — Да иди ты знаешь куда… Охотник задорно рассмеялся: его нехитрый, но вполне действенный план сработал именно так, как он ожидал. — С удовольствием исполню твою просьбу. Вот только сперва до дома провожу. Ткачиха отрицательно мотнула головой и, хитро прищурившись, погрозила мужчине пальцем: — О, н-е-е-е-т, господин Второе-Лицо-После-Эпистата, никаких подобных предложений, пока не удосужитесь угостить меня…скажем, вон тем вином, — женщина указала на одиноко стоявший посреди стола кувшин. — Мне нужно хоть немного опьянеть, чтобы давать согласие. Тизиан захохотал ещё громче: — Да чтоб тебя, Нейт… Ты кого угодно в остроумии перещеголять можешь, — мужчина поднялся на ноги, аккуратно потянув за собой ткачиху. — Ладно уж, как не угостить такую прекрасную Неферут? Схожу за стаканами только. Но потом — охотник напустил на себя нарочито хмурый и серьёзный вид — отведу домой. Хочу убедиться, что ты будешь в порядке. Нейт спорить не стала.